Ненужная

В окнах обветшалого дома уже не горел свет, погрузив его обывателей в темноту ночи, но на заднем дворе слышалась возня. Это Тейя, из-за своих неполных двенадцати, боялась прыгнуть, всё цепляясь неуверенно руками за шершавые ставни окна. Казалась сама себе слишком маленькой по сравнению с высотой второго этажа. И такой крохотной по сравнению с ловким и уже возмужавшим по силе подростком-Петером. — Да лезь ты уже, — настойчивым шепотом уговаривал он, ждущий снизу. — Не бойся. Я же поймаю. Тейя всё ещё не была уверена, что им двоим так уж надо выбираться из дома на ночь глядя, и даже фразы брата «предпочитаешь быть трусихой?» на неё не действовали, но вот мысль увидеть созвездия, отражающиеся в глади речной, прельщала и тянула её к этому дурному, неразумному поступку. Просто увидеть звёзды она может хоть каждый день после заката, но вот прогуляться до окраины деревни, до реки, в такое время — это ей точно одной не позволят. Поэтому… Зажмурилась. Оттолкнулась. Почувствовала сильные руки брата, ставящие её на снег. Успокоилась. — Во-от, а ты трусила. — Я больше беспокоюсь, что папа нам по шее надает. Папа не был сильно строгим, явно был куда снисходительнее к детским шалостям, чем почти все взрослые в деревне, но и у его мягкости есть своя граница. Ругаться с ним не хотелось. — Ну, если вдруг что, приму удар на себя, — пожал Петер плечами, когда они тихо перебирались за деревянными перегородками, огибая дома в направлении реки. — Да и что с нами там станется? Я без пяти минут священный воин фьерданской армии! — последнее проговорил торжественным шепотом. Тейя скривилась. Посильнее закуталась в одолженную у мамы дубленку, которая была раза в два ей велика. — Тебе еще несколько лет ждать, какие ещё «без пяти минут»? — Да брось, они пролетят, оглянуться не успеешь. Ещё и скучать потом будешь. — По тебе? — Её улыбка была не настолько широкой, как могла быть: щеки стягивало от холода. — Такому надоеде? — Ещё как будешь. И я — тоже. Пусть ты и зануда жутчайшая. Да ну его. Не верилось совсем. Даже и представить сложно, каково будет, когда его заберут служить: впереди ещё столько времени, целая жизнь! — Мы так сто лет плестись будем, — заключил Петер. — Может, наперегонки? — Ага, и кто же, интересно, победит? Его шаг — как её два. Или даже три. — Обещаю немного поддаться, — заговорщически ухмыльнулся он. Этот вариант Тейю тоже не устраивал, потому что был ниже её достоинства. И потому она просто, без предупреждения, рванула вперед, вырывая себе фору сама, а не с его подачи. Тут же — юркнула под перекосившимся забором, через деревянные постройки. Там, где Петеру не перелезть. Давясь смехом, бежала, понимая, что победа может оказаться и за ней. Перепачкала дубленку в снегу, и мама за это убьет, но, может, высохнет до утра!.. С этой мыслью ей прилетел в плечо снежок: Петер нагонял. — Это нечестно! — смеялся он, когда река была уже совсем близко. А всё-таки Тейя добежала первая. Хотя была слабой, медлительной и быстро устающей. Возможно, Петер всё-таки отчасти поддался, но куда приятнее было думать, что это она справилась с ним, додумавшись использовать короткий, полный препятствий путь. И это было весело! Тейя редко позволяла себе вдоволь набегаться и наиграться, ведь ей надлежит быть спокойной, сдержанной, вести себя разумно. Но когда бежишь, никакие мысли не беспокоят вовсе. Просто бег, бег и бег, усталость в ногах, отдышка и приятное ощущение свободы. А выбрались они сюда всё же не зря. Тейя увидела отблеск звезд в воде ещё за несколько ярдов, и на последних шагах ускорилась из последних сил, упав на берегу коленями прямо в снег. Совсем не холодно. Наоборот, так жарко бега, что снять бы эту тяжелую дубленку, но тогда заболеет, и от родителей ей попадет уж точно. Сидела, смотрела на безмятежную гладь. Звезды в ней рябили, размывались, но все равно выделялись яркими пятнами. Созвездий из них не собрать, поэтому Тейя задрала голову, подставляя разгоряченное, разрумянившееся лицо ночному морозу. — Узнаешь? — спросил Петер, усевшись рядом. — Вон там? Справа. — Ясенево древо, — благоговейно отозвалась Тейя, с восхищением вглядываясь в россыпь белых точек, образующих картину на черном полотне. — И вон там. Вдовствующая матерь. А Охотника видишь? — Вижу, — кивнул он с мягкой улыбкой. Так они просидели целые часы, наслаждаясь этой прекрасной звездной ночью. В какой-то момент стали пытаться разгадать созвездия через реку, через её отражение, но выходило прескверно, и они по большей части смеялись, стараясь не слишком громко, чтобы никого не разбудить, не привлечь лишнего вниманья. В какой-то момент у неё уже даже стали болеть щеки от смеха и широких улыбок до ушей. Мороз всё так же щипал кожу, и дыхание струилось в воздухе паром. Тейя опустила голову и вздохнула полной грудью, всматриваясь в темень леса прямо перед ними. Никогда там не была. Не пересекала этой реки. Да и вовсе из деревни — ни ногой, если только не считать ближайшие холмы, там она гуляла с родителями и маленьким Йоанном. Тейя сильно завидовала Петеру, которого папа и другие взрослые брали на охоту. Сама суть охоты ей не нравилась, но вот побродить бы по лесу, погулять подальше от дома, хоть разок… её губы дрогнули при мысли, что вряд ли это случится в скором времени. Если вовсе случится. — Ты чего так посмурнела? — выволок её из мыслей Петер. — Думаешь о том, что днем произошло? Днем у Тейи снова случилась перепалка с соседскими девочками. Уже давно она смирилась, что в их компанию не втиснется, так почему бы им хотя бы не отстать от неё? Их никак не касалось то, как проводила она свободное время. Тейя кивнула, посчитав настоящую причину своей досады слишком глупой. — Да забудь ты о них. — Трудно не обращать внимания, когда они так липнут. — Придется научиться. Ты просто старайся не слушать. Представляй, что перед тобой — стена. Они далеко-далеко от тебя, за стеной, и ты их не слышишь. — Тейя с сомнением поглядела на Петера, и он пожал плечами. — Иначе никак. Если не научишься, будет совсем худо, мы с Ларсом же рядом всегда не будем. Вступаться будет некому, особенно когда я уеду. О, этих двоих все девочки и правда кротко слушались. А как же ещё? И дело даже не в уважении к сильному полу. В другом. Два паренька, ещё и постарше. Что бы они ни сказали — девочки впитают каждое слово. Выбор в этой деревеньке не велик. Однозначно это было облегчением, когда Петер, сидя в лавке семьи Ларса, приметил Тейю рядом с целой кучкой ровесниц, и вышел с другом заступиться, но всё-таки её мутило от осознания, что Тейя так просто отделалась только из-за того, что была чьей-то там сестрой. Сама она никакого значения не имела. Никогда. — Постараюсь. — А ещё постарайся поубавить занудства. Тейя цокнула языком и слабо пихнула братца