Ненужная

Занять Ивец, уже захваченный восстанием, не составило труда. Градоначальник сам отдал его Дарклингу, рассыпаясь в угодничестве, оправданиях и извинениях, в жалкой мольбе и бормотании о том, что в его планах не входило действительно следовать за Ланцовым, а он лишь создавал видимость. Дарклинг убил его, разумеется. Тейя даже не стала предпринимать попыток убедить его этого не делать. Ни единой попытки, ни единого слова. Сделал это до отвращения кроваво и показательно, на открытой площади, в назидание остальным. Другие города захватывать он не планировал. Волна паники и без того пробежалась по ним вихрем, и, по словам Дарклинга, половина городов сама сдастся уже к концу недели. Со второй половиной он разберется уже после Каньона. Сам Ланцов несколько дней просто не показывался. Даже невозможно было определить, в каком он городе, эта информация тщательно скрывалась. Возможно, готовил план обороны, а возможно, попросту струсил и уже давным-давно покинул материк. Тейя надеялась на последний вариант. Тогда народ Равки разубедился бы в своей любви к наследнику Ланцовых, и для Дарклинга он перестал бы иметь всякое значение. Пусть бороздит моря или скрывается в торговых городах. Проблем станет меньше. Конечно, всё не могло быть так просто. Со временем он стал появляться. Демонстрировал своё присутствие, но всё равно ускользал от рук солдат. Совершал набеги на захваченные Дарклингом поселения, освобождая людей и играя роль спасителя, хотя это приводило только к большему хаосу, ведь не то чтобы поселения были сильно угнетены. Их вовсе никак не трогали. Террористические акты. Открытые безрассудные выходки. И каждый раз — всё равно ускользал, оставаясь непойманным и, главное, живым. Тейя понимала, зачем он это делает. Показать, что не сбежал, поднять дух народа, который уже, вероятно, посчитал себя обреченным. Глупец… Алина тем временем продолжала готовиться к уничтожению Каньона, усиленно и упорно тренировала свои силы, которыми не пользовалась давно, и от этого теперь буквально расцветала. Не показывала этого, но трудно было не заметить эти изменения. А Дарклинг свирепел из-за Ланцова. Тоже не показывал. И тоже трудно не заметить. — Что же ты делаешь, — обреченно шептала Тейя в одиночестве своей комнаты в Ивеце, стоя у окна и обращаясь к Ланцову, который, должно быть, вершил сейчас очередное безрассудство вдали отсюда. Чем больше выходок он совершал, тем меньше и без того безосновательных надежд, что Тейе удастся убедить Дарклинга пощадить его. Почему она вовсе все еще цеплялась за его жизнь? Не видела его ни разу, не имела ни малейшего представления о его внешности. Но это было здраво. Нельзя просто позволить убить последнего наследника Ланцовых. А он всё продолжал усложнять Тейе задачу, раз за разом. — Вот результат твоих убеждений, что отказники заслуживают своих постов, — небрежно бросил Дарклинг, отложив лист пергамента. Тейя рассеянно моргнула, не понимая, о чем речь, слишком увязла в проблеме восстаний. — Им едва ли можно на месяц оставить столицу. Экономика на пороге катастрофы, а религиозная секта пытается промыть мозг всему населению. — С твоей легкой руки высокие посты теперь занимают и гриши, причем их скорее большинство, насколько мне известно. Так, может, дело не в отказничьем уме, а в чем-то другом? Дарклинг взглянул на неё. Выглядел особо вымотанным. Последствия создания Фьерданского Каньона уже давно спадали, но количество событий, раз за разом обрушивающиеся на новоиспеченного правителя, оставляли на нём след, примешиваясь к крайне редкому последнее время использованию своей силы. Тейе не было его жаль. Это то, чего он желал: править. — Так просвети же меня, — сказал он со снисходительной насмешкой. Тейя давно хотела осторожно озвучить ему эти мысли, но боялась, что он слишком зол из-за происходящих событий. Не могла даже представить, с чего начать. Только крутила и крутила у себя в голове эти мысли, доводя себя до ноющей головной боли. А тут столь удачная тема, буквально прокладывающая к её мыслям прочный мост. Расставляя обратно на полки стеллажа книги, что заимствовала из этого кабинета на пару дней, чтобы чем-либо наполнить тревожное ожидание, объясняла: — Ты собрал почти всю власть в своих руках, а после удалился, буквально ослабляя эти поводья до крайности. Разумеется, столица в разладе. До этого ты контролировал буквально всё, не давая поставленным на высокие должности людям толком руководить, а теперь оставил всё на них. Они не были к этому готовы. — В таком случае, следует вновь провести переформирование государственного аппарата. Если они даже с этим не справляются, я просто заменю их на более профессиональные лица. — Суть же не в этом, — ставя последний том в стройный ряд, вздохнула она, переведя взгляд к нему. Стол, за которым он стоял, находился неподалеку. Эта комната, в сравнении с кабинетом Дарклинга в столице, была куда меньше. — В чем же? Его тон стал жестче. Холоднее. — Ты никогда не думал о разделении власти? Этот вопрос был почти нелеп, и было бы вполне справедливо, если бы Дарклинг сейчас попросту рассмеялся, демонстрируя свое пренебрежение к её словам. Но он лишь приподнял брови, словно не верил, что она правда это произнесла. — Условном, — дополнила она и почувствовала, как холодеет в груди. Она забрела в ту степь, которую он был вправе обрубить, даже не дослушав, потому что его это всё, конечно, попросту разозлит. Но она постарается быть осторожной. — Можно было бы дать больше власти целым учреждениям, отвечающим за экономику, судопроизводство… Ты все равно будешь контролировать процесс. Но у тебя появится куда больше времени. И когда ты в следующий раз покинешь столицу, будешь знать, что все под контролем, потому что доверенные лица будут исправно работать днем и ночью вне зависимости от твоего присутствия. Уже сейчас есть посты, отвечающие за ту или иную сферу, но они существовали лишь для исполнения изданных Дарклингом указов и мелкой ответственности, всё остальное было почти целиком сосредоточено в одних единственных руках, способствуя нерационально-тотальному контролю. Создать целые учреждения... со своей иерархией, определенной властью, куда большей, чем сейчас. Эта мысль не давала покоя. Дарклинг ничего не отвечал. Даже не смотрел на неё. Глубоко погрузился в свои мысли, пустого взгляда не сводя со столичного письма поверх иных бумаг. Тейя надеялась, что он скажет хоть что-либо. Чтобы она понимала, насколько его разозлила и имеет ли смысл продолжать, чтобы дал хотя бы один намек, стоит ли менять тактику. Но он молчал. Пришлось продолжить, пускай это и было опрометчивым решением. — Более того… — немного помедлила, отвернувшись к полкам. Несколько секунд собиралась с духом. Это будет сложно. — Ты мог бы создать новые должности. Самые высокие из существующих. Назначить тех, кто руководил бы Первой и Второй армиями в твое отсутствие. Кто олицетворял бы отказников и гришей, а ты тем временем был бы связующим звеном, стоящим выше них и контролирующим их действия. Дарклинг хмыкнул, откинувшись на спинку стула. Его взгляд был пристальным, и Тейя могла ощущать его на своей коже, даже не поворачиваясь к нему всем телом. — Дай угадаю. На должность предводителей гришей хочешь поставить Алину? — Она — символ. Ты не можешь отрицать, насколько силен её образ. Людям бы это понравилось. — Не думаю, что меня волнует, кому что нравится, — произнес он твердо, словно обрубая этот разговор, и вернулся к бумагам. Тейя не желала сдаваться так просто. Шагнула к нему, чувствуя, как вытягиваются внутри неё уже изрезанные в крайность нервы. — Но просто представь… Заклинательница Солнца, уничтожившая Каньон, во главе армии. И ты — на престоле. Выше даже Святой. — Алина — ребенок, ничего не знающий в политике и военном деле. — У