Последняя осень Драко Малфоя

Драко смотрел, как на сад опускаются сумерки, чувствуя тревогу на душе вперемешку со смертельной усталостью, жизнь без которой он уже и не помнил. Через приоткрытое окно доносился шум встревоженной ветром листвы, уханье совы из недалекого леса и стрекотание наиболее расторопных сверчков. Малфой бросил взгляд на угол семейного склепа, что не смог спрятаться за обширной зеленью дуба, и поспешно отвел глаза. Даже спускаясь в сад, он обходил это место по дуге. Драко вглядывался в рваный край горизонта, где чернь деревьев словно делилась своей тьмой с небом, что с каждой минутой наливалось кобальтовым цветом, раскрывая все больше глаз-звезд. Драко знал, что где-то там шумит неугомонная речка и лежат обломки каменного моста, с которого он любил в детстве свесить ноги, болтая ими над бурным течением. Где-то там, за резной беседкой, что даже среди полной разрухи каким-то невероятным способом оставалась целой, раньше вышагивали отцовские любимые павлины. Драко любил пробираться туда, думая, что родители не в курсе, и подбирать красивые разноцветные перья, а потом со всех ног удирать от строптивых птиц, молясь, чтобы отец не увидел его из окна кабинета. А потом всех птиц перегрызли псы Сивого едва ли не прямо у них на глазах. Тогда Драко думал, что отец грустит именно о павлинах. Он еще не осознавал, насколько всё ужасно. А Люциус понимал, потому и пил весь вечер, запершись ото всех в кабинете. Где-то там раньше был их яблоневый сад, из которого он почти не вылезал весь август, гуляя среди деревьев и собирая самые сладкие плоды, иногда очищая их самыми простыми чарами или, совсем как маггл, вытирал о рубашку, воровато оглядываясь при этом, словно вот-вот из-за дерева выйдет отец и зачитает ему лекцию. Яблоки были сочные и сладкие, сок тек по его рукам, а Драко улыбался непонятно чему. Листва была яркая-яркая, небо голубое, а трава высокая. Малфой все отдал бы, чтобы это были последние его воспоминания об этом месте, а не то, как пожиратели, свалив в сад мусор и одежду, оставшуюся от пленных, сожгли его дотла. Где-то там было его детство. Яркое, порой одинокое, но счастливое. Где-то там, среди яблонь, оно и сгорело, развеявшись пеплом по ветру. Или размылось кровью кричащих, страдающих птиц. Или было погребено под грудой камней у реки. Драко упустил момент, когда детскую заполонили тени сумерек. Он испуганно вздрогнул, шепнув слегка истеричное «Люмос». Яркий шарик света осветил крашенные в цвет зеленого чая стены и зачарованный потолок, похожий на тот, что в Большом зале Хогвартса. Малфой захлопнул дверь, навесив пару запирающих, и стал методично зажигать все свечи в комнате. Ему нужно было больше света. Лишь закончив, он почувствовал, как сильно колотится сердце и трясутся руки. Драко обессиленно сел на кровать. Смотреть в окно он больше не мог из-за бликов на стекле, закрывающих обзор. Можно было почитать, хотя предпочтительней было лечь спать, чтобы хотя бы перед возвращением в Хогвартс выспаться. Сна не было ни в одном глазу. Малфой еще раз проверил вязь чар на двери, словно он не один был во всем поместье, и кто-то вот-вот мог ворваться сюда и… Драко вздрогнул и зажмурился, выставляя в голове ментальные щиты. Только не думать об этом. Только не думать. Парень уставился в звёздный потолок, раскинув руки в стороны. Кровать была ему коротковата и то, насколько она низкая, всё еще было слегка непривычным, но у него не было особого выбора. Мебель, что была старше его прапрапрадедов, трансфигурации не поддавалась. Раньше, после судов и прочего, он стал спать в одной комнате с мамой на одной кровати. Во сне он держал её за руку, совсем как когда был маленький и прибегал к родителям в комнату после кошмара. Нарцисса ни разу не сказала, что не подобает восемнадцатилетнему юноше спать в одной постели с матерью. Она гладила его по голове, пока он не заснет, и успокаивала, если тот просыпался от очередного кошмара. Из-за тревожности сон его был чутким, и Драко порой чувствовал, как во сне она сжимает его руку, словно