локтем. — Ну правда! Кто не захочет прицепиться к угрюмой зануде? Я их не оправдываю, но ты сама подумай. Все и так знают, что ты умнейшая в этом богом забытом месте, необязательно всем об этом напоминать. Поэтому-то они и лезут, завидуют же. Конечно, Петер ужасно преувеличивал, и тон его под стать этому отдавал такой же ужаснейшей издевкой, но Тейя все равно разулыбалась, как и он. Видеть его таким сияющим, пускай и вредным до жути, было приятно. Особенно этот его блеск в глазах, растрепанные волосы и отпечаток морозца на высоких скулах. От этого, против воли, в голове мелькнула честная мысль — да, всё-таки однажды, наверное, Тейя будет по нему скучать. Обязательно будет. Тейя моргнула, и пелена перед глазами спала, возвращая её в помещение с черными стенами. Пальцы задумчиво коснулись шелковой ткани штор. Через оконное стекло виднелось небо, где рассвет уже давно задвинул ночную темень своими приглушенными, слякотно-серыми цветами. Странно. Тейе казалось, что, когда она подходила к окну, только-только вечерело. Только-только звезды рассыпались по небу. Шумно вздохнув и прикрыв глаза, она устало коснулась лбом стены у окна. Её состояние было зыбучим. Пробираться через него — как карабкаться сквозь слои паутины, с каждым движением только больше цеплялась, путалась, и все тщетно, тщетно, тут же возвращалась к истоку, полностью скованная. Обессилевшая. Нередко терялась в реальности. Как сейчас. Время высыпалось сквозь пальцы, Тейя слишком часто замечала, что пара минут длится на самом деле двое суток и более. Замечала, как погружается на дно своих мыслей утром, а всплывает на поверхность уже глубокой ночью. Думала много и в то же время — ни о чем. Образ семьи стоял перед её глазами постоянно. Укор в их лицах, их голоса. Иногда, в лучшие моменты, она просто представляла, что было бы, если бы всё было не так. Если бы они все еще были в деревне. Иногда — просто воспоминания. Светлые, неотягощенные будущим, сладостные настолько, что щемило сердце. И Петер тоже был их частью, хотя раньше, в бегах, она категорически отторгала все мысли о нем. Теперь он вовсе почти не покидал её голову. Была уверена, что после деревни уже ничто не сможет ударить по ней с той же сокрушительной силой, потому что всё живое в ней полностью отмерло, но, конечно, она ошибалась. Встреча с Петером воскресила её в худшем своем проявлении, возвращая к чувствам, а после вновь отняла эту жизнь. Тейя сходила с ума, очевидно. Иначе никак не объяснить, почему она не помнила, куда делась Алина. В этом сплошном, непрекращающемся дне, она не видела её лица. Не помнила, говорила ли хоть с кем-то. Помнила свое существование отрывками. Помнила Дарклинга. Особенно отчетливо — тот день. Ему пришлось почти силой оторвать её от Петера, когда слуги убирали тело. Держал крепко, уводил как можно дальше, пока она только и делала, что рыдала в его руках. Он что-то ей говорил, но она не слышала. Или уже просто не помнила. Впоследствии только он и мелькал у неё в памяти чаще всего. Чаще, наверное, только служанки, что настойчиво заставляли её есть, хотя желудок отторгал любую еду, и помогали принимать ванну. Последнее было для неё отдушиной. Тейя с усилием старалась смыть с кожи уже давно несуществующую кровь, скребла себя грубой щеткой до раздражения и царапин, пока служанки не забирали всё из её рук, причитая или, наоборот, успокаивая. Много времени она проводила в черных стенах, не помнила, где именно, помнила только цвет стен и, собственно, Дарклинга. — Куда ты? — слышала она его голос, когда поднималась с кресла. — Вымыть руки. — Ты мыла их минут десять назад, не более того. Тейя пропускала его слова мимо ушей и вновь заходила в незнакомую ей ванную, включала воду, долго держала руки под обжигающе горячей струей, надеясь, что хоть это поможет смыть кровь с рук. А реальность плыла. Заменялась воспоминаниями, как вспышками. Пред ней — тело, нож. Кровь, кровь, кровь. Руки в теплой влаге, которую как ни три — не стирается, въелась. Это ощущение, когда лезвие прорезает внутренности. Этот звук. Этот сдавленный стон. И глаза. Его глаза, обреченные, яростные, ненавидящие. Полные бессилия, сумасшедшего отчаяния. Вода горячая, ладони от неё размягчаются, краснеют. Краснеют. Паника набухала, накатывала громадной волной, всё поднималась, и поднималась… и обрывалась, слишком резко, разом, когда Тейя чувствовала прикосновение. Одной рукой коснулся её рук, другой выключил воду. Дрогнула, попыталась включить вновь, но он отвернул её от раковины, от зеркала, в которое она даже боялась взглянуть, до болезненной дрожи боялась видеть ту, кого так сильно ненавидела. — Твои руки не в крови, — напоминал Дарклинг, и его бархатный голос мягко заполнял пространство. Чувствовала его прикосновения, но и кровь чувствовала тоже. Теплая, густая, стягивающая кожу её ладоней, её дрожащие пальцы. — Всё давно позади. На них ничего нет, — повторял он терпеливо снова и снова, показывая ей её же руки, демонстрируя их чистоту и бледность. И никакой крови. Тейя не понимала, почему он так возится с нею, хотя ему должно быть всё равно. Большую часть времени она просто принимала это как факт, но когда всё же на пару мгновений выбиралась из этой трясины, когда выныривала на поверхность, обнаруживала, что он проводит с ней неправдоподобно много времени. Дарклинг — не из тех, кто стал бы возиться с ней, как с ребенком. Но он возился. В один из таких случаев, когда она наконец возвращалась к реальности — это происходило всё чаще и чаще со временем, по мере того, как её рассудок стал оживать, — её посетило внезапное осознание, что она не помнит, когда в последний раз видела свою комнату. Свои покои. Всегда — лишь черные стены. Почему-то стало труднее дышать. Странный испуг надавил на грудь, вгрызся в горло, когда Тейя, пытаясь тянуть за эту паутину из несвязных обрывков, всё больше и больше осознавала, что она не помнит, когда в последний раз спала в своей постели. То есть — казалось бы, она и понимала, что происходит, понимала, где и с кем она, но это словно была и не она, словно наблюдала она со стороны, а теперь — разом обрушилось прозрение. Слишком резко и жестоко. Наконец ожила и вникла. Боже. Комната будто крутилась, пока она пыталась впустить эту мысль, пока вглядывалась в эти черные стены. Это были определенно его покои, и впервые за долгое время она взглянула на них осознанно. Шестиугольная, чрезвычайно просторная комната, больше напоминающая зал. Куполообразный потолок, стены с резным узором, многочисленные полки с книгами, объёмистый шкаф и широкая постель с балдахином. Мысль, что она уже столько ночей провела в постели с ним была одинаково ничего не значащей и ужасающей. Неправильной. Почему, почему неправильной? Потому что Тейя обязана его