Ненужная

Тейя ожидала шквала яростных обвинений в тот же миг, как они отдалятся от Ивана на достаточное расстояние, но томительное ожидание этой казни растянулось на всю дорогу. Дарклинг не сказал ей ни слова. Лишь изредка неприязненно о чем-то переговаривался с Алиной, но до Тейи голоса их не доносились: всё поглощалось чавканьем копыт по дождевой грязи и редким завыванием студеного осеннего ветра. Порой ей вовсе казалось, будто её присутствие, в общем-то, необязательно, словно он, как мальчишка, решил игнорировать её существование — мысль об этом казалась довольно забавной, но, увы, неправдоподобной, потому что стоило Тейе хотя бы чуть замедлиться, когда лошадь её изматывалась, неспособная поддерживать жестокий темп царского коня, или просто притормозить из-за каких-либо препятствий, Дарклинг тотчас придерживал свои поводья и дожидался, пока она не поравняется с ним. В такие мгновения их взгляды ненадолго пересекались, и пускай глаза его выглядели ледяными и мрачными, подстать слякотной морозной погоде, Тейя не чувствовала страха. Напряжение в ней достигло пика там, на улочке города, оставленной позади, и после уже просто раскололось, канув окончательно и оставляя в Тейе привычную тишину и безразличье. Тейя ничего не почувствовала и в тот миг, когда вновь перед глазами оказались высокие купола дворцов, когда они пересекли каменные стены, некогда служившие ей невыносимой клеткой. Думала только о том, чтобы оказаться уже в тепле и сухости, слезть с неудобного седла и оставить всю эту бесконечную беготню за спиной. Словно и не уезжала из дворцов. Слуга по обыкновению уже помог Тейе спуститься на землю и отвёл лошадь в конюшню, служанки суетливо стянули с её плеч влажную от дождя накидку и услужливо предложили наполнить горячую ванну, только Дарклинг, очевидно, не намеревался ждать, когда она вдоволь отдохнет: — Доротейя, — голос его негромкий, но железный, острый, врезался в тишину холла и ударился едва уловимым эхом о стены. Тейя замерла на лестнице, не добравшись и до пятой ступени. — В мой кабинет. В этот миг ей на секунду почудилось, словно она провинившееся дитё, пытающееся пробраться в спальню, дабы избежать родительского гнева. Алина, ещё не успевшая скрыться в коридорах, неожиданно вступилась: — Неужели разборки не требуют отлагательств? Мы все с дороги, оставь её хотя бы на… — Если не ошибаюсь, твоего мнения в данный момент не спрашивали, — напомнил он, даже на неё не взглянув. — Иди, куда должна. В твоих же интересах привести свой вид в порядок до конца этих суток, если не желаешь, чтобы я окунул тебя головой в белила. Его тон звучал спокойно, как если бы он вел вежливую беседу, но угроза в нём читалась убедительная, и Тейя опасалась, что, если Алина ему не повинуется, на белилах его угроза не закончится. Алина выглядела не то чтобы плохо, но, верно, из-за волос своих походила больше на какую-либо крестьянку-странницу и определенно не производила нужного впечатления. Тейи уже даже не осталось на то, чтобы чувствовать вину за заступничество Алины, за её участие. Мысль, что после их совместного побега ещё сильнее уплотнилась связь между ними, скрепила их, делая заодно, хотя это очевидно не так, воспринималась куда спокойнее, чем поначалу. Встретившись с ней взглядами, лишь кивнула благодарно, кивнула, показывая, что все в порядке, и та, вздохнув, нерешительно скрылась в коридорах. Дарклинг проводил её равнодушным взглядом и взглянул на Тейю. Продержал этот зрительный контакт несколько долгих мгновений, словно желая вновь через глаза её добраться к самой сути, а после развернулся и отправился в сторону нужного крыла, и Тейе оставалось только последовать за ним. Ей не было страшно, однако она все равно чувствовала это неприятное напряжение в воздухе, словно перетянутые струны, которые дребезжали от каждого его взгляда, от каждого отточенного жеста, свидетельствующего о ловко скрываемой злобе. Когда они наконец дошли через череду коридоров и залов до его кабинета, он пропустил её вперед. Зашел следом. — Мне уже стоит начинать свои оправдания? — спросила она бесстрастно, к нему спиной, пройдя глубже в столь знакомый кабинет. Даже шахматная доска все еще лежала между двумя креслами, хотя трудно было припомнить, когда в последний раз они играли. — Не утруждайся. Я осведомлен о твоих хитроумных планах, — ответил он, и Тейя в недоумении обернулась, сцепив руки перед собой. — Которые, на удивление, ты действительно исполнила, и это изумляет. Однако не жди от меня похвалы. Её молчание он справедливо рассудил за оцепенение. Объяснил: — Ваша очаровательная перепалка в лесу поведала многое. Тейя рассеянно моргнула. Прокрутила в голове тот момент, который он, вероятно, имел в виду. И ведь правда. Даже и мысли она не допускала, что он мог и сам всё понять. Тогда к чему это всё? Он мог сразу же дать ей понять, что обо всем знает, вместо этого он предпочел выдержать это долгое ожидание. Если бы Тейя была чуть более жива, за весь этот путь по коридорам она бы уже истерла себе переживаниями все нервы в пыль. Разумеется, с его стороны это было бы слишком просто, просто сказать. Он любил усложнять существование. И всё же в его, казалось, спокойном и почти наплевательском тоне всё так же звучала сдержанная злоба. — Отчего ты тогда так зол? — От твоей беспечности, — объяснил он, подходя ближе к своему столу. — Можешь ли ты, милая Доротейя, представить мои суждения на протяжении всех этих дней? — тон его граничил с усмешкой, но враз избавился от этой насмешливости и оледенел на последних словах: — Ты обязана была предупредить. Беспечность. Тейя понимала, что, верно, ждать похвалы не приходится, но и обвинений в беспечности она не заслужила. Это почти смешно. В груди сжался слабый комок раздражения. Распаляться не стала. Лишь напомнила ему: — Ты бы нашел Алину в любом случае, что зная мои планы, что нет. — Моя злость никак не связана с Алиной. Конечно, его злость связана с его патологическим желанием контролировать каждый вдох, каждую мысль своих проклятых игрушек. — Конечно, — бросила она. — Как же твоя собственность смела сделать что-либо без твоего ведома? — Так это был порыв из твоей тяги к независимости? Превосходно. Однако тебе не приходило в голову, что за эту вашу прогулку по местности ты могла быть убита? Кем или чем угодно. — И что с того? Его губы неприязненно скривились. Тейя, проследив за этим, неожиданно подумала, насколько он далек от той черты, чтобы вылить на неё свою злость в привычном ему виде. Как много нужно ей сказать или сделать, чтобы он сорвался. Она ведь и ранее это делала. Из интереса, из желания прощупать прорехи на его самообладании, изучить его от и до, говорила и делала непозволительное. В прошлый раз, когда ей откровенно удалось, он сперва поцеловал её, а после почти убил. Стоит ли пытаться теперь? Тейя не видела причин, почему нет. Должна же она выжимать из своей мрачной угрюмой жизни хоть какой-то интерес. — Тебя