убеждаясь, что сын рядом. Утром они просыпались в одно время и вместе жили новый день. По крайней мере пытались. А в одно утро проснулся только Драко. Странное тревожное чувство разбудило его засветло. Рука матери в его была холодной. Малфой с колотящимся в горле сердцем взглянул на неё. Нарцисса серыми безжизненными глазами смотрела в равнодушный белый потолок. Голова ее была завалена слегка набок, будто шея не могла ее удержать, а кончики бледных губ были слегка опущены. Чувствуя животный ужас и подступающую к горлу тошноту, Драко подлез ближе к матери, гладя ее по бледной-бледной щеке. — Мамочка… Мамочка, проснись… Мамочка… Его голос срывался в хрипы, а из горла уже рвался вой. Драко обнял лицо матери трясущимися, как при лихорадке, руками, склонившись над ней бледным искаженным лицом. — Мамочка, пожалуйста… Пожалуйста! Мама, мама… Крупные соленые слезы стали падать на её обескровленные щеки, пока Драко безуспешно пытался сделать хотя бы один глоток воздуха. Он задыхался, а тело скручивало от истерики. Он не мог оторвать взгляда от застывшего лица человека, за которого он отдал бы всё, даже свою жизнь. Человека, ради которого вставал по утрам. Из горла вырвался пронзительный скулеж, и Драко, встряхнув тело за плечи, закричал, срывая голос: — Мама! Нет, мама, нет, пожалуйста, нет! Мамочка! А равнодушные стены поместья все разносили по коридорам его крики и завывания. Нарциссу похоронили в семейном склепе рядом с отцом. Драко до сих пор помнил, как он с матерью стоял над его могильной плитой, сжимая её руку в своей. Тогда его в равной мере заполняли боль, тоска, обида и презрение. Люциус покончил с собой в камере заключения, не дождавшись суда. Малфой понятия не имел, откуда тот раздобыл яд, да и неважно это было. Он был зол. Зол на отца, за то, что он вообще втянул их во всё это. Зол за то, что бросил сейчас. Драко был почти уверен, что отцу смягчат приговор и рано или поздно он сможет вернуться в поместье к матери, чтобы та наконец зажила по-настоящему, ведь без мужа она просто увядала. А еще Драко злился на себя за то, что во время их последней встречи на отцовское «я люблю тебя, сынок» лишь кивнул головой. Мало о чем он жалел так же сильно, как о том, что не сказал отцу, что он тоже любит его и прощает за всё. Он всё еще помнил холод камеры, что, кажется, пробирался даже под кожу. Они сидели в ней днями — грязные, напуганные и смертельно уставшие. Благо, хоть никаких психов-фанатиков лорда к ним не подсадили. В воздухе витала безнадежность и недосказанность. Мать металась меж отцом и сыном, как меж двух огней, пока Драко даже смотреть в сторону Люциуса не мог. Тот не мог тоже, но по другой причине. Их дело должны были рассматривать на одном заседании. Драко догадывался, что это означало, что всех их ждет один приговор. Не понимал лишь, для чего так долго мариновать их перед казнью. Оттого и шокированнее они с матерью были, когда их двоих вывели под суд, оставив отца ждать своего часа в камере. Происходящее позже казалось Драко абсурдным сном, нафантазированным его мозгом в тяге к мечтаниям. Они стояли вдвоем под прицелом десятков глаз, а Малфой смотрел лишь на Поттера, что мял нервно мантию и смотрел на него в ответ, едва заметно улыбаясь. Он был уставший, все ещё очень худой, но уже явно был в куда более хорошем состоянии, чем полмесяца назад. И эта его улыбка… Это было абсолютно невозможно. Драко подозревал, что, если бы Спаситель Магической Британии и пришел бы на суд, то чтобы окончательно втоптать их семью в бетонные плиты пола Визенгамота. Но тот смотрел и улыбался поддерживающе, словно обещая что-то хорошее. Грейнджер рядом с ним сидела с сосредоточенным, серьезным выражением лица, а Уизли подчеркнуто отводил взгляд от стульев, на которые их, закованных в магические кандалы, усадили двое кривящих презрительно губы авроров. А дальше был суд. Сотни обвинений, пустых и вполне обоснованных. Шепот со всех сторон. Взгляды — липкие, презрительные. Усмешки — ядовитые, сочащиеся превосходством. Прилюдное унижение. Им даже слова