ненавидеть? Обязана? Тот факт, что он проявлял подобие заботы последнее время, никак не мог перечеркнуть всех его прошлых поступков, но ненависти всё равно не осталось. Иссякла до последней крупицы. Потому что никого Тейя сильнее не могла ненавидеть, чем человека, что гнил в ней уже давно. Ту, кого не могла больше видеть в отражении. Все равно она не помнила, чтобы ночевала именно с ним. Не помнила его рядом с собой. Когда ложилась в постель и проваливалась в тревожный сон, его ещё не было. Когда с нежеланием открывала глаза, просыпаясь, его уже не было. Лишь изредка — пробуждаясь от кошмаров, чувствовала его успокаивающие руки и его едва различимый шепот. Ей всегда казалось, что это просто сон, что это не может быть явью и его рядом быть не может тоже. Всё это время он был с ней. Когда она исчезала из реальности, когда поддавалась дробящей её всю насквозь панике. И Тейя не понимала, зачем. Какова причина. Что в его голове. Как мог он делить с ней постель? Это что-то столь личное, что не укладывалось в голове вовсе. С ней. И она с ним. Скоп этих мыслей был слишком громким. Слишком тяжелым, ложащимся на плечи неподъемным прессом. Все это не имело значения, но все равно пригвоздило её к полу, согнуло колени, вынудило опуститься прямо на пол, спиной прислонившись к постели. И взглядом в никуда. Сидела и сидела на холодном полу, в длинной сорочке, которую всегда надевала на ночь, но Тейя сейчас не помнила, когда её надела или, может, она вовсе из этих покоев сегодня не выходила с самого утра. Или утро — сейчас? Ночь? Вечер? Тейя не понимала. Найти часы взглядом не могла. Лишь сидела неподвижно. Не помнила, когда сюда переместилась, когда взяла с собой эту ночную одежду, в которой была сейчас. Будто память исполосовали клинком, вытащили слишком много мелких, малозначимых, но рисующих общую картину кусков. Но, даже осознав, Тейя не ушла, не покинула этой комнаты. В какой-то момент попросту забралась вновь в постель, чужую, его постель, в которой спала всё это время. Которая — Тейя заметила это только сейчас — пахла им, запахом морозной свежести и будто бы леса, или покрывшихся инеем веток. К её ужасу, этот запах её страннейшим образом успокаивал. Словно убаюкивал, расслаблял тело, и постепенно начало клонить в сон, хотя когда-то ощущение его близости призывало её лишь к дикому желанию бежать, как можно дальше, сжаться до крохотных размеров, исчезнуть. Когда дверь отворилась, была уже поздняя ночь, если судить по настенным часам, которые Тейя всё же отыскала. Свечи не были зажжены, и наблюдать за вошедшим было трудно. Лежала на боку, тревожно зажимая в кулаке край одеяла. Следила взглядом. Он выглядел измотанным. В каждом его движении кричала усталость. Видеть его таким было будто даже интимно. Не властного, не злого, а просто вымотанного, нуждающегося в отдыхе после тяжелого дня. И прежде она неоднократно видела его вечную усталость, но тогда всё равно чувствовалось, что он был собой, тем Дарклингом, которого стоит опасаться, в чем-то презирать и в чем-то уважать. Этот Дарклинг, которого она невольно видела сейчас, был кем-то другим. Как и тот Дарклинг, что проводил с ней почти всё своё свободное время. Когда он стал расстегивать пуговицы кафтана, Тейя закрыла глаза и понадеялась заснуть раньше, чем он ляжет в постель, потому что это было мучительно непривычно. Не в первый раз, но для неё, наконец хотя бы отчасти выпутавшейся из этой тины, это было так же дико, как если бы впервые. Не заснула. Не успела заснуть. Через время почувствовала, как проминается постель, но она была достаточно широкой, чтобы никак не соприкоснуться и даже не почувствовать тепла человека рядом с собой. Просто засни. Просто погрузись в то состояние отрешенности, что держало тебя в тисках всё это время. Не чувствуй. Ничего не чувствуй. — Почему ты не спишь? — спросил он, вынуждая вновь открыть глаза. Дарклинг лежал на спине, глазами в высокий балдахин. Даже не смотрел на неё. Между ними было достаточно пространства, но почему-то Тейе всё равно было не по себе. Не шевелилась вовсе, даже почти и не моргала, лишь рассматривала его идеально высеченный профиль. — Пытаюсь понять, как ты мог пустить меня в свою постель, — призналась она, почувствовав, как ноет глотка. Как долго она молчала? — Разве ты не опасаешься, что я могу перерезать тебе горло, пока ты будешь спать? Его губы растянулись в улыбке. — Надо же. Ты начинаешь приходить в себя, — проигнорировав ее вопрос, произнес он без вопросительной интонации. — Где Алина? — тут же начала она одну из тревожащих её тем, а затем вдруг подумала, что, не исключено, Тейя не видела её только лишь потому что сама почти никуда не выходила. Но после вспомнила — выходила. Припоминала обрывки и из коридоров, и даже из садов. Алины в этих воспоминаниях не было. — В Раевости. И он так просто отпустил её из дворцов? В соседний город? — Она слишком часто жаловалась, что сидит для декора. Отправил её разгребать незначительные дела. Пускай наслаждается занятостью. — Как давно? — В вечер того дня, когда уехал её следопыт. Значит, в тот же день, после которого всё снова покатилось в пропасть. У Алины нет смысла сбегать сейчас из Раевости, слишком многие факторы удерживают её, к тому же за ней точно наблюдали, и всё же — Дарклинг всегда пресекал любые риски. И он пошел на этот риск только лишь чтобы создать Алине видимость вовлеченности? — Это не для того, чтобы она не видела моего состояния? — Отчасти, — он повернул к ней голову, и почему-то её прошило холодом от этого действа, хотя его взгляд не был холодным. Заставила себя продолжить рассуждать, что казалось уже почти дикостью. Мозг словно застыл за всё то время, что она была не в себе. Сколько вовсе прошло времени? Как много дней она провела в этом полузабытьи? И всё же она продолжила: — Мне показалось, разумнее было бы наоборот её оставить здесь. Не пришлось бы возиться со мной так много времени, если бы рядом был еще кто-то. — Куда разумнее, чтобы это был человек, который знает о том, что случилось. Следовательно, лишь я. У неё не хватило сил на удивление, хотя удивляться есть чему. Ей казалась, каждая душа во дворце знает. Обсуждает. Что даже картины смотрят на неё с презрением и осуждением. — Прислуга тоже не знает? — спросила она, снова опасливо возвращаясь к тому моменту, когда Дарклинг уводил её от Петера. Надрывные рыдания. Его руки. Взгляд размывался, но тело Тейя видела поразительно четко, цеплялась лишь за него. В эту же секунду она задумалась — что сделали в тот день с Петером? Но затем поняла, что, наверное, сожгли или просто закопали за территорией, где-нибудь в лесу. Слугам этого дворца не впервой убирать трупы и очищать мраморную плитку от крови. Почти рутина. — Они видели тело, но они видели и твои слезы. Сомневаюсь, что