неё есть целая вечность впереди, чтобы это наверстать. Знания получить не так сложно. Опыта наберется со временем. Подумай, насколько это привяжет Алину ко дворцу. Ты же этого хочешь? Чтобы она не желала сбежать? Она будет чувствовать слишком сильную ответственность за «своих людей», чтобы просто бросить их в угоду своих прихотей. Его взгляд покрылся пленкой задумчивости. Смотрел в одну точку, погрузившись в свои неясные Тейе мысли, не двигался и будто бы даже не дышал, и Тейя — вместе с ним. Невольно затаила дыхание, всматриваясь в его непроницаемое лицо. Сложно было понять, хороший это или плохой признак. Но это лучше, чем если бы он отметал все её доводы тут же, даже не обкатав в голове со всей тщательностью. — Она станет требовать больше власти, — произнес он. — Ввиду своей ненависти ко мне, она станется своенравна и будет вечно выдвигать требования, оспаривать мои решения и устраивать конфликты. Если и назначать кого-либо на эту должность, то преданное мне лицо. Тот же Иван подойдет куда больше. — Ты действительно не справишься с требованиями и конфликтностью какого-то «своенравного ребенка»? Тейя не любила такие моменты. Потому что либо её провокационный вопрос произведет больший эффект, чем любые другие убеждения, либо же спровоцирует только злость, сделав в разы хуже. Дарклинг не разозлился. По крайней мере, не показал этого. С усталостью коснулся виска, словно мучился головной болью. Тейя — его сплошная головная боль, и от этого, признаться, она чувствовала нездоровый укол удовлетворения. — Тебе стоит лучше следить за языком, иначе я вскоре вернусь к своей давней угрозе. — Если вырежешь мне язык, кто будет с тобой обсуждать политику? — Ты вполне можешь быть и простым слушателем. Конечно. Сколькими угрозами он её одаривал? Сколько воплотил? — Я еще подумаю об этом, — неожиданно сказал он. — Однако меня больше интересуют твои слова про лицо, возглавляющее отказников. Неужели ты правда полагаешь, что я соглашусь поставить щенка на эту должность? Тейя рассеянно моргнула. — Я ни слова про него не сказала. Вздох его показался почти раздраженным. — Учитывая, что ты только о нем и говоришь, а теперь ещё и беря в расчёт твою тягу к символичности… конечно, ты полагаешь, что именно Ланцов идеально подойдет на эту роль. Во главе гришей — Святая, во главе отказников — наследник династии. Звучит превосходно, — отозвался он сардонически. — Но я даже в живых его оставлять не собираюсь, о каком посте может идти речь? Твоя наивность поразительна. Как же ей это надоело. Каждый раз они возвращались к одному и тому же. Сколько бы слов она ни произносила, сколько бы аргументов ни приводила, он просто игнорировал их. Ей хотелось закричать. Этот ком из нервов уже настолько набух, что ей хотелось просто кричать ему в лицо до хрипоты и слез, высказать ему, как сильно её злит эта нелепая односторонность. Пришлось с усилием подавить в себе эти раздражающие, бесполезные эмоции, и вернуться к рассудительности. Тейя подошла ближе. Взглянула на бумаги, что разложены по столу, но даже не вчитывалась. Лишь остановилась рядом с Дарклингом, и он откинулся на спинку стула, чтобы видеть её лицо. Склонил голову на бок в ожидании того, что вновь она планирует сказать. — Почему ты так стремишься убить его? — спокойно осведомилась она. Его тихий, язвительный смешок только сильнее ударил по её самообладанию. — Мы обсуждали это сотню раз. — Больше, чем сотню. Но все же. Не затруднит повторить? Дарклинг отвел от неё взгляд, уголок губ его был чуть приподнят. Говорил со всем равнодушием, переплетенным с весомой долей презрения: — Тебе перечислить все потери, которые понесли мои люди ввиду его террористической деятельности? Или, быть может, напомнить, что он буквально пытался выгрызть себе путь к власти пропагандой, прячась от меня за Каньоном? Он жалок. Тейя кивнула. Помедлила. Тяжелый вздох наполнил её легкие воздухом и жизненно необходимым ей терпением. — Ты убил его отца, отослал мать и пытал брата. Отнял трон, который, теоретически, должен был достаться ему. Его враг — сильнейший гриш в Равке. В мире. Но Ланцов все еще делает всё, чтобы, в его понимании, помочь своему народу, не сдаваясь. — Это что-то меняет? — Это заслуживает уважения. Разве не так? Дарклинг безразлично повел плечами. — Я вполне могу убить и тех, к кому испытываю уважение, если ты об этом. Рука не дрогнет, не беспокойся. Это невыносимо. Стиснув зубы, отвела взгляд к окну, в котором был виден кусок Каньона вдали. Иногда Тейя задумывалась, выбрал он именно этот кабинет во всем поместье из-за такого роскошного вида или же это лишь совпадение. — Как, по-твоему, это будет выглядеть, если я мало того, что пощажу мятежника, так ещё и вознагражу его столь высокой должностью? — Ты говорил, тебе неважно, что думают люди, — напомнила она. — Во всяком случае, это, конечно, может вызвать недоумение, но что с того? Оно и к лучшему. Куда лучше держать людей, в особенности врагов, в замешательстве, чем быть просто предсказуемо-жестоким. Взгляд, которым он её одарил, был нечитаемым и мучительно долгим, словно он вновь пытался прорваться ей в голову, разрушить ей череп не касаясь и просочиться в мысли. Тейя не стала медлить. Продолжила делать ход за ходом. Неуверенно коснулась пальцами его виска, ожидая, не уберет ли он её руку. Он не отпрянул и, конечно, не дрогнул, лишь пристально следил за её действиями. — Неужели ты так боишься, — тихо говорила она, осторожно проводя рукой по шрамам на скуле и чувствуя, как напрягаются под её пальцами мышцы, — что, будучи при дворце, Ланцов отнимет у тебя власть? Снова провокационный вопрос, безрассудный ход, последствия которого невозможно предугадать, и это её уже даже больше не пугало. Осторожными ходами она ничего не добьется. Его лицо никак не изменилось. Лишь уголок губ вновь приподнялся в насмешке, но серый взгляд всё так же непроницаем, холоден, пряча его мысли и эмоции в глубине, до которой ей не добраться. Пальцы его сомкнулись на её запястье. Отвел её руку от своего лица. Он выглядел расслабленным, но хватка на её запястье была железной, до боли в кости. Тейя даже не пыталась вырвать руку. Не выказывала, что ей больно. Лишь с непоколебимым спокойствием наблюдала. — Манипуляции у тебя всё ещё выходят прескверно, — заметил он. — Чем ты думаешь, когда пытаешься манипулировать мной? Ничего не отвечая, она лишь продолжала смотреть на него сверху вниз, пытаясь цепляться за связность мыслей, что было трудной задачей из-за оглушительного пульса в висках. Когда он уже отпустит руку… — Я не боюсь, что он каким-то невообразимым способом отнимет власть, — холодно отвечал Дарклинг. — Я убью его, потому что мне претит сам факт его существования. Убью щенка, просто потому что могу. Это слова мальчишки, которому нравится переставлять солдатиков, как ему вздумается, а не мудрого древнего правителя, ответственного за целую страну. Разумеется, она не станет этого говорить. Не сейчас. Может быть, позже. Но не когда его пальцы всё ещё угрожающе и болезненно сжимают её руку, а сам он достаточно близко, чтобы тьмой вспороть ей легкие. Несколько ярдов дистанции тоже ничего бы не изменили, но в отдалении от него хотя бы будет проще дышать. Наконец, его хватка спала, и Тейя сумела немного отпрянуть. Хотелось потереть руку — там точно останутся синяки, — однако не покажет ему эту слабость. — К тому же, — продолжал он непринужденно, вернувшись к бумагам. — Представим фантастический параллельный мир, где я всё же решил подарить ему жизнь и даже место Генерала Первой армии. Я уничтожил его семью, Доротейя. Как думаешь, он действительно так уж желает иметь хоть какое-либо дело со мной? Даже имея власть над армией, он был бы вынужден подчиняться мне. Думаешь, он этого хочет? — Если хочет жить — да. — Ты совсем его