так трогает мысль о моей гибели? — спросила она небрежно. Расслабленно повернулась к нему спиной, прохаживаясь по кабинету. Процитировала его же давние слова: — Привязался? Быть может, влюбился в меня, как мальчишка? Любой бы подумал, что Тейя растеряла всякий ум, но она понимала, насколько очевидно неуместны её выпады. Укалывать его она старалась и прежде, но сейчас абсурдность сего действа возводилась в абсолют: он явно не в том состоянии, чтобы снисходительно относиться к подобным шуткам. Ей следовало бы оправдаться, возможно даже извиниться — хотя вряд ли бы она до этого опустилась пред ним, — и спросить, может ли она пойти к себе, чтобы позволить ему остынуть. Ей следовало бы быть благодарной, что Дарклинг обо всем догадался и не был в ярости из-за самого факта побега и якобы предательства, быть благодарной, что она вовсе пока что в целости. Но нет, Тейя подливала не просто масло, а взрывоопасное горючее в этот огонь. Понимая последствия и так же понимая, что терять ей все равно нечего, а потому — какой смысл?... Оно не заставило себя ждать: почувствовала хватку его пальцев на своем локте, почувствовала, как он резко развернул её к себе — потому что это, в общем-то, непозволительно, говорить с ним спиной. Тейя не стала сдерживать свой неожиданный порыв ударить его. Для чего ей сдерживаться? Для чего быть благоразумной? Ей в крайность надоело, что он хватает её, как неодушевленную вещь, какой-то мешок, трогает, как хочет, использует лишь как игрушку, которой запрещено любое ослушание. Но, признаться, она предполагала, что это действо будет напрасным, потому что, конечно, он поймает её руку. Он не поймал. Пощечина вышла громкой. Почти зазвенело в ушах, и загудела ладонь. Ничего себе. Господи. Подумать только. Тейя сперва даже сама не поверила, сама опешила и едва не рассмеялась, как безумная, в собственном оцепенении, когда увидела, как он окаменел. Тейя давно не испытывала такого удовольствия, как от этого сладостного мига, когда ей удалось застать его врасплох. Ударить его. Даже если она после этого теперь лишится руки — боги, это определенно того стоило. Воздух накалился, как если бы пространство стал пожирать огонь, но это всего лишь исходил от Дарклинга его бессловесный, сдержанный, ледяной гнев. В его глазах — целое грозовое небо, но Тейя уже давно не та девочка, что боялась грозы. Видела его в тех состояниях, которые люди страшатся хотя бы просто представить. Сейчас только лишь считала секунды. Два... три... пять... На шестой секунде он усмехнулся, вынудив Тейю вопросительно приподнять брови. А после уже сорвался. Конечно, сорвался. Ребро стола больно впилось в поясницу, когда он прижал её к нему, одной рукой схватив её за запястье, другой — за подбородок, всей ладонью, так, что мог запросто своей сильной рукой переломить ей челюсть, если бы захотел. Если увлечется. — Стоит признать, я многое тебе прощал, но с чего ты решила, что подобное может остаться безнаказанным? С чего ты решила, что можешь меня ударить? Его казалось бы флегматичный тон буквально истекал угрозой, она сочилась из него ледяной, черной, густой патокой, но сердце у Тейи свой темп ничуть не ускорило. Чувствовала это обугливающее меж ними напряжение, однако ни песчинки собственного страха. Смешно было бы бояться его после того, как сама же сделала всё, чтобы его вывести. — Что ты мне сделаешь? — спросила она, но не с вызовом, как могло бы показаться; с неподдельным интересом. Не боялась, не злилась, ничего не чувствовала, кроме слабого укола меж ребер от того, как близки были их тела из-за того, что он вжимал её в стол. Почти не моргала. Наблюдала. — Мне показалось, мы уже выяснили, что мысль о моей гибели тебя не прельщает. Дарклинг чуть приблизился лицом, челюсть его была до того стиснута, что углы скул стали особенно острыми. Тейя давно смирилась с мыслью, что ярость Дарклинга была одной из страшнейших для людей вещью и вместе с тем — одной из наиболее притягивающих взор. Самое пугающее и самое восхищающее взгляды творение этого мира. — Где ты оставила свой инстинкт самосохранения? — всё в этом ровном, как стекло, тоне кричало о предостережении, кричало: опасно, опасно, опасно.... В той деревне. Её инстинкт самосохранения давно погиб от клыков ничегой под симфонию детских криков и зарылся останками глубже в землю вместе с телом Петера. — Он есть у тех, кто хочет жить, Александр. На секунду ей показалось, что он действительно на грани, чтобы вывихнуть, сломать ей челюсть, неспециально — или специально, — в своем желании причинить ей вред, сжать на ней свои пальцы как можно больнее, и это правда было больно. Но последовал только его шумный вздох. Закрыл глаза, точно пытаясь держаться за остатки разума и не вспороть ей тенью горло. Непрестанная классика их взаимоотношений. — Ты настоящее наказание, Доротейя, — произнес он, почти не размыкая сжатых челюстей, прислонившись лбом к её лбу, и у неё против воли перехватило дыхание от того, насколько близко к ней от этого оказалось его лицо. До чего же абсурдно — как бы сильно она ни омертвела, все равно в ней будут до последнего тлеть эти жалкие угли эмоций, от его близости, именно его близость, его жестокие прикосновения раздували в ней уже давно отсыревшие чувства. — Лестно знать, — безмятежно ответила она и, проклиная себя за это, обвела взглядом его скулы и ниже — губы, гневно сжатые в полосу, губы, которые — порой сложно в это верить — когда-то рьяно её целовали, не раз. В эту секунду всё то напускное, эта стена из его обвинений и её раздражения — всё спало, и Тейя вспомнила о том, как в своем побеге по нему откровенно тосковала. Подумала о том, каково было бы прижаться к нему, ещё сильнее, чем сейчас, прикоснуться к нему самой, а не быть скованной в этой хватке, поцеловать его. Дарклинг поймал её взгляд. И её внутренности нещадно жгло и тянуло в узлы все те секунды, что он молча наблюдал за ней, погрузился в собственные мысли, ничего не делал. А после просто отстранился. Отпуская её, небрежным движением коснулся пальцем её подбородка, задев нижнюю губу, и подался назад, а Тейя с трудом не утеряла равновесие, потеряв опору. Не понимала, чувствовать облегчение или досаду, лишь расправила плечи и отвела взгляд. Во всяком случае, это было здраво. Тейя предполагала, что в ином случае её рассудку можно было бы устраивать похороны, если бы в очередной раз она поддалась этому иррациональному искушению. — Признаю, пощечина была несколько лишней, — созналась она почти скучающе, когда он оказался на достаточном расстоянии, чтобы она сумела вновь приобрести ясность мыслей. — Однако я не стану просить твоего прощения, это было бы лицемерием — она подарила мне куда больше наслаждения, чем что бы то ни было за целые годы. Возможно, ей послышалось — на Дарклинга она не смотрела, не видела, — но, кажется, прозвучал его негромкий смешок. Если так, то он сошел с ума не менее Тейи. — И всё же, ты не вправе выливать на меня свою