они могли бы догадаться, что действительно произошло. Но он догадался. Разумеется. Знал, что она на это способна, хотя даже Тейя до последнего была уверена, что у неё не поднимется рука. До той секунды, пока безумие и боль не захлестнули её, выводя на открытую провокацию. Иначе, без провокации, она бы не смогла. Просто взять и вонзить нож? Просто убить? Совсем иное дело, когда он сам набрасывается, сцепляя руки на её шее, и тогда уже всё происходит само. Ни единой мысли. Просто желание спастись, почти инстинктивное. Ей было нужно. И Дарклинг тоже это знал. Знал, что она это сделает, даже если её сломает напополам, расколет вдребезги. Дарклинг повернулся к ней. Это было не резко, скорее наоборот, с мучительно медлительной расслабленностью, но все равно неожиданно и почему-то вынудило её сердце ускориться, всё разгоняя вялое биение уже отжившего своё сердца. Так он оказался к ней куда ближе. Осторожно приблизил к ней руку и пальцами прикоснулся к её виску, убирая прядь волос за ухо, так спокойно, словно это было чем-то обыденным. Вероятно, для него. Не для неё. Мурашки расползлись по коже чуть ли не судорогой. Не остановился на этом, невесомо повел пальцы дальше, проводя ими по распущенным волосам, по шее, по плечу, всё сильнее и сильнее вгоняя её в непонятное ей чувство неприятия, что граничила с противоположной мыслью: ей это нужно. Это правильно. Было столь неправильно, что раскололось на куски и внезапно стало правильным. Если копаться в этих блеклых воспоминаниях, которые вовсе ей не казались её собственными, она понимала, что это далеко не первые подобные рода прикосновения. За всё то время, что он возился с ней, прикосновения были неотъемлемой частью её существования, держали её наплаву. Во все те разы Тейя ничего не чувствовала от них, кроме мысли, что кто-то рядом, и эта мысль отгоняла панику. Тейя не чувствовала; ни когда он убирал ей прядь за ухо, ни когда прижимал к себе. Однажды даже — она отчетливо это помнила, но не была уверена до конца, не было ли это сном — прикоснулся губами к её волосам, когда в очередной раз она еле держалась от истерики. Сейчас всё воспринималось куда острее. Тейя невольно поежилась и совсем немного отстранилась. Дарклинг замер и, на удивление, убрал руку. — Я просто не понимаю, о чем ты думаешь, — призналась она, почему-то посчитав нужным оправдаться. — Столько времени бессмысленно тратишь на меня, столько поддержки и даже, я не знаю… — она чуть замялась, подбирая подходящее слово, — заботы. Это же не про тебя. Зачем ты?.. Покачала головой, так и не доведя мысль до конца. — Я с самого начала предполагал, что это произойдет, если ты встретишь его. И понимал последствия. Если бы я не желал тратить на тебя в дальнейшем свое время, я бы не привел его к тебе. Но он всё равно привёл. Всё равно обрёк себя на это бремя. Ранее он держал её подле себя из-за их вечных бесед, что могли его развлечь, помочь разгрузить голову или взглянуть на ситуацию со стороны. Однако всё это время Тейя не могла поддерживать разговор. Не могла вспомнить, говорила ли хоть что-нибудь, хоть слово. Зачем?.. — Но тебе нужно было это сделать, — продолжал он. — Со временем ты поймешь, что это был единственный возможный для тебя исход. Самое страшное — уже понимала. Понимала в ту же секунду, когда лезвие прорезало человеческую плоть и окрашивалось родной кровью. Знала, что это единственный способ испепелить прошлое. Сжечь любые мосты, как сожгла то письмо. Оборвать разом, резко и кроваво. Мысли об этом повергали её в ужас, но этот ужас был замурован глубоко внутри. Верилось с трудом, но даже после того, как она узнала о гибели своей семьи в деревне, ей было несколько легче, чем сейчас. Но теперь? С нынешним её состоянием ничто не сравнится. Разговор с Петером вынудил её вспомнить тот миг в деревне. Заново его пережить. Пережить то, что сотворила. А затем и её новый поступок, и его гибель, новыми и новыми слоями, и она была уверена, надеялась, что ей будет плевать на него, но, конечно же… Тейя вовремя поймала тот миг, когда снова чуть не погрузилась в тинистую прострацию. Как если бы стояла перед болотом, уже намереваясь шагнуть в него, чтобы пропасть из реальности на часы или сутки, но вдруг опомнилась, отшатнулась, пришла в себя. Часто заморгала. Взглянула на Дарклинга, свой потерянный взгляд удержала в его утомленных глазах, только чтобы зацепиться хоть за что-либо, не исчезать вновь из жизни. — Это последняя моя ночь в твоих покоях, — оповестила она, чтобы нарушить неприятную тишину. — Я больше не могу. Мне нужно возвращаться. Возвращаться не конкретно в свои покои. Возвращаться к тому, что было ранее. К той себе, что мыслила здраво и не путалась в днях и воспоминаниях. — Всё равно Алина планировала вернуться на днях, — безразлично ответил он. — Твое возвращение к жизни весьма своевременно. Тейя его почти даже не слышала, рассматривая в этой густой темноте его черты, как впервые. Последняя ночь в его покоях. Все равно что первая. Единственно осознанная. Завтра ей нужно будет пытаться жить. Мыслить, анализировать, приходить в себя, выстраивать стены и пробовать понять себя и произошедшее. Но завтра. Сегодня, возможно, она могла бы позволить себе то, что не позволяла бы в любой другой реальности. Тейя не стала кардинально поддаваться сумасшествию. Лишь пройтись по краю дозволенного. Его рука лежала между ними. Тейя осторожно коснулась кончиками пальцев его запястья, на котором сквозь тонкую кожу проступали вены. Кожа здесь, как и у любого человека, у него была мягче, особенно мягкой, почти как шелк. Касалась, чтобы почувствовать его. Рядом. Живого и настоящего. Не сон и не происки разбитого на осколки рассудка. Ожидала его реакции и неторопливо прорисовывала невидимые, прямые линии по его запястью, по его венам, и выше, к ладони. Не дышала вовсе, чувствуя его плавящий её взгляд. Не дышала, пока не коснулась его пальцев и не переплела. Смотрела на их переплетенные пальцы и даже не могла различить, чья кожа бледнее. Словно высечены из единого материала. Дарклинг сперва никак не реагировал, но через катастрофически долгие секунды медленно согнул свои до этого расслабленные пальцы, подобным образом заключая их руки в замок. — Почему ты вовсе решил, что мне нужно быть здесь? — задала она мучавший её вопрос, совсем тихо, удивляясь тому, что вовсе заставила себя произнести хоть слово. — Быть с тобой даже по ночам. Он мог бы тратить на неё свое время только днями. К чему приводить её в свои покои? — Служанки доложили, что ты рыдаешь во сне. Каждую ночь. — Тейя бы устыдилась этому факту, однако не почувствовала ни единого укола внутри. Ничто из чувств не отзывалось. — Когда человек делит с кем-то постель, переносить кошмары проще. Тейя кивнула, понимающе, и закрыла