не знаешь. Ланцов горд и честолюбив. Чрезмерно амбициозен. Пресмыкательство из страха смерти — не для него. Тогда тем более. Если у него есть хоть немного ума помимо желания отомстить Дарклингу, он тогда использует всё, что дает ему в руки судьба. Пытаться забрать престол, находясь на высоком посту при дворце, куда разумнее, чем будучи мятежником и «предателем Родины». — Если ты позволишь мне поговорить с ним… — Ты начинаешь переоценивать свои дипломатические возможности. С Алиной тебе просто повезло. — Я хотя бы стремлюсь к дипломатии, а не потакаю иррациональному желанию вырвать сердце всем неугодным. Ответа не последовало. Лишь глаза его мрачно блеснули, и он снова ушел в чтение бумаг, делая какие-то пометки пером. Конечно, разговор ничего не изменил. Ничем не закончился. Никакого логического, смыслового завершения. Сколько бы она ни пыталась, он все равно убьет Ланцова, не разделит власть, будет упиваться своим могуществом до последнего. Это невозможно. Невозможно. Тейя отошла от стола, попыталась прояснить голову, коснулась ноющих висков, но всё равно не удавалось просто успокоиться и принять поражение. — Если ты правда его убьешь, я просто уже выйду из окна, — негромко выдохнула она, словно не ему вовсе, а себе. Её слова, конечно, его только повеселили. Голос пропитался особой порцией язвительности: — Это угроза? — Нет, не угроза. Факт. Я устала пытаться воззвать к твоей… нет, даже не человечности, а мудрости, и раз за разом видеть, что ты только больше с головой уходишь в бессмысленную тягу мучить и убивать. Тебе сотни лет, и неужели за столько веков не нашлось иного способа удерживать власть, кроме рек крови и человеческих мук? Её голос был негромким, спокойным и неторопливым, но это было почти что настоящим срывом. Только она не швыряла предметы, не кричала и не излучала ненависть вперемешку с яростью, пускай, впрочем, и хотелось отчасти. Лишь глубоко дышала, ожидая ответа. Дарклинг даже не поднял на неё голову. — В таком случае, придется приказать страже, чтобы тебя не подпускали к окнам, — безразлично подметил он. Тейя неверяще покачала головой. Ей не стоило приходить. Начинать этот разговор. Каждый раз это как стучаться в запертую наглухо дверь, простодушно надеясь на иной исход. Развернувшись, она просто покинула кабинет. Тейя сама не понимала, что дернуло её сказать про вероятность своей гибели: смерть её всё ещё страшила. Однако рано или поздно это должно случиться. Тот «табурет», что удерживал её от того, чтобы всё бросить, становился всё более и более шатким. Дарклинг не слушал её. Ситуация с Алиной могла быть крайней точкой того, на что готов он был пойти, принимая доводы Тейи к сведению. Пик его разумности. Так имеет ли смысл продолжать бороться? Существовать? Если он действительно убьет Ланцова, все её попытки убеждения станутся окончательно пустыми. Всё будет зря. Народ взбунтуется, а Тейя не была уверена в том, что у неё хватит душевных сил на то, чтобы пытаться разгрести весь этот хаос наиболее человечными способами, при этом продолжая неустанно спорить с самым упрямым и жестоким лицом в мире. После случившегося в деревне ей казалось, что в грудной клетке стало совсем пусто, но это было далеко от правды. Внутри не просто сухая и ничем не мешающая пустота, а вечно гноящаяся по краям, истекающая ядом, и каждый провал, каждая скверная мысль отзывалась на этой душе всё новой язвой, новым кровоточащим рубцом. Как и в этот раз. По поместью ей было разрешено передвигаться без стражи, и сейчас она пользовалась этим, бродя по коридорам в одиночестве, отчаянно пытаясь привести мысли в порядок, но, как это всегда бывало после подобных разговоров с Дарклингом, — она чувствовала себя еще более вымотанной и истощенной, словно он питался её эмоциями и силами, как вампир. Находясь в этой прострации, она случайно чуть ли не столкнулась с Алиной, хотя её не заметить издалека было сложно — с ней вечно ходили два стражника. Якобы на случай, если на Алину нападут, но всем здесь было известно — самой Алине, разумеется, тоже, — что это была мера предосторожности от её попытки сбежать. Сперва она была, конечно, против, но затем осознала, что это меньшее из зол. Пускай и было обусловлено, что Алина — не пленница, всё равно Дарклинг мог запереть её где угодно. Со стражниками её движение не было ограничено, она могла перемещаться по усадьбе свободно. Это так отчаянно напоминало Тейе то, что переживала она сама, что ей было попросту стыдно смотреть Алине в глаза. По возможности Тейя старалась избегать её общества, чувствовала себя жестокой предательницей, хотя и пыталась голосом разума убедить саму себя, что это иррациональные суждения. Тейя не предавала её. Не сделала ничего, что как-либо навредило бы ей. И все равно... — Тейя, — первая окликнула её Алина. Пришлось стиснуть зубы и улыбнуться хотя бы краешками губ в качестве приветствия. На Алине сегодня был синий кафтан, вышитый золотыми нитями, а пуговицы были сделаны в виде маленьких солнц. Должно быть, в день уничтожения Каньона её вовсе оденут в какой-либо особо выделяющийся наряд, положенный Святой. Дарклингу поистине нравилось наряжать своих игрушек. — Как успехи? — вежливо поинтересовалась Тейя. Алина практиковала силу денно и нощно, потому что ей нужно было подготовиться в кратчайшие сроки. Дарклинг не желал ждать слишком долго. — Только что закончила, решила взять перерыв. Может, выпьешь со мной чашку чего-нибудь? Тейя поколебалась. Все «чашки чего-нибудь» заканчивались тем, что Алина вытягивала всё больше подробностей Тейиного полугодового пребывания во дворце. Конечно, Тейя продолжала давать информацию по порциям, не выдавала лишнего, но сам процесс, все эти воспоминания, нельзя было назвать чем-то особо приятным. Уже успела рассказать самое начало. То, как их с Багрой переселили ближе ко дворцам, как Дарклинг стал чаще посещать хижину, чтобы занять время разговорами, из-за чего, собственно, и заинтересовался мышлением какой-то фьерданки. Его отъезд, её попытка побега, темница, неприглядная роль дворцовой служанки. Пока остановились на этом. С этими рассказами Алина несколько расслаблялась, видя, что у Тейи всё же больше причин ненавидеть Дарклинга, чем быть на его стороне, а значит она всё же не прогадала с доверием. Хотелось бы, чтобы всё действительно было столь просто. — А где Мал? — Тренируется. Ему не по себе от невозможности тренироваться, хочет оставаться в колее. Тейя кивнула понимающе, и Алина все-таки утянула её на веранду, выпить чаю на свежем воздухе и полюбоваться морем вдалеке, над которым опускался солнечный диск, разливая по горизонту приятную взору алость. — А что насчет Багры? — поинтересовалась Алина осторожно, и её лицо от этой темы уже по обыкновению чуть помрачнело. — После темницы мы с ней не виделись. Дарклинг мне запретил к ней приближаться. — Но почему? — Возможно, попытка наказать. Или считает, что Багра влияет на меня мешающим ему образом. Не знаю. Никто не способен залезть ему в голову. Тейя сделала глоток чая, за которым последовала череда новых вопросов. Пришлось рассказать о том, как Дарклинг научил играть её в шахматы, просто потому что хотел узнать, будет ли проявляться в них её стратегический ум. Также рассказала о том, как после этого часто приходила к нему и о своем назначении «полноправной гостьей», оправдав это тем, что её положение служанки мешало ему. Рассказала многое. И вместе с тем — будто почти ничего. Только сухую, фактическую информацию, без подробностей, которые ей самой претили. Алина не могла не понять, что от неё всё ещё скрывают достаточно. Но не злилась. Осторожно пыталась разузнать больше, но Тейя держала дистанцию, при этом порой осознанно делая вид, что вроде как сдается и будто бы говорит больше, чем хотела. — Между вами ничего нет? — этот