злость за побег, — серьезно дополнила она. — Неужели? — Если бы я пошла и предупредила тебя, Алина бы никогда в жизни больше мне не доверилась, а это невыгодно тебе же. Если бы ты сдержал её здесь силой, она бы никогда не почувствовала себя здесь своей. Я вынудила её поменять решение. Я привела её сюда. Без насилия и угроз. Но единственное, что я получаю взамен, это нападки из-за того, что осмелилась не предупредить. С этого стоило начать. Объяснить причину с самого начала, а не играть в провокацию, но это не было бы настолько занимательно. — Оставить хотя бы одно единственное послание было бы вполне достаточно, чтобы держать меня в курсе своих планов. Ты и этого не потрудилась сделать. — Потому что Алина наблюдала за каждым моим шагом. Она не глупа. — Помедлила, а после вспомнила важное: — И я оставила руны. Я бы не сбежала без них. Дарклинг усмехнулся снисходительно, почти раздраженно. — И каким же образом мне следовало догадаться, что это не очередной твой порыв распрощаться с прошлым? — Ты же полагаешь, что знаешь меня. Я могу сколь угодно порывать с прошлым, но руны неприкосновенны, они последнее, что я оставлю позади. Я бы забрала их даже в могилу. Правда, если бы Тейя действительно рассудила отправиться в одиночестве в Керчию, чтобы там покончить с собой, взять руны в могилу было бы уже не особо исполнимым действом. Но Тейя не задумывалась о том всерьез. Всё равно бы вернулась сюда, сколько бы мыслей её ни одолевало. — Полагаю, тема исчерпана? — Даже близко нет. Молчание после этого ответа звучало неоднозначно. Словно, пускай да, тема не закончена, он не желал и далее копаться в этом. Не сейчас. Когда все еще не исчез бесследно гнев, способный разорвать Тейю на части. Тейя подождала в напряженном безмолвии лишь ещё немного, прежде чем уточнить: — Однако, могу я идти? Тейя редко спрашивала разрешения на то, чтобы уйти, ей это казалось в крайней степени унизительным, но сейчас, после пощечины, она рассудила, что уйти без дозволения было бы чересчур, как бы сильно ни было её желание и далее испытывать его самообладание. Вероятно, он просто пригвоздил бы её к стене тьмой в таком случае. — Иди. Вернувшись в свою комнату, первым делом Тейя опустилась на пол у прикроватной тумбочки, проверить руны. Потянула за дверцу. Та скрипнула и бесшумно отвалилась от петель. Несколько секунд Тейя на нее смотрела, отчетливо припоминая, что до её ухода та была в порядке. Во время своего кратковременного путешествия она редко задумывалась о состоянии Дарклинга. Мысль, что она его собственность, ей крайне претила и потому Тейя об этом почти не думала вовсе, думала только о том, какими словами оправдаться уже после. Ни единого представления, какие мысли могли тесниться в голове холодного беспощадного деспота в отношении сбежавшей. Её. Не Алины. Из его дворца сбежали крестьянская фьерданская отказница и сама заклинательница Солнца, а зол он был из-за ничего не значащей отказницы. Ты настоящее наказание, — твердил он ей сегодня. Эти слова закрались глубоко, запираясь наглухо, словно печатью. Быть наказанием для древнего чудовища. Достойное звание, стоит признать. И Тейя вдруг вспомнила, как убивалась мыслью, что никогда не сумеет причинить ему тот же вред, что причинял он ей. Теперь же, могла она полагать, всё её существование было ему наказанием за его грехи, и от этого осознания она горько улыбнулась, но улыбка эта была пустой — Тейя ничего по этому поводу не чувствовала. Ни торжества, ни отмщения. Всё это давно уже потеряло смысл. *** Чаще всего Петер предстает пред ней в своем обыкновенном обличье. В этот же раз он разлагался на глазах. Кожа его казалась прозрачной, натягивала кости, как скелет, и сине-багровые пятна поглотили почти всё тело. Глаза. Его привычно голубые ясные глаза помутнели, стали белесо-желтыми. Но он был живым. Он ходил. Шел к ней. Истекал кровью — всё ещё истекал кровью, и она всё не заканчивалась, продолжая заливать истертую серую рубаху темной кровью. — Боишься своего же брата? — спросил он, когда Тейя стала пятиться, и из рта его полилась кровь, густо стекая по подбородку. Тейя не боялась, убеждала себя, что это не страх, не изрытый до самого нутра ужас, это нечто иное, не столь унизительное. Отвращение? Нет. Нет, всё не то. Тело её само старалось держаться дальше от живого трупа, от возможной угрозы. Держалась почти спокойно, стиснув челюсть и приподняв подбородок, но всё равно пятилась, пятилась… — Оставь меня в покое. — Ты меня не оставила, — покачал он дряхлой головой, волосы на которой потускнели и еле держались, как нити. Улыбнулся, так жутко и угрожающе, с красными от крови зубами. — Ты меня не оставила, Тейя. Если б ты просто забыла обо мне, если бы просто оставила позади, я был бы жив. Но ты не оставила. Он всё наступал. Тейя скользнула рукой за спину, чтобы нащупать рукоять, но не нащупала. Лихорадочно шарила пальцами по карману, но тот был пуст. Никакого ножа. Пустота. В этот момент чистый, неприкрытый страх наконец воспрял из-под земли, ожил, расползся по позвоночнику. Тейя не успела дернуться в сторону, когда руки уже настигли её, и сердце провалилось вниз. Его ледяные, скользкие, будто влажные ладони, на её шее. Кожа с его рук слезала лоскутами, но сила в них была сверхъестественная, тут же перекрыла ей кислород. Последнее, что Тейя видела — как близко были к ней его белые глаза, последнее, что слышала — хруст собственных костей. И никаких криков при побуждении, никаких судорожных вздохов, резких подъёмов, холодного пота и колотящегося в неистовстве сердца. Тейя лишь разлепила глаза, с трудом веря, что это был просто очередной кошмар. Закрыть их обратно не решилась. Осторожно поднялась в постели, села на краю. Луна вновь была яркой, заливала синевой всё пространство. Босиком прошла в ванную комнату, подошла к раковине, выкрутила вентиль до конца, позволяя тугой струе ударить в руки прохладой. Руки слегка тряслись, а очертания пространства словно колеблись, подрагивали. Тейя уже оставила надежды, что однажды её кошмары прекратятся. Были ли это происки ещё не угасшей её совести или действительно неизведанные ей божества не могли её оставить, считая братоубийство сквернейшим из грехов, но стало уже совершенно явно: Тейя обречена. Каждая её ночь превратилась в поле боя с собственными демонами, в котором она безнадежно проигрывает раз за разом. Утешало лишь, что, стоило пережить этот кошмар, можно было выдохнуть после него хотя бы на сутки. Прежде чем снова ночь поглотит Тейю без остатка. Устало вздохнув, она подняла взгляд на свое отражение в зеркале, но увидела лишь размытые свои черты, как если бы сталась безликой. В миг вода в раковине стала горячей, вязкой. Тейя дрогнула. Отшатнулась, едва не оступившись. Белый камень раковины тут же окрасился в алый под кровавым напором. Со стороны послышался ещё один журчащий звук — вентиль в ванне сам прокрутился, стремительно наполняя ванну кровью. Оцепенение насчитывало