глаза. Нужно попытаться заснуть. Нужно. Не выходило. Слишком цеплялась за ощущение от переплетенных их пальцев, от мысли, что он рядом. Как может она просто заснуть в его постели? — Александр? — через время позвала она нерешительно, полагая, что он уже мог заснуть. — Да? — откликнулся он, но несколько хрипло, будто действительно уже проваливался в сон, но на тонкой грани она успела его вернуть к бодрствованию. — Спасибо. Такая глупость. Тревожить его, лишь чтобы сказать одно единственное слово. Но она не смогла бы этого не произнести. Думала, что он может посмеяться с этого или съязвить, но он, возможно, был чрезмерно уставшим для всех этих игр. Никакого ответа не следовало слишком долго, возможно, он и не требовался вовсе, её благодарность справедливо осталась проигнорированной, или же Дарклинг всё-таки погрузился в сон, хотя это казалось чем-то сверхъестественным — увидеть его спящим. Вопреки её мыслям, его палец всё-таки слегка шевельнулся, мягко проводя по её костяшке. Будто показывая: он её услышал. *** Иногда Тейя задумывалась о том, не было бы ей проще, если бы в тот далекий вечер похоронила произошедшее, в попытке никогда больше к нему не возвращаться. Она ведь даже не пыталась. Сразу же — с головой в эту пучину, в эту ловушку, ни секунды не мыслила здраво. Сейчас она понимала, что нет, это бы привело к ещё более разрушительному процессу. Похороненное всё равно рано или поздно воспряло бы, проламывая всё на своем пути, заполняя каждую её кость, каждую клетку. В никуда исчезли долгие недели — как выяснилось, уже давно наступил октябрь, — но зато Тейе куда проще удавалось теперь, потихоньку, выбираться в реальность. Если бы она заперла чувства в себе, попросту игнорируя содеянное, неизвестно, что осталось бы от ее рассудка. Этот период тоже оставил на ней свой след, не мог не оставить. Тейя всё не могла соскрести с рук ощущение родной крови, даже спустя столько времени, иногда хотелось попросту отрубить их себе по кисть, лишь бы не видеть на них этот цвет, не чувствовать это тепло. Убеждала себя, что ей это просто кажется, что это её подсознание, но это никак не заглушало ужас, ползущий под кожей холодом. Старалась отвлекать свой ум на более важные проблемы и тогда удавалось сдерживать себя и не устремляться к воде хотя бы пару часов. Но затем — все равно. Все равно попытка горячей водой смыть невидимую кровь. В зеркало она почти не смотрела. Даже не представляла, как выглядела, хотя служанки нередко ей об этом напоминали — наверное, не с плохим умыслом, а чтобы поставить её на путь к восстановлению, чтобы открыть глаза и показать, что так нельзя. Что нужно больше есть, выходить на свет, больше говорить. И, конечно, её кошмары… Теперь ей приходилось справляться с ними самой, порой попросту не спать целыми ночами и засыпать все же, без сил, только под утро. Когда приехала Алина, стало не то чтобы сложнее, но Тейе приходилось контролировать себя. Вести себя как обычно, хотя она уже забыла о том, что значит «обычно». Беседовала непринужденно, выслушивала впечатления Алины и даже совершенно спокойно смотрела ей в глаза, хотя до её отъезда это было жестокой пыткой. Теперь то, что грызло Тейю ранее, было таким же пустым, как и все остальное. Каждый её новый поступок всё чернее, перекрывал плотными пластами предыдущее. Всё, что ей оставалось — смириться. С тем, что сотворила. С тем, что могла бы, но не станет предотвращать. С тем, что рано или поздно все же произошло, неотвратимо и кошмарно. Постучало ей в дверь отвратительной вестью. В тот день Тейя Алину не видела вовсе. Та пришла к ней уже на следующий. Робко постучалась, открыла дверь. Выглядела настоящим призраком. Заплаканные отчужденные глаза, бледность, плотно сжатые губы. Боже, нет, — мысленно взмолилась Тейя, но понимала всю неотвратимость. Да. Всё уже кончено. — Мал, — сказала Алина одно единственное слово, и голос её сорвался. Больше ничего, ни единого слова. Столь отрешенная, сбитая, хрупкая, будто тронешь — расколется трещинами. Почти как когда была без сознания в поместье, только теперь — вроде бы живая, дышащая, в сознании. Вроде бы. Тейя поднялась с кресла, но не знала, что ей сделать. Что сказать. Что вовсе могла бы она говорить и что нет. — Что с ним случилось? Сперва Алина будто даже не услышала или не поняла вопрос. Открыла рот, наполняя легкие воздухом, чтобы ответить, но сомкнула вновь губы, мотнула головой, и подбородок её задрожал, словно давила слезы в себе, до последнего не желала снова давать им волю. И всё равно напрасно, всё равно красные её глаза заслезились, и Алина закрыла лицо рукой, будто пряча. Имела ли Тейя право утешать её? Прикоснуться? Обнять?.. Нет. Никакого права у неё не было. Ни на что. — Фьерданцы, — сказала Алина через время, дыша глубоко, чтобы снова не сорваться на плач. — Всё пошло не так, и… его и почти весь его отряд. Всех. Слова из её уст звучали так, будто Алина отрезала от себя каждое слово живьем. Тейя искренне удивлялась тому, как Алина держалась. Потому что она могла не прийти вовсе. Когда погибает близкий человек, единственно близкий, нет сил даже встать с постели. Но Алина здесь. Перед Тейей. И словно услышав эти суждения, объяснила: — Я бы… я бы не пришла, если бы не мысль, которая не дает мне покоя. Тейя насторожилась. Чуть наклонила голову вбок, сосредоточенно рассматривая Алину, в ожидании продолжения. — Что если… я не могу перестать думать о том, что это может быть его рук дело. Он ненавидел Мала. Он его туда отправил, — её голос налился злобой, звенел, как натянутая струна или дребезжащий колокол. — Он мог знать… или, хуже, — спланировать. Он мог. Я знаю, что мог. — Алина, — качнула Тейя головой, поджала губы. — Я бы знала, если бы он это спланировал. И самое скверное — да. Знала. *** Тот давний день, уже отчасти забытый из-за всего произошедшего. Почти сразу после разговора с Алиной, задолго до окончательного морального разложения. Ланцов вдалеке, на площади Большого дворца, строил рядами солдат. Что-то говорил, громко и твердо, но сюда, конечно, ветер его слова не доносил. Тейя наблюдала за ним с балкона Малого дворца, с некоторым любопытством. Быть может, дело было в его королевской крови и желании народа следовать за ним, но было в этом нечто совсем непознанное и будто мистическое. Дарклингу повиновались, поскольку не могли не повиноваться. В приказах его было столько власти и силы, что человек скорее сам себе вспорет горло, чем ослушается. Приказы Ланцова… будто он становился каждому другом, приятелем, пленил своим порой даже раздражающим Тейю обаянием. — Кажется, он неплохо справляется, — подметила Тейя, когда Дарклинг вышел к ней из кабинета. Встал рядом с ней, сцепив руки за спиной. — Возможно, — равнодушно ответил он. — В армии он тоже показывал