вопрос был особо внезапен, но самообладание не проломил. Тейя отчужденно повернула к ней голову, спрашивая: — С чего ты решила, что что-то должно быть? — Он умеет вскружить голову одиноким девочкам. Эта фраза была горькой. Алине самой было горько от мысли о прошлом, но также эта горечь всё глубже въелась в Тейю, буквально прогрызла путь до легких, и она едва ли сумела сделать сдавленный вдох. Хотелось бы сказать, что это неправда. Что Тейя не поддалась его манипуляциям, что всегда мыслила здраво и держала его на расстоянии. Но очередную ложь произносить невыносимо. — И учитывая, как он на тебя смотрит… — продолжала Алина, всё так же неуверенно и будто смущенно. — Как он на меня смотрит? — спросила Тейя холоднее, чем планировала. — Как минимум, не как смотрит в целом на отказников. Это уже странно. — Полагаешь, он стал бы натравлять на меня ничегою, если бы между нами что-то было? — Но он же в итоге не позволил ей растерзать тебя. Почему он не довел до конца?.. В эту же секунду, вспоминая, Тейя будто бы вновь почувствовала металлический привкус его имени на языке. Александр. — Наверное, ничегоей он хотел лишь припугнуть меня, потому что ему уже надоела моя дерзость, — солгала она. — Намеревался показать свою силу в действии. Алина помолчала. Подтянула к себе ноги, обняв руками колени и расположив на них голову. Тренировки влияли на нее благоприятно, но все равно выматывали. Подобная её поза, удобная и небрежная, не слишком соответствовала утонченному строгому наряду, подчеркивающему её статус. Тейя наоборот держалась более скованно и сдержанно, со всегда выпрямленной спиной и медлительными движениями. Точь-в-точь, как какая-нибудь чахнущая в печали аристократка, что было особенно иронично ввиду её истинного происхождения. Но она попросту не могла двигаться быстро или беззаботно. Совсем не была полна той энергии, присущей девушкам её возраста. Наряд Тейи же был куда более скромен и непритязателен: всё то же чуть утепленное платье, закрывающее все шрамы. Не считая цвета, ничто в её одеянии не выдавало какой-либо её связи с самим правителем Равки. Если бы её увидели где-нибудь в Керчии, приняли бы скорее за какую-нибудь купеческую вдову в трауре. — Он… — вытянув Тейю из уз её размышлений, начала Алина, но тут же запнулась, будто подбирая слова. Облизнула сухие губы и взглянула как-то виновато-сочувственно. — Он не принуждал тебя ни к чему? Каждый подобный ход был всё более неожиданным с каждым разом ввиду того, что Тейя попросту не предполагала, на достаточном ли они с Алиной уровне близости, чтобы спрашивать подобное. Тейя даже не сразу поняла, не до конца вникла в суть вопроса, и ей потребовалось время, прежде чем она осознала, что Алина действительно имела в виду. — С чего ты это взяла? — осведомилась безразлично. Не то чтобы это предположение сильно её трогало. Некогда казалось катастрофой, но теперь — такой же пустой звук, как все остальное. — Не знаю, мне кажется, он вполне мог бы… сделать что-то подобное. Конечно, мог бы. Прежняя жизнь во дворце, в роли служанки, теперь вовсе не казалась её жизнью, будто воспоминания были чужими, но Тейя всё равно прекрасно помнила всё, что происходило. Тот их разговор в тесной книжной комнатке всё ещё занимал место в её памяти, но где-то далеко, аккуратно сложенный в дальнюю пыльную коробку, к которой возвращаться отнюдь не хотелось. — Я просто смотрю на тебя, — неуверенно продолжала Алина, — и… — мысли её путались, — это жутко. Смотреть на тебя. Надеюсь, тебя не задевают мои слова, но… Черт возьми, — она вздохнула, прикрыла глаза на секунду, словно в попытке вновь собрать мысли в кучу. — Ты и ранее выглядела немного отстраненной, но я списывала это на твое происхождение. Теперь же… я даже не знаю, как это назвать. Как будто тебе хочется плакать, но ты не можешь. Как будто ты заперла что-то, что ест тебя, но ты не позволяешь себе об этом думать и делаешь только хуже. Тейя, — позвала она, притягивая к себе взгляд собеседницы, серьезно заглянула в глаза. — Что он с тобой сделал? Тейя не дала себе и секунды на размышления, потому что знала, что после раздумий эти слова, пропитанные горечью, станут ещё более неубедительными: — Он и пальцем меня не тронул, точно не в этом ключе. Не переживай за меня, правда. Его интересует мой мозг, уж точно не моё тело. Ложь, ложь, ложь… Иногда Тейя думала, что сталось бы с ней, если бы он вновь её поцеловал, хотя не слишком было похоже, чтобы ему бы этого действительно хотелось. В её теле, казалось, он правда не особо заинтересован. Но если бы все же решился вновь? Испытала бы она прежние раздирающие её чувства или слишком для этого омертвела? Чтобы испугаться или чтобы, напротив, почувствовать желание. Тейю мучила невозможность коснуться кого-либо. Ранее это не было для неё проблемой, но после того сна с семьей, который всё противился и не желал растворяться в её памяти, она катастрофически нуждалась в том, чтобы кто-то тепло прикасался к ней. Чтобы она чувствовала чье-либо присутствие. Что она не одна. Любые прикосновения с людьми в её жизни свелись к манипулированию. Тейя уже усвоила, что это прекраснейший способ выбить человека из колеи, расположить его к себе. Дарклинг сам неоднократно проделывал это с людьми. С ней. Отнимал её способность связно мыслить одним лишь проклятым прикосновением. Удивительно, как легко учиться чему-либо, когда сам и являешься подопытной крысой, на которой проводятся подобные методы. — Ты можешь поделиться со мной чем угодно, — продолжала Алина. — Я не стану настаивать и вынуждать тебя. Но если ты захочешь — ты всегда можешь выговориться. Выговориться. О том, почему на Тейю, оказывается, даже смотреть жутко, о том, что ест её изнутри. Алина пожалеет о своих словах, если Тейя действительно выговорится обо всем, что грызло её душу. Это перевернет слишком многое. Хотелось бы сказать хотя бы то, что не имело особого значения в политической сфере. Рассказать о своей семье. О том, что никого не осталось. Рассказать о том, что было с ней до появления в хижине, ведь даже об этом Алина не знает. Но что это даст? Сочувствие? Сочувствия Тейя не заслужила. За гибель семьи она уже отомстила и за месть вполне поплатилась остатками своей души. Ворошить прошлое ни к чему, а попытка выплакаться на плече у Алины приведет лишь к вероятности новой эмоциональной привязанности, что было бы слишком опрометчиво. Тейе сполна хватало и иной привязанности. Безумной, аморальной и не поддающейся никакому объяснению. Загоняющей её в самую могилу, но все равно держащую живой, как самого настоящего ходячего мертвеца. Тейя не может себе позволить чувствовать к кому-либо ещё что-либо, какого рода ни были бы эти чувства. Это страшно и попросту безрассудно. Поэтому она лишь отгородилась от Алины и этого несуразного желания выговориться, отгородилась двойными стенами и отвела взгляд к морю, за которым уже совсем успело скрыться солнце. *** Затишье, воцарившееся на какое-то время, несколько настораживало. Больше никаких выходок Ланцова. Алина продолжала упорно тренироваться. С Дарклингом беседовать не было особого желания, но она не могла просто воспротивиться, когда он посылал за ней раз в пару дней. Рассказывал о сложившейся обстановке, ведь, что бы ни произошло, Тейя продолжала оставаться каким-то сумасшедшим подобием личного дневника, проясняющим его мысли одним только присутствием. Только теперь она уже не говорила ничего в ответ. Могла задать несколько вопросов, но больше никаких попыток образумить. Дарклинг не мог этого не заметить. И посылал за ней всё реже. А затем, буквально накануне судного дня для Тенистого Каньона, произошло то, чего Тейя опасалась. Ланцов был пойман. Его предали. Скрывался он ловко, хитростью, однако доверился не тому человеку, кому-то из своих рядовых, и