минуты, прежде чем Тейя подорвалась с места, попыталась выключить. Дергала вентиль изо всех сил, но он не поддавался. Движения торопливые, дерганые, всё тщетно, паника сдавила ледяной хваткой грудь. Когда она услышала крик, едва не закричала сама. Не один крик, множество. Тейя их уже слышала. Отчаянные предсмертные вопли во все горло, «мама!» мальчишескими устами, детский плач. Целым скопом раздирали, раскалывали в труху череп, вспарывая оглушающе вены в висках. Тейя задергала дверную ручку, но и та не поддавалась, а кровь уже залила полы по щиколотку, утяжеляя подол сорочки. Не поддавалось. Заперто. Тейя заперта. Тейя забила руками по двери, но была слишком слабой, чтобы что-либо сделать. И крики, крики, крики… Крови по колено. Тейя не звала на помощь. Ком встал поперек горла, бессилие накатило целой волной вслед за паникой. Подол тянул её к полу. Ко дну. Колени её подкосились, и она погрузилась в густую кровь по грудь. Тейя хотела бы молить, чтобы всё это просто закончилось. Молить Джеля, чтобы он прекратил, прекратил это всё, но он не услышит жалкий зов безнадежной грешницы. Стиснула до боли зубы, когда вслед за криками воскресли пред глазами и картины того дня во Фьерде: заливающая снега плоть и груды тел. И почувствовала, как кровь накрыла её с головой. Тишина в комнате, в сравнении с тем гулом, что ломал ей на куски череп, показалась пугающе неестественной. Тейя не верила уже, что это поистине явь. Не желала снова статься обманутой собственным сознанием. Кожа горела, и умыть бы прохладой лицо, но Тейя не стремилась подняться с постели и отправиться в ванную. Лежала, воззрившись в потолок. Хотела бы закрыть глаза, чтобы снова забыться сном, но не выходило. Стоило ей прикрыть их хотя бы на секунду, и она вновь видела белые зрачки Петера, его разложившееся лицо, его залитый кровью подбородок. Ей не удастся вновь заснуть, это было уже очевидно. Стоило ей попытаться подняться с постели, как ноги запутались в простыне, и Тейя не встала с постели, а упала с нее коленями в пол. Господи. У неё даже не было сил подняться. Сидела, согнувшись, на холодном полу, голова низко опущена, и волосы закрывают обозрение. Дышала судорожно, все равно что на грани истерики. И глаза пекло жестоко, хотя по щекам слезы так и не потекли. Каждый подобный сон раздирал её в кровь, отрезал внутренности по кусочку, и Тейя ничего не могла с этим поделать. Тейя пыталась быть некогда целительницей, но себя залечить не могла, невозможно просто взять и зашить ровными стежками эти язвы, эти кровавые ошметки внутри неё, всё, что она могла — продолжать еженощно истекать этой кровью, густой, обжигающей, не заканчивающейся. Тейя никогда не глушила горечь в хаосе и желании разрушить всё, не топила душевную боль в физической, но сейчас не сдержала себя. Всего несколько коротких, но сильных удара по полу рукой, лишь бы хоть как-то. Как-то выплеснуть это. Не помогало. Ей даже почти не было больно. Больно, но недостаточно. Тейя настолько слаба, что даже не может причинить себе вред. И в чем ей искать утешение? *** Это было обдуманным поступком, так она себя убеждала. Не исключено, это было продиктовано очередной кошмарной ночью, но размышляла Тейя долго, прежде чем пойти у этой мысли на поводу. Провела несколько часов в холодной тишине, не спеша принимать решение. Всё же ополоснула руки и лицо, переоделась, затянув корсет так туго, что больно было дышать, побродила по коридорам, подобно дворцовому призраку, попыталась почитать, чтобы продержаться хотя бы до утра, перекрывая главами обрывки из снов, но не выходило. И ноги, разумеется, привели её сюда. Тейя этого не хотела. Понимала, что днем разговор оборвался далеко не на безмятежной ноте. Понимала, как он на неё зол. Понимала, что ему нужен обычный человеческий отдых, а не это бремя на пороге его покоев. Вновь. Но был ли у неё выбор? Тейя не перенесет эту ночь в одиночестве. Постучала робко. Стража Дарклинга пропустила её в этот коридор без излишних вопросов, уже слишком привыкли к этим диким обстоятельствам, включающим в себя беспрепятственный допуск какой-то отказницы в покои правителя. Ожидала, что уже просто не откроет. Потому что время позднее, и весь дворец дремлет. Однако дверь отворилась весьма скоро. Стрелка часов давно перешагнула полночь, но Дарклинг даже и не думал ложиться. Единственное отличье, что заметила она, увидев его на пороге, — он был уже не в кафтане, а только в черной рубашке и брюках. Втянула в легкие воздуха, чтобы как-либо оправдаться, объяснить свой приход, но слов так и не подобрала, хотя в коридорах долго строила примерную речь. Дарклинг изучал её несколько секунд, почти равнодушно, и под этим его взглядом сделалось ещё более скверно. Тейя не знала, чувствовать ли облегчение, когда он, ничего не сказав, всё так же безразлично отошел в сторону, пропуская её в свою обитель, которую некогда уже с ней делил. Всё так же, как она помнила, хотя то её состояние было далеким от того, чтобы запоминать свое окружение в деталях. Подобное мрачное великолепие сложно не запомнить. На кофейном столике у дивана разложена была книга в кругу зажженных свечей. Разумеется, Тейя вклинилась в его досуг, и приглушенный стыд за свое появление запричитал чуть громче. На всё том же столике бокал, но пустой и пока чистый. — Сразу ляжешь спать или, может, сперва выпьешь? — спросил он так небрежно, словно предлагал ей уже рутинный выбор. Тейя взглянула на постель, осознавая, что непредусмотрительно не взяла с собой сменной, ночной одежды. Потому что, собственно, не была уверена, что вновь ляжет с ним, предполагала, что могла бы просто поговорить о чем-нибудь с ним пару часов, или вплоть до рассвета, только чтобы заглушить гул в голове. И, кажется, разговор о чем-нибудь как раз предполагался во втором варианте. Тейя не припоминала, предлагал ли он ей выпить раньше. Вполне может быть, что порой предлагал за ужином, и она, очевидно, отказывала, но не помнила, объясняла ли причину. Сейчас она лишь покачала головой, отвечая на последнее. — Религия не позволяет пить? — вернулся его привычный насмешливый тон, и, возможно, это было недурным знаком. — Обычно — рассудок. В последние годы с моей стороны было бы крайне неразумно терять контроль. — Сейчас тебе контролировать нечего, — напомнил он. — А от твоего рассудка и так осталось немного. Справедливо. Даже не укололо. Тейя не понимала, какой толк был в алкоголе, от него зачастую одни лишь беды, и часть её шрамов как раз была следствием этих бед. Люди нередко топят в нем свою горечь, но разве же это помогает? Лишь на время притупляет, но не решает проблему никоим образом, попросту не способно решить. Но, раз он предлагал, значит, считал, что это ей могло помочь, хотя бы временно. Помогало ли ему? — Может быть, немного, — согласилась она, подумав, что, опять же, ей всё равно нечего терять. Хуже ей не станет. Попробует лишь несколько глотков, не более, потому что по непривыкшему