вставить не давали. Лишь задавали двусмысленные вопросы, не давая возможности никак уточнить ответ, чтобы картина вырисовывалась не такая мрачная, не такая однозначная, сулящая им поцелуй дементора. И люди вокруг всё говорили-говорили что-то. Кто-то даже кричал, кто-то смеялся. А Драко не слышал. Он и не дышал толком. Лишь смотрел на Гарри, впитывал его образ, как цветок, смертельно истосковавшийся по влаге. Ему хотелось, чтобы, если ему суждено будет умереть, перед глазами во всех деталях стоял бы его образ. Нынешний, а не тот, что видел в роковое майское утро. Чтобы эта улыбка, которую Гарри впервые в жизни дарил именно ему, настолько впиталась в его сердце, что ни один дементор бы до неё не добрался. Малфой включился в судебный процесс лишь тогда, когда Гарри, резко став таким же собранным и сосредоточенным, как его подруга, встал со своего места, шагая к трибуне. Взгляд его был полон холодной решимости, губы были сжаты в тонкую строгую полоску. Вся его фигура излучала такую силу и уверенность, что абсолютно каждый невольно слегка отпрянул. Лишь Драко, сам того не замечая, тянулся вперед, словно намагниченный. И стоило Поттеру заговорить, как умолкли все звуки вокруг. Малфой слушал его голос и хлёсткие фразы, которыми он безжалостно бросался в судью и присяжных, и казалось, даже сердце его перестало биться, чтобы своим стуком не портить эту проникновенную речь. Гарри говорил о них, детях войны. Говорил о тех присяжных, что «доблестно» отсиживались дома, пока ученики школы погибали за них. Говорил о ситуациях, в которых правильного выбора нет. Говорил о том, на что человек готов пойти ради своей семьи. Говорил, что окажись он на месте Драко, то поступил бы так же. Говорил о тех случаях, когда Малфои помогали ему. Драко забила нервная дрожь, стоило ему узнать о том, что совершила его мать. А он ведь думал, что нельзя любить эту женщину сильнее. А Гарри все говорил и говорил, ссылаясь ещё и на то, что Рон с Гермионой могут подтвердить все те моменты, когда Драко, рискуя собой, помогал им. И спорил с опомнившимися, ошалевшими «правдолюбцами». Спорил до хрипоты, прожигая убийственными взглядами. Не выбирал выражений, кажется, упиваясь растерянными лицами членов Визенгамота. Драко не мог отвести от него взгляда. Та внутренняя сила, что всегда восхищала его, хлестала сейчас из Гарри неукротимым ключом. Мать, сдвинув руку по мере возможностей, соприкоснулась ребром ладони с рукой Драко. Это холодное прикосновение словно вывело его из транса. Он понял, что сейчас решится их судьба. Помиловать. Штрафы. Подписка о невыезде. Контроль волшебных палочек. Обязуется окончить школу. Содействие в делах других Пожирателей. Драко казалось, что он заснул там, в грязной, промозглой камере, и сейчас видит дивный сон. Он поверить не мог, что судьба дает ему шанс на жизнь. Что Гарри дает ему этот шанс. Он смог справиться с оцепенением, только его с матерью освободили от кандалов. На лицах авроров было написано что-то среднее между разочарованием и удивлением. Драко было плевать на них. Он все ещё не осознал своей свободы, совсем не понял, что произошло и что ему об этом думать. Он смотрел в сторону удаляющегося Золотого Трио, четко понимая, что за закрытыми дверями их ожидает толпа репортеров. Не контролируя себя, Малфой сорвался на бег. Ноги плохо слушались, все тело ныло, но он упорно бежал, не в силах издать ни звука, не глядя по сторонам. Остановились гриффиндорцы, когда звуки его шагов и шумное дыхание настигли их уже у самых дверей. Глаза Поттера забавно расширились. Драко подметил, что они вновь зеленые-зеленые. Совсем не такие, как в мае. Все трое терпеливо ждали, когда Драко восстановит дыхание. Малфой совсем ни о чем не думал. Тело словно жило отдельно от него, и он ему доверился. Он обхватил руку Поттера двумя своими. Глаза Гарри расширились еще больше, но руки он не одернул. Даже сжал едва заметно холодные пальцы своими, обжигая внутренности Драко любовным огнем. Тот обвел всех троих выразительным взглядом. Даже сейчас, спустя месяцы он