поплатился. Тейя не знала, что с ним сделали. Вовсе его не видела. Просто как факт — Ланцов пойман, но что с ним стало, где он и жив ли вовсе, было неизвестно. Это даже не обсуждали слуги. Словно и не было никакого Ланцова, просто избавление от очередной проблемы. Непонимание сдавливало её в тиски. Раздирало голову. Тейя сидела вечером в своей комнате, на краю застеленной постели, в кромешной темноте и сжимала голову, вцепляясь пальцами в волосы. Не понимая. Пытаясь понять. Нужно ли ей вовсе знать, что с ним или проще будет просто забыть и отпустить. Он для неё никто. Просто громкое имя. Но что станет с Равкой? Завтрашний день навис ещё большей тучей, грозовой и надвигающейся со всей неотвратимостью. Проникнуть в Каньон, в почти ту же тьму, что создавалась на её глазах. Видеть очертания городов, что существовали когда-то, но теперь там были лишь руины и призраки прошлого, безграничный песок и кричащие волькры. Это всё будет уничтожено. Если будет уничтожено, потому что чем больше надвигалось грядущее событие, тем больше Тейя сомневалась в происходящем. Дарклинг запросто мог обмануть и её, и Алину. Всех. Никто не знает, что в его голове. И что произойдет завтра. Оставалось лишь молиться, но Тейя уже не была уверена, что её молитвы хоть кто-нибудь слышит. *** Следующим утром она ничего не ела, ни кусок не лез в горло, которое всё время сдавливало от напряжения. Под кожей всё затаилось в тревожном ожидании, и ей хотелось бы остаться в постели, бессмысленным взором смотря в потолок, но она понимала, что должна присутствовать. Её присутствие не то чтобы требуется, всё теперь зависело от Алины и было под контролем Дарклинга, но Тейя не могла это просто взять и пропустить. Как и предполагалось, Алина сегодня была в особенном одеянии. Её не одели в черный, вопреки её же опасениям. Это был изысканный бело-золотистый кафтан, так жутко-завораживающе сочетающийся с оленьими костями на шее. Ни словом они не смогли обмолвиться, на то не было времени, и Тейя лишь наблюдала за ней издалека, с сожалением подмечая бледность, липшую к взволнованному лицу. Алина уже бывала в Каньоне. Ничем хорошим это не заканчивалось, и страшно представить, что вновь она чувствует, особенно теперь, когда непомерная тяжесть ответственности легла на её плечи. Тейя сливалась со стражей Дарклинга. Не высовывалась. Была лишь привычной тенью, привычным бесшумным никем, отстраненно наблюдала за приготовлениями внушительного вида скифа, на котором им предстоит вплыть в темноту. Дарклинг и сам не то чтобы особо обращал на неё внимания, полностью погруженный в грядущее событие, Тейя только изредка видела его где-либо вдалеке, мелькал в поле зрения черным зловещим пятном, раздавая приказы. Иногда её тянуло подойти к нему. Спросить про Ланцова. Но она не станет, ей надоело до крайности. Всё равно она не в состоянии что-либо изменить. Помимо их корабля, вместительного, с многочисленными черными парусами, было ещё несколько мелких скифов, и Тейя не могла понять, для чего они. Нужна лишь Алина и Дарклинг. Для чего столько сооружений и суеты? Атмосфера была поистине напряженной, волнение звенело в душном августовском воздухе, прилипало к коже и вискам, но на Тейю это не распространялось. Ей казалось, что она находится в иллюзии, и всё происходит не с ней. Сама она сейчас где-нибудь бредит в лихорадке, а происходящее — сон впоследствии продолжительного бреда. Опричники вполне вежливо, но не без присущей им внешней нелюдимости, сопроводили её на главный скиф. Дарклинг уже возглавил корабль, стоя рядом с Алиной на возвышении. Опричники и гриши встали ровным строем, ближе всего к краю — инферны, которые сумеют отбить нападение волькр в случае происшествий. Происшествий. Близость к Каньону её не пугала. Успела насмотреться на него. Её пугало иное. Сколько ещё призраков умерших она увидит во мраке? Этот Каньон был далек от Фьерды, и все равно веяло от него той же смертельной, затхлой, кипучей силой. Той же, что уничтожила деревню. Если что-либо пойдет не так, это путешествие станет последним для большинства на этом судне. Если повезет, для Тейи — тоже, в особенности. Если не повезет, и она выживет даже невзирая на всё, она будет вынуждена смотреть на то, как люди вновь умирают. Вновь кровожадные создания, раздирающие плоть, вновь крики отчаяния и боли, вновь чувство вины. Это Тейя всё устроила. Возможно, чересчур самонадеянно будет сказать, что она — причина всего, однако нельзя было отрицать и своей причастности. Часы уговоров, бесчисленные попытки убедить уничтожить Каньон. Если это приведет только к большим жертвам, вина вновь ляжет лишь на её плечи. Тейя не вынесет. Сейчас она встала у самого борта, не зная, где её место и где она должна находиться. Крепко стиснула обеими руками перила, когда шквальные по громкой команде взмахнули руками, и внушительные паруса заполнились ветром, со скрипом толкая тяжелое судно по песку. Другие скифы двинулись следом. Стены тьмы неотвратимо надвигались. Тейя обернулась на Дарклинга, на Алину. Они смотрели лишь вперед, о чем-то переговариваясь. Алина в бело-золотом, Дарклинг в черном. Идеальное сочетание, демонстрирующее противоположность: заклинательница солнца и властитель тьмы. Возможно, самой судьбой им было предначертано быть рядом друг с другом, потому что именно так они и выглядели: как части чего-то одного. Подходящего друг другу, если не брать в расчет острую взаимную неприязнь. Тейя постаралась не думать об этих бессмысленных символичных глупостях, от которых странно кололо сердце. Ей нужно наблюдать за происходящим. Если всё получится, на неё навалится ответственность в виде решения экономических и прочих проблем. Тейя не обязана, она все еще никто. Но она всё равно чувствовала себя ответственной и скованной. С этой мыслью их наконец накрыла тьма. Почти неосязаемая, но плотная, мягко обволакивала холодом кожу и пускала легкий страх по жилам, вынуждая стиснуть зубы. Солнце разом исчезло, оставило путников на растерзание созданий ночи. Куда ни посмотри — везде только густая мгла. И крики волькр где-то вдалеке. Всеми силами Тейя старалась выдерживать в голове стену между рассудком и всеми воспоминаниями, связанными с тьмой. С криками и кровью, которая всё равно проступала перед глазами. Алина призвала свет мгновенно, даже без команды Дарклинга. Либо это было обговорено заранее, либо... Своенравна. То, о чем он говорил. Тейя не была уверена в том, была ли идея поставить Алину на пост главнокомандующей гришами действительно стоящей. Но кого ещё? Сейчас Алина не делала ничего, кроме как стремления освятить внушительным куполом все присутствующие скифы, отчего послышались завороженные вздохи облегчения. Тейя очень хотела бы испытать всё это, будучи прежней версией себя. Той, которая жила в хижине Багры, удивлялась способностям гришей и благодарила Джеля за каждый прожитый день. Но её сердце никак не отзывалось даже на эту завораживающую красоту. Даже на свет, сдерживающий роящиеся клубы тьмы, что будто набухала и желала прорваться сквозь тонкие стены, чтобы с ненасытностью поглотить всё живое. Только страх. Не из-за возможной гибели. Не из-за кровожадных волькр, бьющих крыльями вокруг купола. Тейя всеми силами старалась не смотреть во мглу, потому что страшилась увидеть в них очертания людей, которых бросила на растерзание монстров. Это иной Каньон, — твердила она себе. Другое место. Но голос разума заглушался едкими чувствами, что скребли всё её тело, пока она до боли в пальцах вцеплялась в перила палубы. Алина уже двинулась по ступеням вниз сперва с возвышения, а после — к спуску со скифа. Не смотрела ни на кого: ни на Тейю, ни на стоящего в отдалении Мала, ни на Женю в ряду гришей. Пыталась сосредоточиться. Тейя перевела свой взгляд на Дарклинга и почти что