Массаж с хэппи-эндом

Он думал, что смерть — это быстро. По крайней мере, надеялся. Всякое бывает — Гидра, к примеру, умела, любила и практиковала убивать максимально долго и мучительно, но Брок был уверен, что раз он упал с высоты трех тысяч футов в рассыпающейся на куски жестянке и врезался в гребаное здание, то пытки ему уже не грозят. Чтобы пытать, нужно извлечь тело из того месива, в которое все превратилось. Определить, для начала, что там тело, а что — все остальное. Он не помнил, как умирал, он продолжал ощущать себя еще неожиданно долго. Была боль, ее было много, но он воспринимал ее так отстраненно, будто и впрямь сбросил телесные покровы. Такое, впрочем, с ним уже случалось: это называлось «шок». Он видел яркие сны, иногда горячие, иногда страшные, иногда глупые — Роджерс с Барнсом были в них частыми гостями. То как Капитан Америка и Зимний Солдат, то как Стив и Баки. В снах он порой оглядывался по сторонам и думал — бля. Сколько ж он спит, столько спать в него не влезет. Но проснуться не мог. В сны прорывался писк кардиомонитора и иногда ощущения: боль как константа, приходящее как приливы и отливы медикаментозное облегчение, за которым всегда следовали самые цветные сны. Потом он начал различать свет сквозь закрытые веки, а тело зачесалось просто невыносимо. Откуда-то всплыло знание, что чешется — значит, заживает, не иначе как из детства с вечно разбитыми коленками. Время от времени из бесконечного нигде он выныривал от прикосновений — ласковых, настойчивых, они тоже напоминали о детстве. Просачивались сквозь ставший привычным фон лекарств запахи чего-то знакомого, и зудящая кожа впитывала эту ласку как сухая земля. В один из таких сладких моментов он вынырнул окончательно, раскрыв глаза навстречу свету. Первым, что он увидел, был спящий в кресле Солдат. Губы попытались улыбнуться, но тело еще не слушалось, и он только смотрел не мигая, отмечая изменения: гражданская одежда, чистые, расчесанные волосы. Не бомжевал, нормально. — Он часто спит здесь, — послышался голос Роджерса, и Брок понял, откуда приятные ощущения: ему делали массаж. Массаж. Ну наконец-то, блядь, в раю он, что ли? Брок вспомнил всех, кому разминал больные спины, шеи, плечи и прочие места. Вспомнил, с чего все начиналось. Он наконец-то получил, чего хотел. И не от грузной валькирии из реабилитации — от самого Капитана Америки. Роджерс делал ему массаж. — Он спит здесь чаще, чем где-либо еще и куда чаще, чем мне бы хотелось, — продолжал Роджерс. — Черт, да он проводит здесь все свободное время, как следствие — я тоже, в итоге врачи велели нам как самым близким людям помогать с уходом. Массаж, пассивная гимнастика, перевернуть, помыть. Близкие люди, надо же. По всей видимости, он... чувствует себя в безопасности здесь. С тобой. Если бы слова имели объем, этого «с тобой» хватило бы, чтобы раскатать в лепешку, стереть в порошок. Роджерс, впрочем, сам услышал, как это прозвучало, вздохнул. Между бровей залегла усталая морщинка. — Прости, это были очень тяжелые три месяца. — Сколько?! — хотел сказать Брок, но из горла вырвался только хрип. Солдат подорвался, кажется, быстрее, чем проснулся, поднес попить. Брок нащупал губами трубочку и глотнул, ссохшаяся глотка не пропускала воду, и Солдат взял его за горло, мягко массируя, пока тело не вспомнило, как это делается. Роджерс тем временем привел врача. Все это сонное, нежное в любом случае рассыпалось. Брок совершенно точно не был в раю. Не то чтобы он надеялся, но сдохнуть в такой близости от облаков и проснуться в руках Роджерса и с видом на Барнса... Врач что-то говорила, спрашивала, он машинально отвечал в меру возможностей. В памяти осело только «медикаментозная кома» и «ожоги». Он даже не помнил, чтоб где-то горел, собирался после смерти — это да. Недоразговор отнял все силы, и Брок вырубился, а когда открыл глаза снова — в первый момент запаниковал: все было точно так же, спящий Солдат, ласковые руки. Ебаный день сурка. Пульс выдал его писком кардиомонитора, Солдат приоткрыл глаза. Брок успокоился так же быстро, как и занервничал: другая одежда. Серая худи, достаточно просторная тряпка, чтобы спрятать под ней пару стволов. В прошлый раз было что-то бордовое. Брок попытался улыбнуться, но лицо ощущалось странно, слушалось не так. — Тебя собирали по кускам. Ухо вырастили на руке**, это было удивительно. Не вздумай выдирать трубки, ты уже пытался, пристегну опять, и поверь мне, спать буду только спокойней. Брок повернулся к Роджерсу, пытаясь понять, о чем он вообще толкует. Потянулся коснуться своей головы, залип на руке, исчерченной