организму спиртное ударит быстрее и сильнее. Обычно Тейя видела в его бокалах янтарную жидкость, но сейчас в хрустальном графине, которую он достал из небольшого дубового серванта, она была бордовой. Вино, стало быть. Что бы он ни пил ранее, для Тейи, вероятно, это было бы непосильно крепким. Бокалы с графином разместились на кофейном столике у дивана, поэтому Тейя рассудила сесть туда же. Пока Дарклинг наполнял бокалы вином, с любопытством заглянула в разложенную на столике книгу, но та оказалась на древнеравкианском. Чтобы не запачкать её случайно вином, вложила лежащую рядом ленточную закладку в книгу, закрыла её и отодвинула подальше от графина. Задумчиво проводила пальцами по позолоченной обложке, чуть потрепанному корешку. — О Малой науке, — объяснил он, протягивая ей бокал. — Я не видела похожей обложки в библиотеке. — Особо редкие экземпляры книг хранятся у меня лично. Тейя повернула к нему голову, и, должно быть, он прочел нечто в ее взгляде, что сильно его развеселило, и его губы растянулись в усмешке, прежде чем он сделал глоток из своего бокала. — Если подумаешь над своим поведением, может быть, предоставлю тебе в распоряжение несколько из них. — Ты же прекрасно знаешь, что я не раскаиваюсь и раскаиваться не стану. — Ты бы хоть сделала вид для приличия. Кажется, он был в отнюдь не скверном расположении духа. Тейя опустила взгляд и пригубила наконец вино. Вкус оказался крайне неприятным, от горечи почти скривилась. Не могла понять, почему так много народных поэтов, чьи поэмы она читала в качестве легкого чтения в перерывах между фолиантами, восторгаются винными нотами и сравнивают с ними так много чувств. Должно быть, у неё просто недостаточно изысканное чувство вкуса для таких вещей. — Я даже и не предполагал, что у тебя все еще остался настолько живой интерес к книгам, — признался он. — Их для меня неприкосновенность следует сразу за рунами. Дарклинг хмыкнул, внимательно на неё поглядев, и Тейя отвела взгляд к книжным полкам, где и покоились, видимо, все те редкие экземпляры. Тейя была здесь так часто, так часто проходила мимо них, и ни разу у неё даже рука не потянулась провести пальцами по золотистым корешкам. Неудивительно, что он подумал об окончательно иссякшем её интересе. Так больше ничего не сказав, Тейя молчала долго, пытаясь попривыкнуть к мысли, что ещё днем Дарклинг готов был её растерзать за пощечину, а сейчас больше забавлялся, нежели относился всерьез. Всё молчала, слыша лишь тиканье часов, раздражающее нервы. — Как прошли переговоры с послами? — нарушая эту тишину, задала она важный вопрос, который неразумно задвинула слишком далеко. В его губах пролегла тень мрачной ухмылки, заведомо закладывая в Тейе скверное предчувствие. — Полагаю, успешно, — ответил он со всей своей обыкновенной холодной небрежностью. — Они живы? — Один из них. Разумеется. Тейя даже спрашивать не станет. Спрашивать, зачем. Его жестокость редко поддавалась логическим объяснениям. Сделала ещё один глоток вина, теперь уже куда больше. Вкус все еще горький, и она протолкнула этот глоток в горло через силу. Покатала содержимое по бокалу, пытаясь осознать, в какой миг вдруг сидеть в покоях Дарклинга, совсем рядом, и выпивать с ним оказалось вполне укладывающимся в логику вещей явлением. Оттолкнула эту мысль как можно дальше. На удивление, это оказалось легко: словно мысли все её, обычно тяжелые, как свинец, внезапно стались подобно перьям, легким настолько, что стоит лишь подуть — и от них ни следа. — Но результат переговоров… — подводя теме какой-либо итог, начала она, нарочно не заканчивая, чтобы он ответил: — Если только королева не до конца ещё поддалась маразму, пленные будут доставлены к концу месяца. Хотя бы это было недурной вестью. Ещё один глоток. Тейя не чувствовала, чтобы что-либо действовало. — Но что будет, если она все же ответит насилием на насилие? — Ты знаешь, что будет. Да, верно, бессмысленный вопрос. Оставалось лишь надеяться на благоразумие королевы, ведь на благоразумие Дарклинга надеяться было сродни глупости. Тейя потянула к губам бокал, но не дала ему соприкоснуться с губами, не дала себе сделать новый глоток, внезапно заметив, как некоторое расслабление уже разлито было теплом по позвонкам. Чувствовала, как стало припекать в груди, словно развели там приглушенный костер, от которого оттаивало её тело, уже привыкшее быть ледяным, как снежная скульптура. И очертания мебели приобрели слабую размытость и одновременно — четкость. Странное состояние. — Возвращаясь к неисчерпанной днем теме… — начал Дарклинг, расслабленно расположив руку на спинке дивана. Посмотрел на неё, изучая так привычно пристально. — Неужели тебя не посещали мысли действительно сбежать? — Ты потому решил меня угостить вином? Чтобы пробраться мне в голову? Всё равно бы не вышло, пускай Тейя чувствовала расслабление, но далеко не слабоумие. — Восприму это за оскорбление. Это было бы чрезмерно вульгарным ходом. — В любом случае, я бы сумела ответить и так. Не посещали. — Про мысль о Керчии рассудила умолчать. Глотнула вина, чтобы промочить пересохшее горло, облизнула горькие губы, прежде чем признаться: — Я уже смирилась. — Смирилась с тем, что тебя бы все равно нашли? — С тем, что я твоя, Александр, — произнесла она, отставляя свой бокал подальше. — Мне незачем сбегать. У меня ничего не осталось. Вслух произносить это было чуждо, слова совсем неправильные, терпко отчаянные, но сорвались так легко и необходимо, ослабляя внутри неё какой-то незримый узел. Тейя встретилась с ним взглядами, и по позвоночнику пробежал холод от глубины и тяжести его взгляда. Он ничего не отвечал. Не делал. Просто смотрел на неё, в глубокой задумчивости, и это позволяло и Тейе рассмотреть его тоже. Отсвет свечей лизал его точеные черты, омрачал залегшие в коже шрамы. Тейя не сдержалась. Подняла руку, чтобы коснуться одного из них. Но рука замерла в воздухе в дюйме от кожи, когда Тейя зачем-то спросила: — Могу я?.. — Раньше тебе разрешения не требовалось. Этот ответ сложно принять за разрешение, но Тейя все равно позволила себе. Пальцы коснулись его виска, там, где еле заметен слабый шрам. Непонятным узором потянула пальцы выше, по линии черных мягких волос, по лбу, вернулась к виску, и вниз — к скуле, по которой сегодня ударила, к линии подбородка, к шее. И хуже. Помедлив лишь секунду, плавно потянулась к его лицу губами. Мягко накрыла ими уголок его губ, идеальную линию челюсти. Ниже. Всё ниже: поцеловала шрамы на шее, оставленные её ножом. Его вздох был приглушенным и тихим, но у Тейи все внутри сжалось, отозвалось в ответ на этот приятный, бархатный звук. Отчетливо осознавала, что это не было зовом вина, не оно требовало и толкало её на это. Её безрассудство имело тот же характер, что и днем, когда она осмелилась дерзить ему, тот же, когда впервые коснулась губами его шрамов вечность назад. Осыпала его кожу поцелуями, как когда-то делал он, но она — почти никогда. Целуя