так и не понял, что могли значить взгляды Уизли и Грейнджер, направленные на них с Гарри, но не было в них ни агрессии, ни презрения, ни злобы. Малфой вдохнул полной грудью и со всей искренностью, на которую только был способен, сказал: — Спасибо. Слова будто закончились. Он все ещё крепко держал руку Гарри своими двумя, словно этим убеждая себя - происходящее реально. Вдруг Поттер улыбнулся ему. Как-то совсем по-мальчишески, будто они старые друзья и встретились, чтобы посидеть в баре. По-доброму. Так, как никогда раньше не улыбался ему. Рон с Гермионой кивнули, но Драко больше не смотрел на них. Он не мог оторвать взгляда от лица Гарри, что, сжав напоследок его пальцы, вызволил руку из ослабевшей хватки. — Увидимся в школе… Драко. Малфой понял, что они ушли, а он завис посреди коридора памятником самому себе, когда мать тронула его за локоть. Потом всё было как в тумане. Какие-то разборки, полчища авроров, проверки поместья, встречи с гоблинами. Драко не хотел вешать всё это на мать, но едва ли мог заставить себя выйти из родительской комнаты. Нарцисса и сама просила его не высовываться и больше отдыхать, заверяя, что справится со всем сама. И у Малфоя не было сил с ней спорить. Не было сил выйти в коридор и наткнуться взглядом на дверь в его комнату, которую он с радостью сжег бы, если бы мог. Связь с реальностью восстановилась, кажется, лишь тогда, когда одним вечером мать села в своё любимое кресло напротив зажженного камина, устало выдохнув многозначительное и долгожданное: — Всё. Блики огня играли на её лице и руках, и Драко с болью в сердце понимал, что война отняла у нее не один год жизни. Морщин стало много больше: особенно на лбу, у губ и меж угольных бровей. Да даже у него между бровей пролегла скорбная полоска. Руки, всегда такие нежные, совсем девичьи, бугрились венами и в нескольких местах были испещрены мелкими шрамами — остались после битвы, а свести по какой-то причине не получалось. Нарцисса упорно отвечала, что понятия не имеет, откуда они. Драко встал с кровати и, медленно подойдя, сел у её ног, положив голову на колени. Вновь вспомнилось детство, когда он приходил так к ней после первого неудачного полета, после того как накричал отец, после отказа Поттера от его дружбы и вообще всегда, когда было плохое настроение и сумрачно на душе. Это, кажется, было так давно, что даже и не с ними. Но вот он вновь с нею, она гладит его по голове так же нежно, как и в детстве, словно забирая так боль, защищая ото всех невзгод своей нежной материнской рукой. И вся та безнадёга, боль и страх, что не отпускали его ни на миг ни ночью, ни днём, слегка притихли, словно испугавшись её любви и ласки. И благодарность, которую Драко вынашивал на кончике языка ещё со дня суда, наконец сорвалась с него вместе со слезами. Он благодарил её за всё и в особенности за Гарри. Всё шептал сдавленно в мягкую ткань домашней мантии «спасибо». И плакал-плакал-плакал, как маленький. А она всё гладила его ласково по волосам. А теперь он гладил равнодушный могильный камень с её именем на нем. Он почти не помнил, что происходило дальше тем утром. Всё, что было после мертвого тела матери в его онемевших руках, было скрыто за пеленой отчаяния и ужаса. Он помнил, что были колдомедики и авроры. Потом почему-то объявился Поттер. Кажется, обнимал его, говорил что-то, поил успокоительным, а Драко все пялился перед собой широко распахнутыми красными глазами, не понимая, живой он или мертвый. Всё казалось худшим из кошмаров, и он всё ждал, когда же его кто-нибудь разбудит. Может, это он умер во сне, и теперь попал в свой персональный ад?.. Боль с осознанием пришли уже на похоронах. Не тогда, когда был вынесен диагноз «родовое проклятье Блэков отложенного действия», и Драко понял, что тетка в своей преданности Лорду была не просто безумна, но и хладнокровно хитра. Что кровное родство не играло для неё никакой роли, если речь шла о предательстве её кумира. Не тогда, когда Поттер с мнущейся сзади Грейнджер пытались обсудить с ним похороны, натыкаясь в ответ лишь