дрогнула, когда встретилась с ним глазами. Он едва заметно качнул головой в сторону места, где только что стояла Алина, одним лишь властным взглядом приказывая подойти. В этой кромешной, кладбищенской тишине каждый шаг отзывался громким скрипом. Тейя с трудом миновала недолгий путь, оказавшись на возвышении, с которого представленная картина казалась ещё более захватывающей дух, но она лишь устало смотрела на происходящее, все еще не до конца веря, что это явь. Дарклинг костяшками пальцев коснулся её руки, чтобы отвести ещё дальше, к самому краю возвышения, чтобы их никто не услышал. От этого едва ощутимого прикосновения она вся сжалась, и без того с трудом сдерживая душащие её чувства. Казалось, ещё немного, и она просто заскулит. Находиться в Каньоне невыносимо. Тейе приходилось смотреть в одну точку прямо перед собой, чтобы не смотреть по сторонам, не впитывать в себя этот разлагающийся веками ужас, от которого спирало дыхание. — Твоя угроза про выход из окна всё ещё действительна? — непринужденно поинтересовался Дарклинг. — Это действительно то, что беспокоит тебя сейчас? — спросила она, осторожно переведя взгляд на Алину, что под куполом света шла по песку, дальше от скифов, чтобы быть в самом центре мрака. — Ответь на вопрос. Этот тон был ей знаком. Ей не следовало спорить с ним. Если он спрашивал, ей нужно ответить. — Да. Всё ещё. Дарклинг негромко усмехнулся. — Что ж. Лестно знать, что я спас от самоубийства хотя бы одну до жути надоедливую отказницу. Как думаешь, это искупит мои грехи или стоит еще в чем-нибудь постараться? Его тон был насмешлив и презрителен, но Тейя все равно сумела пробраться через этот плотный слой и вникнуть в эти слова. Немыслимо. В такой ситуации, посреди Тенистого Каньона, он всё ещё иронизировал, ещё и об этом. Нет. Он издевался над ней. Он не стал бы… — Ты внял моему убеждению? — Это ещё под большим вопросом, — безразлично повел он плечами. — Но щенок жив, и до каких-то пор так и будет оставаться. Считай, я пока в раздумьях. Ланцов жив. Жив. Это слово всё никак не укладывалось в её голове. Всё не напрасно. Прокручивала и прокручивала его у себя в голове, чувствуя, как колотится уже давно отжившее своё сердце. Возможно, у неё ещё есть силы влиять на происходящее. Бороться за чужие жизни и за свою — тоже. А затем мрак взорвался белым светом. Это было неожиданно, и Тейя вздрогнула. Была уверена, что происходящее будет медленным, сложным, кропотливым процессом. Но воздух просто будто бы взорвался, вынудив её невольно отступить на шаг назад, чувствуя, как сотряслась земля вместе со всеми скифами. Щурясь, она пыталась высмотреть Алину. Едва заметное пятно в белом пламени, пятно, от которого исходило волнами всё больше и больше света, разрезающего тьму и порождений ночи, что с криком пытались скрыться, но всё равно сгорали дотла. Тейя всматривалась в эту картину так отчаянно, лихорадочно, словно всё ещё не верила в происходящее, хотя всё к этому и вело. Всё ради этого. Дышала этим раскаленным, спертым воздухом, делала рваные вдохи, пытаясь держаться за реальность, пока глаза беспощадно резал свет. Другие тоже щурились. Отворачивались. Скрывались за бортом корабля, парусами и прочими преградами. Эта сила была поистине сокрушительной. И исходила из какой-то семнадцатилетней девушки, ещё пару лет назад не знающей о своей сути. — Она точно справится? — спросила Тейя, бросив взгляд на Дарклинга. От пламенного света ещё заметнее проступили шрамы, испещряющие его мраморное лицо. — Кто же знает? — равнодушно спросил он, и сердце её упало вниз. Дарклинг продолжал: — Олень Морозова — весьма сильный усилитель, один из сильнейших, но его всё равно может не хватить, чтобы уничтожить аж целый Каньон. Будь у неё больше усилителей... Сейчас же Алина вполне может попросту истощить себя в безрезультатной попытке. Пожалуйста, пусть это будет лишь очередной его жестокой шуткой. Алину едва ли было видно в этих волнах пламенного света, что исходил от неё. Тейя не видела её тренировок прежде. И представить не могла, каков будет процесс. — Ты не мог… — прошептала Тейя, не зная, слышит ли он её, столь тихо звучали её слова. — Алина нужна тебе. И если… если она сейчас погибнет, если не закончит начатое, волькры просто хлынут на нас. Я не верю, что ты можешь быть столь безрассуден. — И правильно. Пришлось вынужденно проследить за его взглядом, чтобы найти объяснение. И Тейя наконец взглянула на обстановку вне той точки, где Алина вызволяла всю свою силу наружу. Скифы. На каждом откуда-то возникло по странному сооружению. Из металла и стекла, с какой-то странной, замысловатой конструкцией внутри, и с каждой секундой содержимое всё больше заполнялось пламенем, впитывало потоки солнечной силы, начиная излучать собственный свет. Боже. Тейя шагнула вперед, но ледяная хватка на предплечье не позволила ей сдвинуться с места. — Что ты хочешь сделать? Остановить её? — его тон издевательски насмешлив. — Разве не ты хотела уничтожить Каньон? Он не мог. Нет, он не мог просто позволить этому случиться. Глаза слезились, то ли от режущего света, то ли от бессилия, что дрожью пробирало до костей. Всё не должно было быть так. Никто не должен был жертвовать жизнями. Но если бы Алине был дан выбор… если бы она знала, что может погибнуть, если бы Дарклинг предупредил, она бы отказалась? Выбрала бы свою жизнь взамен жизней сотни, тысячи других? Тейя взглянула на Оретцева. Он с силой сжимал перила скифа, продолжая не сводить глаз с Алины, и если она погибнет… Джель, нет, нет, этого не должно случиться. Алина не умрет. Не умрет. Всё не должно закончиться так. Если бы не Тейя, её бы здесь не было. Каньон все еще продолжал бы существовать. Всё шло бы так, как должно было идти. Что она натворила? Тейя проклинала пустоту внутри себя и отсутствие внутри чувств, теперь же они её переполняли с ног до головы, разрывали изнутри легкие и резали сердце, не давая сделать ни вздоха. Свет становился обжигающим. Тейя отшатнулась, невольно прячась в тени парусов, хотя ей стоило бы стоять на месте, позволить ожогам покрыть кожу, потому что она заслуживала. Волькры всё кричали, отчаянно, свирепо, разрывая слух. Сгорали на глазах до самого пепла. Широкие лучи с легкостью разрезали мглу, как лезвие, светло-голубое небо уже начало проявляться среди грозовых туч, а тьма всё продолжала отступать, ёжиться, прятаться по углам целым жужжащим роем. Алина кричала. Тейя слышала, как этот яростный звук режет виски наравне с воплем ничегой. — Пожалуйста… — шептала Тейя, сама не осознавая, как это слово, одно и то же, слетало с пересохших губ. — Пожалуйста. Алина заслуживала спокойную счастливую жизнь, а не сгореть заживо из-за собственной силы. Лучи всё удлинялись, прорезая Каньон даже в самых отдаленных уголках, в милях отсюда, казалось, что весь мир наполнился обжигающим светом, сотрясался под тяжестью силы Морозова, лишь части его силы, одного только усилителя. С этой же мыслью всё тотчас исчезло. Оборвалось. Тейя испугалась, посчитав, что тьма вернулась и накрыла их с головой, но это был обычный свет. Дневной свет. Не сила Алины, а просто солнце, светящее с неба, и оно казалось куда слабее того слепящего могущества. Легкие качали воздух беспрерывно, потакая судорожно бьющемуся сердцу. Перед глазами плыли пятна, но Тейя пыталась разглядеть, что вдали. Не смотрела по сторонам, видела, что тьмы больше не существовало, но её волновало не это. Волновала Алина. Тело на сером песке, распластанное в неестественном положении. Волосы… каштановые волосы полностью выцвели. Стали белыми, как седина. — Алина! — могильную тишину нарушил душераздирающий возглас Оретцева, что в несколько рывков спрыгнул с корабля и за секунды преодолел расстояние. Упал на колени рядом с ней. С такого расстояния Тейе было мало что