его шею, там, где бьется пульс, пальцами вновь коснулась его запястья, как той ночью, очерчивая нежную кожу, сквозь которую просачивались вены. Целовала, до безумия наслаждаясь этим пьянящим чувством всепозволительности, мыслью, что ей дозволено, что лишь она... Тейе так хотелось ближе. Ближе, ближе, ближе — скандировало всё в ней, каждая косточка ныла и тянулась к нему. И она едва ли не застонала от досады, когда он, собственнически заключив её лицо в свои ладони, отстранил её от себя. Чтобы заглянуть в глаза, сковать всё её тело одним лишь этим его кварцевым взглядом. Что он хотел в ней прочесть? Ответы на очевидный вопрос — зачем? Что он ожидал услышать? Оправдание своим безрассудным действиям? Тейя и сама ни за что не смогла бы объяснить даже себе, а оправдаться пред ним — тем более. Он вчитывался в её глаза вечность, и Тейя, не желая сейчас утопать в этом грозовом небе, уже решила опустить взгляд. Когда он поцеловал её. Почти больно. То, с каким нажимом он целовал её — больно, просто до кружащей голову одури, но это же и требовалось ей. Забыться в боли. В чувствах. Чувства к нему — как глотать разбитое стекло, раздирая в кровь себе горло и легкие, но эти мучения были ей только впору за всё содеянное. Шумное их дыхание, сливающееся в одно, заволокло её целиком, стало единственным значимым звуком, наполнявшим всё пространство. Её пальцы в его волосах, сжимают непривычно сильно, его руки — сжимают её в своих объятиях, прижимая к себе так, что чудом не слышался скрип и треск её костей. Тейя потеряла момент, когда оказалась под ним. Когда снизу — обивка дивана, а Дарклинг нависает сверху, закрывает собой всё пространство, становится для неё ловушкой, клеткой, из которой она не хочет выбраться, и путей к отступлению — ни одного. Ни одной мысли в голове. Ни единого сомнения. Даже осознавая, что в подобном положении он оказался между её коленей, осознавая, к чему всё ведет. Воспоминания из давно развалившегося прошлого попытались воспрянуть, но вино расщепляло их незамедлительно, подобно щелочи. Ни единого сомнения. Только он. Только его губы, их дыхание, его прикосновения. Как же она истосковалась. По нему, по его жадным касаниям, поцелуям, напоминающим ей, что она жива, по этой сумасшедшей, нездоровой, греховной близости с ним, когда все отходит на второй план, наполняя её оглушительно кричащими чувствами до краев. Этот его взгляд. Потемневший, глубокий, и на самом дне этого чистого, хрустального льда — желание, только желание, обладать ею, будто готов он был приковать её к себе цепями, лишь бы навеки она была его. Только его. В какой миг её прекратило это пугать? Пугать и сила его тела, в сравнении с которой она была столь бесконечно слабой. В какой миг её стала только привлекать мысль быть в его руках, быть беспомощной и податливой, отзывающейся на его голодные касания? Дышать тяжело. Дыхание заперто в клетке ребер, сдавленных корсетом. Тейя попыталась на секунду приподняться, дотянуться до завязок на спине, чтобы ослабить давление, но движения были слишком суетливыми и тщетными. Дарклинг нетерпеливо оторвался от её губ, приподнял её, легкую, слабую, одной рукой, второй умело расшнуровывая корсет. Воздух хлынул в легкие большим потоком, так, что закружило голову, пуще прежнего, и вновь его губы, вкус его дыхания, привкус вина и их общего, одного на двоих, безумия. Дарклинг углубил поцелуй, позволяя языку пройтись по её губе, и внизу так сладко, греховно потянуло, что Тейя едва не всхлипнула от того, как много чувств — непривычных, прежде неведанных — накатило разом. И, боже, ей же нельзя. Вне брака, не по совести и не по ее устоям, но ей так хотелось. Забыть обо всем. Всё тело ломило, готовое разойтись по швам, только бы ближе, ближе к нему, до хрипоты, до лихорадочного полубреда... чувствовала грудью биение его сердца, его прерывистое дыхание, ловила губами каждый его горячий рваный вдох, такого живого, настоящего. Вино не только крутило перед глазами пространство, размывая черты дозволенного, оно пустило по телу током жар, опутало кожу ещё большей чувствительностью, и когда Дарклинг припал губами к её шее, прикусывая, в груди её встрепетнулся судорожный вздох, постыдно граничащий со стоном. И хуже. Всё хуже и хуже — её юбка задралась ещё больше, когда его рука стала властно скользить по её телу. Пальцы коснулись неприкрытой одеждой голени, повели выше, отчего сердце затрепетало почти испуганно. Когда его рука дошла до колена, ощущая неровности на коже, Дарклинг оборвал поцелуи, повернул голову, взглянул. Шрамы при этом освещении были почти незаметны, но он чувствовал. Невесомо проводил пальцами по отметинам, оставленным осколками. Его затуманенный желанием взгляд чуть отрезвел, в серых глазах — неозвученный вопрос. — Стекло, — ответила она, мотнув головой, показывая, что это не имеет значения. — Он мертв? — так, словно сам готов был выискать давно потерявшегося во времени человека, оставившего на ней шрамы, выискать, убить самому. Тейя не понимала, почему он решил, что виновником был именно человек, что не сама она упала или поранилась любым образом. Как будто просто знал. Знал её. Интуитивно знал то, что не рассказывала она сама. — Да, — ответила она прерывистым шепотом, когда он снова стал оставлять на тонкой коже шеи, там, где исступленно бьется жилка, поцелуи, и этот ответ почти потонул в шорохе юбок её платья, когда его рука заскользила выше колена. Это было слишком непривычно, когда его ладонь коснулась разгоряченной кожи бедра. Тейя едва не задохнулась. Куски воспоминаний, не желавшие исчезать окончательно, вонзились в угасающий рассудок навязчивой трелью. Жесткий пол под спиной, попытка отползти, пьяное тело, прижимающее её к прямой поверхности, ловушка. Ловушка, ловушка, ловушка. Во рту пересохло. Тейя зажмурилась, попыталась отогнать те чувства, но они разом отяжелели, и не получалось сдвинуть их ни на дюйм. Та хватка на руках и ногах, невозможность пошевелиться, оттолкнуть. Тейя коснулась плеч Дарклинга, едва-едва ощутимо надавив, будто проверяя, отзовется ли он на это, отстранится ли, если она попробует оттолкнуть. Но он, вероятно, и не почувствовал. Продолжал целовать её, касаться её так уверенно, умело, жадно. Кожа под его грубой хваткой покрылась мурашками, когда пальцы его сжали ей бедро. Снова воспоминания — грубая чужая рука, проводящая по внутренней части её бедра, и мокрые губы на её губах, и невозможность кричать. Ей показалось, что она не может ни дышать, ни шевельнуться, дикая, несвоевременная паника сковала всё тело по рукам и ногам. Распахнула глаза, цепляясь за реальность. Прошлое давно в прошлом. Должно было отсыреть, разложиться, сгнить насквозь, ничего не должно было остаться. Ничего. Тейя — другой человек. Другая. Она другая. Прошлое хваталось не за нее, за прежнюю Тейю, так почему же… Тейя пыталась погрузиться целиком в реальность, выискивала взглядом детали, лишь бы не погрузиться на самое дно