незнакомыми шрамами. Все болело как сволочь, лицо на ощупь тоже было перепахано, он подумал — ну надо же, они с Джеком теперь будут как однояйцевые близнецы, и тут же похолодел. — Джек, — просипел он своим отвыкшим от звуков горлом. Незаданный вопрос был полон такого отчаяния, что его поняли с полуслова. — Жив, — ответил Солдат. — И под следствием, — добавил Роджерс, — ты тоже. Лицо у него было сложное, как будто Роджерс никак не мог определиться, что испытывает по этому поводу. — Сейчас все под следствием, — отрезал Барнс. — Не пугай, нормально все. Потусишь на допросах, мы туда уже как на работу. Фьюри и Хилл дали показания насчет вас, никто не будет копать под людей, которые мутили против Гидры. — Гидра проиграла? — прохрипел Брок. — Массовые аресты, аудиты, скандалы, включай любой канал, — Роджерс кивнул на телевизор под потолком, — я сунул в карман тот чип, прежде чем Баки отправил меня в Потомак. Алгоритм работает, правосудие не покладает рук. Когда знаешь, на кого надо пристально взглянуть, доказательства находятся куда легче. Ходили слухи, что по такому случаю могут вернуть смертную казнь, так что гидровцы под следствием сотрудничают с энтузиазмом. Сопротивление было, Баки пытались активировать при помощи кодов, но в первые же дни, когда он пришел ко мне, с нами связался Арним Зола... Не то чтобы я доверял ему, но... — Сняли коды, норм. — Солдат потянулся, демонстрируя аппетитную полоску голой кожи над ремнем. Брок залип, и судя по тому, как дрогнули руки Роджерса, все еще разминавшего ему плечо, он тоже. — Зола мудак, и я достал бы его хоть в облаке, хоть в розетке, но у него хватило дальновидности откупиться помощью. Стало быть, Зола успел успешно свалить в цифровое пространство до того, как карточным домиком сложился Трискелион, похоронив под тоннами обломков телефон Брока. И здравствовал, как видно. Потрясающе живучий ублюдок, хорошо, что они не оказывались по разные стороны. — Зря не ебнули с хеликов, — проворчал Брок, и Роджерс взвился: — Тысячи людей без суда и следствия! — Гидровцев, — поправил Брок. Хотел было напомнить, что «Озарение» с ним или без него при любом алгоритме работало именно так, но спорить сложно, когда с трудом говоришь. — Нацистов и тех судили. Рамлоу, это даже для тебя слишком беспринципно! Брок закатил глаза. — Можно мне обратно в кому? Я сон не досмотрел, такой офигенный, вы там оба мне давали, и никто не пиздел про долг, честь, ум и совесть. — Никак не решу, как к тебе относиться. — Роджерс покачал головой и вытер бумажными полотенцами липкие от мази ладони. — То, что ты сказал тогда, насчет Баки... Я до сих пор не знаю, ты пытался манипулировать мною, ударить побольнее или... — Ты про отсосы? Он просил научить — я научил. Что, все еще решето в башке? — спросил Брок Солдата. Или теперь уже Барнса? — Всплывает кусками. — Какими местами ты меня помнишь? Ты знаешь, о чем я, детка. Барнс встал, склонился над ним. Усмехнулся. Взяв за руку, прижал ладонь Брока к своему паху, Роджерс аж ахнул от такого непотребства, оглянулся на дверь. — Запри, — бросил Барнс, потираясь о ладонь. Под тканью прорисовался упругий объем, Брок сжал руку, ухмыляясь. Роджерс попятился к двери, очень заметно пытаясь решить, сбежать ему из этого вертепа или остаться на случай, если коварный коматозный пациент попытается обидеть трепетную лань с железной клешней и послужным списком уровня «Техасской резни бензопилой». — Роджерс, ты что, на голодном пайке его держал три месяца? — Замолчи, пожалуйста, — ледяным тоном оборвал его тот, и стало предельно ясно, что эти два придурка намертво застряли во френдзоне и так и не поговорили. — Да вы издеваетесь. Я на смертном одре благословил их, можно сказать... Так, нет. Нахуй эти танцы. Вот он, — Брок кивнул на Солдата, который терся об его ладонь, потеряв всякие ориентиры, жмурясь и едва не закидывая колено на больничную койку, — он ебливый кошак, как видишь, и совсем не против приласкаться об мужика. А он, — Брок кивнул в сторону Роджерса, замершего у двери, — дрочил на тебя с детства. Все, ебитесь, дети мои. — Он на меня и сейчас дрочит, — хмыкнул Барнс, втрахивая его ладонь в край кровати, — что? У меня слух модифицированный. Роджерс залился краской. — Ты тоже, между прочим, не особенно тихий, — огрызнулся он. — Кончают вместе, но по разным спальням, — резюмировал Брок. — Да вы, блядь, без меня беспомощные. Роджерс, иди сюда уже, у меня рука устала. — По-вашему, все вопросы решаются сексом? Брок едва не взвыл. — Ну в рот ебаться, Роджерс! Давай, задавай свои вопросы, все по списку. Допрос с