на безумный, абсолютно пустой взгляд. Не во время разговоров с аврорами. В день похорон он прогнал всех. И, стоя над надгробной плитой в склепе, где он только недавно держал мать за руку — холодную, испещренную шрамами, но такую родную — он осознал: её больше нет. У него больше никого нет. Он не мог даже плакать. Боль пронзала каждую клеточку его тела. Не выходило даже нормально дышать. Казалось, он умирает, и он, честно говоря, многое бы отдал за то, чтобы это было правдой. Забрав у него одного человека, судьба забрала у него всё. Последний месяц лета прошел словно во сне. Драко что-то делал, куда-то ходил. Кажется, ел, кажется, спал, кажется, мылся. Кажется, медленно сходил с ума. В голове не было мыслей. Лишь страх порой приводил его в чувства, но он тут же делал всё, чтобы избавиться от него. Слишком страшно и больно было чувствовать хоть что-то. Слишком для него было идти по коридору в детскую — единственную, кроме ванной и кухни, уцелевшую во время войны комнату, в которой он бы не чувствовал сжимающих легкие и царапающих горло когтей леденящего ужаса. Идти по коридору мимо двух дверей, что хранили за собой моменты его, Драко Малфоя, духовной смерти. Он умер за этими дверями. Осталась лишь жалкая, увядающая оболочка. В конце лета Драко все же пришлось покинуть поместье и выйти в люди, чтобы подготовиться к учебным будням, что уже упорно дышали ему в затылок, не суля ничего хорошего. Находясь в дурмане предыдущих дней, Драко и думать забыл о том, что может ожидать его вне стен поместья. Потому поход по магазинам Косого переулка стал для него ещё более неожиданным, сокрушительным ударом. Шепотки, презрительные взгляды, насмешки, искаженные ненавистью-страхом-отвращением лица, крики в спину. Драко ощущал себя так, словно его облили помоями. Он готов был позорно сбежать обратно, как крыса в свою нору, но малфоевская выдержка и необходимость подготовки к Хогвартсу не позволили. Он шел с прямой спиной и замкнутым выражением лица, будто всё происходящее вокруг не рвёт остатки его души на клочки. Будто он не чувствует себя ничтожеством. Будто эта всеобщая ненависть не травит его хуже яда. Он обзавелся парой новых мантий и базовых вещей у мадам Малкин, что, по неведомой ему причине, относилась к нему так же, как и много лет назад, перед его первой поездкой в Хогвартс. Возможно, именно это её отношение дало ему достаточно сил для того, чтобы всё же купить всё необходимое. Он искренне поблагодарил женщину за помощь, оставив у нее чуть больше, чем должен был, несмотря на бедственное финансовое положение. Он шёл по улице, стараясь воздвигнуть в своей голове ментальные стены достаточно прочные для того, чтобы не взвыть от отчаяния и ненависти к себе прямо посреди переулка. Драко закупился необходимыми учебниками и канцелярией, стерпев косые взгляды, грубость и не один отказ, в конечном итоге заплатив двойную цену. И всё равно он осознавал, что самое тяжелое ещё впереди. Он остановился перед лавкой Гаррика Олливандера, нервно кусая губы. У Драко была палочка. Когда он, не слишком соображающий, завалился после похорон матери в детскую, где проводил всё время, что пребывал в мэноре, он заметил на письменном столе футляр и рядом записку. Малфой, не раздумывая и не ожидая подвоха, первым делом раскрыл футляр. На шелковом платочке лежала его палочка. Палочка, уничтожившая Волдеморта. Та, что выбрала его много лет назад. У Драко задрожали руки. Непослушными пальцами он извлек древко из футляра. Палочка тут же отозвалась знакомым покалыванием, растекаясь теплом от кончиков пальцев к предплечью и прямиком к солнечному сплетению — центру его магического ядра, что мгновенно зашлось волшебным звоном внутри. Палочка помнила его. Палочка его ждала. Всё ещё чувствуя себя заторможенным, Драко подцепил пальцами записку, так и не выпустив древко из правой руки. Вновь распрощаться с палочкой казалось смерти подобным. На пергаменте чернели кривоватые скачущие буквы: «Возвращаю то, что по праву принадлежит тебе. Извини, что разлучил вас. Держись. Встретимся