воспоминаний. Столик с графином, рябящие свечи, плотный том книги, черные стены, по которым ходили живые тени, шевелящаяся густая тьма. Сила Дарклинга. Он увлекся. И в эту же секунду Тейю прошибло холодом от мысли, что он себя не контролирует. Если вдруг попросить, не остановится. — Александр, — прошептала она пересохшими губами, голос её подобно осколкам битого стекла, и нервно сглотнула. Не знала, чего хотела этим добиться. Чтобы он прекратил? Хотела ли, чтобы он прекращал? — Я не причиню тебе вреда, — ответил он горячим шепотом ей на ухо, и Тейя вся сжалась от того, как это простое действо оживило разом слишком много кадров той злополучной ночи в амбаре. Не причинит вреда. Не-причинит-вреда. Он? Как оказалось, слишком много моментов в её памяти, связанных с ним, уже успели потускнеть под натиском последних событий. Однако сейчас они ослепительными вспышками взорвались все разом, возвращая себе прежнюю яркость. Сносящий с ног удар по лицу, все те разы, когда он почти до хруста сжимал ей руки, оставляя синяки снова и снова, и ведь сейчас оставляет вновь. Тейя чувствовала. К утру она вновь будет в багровых пятнах. В сравнении, всё это — пустяк. Сущий пустяк. Тот удар был давно. Всё было иначе. Но удар когтей ничегои и лихорадку Тейя чувствовала сразу после того, как он так же жарко целовал её, так с чего он не решит измучить её затем вновь? В этом не было никакого смысла, но тело не слушало голоса разума. Даже если и правда так. Пусть. Тейя заслужила. Она даже более не будет просить его остановиться. Пусть он сделает с ней всё, что захочет. Как захочет. Даже если от неё ничего не останется, даже если это доломает в ней всё, что ещё можно доломать. Пусть. Она же и сама этого хотела. Сама это начала. И все еще. Все еще желала, под сотней слоев отрицания, страха, потерянности. Желала ему принадлежать. Нужно цепляться за то желание, что дарило ей уверенность, то безрассудство. Нерешительно провела пальцами по его шее, подцепила ими воротник, притягивая к себе для нового поцелуя, непристойно глубокого и отнимающего рассудок, повела руки ниже, нашаривая пуговицы и с трудом расстегивая. Руки мелко дрожали. Ты же этого хотела? Внутренний голос звенел невыносимым набатом. Ты же этого хотела? Упивалась чувством вседозволенности? Наслаждайся. Оголяя мрамор его аристократически белой кожи, скользя по ней пальцами, ощущая неровности от шрамов ничегой на подтянутом теле, мышцы которого напряглись под мягкими прикосновениями. Наслаждайся. Мыслью, что смеешь его раздевать, целовать его, чувствовать биение его сердца. Король Равки, страх любого здравомыслящего человека, бессмертный Черный Еретик, твой — в данный момент лишь твой. Тейю же тяготила эта мысль, так ужасно тяготила, что хотелось скулить и кричать. Что лишь он владеет ею, и это односторонне, она — только жертва, не смевшая даже думать, чтобы... а теперь... Тейя почувствовала слезы на своих щеках только когда он сам их почувствовал. Когда случайно прикоснулся скулой к её щеке, уже мокрой от беззвучных, пустых слез. Мгновенно замер. Отстранился, вглядываясь в её лицо. Тейя подняла руку и коснулась пальцами его щеки, убирая едва заметный отпечаток её слез. Приподнялась, пытаясь вновь вовлечь его в поцелуй. Но он не ответил. Сжал челюсть. Пальцы сомкнулись на её шее, несильно, запросто отстраняя её от него. Тейя тяжело дышала, прижатая к дивану, смотря на него снизу-вверх, а он всё молчал, так долго и мучительно молчал. — Ты наказываешь себя подобным образом, не так ли? — спросил он холодно и сухо, тон вновь стался жестким, таким, от которого всегда становится до отвращения тошно. Тейя качнула головой. — Не лги мне, Доротейя. Я не собираюсь участвовать в изнасиловании. Это слово отозвалось в черепе слишком остро, вколотилось в него с особой жестокой силой. Тейя судорожно вздохнула. — Это не изнасилование. — А это не слезы, — сардонически ответил он и выпрямился, выпуская её из ловушки собственного тела. Отодвинулся дальше, и Тейя тотчас подтянула ноги к себе, суетливо оправляя юбки, так, чтобы ни единого участка кожи... Сжавшись всем телом, она обняла колени. — Я не притронусь к тебе. Пока ты сама этого не захочешь. Всё переменилось так стремительно, что Тейе с трудом удавалось осознать. Осознать случившееся. Он взял свой полупустой бокал, помедлил секунду. Осушил его одним глотком. — Я хочу, — ответила Тейя честно, но звучало это просто жалко, до ужаса. — Хочешь, — согласился он, и из его уст эта отвратительная истина прозвучала еще ужаснее, чем из её. — Однако противишься. Не говоря уже о том, что ты просто пьяна. От последнего упрека её ещё более замутило, и она зажмурилась, едва не поморщившись. Звучало, словно она легкомысленная девочка, потерявшая контроль по своей глупости. Но это не так. Тейя верила, что не так, вино тут было ни при чем, оно лишь избавило её от вечного укоряющего голоса сомнений в голове. Дарклинг поднялся, и Тейя не знала, что делать ей. Что сказать. Нужно ли уходить. Нелепый вопрос. Конечно, нужно. После произошедшего она не вынесет находиться здесь, видеть его, дышать этим воздухом, которого ещё мгновение назад было катастрофически мало. Осторожно поднялась с дивана и осознала, как всё пред глазами шатается. Ей думалось, что вино уже растворилось до последней капли, испарилось под натиском воспоминаний и кипящей паники, но очертания комнаты подрагивали. Ноги едва её держали. Когда она почти приблизилась к двери, Тейю вдруг ошпарило мыслью, что она попросту сломается на части, стоит ей остаться в одиночестве. Потому что вспомнила сейчас, почему вовсе сюда пришла. Вспомнила, что ждет её в мертвенной тишине покоев. И теперь уже новыми слоями поверх этого — случившееся. Всё разом стянуло её со всех сторон, ожидая секунды, когда она останется одна, чтобы переломить ей все кости до единой. — Я тебя не прогонял, — услышала она его голос. — Ты все еще можешь остаться. Тейя обернулась безжизненно. Он выглядел совершенно спокойным, непоколебимым, словно ничто не произошло. Для него ведь и не произошло. Что это для него? Бессмыслица, пустяк, за его вечность он пережил столько, что подобная мелочь никак не могла выбить его из колеи. Её это переламывало в очередной раз, а для него — обыденность, должно быть, уже почти скучная и чуть ли не рутинная. Дарклинг окинул её взглядом. — Найдешь, во что переодеться, в шкафу. Сперва она не совсем его поняла, мысли путались. Насколько она помнила из того размытого периода своей жизни, она хранила сменную одежду в прикроватной тумбочке возле его постели, но забрала оттуда после возвращения в свои покои. Дарклинг, видя ее растерянность, показался столь усталым, словно был вынужден говорить с непутевым, глупым ребенком. — Если для тебя это слишком, просто позови служанок, — безразлично дополнил он, прежде чем скрыться в ванной комнате, оставляя Тейю одну в его покоях. Стало быть, мысль, что была слишком размыта, чтобы в нее вникнуть, оказалась