себя достойно, но ещё не время зарекаться. Разве? Ланцов уже не впервые показывает себя вполне достойным генералом. Неужели именно эта мысль Дарклингу не по душе? — Чего совершенно нельзя сказать об Алине, — продолжал Дарклинг. — Очевидно, ей просто не хватает опыта, но так же очевидно, что ей вовсе претит подобная ответственность. — Она привыкнет. — В лучшем случае — да. В худшем? Уверен, она окончательно разочаруется и предпримет попытку сбежать где-нибудь к зиме. Тейя сосредоточенно на него посмотрела, заведомо тщетно пытаясь прочесть, что вновь у него на уме. Да. Тщетно. — Меня настораживает, с каким безразличием ты это говоришь. К чему ты клонишь? Уголки его губ дрогнули в намеке на мрачную улыбку, и непонятный, ещё не сформированный страх тут же заполз ей под кожу. — Как ты считаешь, что именно тянет Алину к свободе? Что не дает ей принять мысль, что она обречена на вечное существование в стенах дворца? На этот раз ей не потребовалось много времени, чтобы понять, к чему он ведет. — Ты не посмеешь. Убьешь Оретцева — Алина никогда не будет тебе предана. — Безусловно. Если сделаю это открыто. Это неприкрытое признание в очередных его умыслах настолько выбило Тейе почву из-под ног, что пришлось вцепиться пальцами в края каменной балюстрады балкона. Смотрела на Дарклинга в немом оцепенении. И, когда они вернулись в кабинет, он рассказал ей всё. Сперва поставить Оретцева на должность, чтобы угодить Алине, успокоить её, и, пускай это напротив может вызвать у неё подозрения, это уже не сыграет никакой роли. Далее — дать насладиться ей жизнью с Оретцевым. Впоследствии отправить его делать грязную работу как можно дальше от дворцов и — главное — заставить его поверить, что он сам этого хочет, сам на это вызывается. Напоследок — совершенно неожиданное нападение фьерданцев, уничтожающее весь отряд, не оставляя свидетелей, за исключением одного-двух, которым тоже жить недолго. Дарклинг поведал ей в мелочах. Отполировал каждую деталь этого плана, всё звучало столь же рационально, сколь и чудовищно. Чудовищно. Тейя хотела бы представить, что речь идёт не о возлюбленном Алины, чья смерть её разломит на куски, но не выходило. Не выходило отречься от эмоций и взглянуть на ситуацию с точки зрения пользы. Какова польза в убийстве человека? В убийстве людей? Погибнет не только Оретцев, погибнет весь его отряд, из-за неуёмной жадности Дарклинга. У него есть всё. Но ему всё мало. — Почему ты просто не можешь оставить ее в покое? Даже если она сбежит. Она уничтожила Каньон. Ты можешь пользоваться запасами её сил. Что ещё тебе нужно? — Запасы, которые отнюдь не вечны? Фабрикаторы пытаются генерировать из них новую силу, преобразовывать её, но нельзя полагаться лишь на них. Дарклинг подошел к столу, откупорил графин, наливая себе в кубок янтарной жидкости. Тейя продолжала наблюдать за ним, зная, что это ещё не конец его объяснениям. — Что же касается политики, могу предположить, людям понадобится около века, чтобы вновь воспрять духом и попытаться избавиться от моего «гнета», — действительно объяснял он. Прислонился спиной к ребру стола, сделал глоток спиртного. — И что тогда? Чтобы обойтись меньшими жертвами, понадобится Алина и её образ. Алина, которая на тот момент уже снова затеряется в бегах, снова отречется от своей силы, и придется заново… Доротейя, это её участь. Ей от неё не убежать, и лучше она поймет это сейчас. Тон этот звучат по обыкновению убедительно. Порой казалось, что, какой бы абсурд вслух ни прозвучал, из уст Дарклинга он будет звучать непреложной истиной, настолько спокоен и весом был его голос. Однако на Тейю это не действовало. Более того — едва ли не рассмеялась. — Избавь меня от этого лицемерия. Тебя уж точно не волнуют жертвы. Ты лишь желаешь обладать своей заклинательницей Солнца. — Если бы причина была только в этом, я бы давным-давно отрезал следопыту голову у нее на глазах и бросил бы её в темницы вместе с его телом. Но, как видишь, я ищу более разумные способы. Тейя с трудом не содрогнулась, представив эту картину, от которой холод обволок кожу. Но иной исход так же скверен. Любой, где погибает Оретцев. Любой, где есть место непомерной скорби. — С чего ты взял, что его гибель, напротив, не отвратит её от дворца? — Потому что ей будет некуда идти, — ответил он с такой небрежностью, как если бы говорил о чем-либо совсем мелочном, незначительном. Не о судьбах людей. — Это сломает её, и именно эта сломленность сыграет решающую роль. Малый дворец — всё, что у нее останется. — Конечно, — кивнула она. Дарклинг сделал ещё один глоток и отставил полупустой кубок на стол. — Это же именно то, что ты делаешь. Ломаешь, чтобы впоследствии привязать к себе. Сказала это, почти даже не вдумавшись в собственные слова, просто очередное подобие издевки, но, когда он не стал отрицать, её оглушило напрочь. Его голос был ровным, холодным и равнодушным, когда он отвечал: — Да. Именно то, что я делаю. Словно чья-то рука легла на горло и сдавила, затворив спертый воздух в легких. Именно то, что я делаю. Глупо отрицать, что он сделал с ней то же, что делал со всеми остальными. Тейя всегда это понимала. Почти осознанно ступала на спусковой механизм капкана. То, о чем говорила Багра. Окажешься в ловушке. Но Тейя до последнего хранила едва живую, трепещущую мысль, что всё иначе. Что у неё всё под контролем. Что всё не так, как у других. Эта ужасно наивная мысль не поддавалась ни единому логическому объяснению, но всё равно её раскол был болезненным. Потому что слышала она истину из его уст. Не в своих мыслях, не в своих сомнениях. А прямым подтверждением от него же. Разозлиться бы на себя, или на него. Но Тейя сохраняла рассудок. Не позволяла эмоциям вытеснить главную мысль, оборвать нить этого разговора. Как Тейя могла обречь Алину на то же, что прошла сама? Буквально только что они виделись. Только что Алина виновато призналась Тейе в сущем пустяке, посчитав это правильным. И что же Тейя? Платит ли тем же? Обманывает, снова и снова. Только теперь — хуже, в миллиарды раз. — Я не хочу участвовать в этом. Дарклинг отошел от стола. Приблизился. — У тебя есть выбор? — этот вопрос Тейя ненавидела более всего. Потому что этот тон, железный, ледяной, обрывал разом любую надежду на возможность выбора. — Побежишь ей обо всем рассказывать? Сама же подтолкнешь её к побегу и всем последствиям. Последствиям. Отрезанная голова Оретцева и Алина в цепях. Боже. Тейя закачала головой. Не желала его слушать, пускай он и приблизился настолько, что ей придется по-детски заткнуть уши и закрыть глаза, если хочет его игнорировать. Особенно когда он прикоснулся к её волосам, вынудив дрогнуть. — Прекрати, — отпрянула она, убирая его руки от себя. — Не трогай меня, это не сработает. Я устала, Александр. У