в школе. ГП» Малфой почувствовал, как волна уже забытых злости и боли поднялась где-то внутри, застилая все перед глазами красной пеленой. Он любил Гарри. Любил годами. Он готов был на очень многое ради него. И он был за очень многое ему благодарен. Но вряд ли когда-либо он сможет простить ему то, что Поттер забрал его палочку, оставив его беззащитным в этом адском месте. Оставив Драко на растерзание… ему. И хоть у Малфоя было даже две палочки — почти бесполезная кочерыжка, предоставленная ему и матери министерством, и его собственная; он все равно чувствовал себя должным посетить Олливандера, чтобы принести извинения. Первые из того огромного списка, что он держал у себя в голове не первый месяц. За те минуты, что он нерешительно мялся перед дубовой дверью, куча презрительных взглядов и глумливых шепотков словно осели на нем тонким слоем грязи. И именно стойкое отвращение к себе всё же втолкнуло его в лавку. Драко тут же наткнулся взглядом на мастера палочек. Олливандер стоял к нему спиной, видимо, не расслышав зов звоночка над дверью. Малфой словно прирос к полу. Он не видел Гарика с того рокового дня в поместье, когда Поттер вызволил пленных из подвала мэнора, забрав с собой их и последнюю надежду Драко на спасение. Парень понятия не имел, как Гарик отреагирует на него. Он часто приносил пленным еду, рискуя попасться кому-либо на глаза за этим делом и серьезно подставиться. Тогда и Луна, и Дин, и Олливандер, кажется, не держали зла на него. Но это не отменяло того факта, что они были пленными в его доме. Драко не мог выдавить из себя даже жалкое приветствие. Чувство вины, ненависти и омерзения к себе охватили все его существо, призывая Драко скорее вернуться обратно в свою нору. Олливандер, кажется, почувствовав, что его сверлят взглядом, наконец обернулся. И лишь то, что в его глазах было чистое удивление — ни страха, ни отвращения — помогло Драко остаться на месте и не сбежать. — Мистер Малфой! Добрый день. Вижу, ваша палочка снова с вами! — Гарик по-доброму улыбнулся, и эта улыбка подарила Драко возможность говорить. — Добрый день, мистер Олливандер. Да, палочку мне… вернули. — Что-то случилось? Она вас не слушается? — Гарик вышел из-за стойки, сканируя древко в руке Малфоя пытливым взглядом. Парень понадеялся, что мастер не заметит, как сильно дрожит его кисть. — О, нет, она полностью исправна. Кажется, даже более послушна, чем раньше. Я пришел по… личному делу. В глазах старца читался вопрос. Драко отвел взгляд, силой воли сдерживаясь от того, чтобы начать грызть губу, — новая вредная привычка. Мерлин, никогда он раньше не извинялся ни перед кем от чистого сердца. — Я… — его голос сломался, и Драко, откашлявшись, продолжил, всё так же не отрывая взгляда от пола. — Я пришел, чтобы принести вам свои извинения за… за то, что вам пришлось пережить в моём доме. Я искренне сожалею о произошедшем и даже не надеюсь, что вы сможете меня простить, но… — Малфой умолк, вгрызаясь в нижнюю губу зубами. Он чувствовал себя очень маленьким, жалким и глупым сейчас. Прикосновение сморщенной, сухой руки Олливандера к его ледяной кисти заставило Драко встревоженно поднять на него взгляд. Старец мягко улыбался, смотря на юношу с некоторым даже сочувствием. — Я не держал на тебя зла, сынок, за то, в чём нет твоей вины. И то, что твоя палочка тебя слушает, говорит куда больше, чем сам ты можешь о себе сказать, — смятение в серых глазах стало вытеснять вину. — Ты знал, что палочки с волосом единорога благоволят светлым волшебникам? Драко удивленно распахнул глаза, переводя взгляд на свою палочку. Он никогда не думал об этом. Возможно, поэтому его палочка так хорошо слушалась Поттера? Но почему тогда она выбрала его, Малфоя? И почему слушает его сейчас? Драко покинул лавку, стоило в ней появиться посетителям, — он не собирался портить Олливандеру репутацию. В первом же закоулке он аппарировал домой. Безуспешно пытаясь впихнуть в себя ужин, Драко несколько часов просидел на кухне. Ему было противно его до ужаса исхудавшее тело, но он ничего не мог