видно. Она лишь стояла, чувствуя, как слезятся глаза, как её трясёт чуть ли не в судороге, и она совсем не моргала, смотря на представшую ей картину. Несколько корпориалов тоже спустились со скифа, но двигались куда медлительнее, словно в наказание. Один из них, вопреки каким-то неразличимым словам Оретцева, опустился рядом с Алиной. Мучительно долгие секунды шли, пока он осматривал её. А после поднял голову, встретился взглядом с Дарклингом даже через такое расстояние. И кивнул. — Что… — беззвучно выдохнула Тейя, всё ещё с трудом пытаясь дышать, пока легкие были сдавлены тугой шипастой проволокой. — Что это значит? Дарклинг помедлил с ответом. И ответил сухо: — Значит, что наша упрямая заклинательница солнца выжила. Облегчение, что накатило на неё оглушительной волной, было едва ли выносимым, дерущим изнутри. Наваливающимся целым штормом. Согнуться бы пополам и рыдать от переполняющих её чувств, упасть коленями на пол, но она лишь стояла окаменело, не веря своим ушам, стояла бесстрастно, словно душа уже давно отслоилась от равнодушного тела. Боже. Выжила. Алина уничтожила Тенистый Каньон и выжила. Хотелось сорваться к ней, упасть на колени и коснуться бессознательного тела, взглянуть на неё, быть рядом, но Тейя сдержала себя, видя, что к Алине уже устремилась Женя. Видя, как разбито Оретцев проводит рукой по седым волосам, держа голову Алины у себя на коленях, целуя её в лоб, продолжая говорить что-то — его губы неустанно шевелились. В этой картине Тейе нет места. Гриши ликовали. Объятия, возгласы, победный клич. Победный. Тенистый Каньон, шрам на Равке… всё это позади. Тейя взглянула на Дарклинга, но его уже не оказалось рядом. Непонимающе заозиравшись, увидела его вдали, около лестницы, ведущей в трюм. Ожидала от него какой-либо показной речи, целого представления, но он лишь отдал приказания нескольким поданным и исчез из поля зрения, буквально оставив гришам возможность праздновать, а всем, кто переживал за Алину, быть рядом с ней. Тейя так и не сдвинулась с места, колеблясь. *** Дверь едва ли не слетела с петель, когда он хлопнул ею, оказавшись в кабинете внутри трюма. В четырех стенах, далеких от тошнотворного празднества и того солнца, что неестественно освещало давно умершее пространство. Его трясло. Буквально раздирало, разрывало в клочья от ярости и невозможности происходящего. Он не мог. Позволить этому. Случиться. Обдумывал это неоднократно, всё вполне умещалось в рамках разумного и логичного. Каньон должен был быть уничтожен. Это разумно. Это правильно. Выгодно. Но было в этом всём нечто столь неправильное, столь въедающееся во внутренности и переворачивающее все верх дном, что его всё била дрожь, неумолимая и болезненная. Дарклинг чувствовал себя мальчишкой. Бестолковым. Тем бесхребетным созданием, которым можно потакать, будто он просто позволил кукловоду руководить собой. Это не он. Он не должен был позволить. Всё должно было быть совершенно не так. Щенок жив, Старкова жива, её следопыт жив. Люди ликуют. Где ужас, который он должен был внушать? Ему этого не хватало, как наркотика, жестокого, той дозы собственного могущества, что опьяняюще согревает остывшие вены, впивается в сердце когтями и так болезненно-приятно сжимает. Его творение, выдравшее из него целый кусок сил, подарившее долгожданное чувство власти, существовавшее столько времени, теперь просто уничтожено какой-то девчонкой, и он сам сделал всё, чтобы это случилось. Люди будут благодарны тебе, — говорила другая девчонка, ещё более ненавистная, та, чей голос неустанно звучал у него в голове. Ему не нужна благодарность. Ничья. Ему ничего не нужно, кроме как выпустить эту раздирающую его изнутри силу, позволить тьме, заливающей ему легкие и вены, вырваться и поглотить пространство. Вновь. Пусть ликующие гриши потонут в отчаянии, а Старкова, когда очнется, задохнется от ужаса, увидев, что всё напрасно. Это желание было непреодолимо. Сила буквально пульсировала у него в венах. Зудела под кожей. Каждое движение грозило тем, что тьма прорвется через оболочку его тела и хлынет наружу. — Нет, — процедил он сквозь зубы, и слово это горело язвой в легких. Нельзя позволять тьме управлять им. Это неразумно, опрометчиво и просто бессмысленно. Доставит ему лишь секундное наслаждение, но затем? Сколько проблем придется устранять заново? Пусть живут, радуются, а он… А он готов был разодрать себе грудь до плоти и проломить ребра, лишь бы высвободить все эмоции, чуждые ему, рвущиеся наружу вместе с силой. Он с трудом дышал, прислонившись лбом к стене, которая была единственной опорой. Жмурился до черных пятен под веками, стискивал зубы, настолько, что они будто были на грани треснуть. Желание уничтожить всё, что было на поверхности, там, на скифе, непреодолимо. Нельзя. Нельзя. Столько проблем… и из-за кого? Из-за кого жив бастард? Из-за кого уничтожено его творение? Её омертвелый образ уже запечатлелся под веками, как настоящее несводимое проклятье. Он убьёт её. Выпускать силу — опрометчиво, но убить какую-то отказницу? Крестьянку? Фьерданку? Это будет самая долгожданная кровь на его руках, самая желанная и нужная. Просто покончить со всем, покончить с ней. Как панацея. Это приведет его в чувства. Вернет всё на круги своя. Так, как и должно было быть изначально. Она не посмеет больше оспаривать его решения. Сомневаться в нем. Никто не смеет, и он никогда не должен был давать ей на это право. Дарклинг обязан избавиться от этой слишком внушительной слабости, обрезать корни, что она впустила в него отравой, пока не стало поздно окончательно, пока он ещё помнил, кто он. Утопая в этой вязкой, как грязь, мгле и желчи, он едва сумел ощутить, как в коридоре шевельнулись тени. Одна тень. Двигалась в направлении двери. Проклятье. Все эмоции, дробящие ему череп и ребра, он мгновенно смял, сжал в жалкий комок, запрятал как можно глубже, в самую даль, восстанавливая холодность в сознании. Выпрямился, всё ещё сжимая челюсть до боли. Вздохнул глубоко, пытаясь унять мелкую дрожь. Дверь отворилась без стука. Какой идиот мог осмелиться? — Почему ты ушел? Она больна на голову, не иначе. Это единственное возможное оправдание. Он сжал кулаки, чувствуя, как немеют костяшки пальцев. Как вены в запястьях пульсируют от текущей в них смолистой мглы. — Знаешь, — совершенно спокойно произнес он, даже не поворачиваясь к ней. Разжал кулаки, уперся ладонями в стол, пытаясь скрыть в них дрожь, — не каждый день уничтожаешь детище, которому уже больше века. Лишь одна из причин, которая разъедала ему легкие. Но почему даже её озвучил? Почему просто не прогнал её, не вцепился ей в глотку не глядя? Прикрыл глаза, представляя, каково было бы чувствовать, как её кровь, тёплая, горячая, вопреки её ледяному взгляду, будет стекать по его рукам. Ему нужно. Как лекарство. И никаких больше проблем. Доротейя подошла ближе, он чувствовал каждый её неуверенный шаг, чувствовал перемещение её тени, отбрасываемой от настенных светильников. Сейчас она скажет тошнотворное «ты поступил правильно», и он просто взвоет. И наконец сделает то, о чем грозился, то, чем успокаивал себя в мыслях. Сорвется. Вспорет ей глотку, и легкие, и сердце… Дарклинг против воли вздрогнул, когда она прикоснулась к нему. Это не было объятие, или еще какая-либо нелепая чертовщина. Она просто прислонилась виском к его спине. Прислонилась. К нему. Без слов. Просто прикоснулась. Даже через плотную ткань кафтана он чувствовал, как жжет это неестественное, неправильное прикосновение. Проклятье. Одно резкое движение, и пальцы уже сами сомкнулись на её тонкой шее, с силой впечатывая её саму в стол. Даже не испугалась. Не вздрогнула и не отпрянула. В глазах — ни тени страха. Идиотка. — Твое существование просто невыносимо, — в злости прорычал он, приблизившись к её лицу, усиливая