неё будто сорвало какой-то клапан. Скопилось в единый ком всё, что только могло скопиться, и единственное, что звучало в её голове: устала, устала, устала… — Устала предавать всё, во что я верила, все свои принципы, раз за разом предавать себя. Это не для меня. Я не хочу лгать ей. — Уже лгала, — безучастно напомнил он. — Но не о смерти единственного человека, которого она любит. Я не хочу причинять ей боль. Не когда можно это предотвратить. Его вздох был раздражающе снисходительным. Как если бы говорил с ребенком. — Нельзя это предотвратить. Это необходимо. Твердый тон, как раскаленное железо. Глаза в глаза, отчего внутренности сжимались в беспокойстве. Он читал её. Не мог прочесть. Качнул головой. — Почему ты так о ней заботишься? — спросил он. — Вы и полгода не были знакомы, когда она сбежала. Оставив тебя одну. Она тебе никто, и ты ей — тоже. Побеседовали несколько раз о дворцовых сплетнях и в мгновение стали подругами навек. Тебе ли не смешно? — Оставь свои манипуляции для кого-нибудь другого, — почти скривилась она, тошнота от этого разговора разъедала легкие. — Я уже не могу их слушать. Ты всегда всё извернешь так, как тебе нужно. Подобный её тон, конечно, был недозволителен, но что её останавливало? Что Дарклинг мог бы убить её за дерзость? О, это уже просто смешно. Пусть убьет. Тейя готова осыпать его бесконечным количеством бранных слов, которые в жизни не произносила, если только за это он одним единственным разрезом избавит её от необходимости вновь лгать, предавать, жить, жить не своей жизнью. Это не для неё. Почему он снова так близко? Почему снова прикасается? Это уже просто невозможно. Невозможно. — Не надо. Не трожь, — Тейя попыталась отстраниться, выдернуть запястье из легкой хватки его пальцев, но всё напрасно. Пока она все еще напрасно пыталась, слова срывались сами: — Я устала. Устала. С меня хватит. — Доротейя. — Имя из его уст, подобным тоном — как лезвием. Почти отрезвил. Почти вынудил замереть. — Посмотри на меня. Не смотрела. Отводила взгляд, прятала его где угодно, но не в его глазах. Джель, как ей всё надоело. Вся эта непрекращающаяся череда событий, вся эта ответственность, эти интриги, к которым она никогда и ни за что не должна была иметь ни малейшего отношения. Никогда. Грубо взялся за её подбородок, поднимая голову, вынуждая смотреть в глаза против воли, словно гипнотизировал. — Ты — все та же ты, — каждое слово врезалось в подкорку мозга, болезненно, неправильно. Всё её тело отторгало любые его слова, как отраву. — Может, ты уже не та удобная подружка-Тейя, которой можно вдоволь посетовать на несправедливую судьбу, не та односторонне преданная стране фьерданка. Но ты — всё та же Доротейя, с самого начала и до сей поры. Моя Доротейя. — «Твоя Доротейя», — прошептала она почти ядовито. — Твоя диковинная игрушка. Твоя собственность. Конечно. Но надоест она ему, и что от неё останется? Бросит гнить в одиночестве, изломленную до основания. Предавшую всех. Потерянную. Не её, а жалкие остатки той Тейи, что была раньше, та, за которую она хотела бы цепляться, да утопает всё больше и больше в черноте. Дарклинг вздохнул, чтобы ответить, но Тейя его опередила: — Я не понимаю. К чему все эти мотивационные речи? Закаляешь дух простой отказнице? Это совсем разнится с прежними твоими словами. Ничтожество. Просто грязь. Мерзость. Тейя помнила каждое его слово, каждое его действие. Помнила всё. Он запустил руку ей в волосы, крепко, болезненно сжимая, лишь бы она не опускала голову, смотрела только на него. — Подумай, — почти прорычал он ей на ухо. Коснулся губами нежной кожи за ухом, линии лица и подбородка, к шее, и неуместный, отвратительный жар прошил всё тело. — Если бы я считал тебя мерзостью… была бы ты сейчас здесь? Подпустил бы я тебя к себе? Не верь всему, что говорят. Не давай чужим словам заменить ту, кем ты являешься на самом деле. Не ставь их выше собственного мнения. Тейя хотела бы оставаться непоколебимой. Язвительной. Сдержанной. Бросить ему в лицо всю никчемность этих очевидно пустых речей. Но в её полушепоте прозвучал откровенный, неприкрытый испуг: — Но если никакого мнения не осталось? Если я уже давно не знаю, кто я? Дарклинг внимательно посмотрел на нее. — Что отличает тебя от прежней Тейи, которой, по твоим словам, в тебе не осталось? — Я не была жестокой. — Была, однако ты не хотела смотреть правде в глаза. Теперь — смотришь. Видишь. Должна принять, без прикрас. Ты не потеряла себя. Ты обрела себя другую, не скрывающуюся за слоями принципов, которые навесили на тебя другие люди, не ты. Просто невозможно. Каков же подлец. Скольким людям он нашептывал подобные речи, лишь бы те делали, что он хотел, и играли по его правилам? Тейя знала, что он все еще лишь пытается пройтись по её внутренним язвам на наличие особо болезненных точек, на которые можно надавить. Все его слова — попытка убедить её молчать, участвовать в его жестокой игре. На деле ему глубоко плевать. И ей было тошно до дрожи. Но она устала бороться с этим, бороться за каждую жизнь в слепом отчаянии. Возможно, это и правда единственный выход. Алина нужна здесь. И, возможно, иначе никак. *** Рассуждать о том, что гибель одной жизни может спасти тысячи других, куда проще, находясь вдалеке от лиц, которых это непосредственно касается. Не когда пред тобой стоит убитый, раздавленный горем человек. — Так, может быть, ты и знала, — неожиданно заявила Алина, и Тейя почувствовала внутренний укол беспокойства, слабый, но вынудивший насторожиться. — Ты правда думаешь, что я на такое способна? Ты же меня знаешь. Алина закачала головой. Слезы не успевали высохнуть на её щеках. Злость и непонимание словно вдохнули в неё силы, даря вновь отнятую на время возможность связывать мысли в слова: — Нет. В этом и суть. Я ничего о тебе не знаю. Но знаю, как много времени ты проводишь с ним. Знаю, что он — манипулятор и умеет использовать больные места людей. А у тебя, кажется, этого было с достатком. Это даже не было больно. Обычно Тейя куда болезненнее воспринимает голую правду из уст других людей, но сейчас не ощутила ни единого укола. Если это истина, к чему отрицать, теряться? Её больше беспокоило то, к чему всё это ведёт. Должно быть, к очередному морю лжи. Поражало, но Тейя не чувствовала себя ужасно обремененной. Когда-то ложь и необходимость скрывать планы Дарклинга были непосильной ношей, ломающей её на части, но теперь... тогда Тейе казалось, что она хранит так много тайн, что совсем скоро попросту разойдется по швам, и все они вытекут наружу ядом. Теперь она не чувствовала себя переполненной. Весь этот яд застыл, как лед или камень, и останется внутри до той поры, пока Тейя сама не посчитает необходимым что-либо достать и продемонстрировать свету. Алина продолжала: — Ты же... — её