поделать. Аппетит давно его покинул, еда была невкусной, ведь готовить он толком не умел, а эльфы спрятались со смертью Нарциссы, так что организм сам стал отторгать пищу. Он не один раз пытался заказывать еду, но каждый раз всё заканчивалось одинаково. Он с десяток раз проверял блюда на наличие в них яда, и всё равно не мог съесть ни кусочка. Животный страх не позволял вилке достигнуть рта. Всё его существо противилось тому, чтобы есть не собственноручно приготовленную пищу. Словно тело помнило, как его несколько раз травили во время войны. Помнило и боялось. Драко же больше всего сводило с ума воспоминание о том, как в его еде оказалось стеклянное крошево. Северус едва успел спасти его в тот день. Много ночей после этого Драко жалел, что крестному это всё же удалось. И эта ночь не была исключением. Усталость придавила Малфоя к кровати, но уснуть никак не получалось. Боль, отчаяние, апатия, ненависть к себе, животный страх, тоска… Всё это сводило его с ума каждый день. Воспоминания из прошлого не отпускали ни на минуту, доводя до безумия. Всё то, что несколько месяцев творилось за закрытыми дверями его спальни… Весь этот кошмар отравлял его душу. И сегодняшний поход в Косой переулок лишь добил Драко. Он явно увидел: у него нет будущего. Все те ненависть и отвращение, которые палили в него со всех сторон, никуда не денутся. Теперь он не больше, чем грязь под ногами остальных членов волшебного сообщества. На его предплечье горит черным клеймо, от которого никуда не деться, никак не избавиться. Впервые за столько месяцев очутившись в толпе, Драко как никогда четко осознал: он остался совсем один. Всеми гонимый, никому не нужный, ненавистный самому себе. Малфой пялился в зачарованный под космос потолок. Ему казалось, что в его груди разверзлась та же холодная бездна, только все до единой звёзды в ней потухли. Он бы рад был сейчас даже слезам, но и их не осталось. Он, Драко Малфой, был пуст. Так же пуст, как взгляд его матери, направленный в никуда. У него больше не осталось сил. Малфой вскочил на ноги, с остервенением отворяя окно, впуская в душную комнату свежий ночной воздух. По телу тут же побежали испуганные мурашки. Тьма оконной рамы пугала до ужаса. «Темно там. Здесь светло. В комнате светло. Здесь он до меня не доберется. Никто не доберется.» Драко вспомнил, как он проводил в этой комнате хотя бы жалкие минуты, свернувшись калачиком в кровати и наслаждаясь редкой тишиной, которую разрывали вопли и смех в остальных комнатах мэнора. Сюда Пожиратели не ходили. Мать наложила на это место вязь сложных защитных чар ещё после первого падения Лорда. Место причиняло боль уродцам вроде Сивого и прочим пожирателям. Теперь, когда на руке Драко была метка, комната и его отторгала, не давая убежища дольше, чем на минут десять. Малфой находил это знаком свыше — ты грязный, ты сам себе враг, ты убожество, ты монстр. Место, что в детстве защищало его, теперь защищалось от него же. После окончательной смерти Темного Лорда метка стала не более, чем позорным рисунком, на который комната никак не реагировала. Но Драко помнил. Он глубоко дышал влагой. Ночи стали длиннее и холоднее. Последний день лета не порадовал людей солнечной погодой. Малфой думал о том, у скольких людей ему для успокоения души ещё нужно попросить прощения. Думал о том, как он будет справляться с теми ненавистью и презрением, что ожидают его в школе на каждом шагу. Думал о том, как он будет питаться и сможет ли это делать вообще. Думал о том, что, пожалуй, осень — его любимая пора года. Дрожащей рукой Драко отпер верхний ящик стола, извлекая из него небольшой фиал, что тут же забликовал в свете свечей. Жидкость внутри выглядела, словно плавленое серебро. Драко поставил фиал на стол, бросая взгляд в черную ночь. Тело тут же прошила дрожь, а голову наполнили непрошенные воспоминания, что так и подмывали его выпить яд в это же мгновение. Малфой встряхнул головой, прогоняя навязчивые мысли прочь. Ещё рано. Драко думал о том, что это его последняя осень. Последняя осень Драко Малфоя.