мертвую хватку, а ощущение — словно его самого душили, давили на горло и грудь, не даря ни единого глотка воздуха. — Так убей меня, — сказала невозмутимо, спокойно. Как неживая. Ещё мгновение назад, на палубе, она едва ли сознание не теряла в страхе за Старкову, а теперь стояла раздражающе невозмутимая в его руках и даже не тряслась. Его трясло, а её нет. Унизительно. Как же его злило всё, что было связано с этой девчонкой, и ярость вновь захлестнула его по горло, распаляя силу. Он не должен позволять себе столько эмоций. Должен оставлять голову холодной. — Иногда, — начал он тихо, сам не веря, что это правда его слова, что он говорит с ней, вместо того, чтобы просто убить или прогнать, говорит об этом, — мне кажется, что, будь у меня совесть, ты была бы её воплощением, притом наисквернейшим. Таким же надоедливым. Жужжащим вечно рядом, как упрямое насекомое. Прихлопнуть бы это насекомое, убить щелчком пальцев. Избавиться от любых отголосков совести. Той идиотской человечности, о которой она не уставала твердить. А она просто смотрела на него. Не отвечала. Не боялась. Смотрела своими стеклянными глазами и покорно ожидала развязки этого сумасшедшего представления. Нет. Боялась. Почувствовал, как она нервно сглотнула, почувствовал, как шевельнулось её горло под его пальцами. Столь живая, вопреки взгляду. Хрупкая. Приблизился, сам не ведая для чего. Хотел почувствовать её дыхание, словно удостовериться, что она дышит, что она живет, а не умирает прямо сейчас, оробелая, в его руках. Приблизился. И она приблизилась тоже, разом, легким рывком. Коснувшись губами его губ. Сама. Что ты творишь, — чуть ли не провопил он у себя в голове. Зря. Зря, — повторял он, чувствуя, как это робкое, неуверенное её прикосновение губ к губам вспарывает его изнутри, до изрезанных вен и абсолютного сумасшествия. Углубил поцелуй. Буквально впился в её губы, сминая их своими до боли — её, своей. Любой. Боль отрезвляла. И дурманила плывущий рассудок, больше, сильнее. Рассудок, шаткий, ломкий, как хрусталь, рассыпался вдребезги. Руку убрал с её горла, но вплел пальцы в волосы, сжал крепко, чуть ли не наматывая себе на руку, прижимая девчонку к себе, желая причинить как можно больше боли. Кусал её губы, целовал, терзал так, что у самого они почти запульсировали от нажима. Даже не пискнула. Не отстранилась. Смиренно терпела всё. Считает, что заслужила? Идиотка. Какая же она идиотка. И она отвечала ему. Со всей своей неспособностью, неумением, отвечала, как могла, целуя его в ответ, ладонями коснулась его груди, но не отстраняя. Жалкая. Никчемная. Ей стоило отстранить его. Оттолкнуть. Сделать что угодно. Он уже сам не в полной мере осознавал, что делал, руки сами скользили по её телу. Шея, запястья, нежная кожа, которую он сжимал до синяков. Провел рукой по её плечу, ключицам, сгреб ткань в ладонь, чуть ли не царапая кожу, коснулся шрама, почти что впился в него пальцами, и даже тогда она не воспротивилась, не вскрикнула от боли. Не оттолкнула. Только сжала его волосы. Он даже не заметил, как её пальцы уже впутались в его волосы и сжали, так сильно, что ему пришлось вцепиться руками в стол, стоящий за ней, чтобы не переломить её саму в злости. Почему? Почему она такая? Даже когда ничегоя должна была разорвать её в клочья, она не умоляла его, не кричала. Только тряслась, как ненормальная, и… и то «Александр». Он не должен, не может, но перед глазами уже плыло от того воспоминания. — Скажи, — прошептал он ей в губы, выдохнул прерывистым дыханием, оторвался лишь на секунду, чтобы вновь поцеловать её в уголок губ, прикасался губами к её подбородку, осыпал поцелуями шею, и она позволяла. Откинула голову чуть назад, оголяя для него шею, и от этого весь воздух из легких вышел тупым ударом. — Скажи мне, — процедил он, требовательно. Поцеловал место соединения шеи и плеча, целовал, и эти поцелуи больше были похоже на яростные укусы. Выскребал из себя этим всю злость, выливал на неё всю ярость, мучил в своих руках, как игрушку. Ломал её, и его самого ломало до скрежета. Ему нужно. Нужно. Он знал, что ему не требуется уточнять. Говорить, о чем он. Знал. — Александр, — выдохнула она его имя шепотом, но не так, как прежде. Прежде — либо в страхе, либо холодно, тщетно пытаясь манипулировать. Она сама желала этого, и в груди у него болезненно щемило. Он давно ничего не чувствовал. А потом появилась эта слабая, совершенно обыкновенная девчонка, беспомощная и невыносимая, и превратила его жизнь в вечные мучительные метания и ненависть, ненависть… к ней. К себе. Потому что сам сотворил с собой это, не покончил с ней вечность назад, когда стоило. Крепче прижал её к себе, так крепко, до боли, чувствовал ребрами её кости, прижался виском к её виску, стискивая зубы, ощущая, насколько она до нелепости маленькая и слабая в его руках. Вновь впился в губы. Но поцелуй всё замедлялся. Становился не столь яростным. Вся злоба иссякала, расщепляясь и исчезая в крупицах, в воздухе, в их дыхании, слившемся в одно, горячее, недостающее. — Зачем? — выдохнул он одно единственное слово, оторвавшись от её губ, и дыша так унизительно тяжело. Плечи всё вздымались, и пальцами он сжимал её волосы, не давая отстраниться. Коснулся лбом её лба, пытаясь перевести дыхание. — Не знаю, — почти что всхлипнула она, но слез не было. Конечно, она не знает. Даже не представляет, что сама себе спасла жизнь, интуитивно, действуя наугад или, возможно, потакая своему собственному желанию. Действительно панацея. Не та, которой он жаждал, не кровь её привела его в чувства, а эта абсурднейшая глупость. Проводя большим пальцем по её покрасневшим, полуоткрытым от тяжелого дыхания губам, думал. Пытался понять, разобрать свои мысли по одной, досконально проанализировать. Как мог желать её гибели после всего, что делал, чтобы эту гибель предотвратить. Как мог хотеть убить её после всего. И прежде его посещали мрачные мысли, но они оставались мыслями, а не непреодолимым желанием вспороть ей легкие. Его злило, как много контроля над ним он сам ей предоставлял. Вручал, подобно подарку судьбы. Но этот контроль, ненавистный, непостижимый уму, позволял ему сейчас не выпустить всю мощь тьмы наружу, возобновляя уничтоженное творение. Позволял вернуться к рассудительности, учитывающей долгосрочные перспективы, а не секундное помешательство. Надо же. Сама того не ведая, она стала буквально голосом его разума извне. Слабым отголоском совести, как он и говорил ранее. Его почти пробрало на сумасшедший, истерический смех. Если он желает оставаться в здравом уме, убивать девчонку — последнее, что ему стоило бы делать. Нужно возвращаться в колею. Отодвинуть это временное помешательство, граничащее с разрушительным безумством, как можно глубже, возобновляя необходимую отчужденность, смешанную с расчетливостью. У него всё ещё есть обязанности. И он не мальчишка, который не может взять себя в руки, даже когда в его руках воплощение всего, что он ненавидел, и почти всего, что желал. В последний раз он попытался заглянуть ей в глаза, но она прятала потерянный взгляд, опустив голову. Ему хотелось. До сводящей всё тело судороги — хотелось. Заставить её встретиться с ним взглядом. Но тогда заставить себя уйти отсюда будет попросту невозможно. Он отстранился, и она тут же отвернулась от него. Коснулась дрожащими руками волос, словно в попытке поправить, но так и не поправила, просто касалась пальцами висков, пытаясь прийти в себя. Дрожала вся, целиком. Возможно, заливалась слезами, но не было слышно ни всхлипа. Дарклинг дал себе только ещё несколько секунд, чтобы понаблюдать за ней, а после наполнил легкие воздухом, проясняя мысли, и вышел из кабинета, оставляя её на растерзание тех мыслей, что должны были теперь разом на неё обрушиться. Его не должно это волновать.