пристрастием, можешь детектор лжи притарабанить. Аттракцион неслыханной щедрости! Роджерс скрестил руки под грудью и не сдвинулся ни на дюйм. — Ты и он. — Роджерс указал подбородком на своего дружка, который до сих пор терся яйцами Броку об ладонь. — По любви. — Ты и я. — Аналогично. Что? У меня много любви. Я вообще любвеобильный. Роджерс, у меня тоже есть один вопрос, кто целуется лучше, я или Романова? — Ты видел?! И отпустил нас? — Чтобы я не заметил парня с такой жопой? Роджерс, ты вообще на себя в зеркало смотрел? — Я не знаю, кому верить, Брок! — рявкнул Роджерс, и уже от одного этого «Брок» стало хорошо и спокойно. Знает. Не знал, но теперь уже знает. — Меня окружают предатели и люди, которые пытаются подмять ситуацию под себя, меняют стороны как перчатки, я не успеваю следить за руками! Коды Баки снял Зола, человек, который сделал с ним все это изначально, которого я ненавидел и клялся убить! Ты… Вот это вот все. Я не знаю, как Баки это делает. Ничего толком не помня, выбирает верить тебе. — То, что он мне шептал в ухо, когда думал, что я в отрубе, перевешивает ту херню, которую он гнал тебе, чтобы отвлечь, — сказал Барнс, не отрываясь от своего занятия, — я помню достаточно, чтобы знать, кто мы для него. Каким образом мы до этого дошли, уже вторично. И я не могу спокойно смотреть на эти капитанские сиськи, Стив, или опусти руки, или дай полапать. — Мы не договорили. — Роджерс снова вспыхнул, но на этот раз уже тем маятным румянцем, который у него сопутствовал возбуждению. — Мелкий, хватит морозиться, сил моих нет! Ты, я и он, все по любви, не хочешь втроем — иди постой на стреме, я тебе вечером выдам твою долю, но если я сейчас не кончу, у меня лопнут яйца. Роджерс зажмурился, вдохнул и запер дверь в палату. Приблизился настороженно, глядя, как Барнс расстегивает ширинку, вываливая Броку на ладонь напряженный член, уже текущий предэякулятом. — Придурок, — буркнул он, и Барнс весело отозвался: — Сопляк. Будто пароль. Роджерс отмер, заулыбался, втиснулся бедром между своим дружком и тумбочкой, нежно рассмеялся, когда его облапали за сиськи. Кивнул на Брока. — Как ты вообще себе это представляешь? Он только из комы вышел! — Я не прочь полюбоваться, — фыркнул Брок, — но учитывая, что я три месяца не чистил зубы, у меня трубка в ноздре и катетер в члене, полапать вас за яйца мне будет выше крыши. Он с жадностью смотрел на бесстыжие соски Роджерса, готовые, казалось, проткнуть его тесную, будто нарисованную футболку. На то, как они утыкаются Барнсу в ладони. Эрекция и катетер сочетались в лучших традициях Гидры: через боль. — Блядь, да поцелуйтесь уже! — едва не взвыл Брок, чувствуя, что долго не выдержит. Роджерс фыркнул и послушался. На фоне окна он был таким розово-золотистым, подсвеченным по контуру, будто сиял изнутри. Барнс встретил его губы приоткрытым ртом, и Брока догнало: Зимний Солдат живет здесь и сейчас, потому что не знает, что ждет его через пять минут, и не помнит, что было до, но он самый живой из них всех. Люди вокруг то застревают в прошлом, то слишком заняты будущим, настолько, что забывают жить. Человек, слишком долго пробывший вещью, умеет ценить каждый момент. Брать свое, пока не отобрали. Кто знает, сколько им отмерено. Им троим. Лично Броку. Всему миру, черт побери: они живут в странное время. Но сколько ни было бы… Наверное, стоит прожить вот так, не усложняя то, что может быть простым. Член в руке Брока затвердел еще сильнее, внутри запульсировало, и Брок едва успел накрыть головку ладонью, прежде чем Барнс со стоном кончил, забрызгав все аж до локтя. Только после этого Брок согнулся, прижимая руки к собственной промежности. — О я ебу, льда принесите, а? Ебаный пиздец, этот сраный катетер, мне как будто дрель в член запихнули! В дверь настойчиво постучали, и оба придурка засуетились, пытаясь привести себя в приличный вид. — Что у вас тут творится? — спросил медбрат, когда его впустили наконец в палату. — У мистера Рамлоу пульс зачастил, как у марафонца, все в порядке? Вид у Роджерса был сконфуженный по самое не могу, у Барнса — довольный. Брок слизнул с руки белесые капли. — Марафон потом, пока только забег на короткую дистанцию. — Мистер Рамлоу, рад видеть, что вы в сознании и, как я вижу, в отличном настроении! Принести вам зеркало? Брок помедлил, потом покачал головой. — Обойдусь. — Вы уверены? Обычно это первое, что просят пациенты, когда им снимают бинты с лица. — Вон мои зеркала, — хмыкнул Брок, кивнув на Роджерса и Барнса, в обнимку замерших у его постели. У Брока Рамлоу не было ни единой причины сомневаться в своей охуенности.