верной. Он предложил ей что-либо из своей одежды. Из своего шкафа. Чтобы не звать служанок за её собственной. Несколько мерных ударов сердца, пока она смотрела ему вслед, на запертую дверь ванной комнаты, а после уже накатило. Отвела взгляд к потолку, часто заморгала, шумный вздох так и застрял на полпути к легким, остался в горле комом. Боже. Лучше бы вовсе сюда не приходила. Преумножила свое состояние в разы. Хотела же наказать себя болью, причинить себе вред? Причинила, и вновь не физической. Нет, нет, Тейя не станется заложницей эмоций, не даст им прокатиться по ней глыбой в очередной раз. Сжала их до жалкого комка почти через боль, оттолкнула глубже. Она не разломится напополам в этих черных стенах. Провела пальцами по лицу, пытаясь прийти в себя. Была не в силах звать служанок, что-либо говорить, просить, произносить хоть звук. Медлительно подошла к шкафу, с сомнением отворила дверцу, даже не пытаясь вникнуть в дикую мысль, что он, он буквально предоставил ей доступ к своей одежде, мысль, насколько странно было бы копаться в его вещах. Вероятно, рубашка была бы наиболее приемлемым вариантом, однако она была неприемлемо короткой: куда длиннее и больше её рубашек из далекого прошлого, и всё же, очевидно, не доходящей даже до колен. Если для тебя это слишком, — напоминала она себе его слова, — просто позови служанок. Просто позови служанок. Это их работа. Даже поздней ночью они обязаны отозваться и выполнить всё, что требуется. Но, боги, какой в том толк? Тейя буквально пять минут назад готова была отдаться ему целиком, что явно подразумевало не только оголить ноги, отдаться человеку, которого клялась ненавидеть. К чему стыдиться теперь? Могла ли она вовсе испытывать стыд? Потому что в этот миг ей показалось, что она вновь не чувствует ничего, кроме этого опустошения; волна страха и паники от воспоминаний откатывала обратно, оставляя знакомую зудящую пустоту, в которой сейчас плескалось нечто ещё, столь же пустое, промозглое. Через край. Тот ком, что запрятала она внутри подальше, в секунду разбух, заполняя её всю, подкашивая ей нещадно колени. Пальцами вцепилась в дверцу шкафа, осела на пол, опустив голову, ощущая, как вновь печет глаза, заливая щеки слезами поверх уже почти высохших. Это никогда не закончится. Тейя сама уже не понимала, отчего плачет. От чего именно в этой нескончаемой череде. Тейя за последние недели столько не плакала, как этой ночью. Уже просто не знала, что с её жизнью. Что она делает и зачем. То сама же играется с огнем, желая воспламенить в себе любые чувства, то захлебывается ими до глубокого отчаяния и желания, чтобы это уже просто прекратилось. Стиснув зубы, проглотила тихий всхлип, не могла себе позволить, чтобы он там, через стену, услышал её очередной её плач, её, жалкой, слабой и разбитой. Подняла взгляд на себя в высокое зеркало, размещенное почти во всю шкафную дверцу. Какие же пустые глаза. Слезы в них казались совсем неестественными. Именно это видел Петер, когда она смотрела на него. Бесконечное ничего под густой пеленой слез. Бездушная, пустая, такая, какая она есть, с разбитыми вдребезги принципами и искореженными внутренностями. Тейя коснулась пальцами этих слез, посмотрела на них, словно они были не её вовсе, и более даже не чувствовала кома в горле. Как если бы это безжизненное отражение ею завладело, как проклятый дух. Какой прок в её принципах? В ней самой? В ней прежней? Когда всё, что видят люди, глядя на неё, это подобный холодный, полумертвый лик. Тейя нащупала за спиной завязки, стягивая их до конца. Поднялась на ноги, платье оставляя на полу и чувствуя кожей комнатный холод воздуха, взяла первую попавшуюся рубашку, накинула на плечи, застегивая серебряные пуговицы и подворачивая слишком длинные рукава. Платье убрала в шкаф, заперла дверцу, забралась в постель, свернувшись комком и ощутив, как сильно бьет её дрожь. Опасалась закрывать глаза, понимая, что снова к ней может прийти Петер. Смотрела лишь прямо перед собой до какого-то времени. Упустила момент, когда дрема все же стала её одолевать, утаскивая из реальности и отяжеляя веки. Темнота полузабытья эта в этот раз не была удушливой и жуткой, была мягкой, накрывающей, как одеяло. Тейя была как раз на границе между сном и явью, когда почувствовала, как промялась постель, почувствовала его запах рядом с собой. Не знала, стоит ли ей наконец уже отдаться сну или, может, что-либо сказать. Рассудила просто не шевелиться. Ей достаточно на сегодня было событий. Стоит провалиться сон и закончить на том эту бесконечную ночь. Но через время почувствовала невесомое его прикосновение к своим волосам, около виска, вынуждающее мурашки пробежать по телу. Хотелось не выдавать того, что она не спит, но почему-то все же повернула голову, разомкнув тяжелые веки. Свечи уже не горели. Его влажные после ванны волосы потемнели ещё больше, хотя и без того были чернее мглы. Луна, слабо заполняющая пространство в прорехах между плотными шторами, выделяла его и без того выразительные черты. Ей нравилось, когда он выглядел столь человечным. Он был строг в каждом своем движении и взгляде, он был безмерно холоден и жесток, но он все еще оставался человеком, а не порождением ночи, как все его создания. Его никак не оттолкнуло, что она не спит. Наблюдая за ней сверху вниз, провел пальцами по её щеке. Прикоснулся к шее, плавно, и к ключице, и к шраму, уголок которого был виден из-под ткани его же рубашки. Хотелось что-либо сказать, до одури, это желание так рьяно засело в груди, но Тейя не ведала, что именно, в голове не было ни единой мысли. Ей просто не хотелось оставлять то безумие со слезами последним в этой долгой ночи. — Прости меня. Не могла припомнить, произносила ли это ему хоть раз. Не показное, фальшивое и язвительное прошу меня простить, а искреннее и краткое прости. Его брови едва заметно дрогнули в непонимании. — За что ты извиняешься? Тейя не смогла бы сформулировать это словами. Просто хотела попросить прощения. Никак не оправдав себя, закрыла обратно глаза, чувствуя, что теперь может оставить эту ночь позади. И чуть придвинулась к нему. Уткнувшись лицом ему в одежду, так, что слышала биение его сердца. Он окаменел, почти так же, как когда она ударила его этим днем. Но не отпрянул, не отодвинулся, не сказал ни слова. Через несколько мгновений тягостного промедления, устроился рядом с ней, так, чтобы было удобно обоим, и вплел пальцы в её волосы, прижимая её к себе. Тейя почувствовала столь сильное успокоение от этого жеста, от этой близости, что хотела бы даже позволить себе улыбку, но губы лишь слегка дрогнули, неспособные на большее. Глаза её были плотно закрыты, но Петер так и не явился, не посетил больше её этой ночью. Неизвестно, повлияло на этот факт её абсолютное опустошение или близость другого человека, но заснула Тейя с мыслью, что, вероятно, если Александр позволит, теперь утешение и покой от своих демонов она может искать в его объятиях.