голос опять задрожал. Закусила губу. — Ты же даже становишься похожей на него. Можешь сама этого не видеть, но — правда. Как он. Не поступками, а манерой речи, словами, да всем. Иногда смотрю на тебя и думаю — ты, как и он, хоть что-нибудь чувствуешь? Ответь, правда! Ты что-нибудь чувствуешь?! — то, как внезапно сорвался её голос, почти вынудило вздрогнуть. — Умом я понимаю, что да, — закивала она головой, словно сама отвечая на вопрос. — Да, чувствуешь. Как иначе? Конечно, чувствуешь. Но я никогда не видела ни одной эмоции у тебя на лице. Ни единой. Однако видел Дарклинг. Это же именно то, что так сильно доставляло ему удовольствие? Боль в её глазах и голосе. Питался её эмоциями день за днем. Наверное, Тейе отнюдь не играло на руку то, что и эту тираду она выслушала с каменным лицом, не поведя и бровью. Но не станет же она играть эмоции, искусственно вылеплять из себя живую, полную чувств. И так опустилась уже давно ниже некуда. А Алина злилась. Её ярость, боль, скорбь сошлись в одном единственном пульсирующем в воздухе чувстве, и Тейя почти ощущала, как потрескивает пространство, способное взорваться светом в любую секунду. Только сейчас Тейя подумала, не снесет ли Алина в своем чудовищном горе весь дворец. Её сил на это хватит. Хватило бы на то, чтобы сравнять с землей целый город. — И как я могу после этого считать, что я тебя знаю? — спросила Алина. — Как могу верить, что ты с ним не заодно? Да для вас же обоих мир — это ваши чертовы шахматы. Игра. Не жизни вас интересуют, а фигуры. Стратегии. Думаешь, я не вижу? Это замечание уже было не столь же справедливым, как предыдущие. Понимала, что так могло казаться со стороны. Но Тейя всю себя отдавала день за днем, лишь бы предотвратить показные казни, массовые убийства, лишь бы усмирить неуемную Дарклинга жестокость. Уговаривала, порой унизительно упрашивала, изломала себе весь мозг до вечной головной боли, какие именно аргументы привести, за какие нити потянуть, что вовсе сделать, лишь бы спасти ещё хоть одну проклятую жизнь. На Оретцеве — да. Сдалась. Сломалась. Но это не значит, что она этого хотела. Что упивалась гениальностью стратегии и злобно радовалась убийству человека, которого, несмотря ни на что, уважала, которому искренне сочувствовала. И Тейя даже не может высказать всё это. Всё, что ей оставалось — стратегии. Всё те же шахматные игры. Делать осторожные ходы, чтобы убедить Алину в том, что Тейя ни за что не приняла бы его сторону. — Дарклинг неоднократно желал меня убить, — напомнила Тейя, и Алина отвела взгляд, с таким вздохом, словно уже просто не верила этому. — Убил всю мою деревню на моих глазах. Не стоило уточнять, для чего он это сделал, Алине это знать необязательно, но, на самом деле, Тейя часто об этом думала. Если бы Тейя не попросила, он бы так или иначе это сделал. Он пришел во Фьерду с определенной целью и исполнил бы свой план вне зависимости от Тейи. Различие лишь в том, что в ином случае Тейя бы, не попроси его сама, сталась бы просто свидетелем, неспособным ни на что повлиять. Колебания в лице Алины были почти призрачны, и Тейя понимала, что этого недостаточно. Потому что Алина уже слышала это. Уже успела пожить с этим знанием. Оно отсырело и теперь покрывалось более яркими, новыми эмоциями, а потому потускнело и совсем не вызывало прежних чувств. Нужно нечто новое. Сбивающее с ног внезапностью. — И мне хватило глупости попросить его найти моего старшего брата, — произнесла Тейя, до последнего сомневаясь, стоит ли. Это безрассудный шаг. Он может в равной мере как категорически отвратить Алину от Тейи, так и вызвать дичайшее, немыслимое сочувствие, которое сыграет свою роль. Брови Алины дрогнули в непонимании. Опешила, даже не сумев сказать что-либо в ответ, спросить, и Тейя этим пользовалась: — Помнишь? Тот день. «Просьба». В тот день Дарклинг действительно нашел его и привел во дворец в цепях, подобно пленнику. Тейя могла почти что слышать, как работает мозг Алины, как осознание постепенно перекатывается по застеленному эмоциями механизму. Алина даже не знала, что у Тейи есть брат. Несколько раз упоминалось про семью, но Тейя никогда не углублялась в эту тему. — Дарклинг убил его? — настороженно озвучила Алина очевидный вывод, отрешенно смотря в пол. — Нет. — Алина подняла растерянный взгляд. — Я. Тишина обрушилась болезненная, сокрушительная. Именно то, что требовалось. Это наихудший момент, чтобы приоткрывать Алине завесу в свою историю, но у Тейи не оставалось выбора. Продолжала: — Понимала, на что Дарклинг способен в своем желании причинять людям боль. А моя боль — отдельный вид его досуга. Самое жуткое, что Тейя сейчас даже не лгала, это действительно было одной из причин. Не произнесла ни единого лживого слова. В чем-то даже процитировала его давние слова. Но обернула всё в такой оттенок, что самой стало до отвращения тошно. Алина закрыла рот рукой, пытаясь осознать. Коснулась висков, вцепила пальцы в волосы. Слишком много потрясений за сутки. Тейя опасалась, как бы Алина просто не сошла с ума. Сперва узнать о гибели возлюбленного, а затем, почти сразу же, о том, что твоя — кто, приятельница? — убила здесь, прямо в этом дворце, родного брата, чтобы избавить его от вероятных мучений. Подействует ли? Или всё напрасно? — Я… — начала Алина, но не смогла больше ничего произнести, сглотнула ком. Долгое время молчания просто смотрела в одну точку. Осознавая. — Боже, Тейя, мне... мне так жаль, я даже не… я представить не могла. Тейя подошла к ней ближе. Осторожно подняла руку, коснулась пальцами мокрой от соленой влаги щеки. Провела по коже, вытирая слезы, пока Алина вглядывалась в Тейю, судорожно дыша, словно едва сдерживаясь от штормящей в ней истерики. — Мне очень жаль, что это случилось с Малом, — мягко произнесла Тейя. В этот раз не солгала. — С вами. Вы этого не заслужили. Должно быть, эти слова сделали только хуже, потому что плечи Алины задрожали, глуша всхлип, и неожиданно Алина прильнула к ней, прижимаясь в объятии. Тейя оторопела. Как если бы поразила молния, но вместо молнии дрожь пронзила тело, охватывая каждую кость щемящей безнадегой. Боже. Всё не должно быть так. Алина прежде выглядела сильнее Тейи физически, и из-за сил, и из-за учебной гришийской подготовки, но сейчас Алина казалась почти хрустальной, треснутой, разваливающейся на стеклянную крошку. Это объятие — наихудшее из наказаний, что могло достаться Тейе за всю её ложь. Потому что вина в эту секунду ожила с новой силой, как зверь раздирая внутренности в клочья. Неуверенно Тейя подняла руку и коснулась белых волос, прижимая Алину к себе, отвечая ей подобным образом. Всё равно обратного пути нет, Тейя уже давно перешла черту. И если играть свою роль, то играть до последнего, успокаивая скорбящую в своих объятиях.