Сашенька, мой милый Сашенька...

            На улице было почти морозное, холодное утро. Пошел очень сильный ливень, капли стекали по окнам. Даже из дома можно было его услышать. В такое утро можно было не думать ни о чем, просто посидеть у окна с чашечкой горячего чая и смотреть в него, или, может, даже попробовать что-то писать.       Разбудил Николая стук в дверь. Конечно, проснулся он не сразу. Не хотелось идти и открывать, кто бы это ни был.       «А вдруг Иван Александрович?..», — пронеслось в еще сонной голове. Протерев еще красные от вчерашнего вечера глаза, медленно поднялся на ноги и подошел к двери. Тело все еще было ватное, поэтому пришлось приложить усилий, чтобы открыть ее.       На пороге стоял до нитки промокший Гончаров. Его волосы неприятно липли к лицу. Гоголь без лишних слов отошел от проема, пуская мокрого гостя в дом.        — Спасибо, Николай Васильевич! — Иван нервно посмеялся, снимая с себя пальто. — Вы уж извините, что в такую погоду вас бесп-…        — Нет-нет, вы что! Все хорошо. Я даже рад, что вы пришли! — он старался выглядеть как можно спокойнее, как всегда. Он не хотел, чтобы Иван Александрович что-то узнал. Он не хотел, чтобы Иван Александрович расспрашивал его, если все-таки узнает. Раз пришел, то тот должен чувствовать себя комфортно.        — Я принес ваши рукописи. Мне все очень нравится, вы обязаны это отдать на печать! — он передал рукописи, продолжая восхвалять его будущее творение, но Коля его уже не слушал. Он держал бумаги в своих руках и уже представлял, как будет от них избавляться. Он больше не мог на них смотреть. Они напоминали тот вечер. Тот праздник. Тот момент.       Гончаров после пяти минут своего монолога заметил, что его не слушают, и уже хотел было злиться, ведь зачем он тут распинается, если на него ноль внимания, но его что-то остановило. Сам Николай: его лицо не выражало ничего. Стеклянные глаза. Дряхлые руки, которые вот-вот уронят бумагу. Вся злость мигом исчезла, на ее место пришло беспокойство. Он подошел и взял того за плечи.        — Николай Васильевич, вы не заболели случаем? — голос Ивана вывел его из своих мыслей, заставив вздрогнуть. Гость прикладывает руку ко лбу хозяина дома. Убедившись, что температуры нет, убирает.        — А? Н-нет, все в порядке. Я просто вчера п-перетрудился, вот и не отошел еще. — спустя молчания, наконец, запинаясь, говорит. Нервно смеется, потирая шею. Пытается выглядеть как всегда, но получается плохо.       «Иван Александрович не дурак. Иван Александрович что-то начинает понимать», — думает он, смотря прямо в глаза своему собеседнику. Страх охватывает его, и ему приходится отвести взгляд.        — М-может чаю?.. — выдает он, пытаясь отвести тему. Иван молчит, все еще стоя в коридоре. Он точно не этого ждал. Так и не дождавшись ответа, Коля уходит на кухню.       «Он понимает, что что-то не так. Он точно будет меня расспрашивать. Он не оставит меня в покое, пока не узнает все», — думает он, заваривая чай. Слышит топот: Иван Александрович идет сюда. Сглатывает вставший ком в горле и пытается как можно сильнее расслабиться.       Гость заходит на кухню и садится за стол. Когда чай уже был готов, Коля сел напротив гостя.        — Что с вами произошло, Николай Васильевич? — Гончаров первый начал беседу. По нему было видно, что он серьезно настроен на разговор.        — С чег-го вы взяли, что что-то произошло, Иван Александрович? — старается сделать вид, что не понимает его.        — Пожалуйста, давайте поговорим как взрослые люди. Вы же прекрасно понимаете, о чем я. — смотрит прямо в глаза. Он всегда был прямолинейным. — И вы прекрасно знаете, что можете мне доверять. — да, Иван Александрович был единственным, кому он мог доверить все свои секреты. Гоголь выдыхает и смотрит прямо на него. Он не решается рассказывать, но что-то толкает его это сделать. Он не может больше держать это в себе. Он не может больше терпеть это.        — Обещайте, что это останется между нами. — отодвигает от себя кружку с уже остывшим чаем. Он даже не собирался его пить. — Обещайте, что вы не будете меня ненавидеть за все, что я вам расскажу.        — Обещаю. — отвечает гость, складывая руки в замок на стол.       Он знал, на что шел. Он знал, что придется рассказать все от корки до корки. Он был готов ко всему. Старался говорить спокойно, но получалось так себе. Мысли путались, слова переставали иметь значения. Его гость сидел неподвижно и смирно, словно статуя. Смотрел прямо ему в душу и с каждым словом его лицо все больше хмурилось. Под конец его жалкой недоистории его язык полностью отказался что-либо дальше продолжать рассказывать. На фразе: «Я знаю, что навсегда останусь один со своими жалкими, никому ненужными чувствами», он не выдержал и расплакался. Он больше не мог продолжать эту отвратительную историю. Ему больно вспоминать все те чувства, которые он пережил. Он снова сам себе сыпет соль на рану. Ему слишком больно, он не может больше сказать ни слова.       Гончаров так и не шевелится. Он сидит все в той же позе, все с теми же сложенными в замок руками и все с тем же угрюмым лицом. Со стороны можно было подумать, что для него Коля просто отвратительный. Возможно, так и было, но Колю это не волновало. Он хотел, чтобы тот сказал хотя бы слово или просто ушел. Он хотел остаться один на один с собой.        — Как мы и договаривались, это останется между нами. — вскоре выдает он, но что-то в нем пугает Гоголя. Это больше не был Иван Александрович. Теперь тот угрюмый, даже, можно сказать, злой, ему плевать на Колю и его чувства, так рассуждает сам молодой писатель, из-за чего еще сильнее начинает плакать. Но все сомнения насчет него исчезли, как только почувствовал на своем плече чужую руку. Подняв глаза, он увидел своего гостя, стоящего рядом с ним, и тут больше сдерживаться не получалось. Николай вскочил со стула, из-за чего тот с неким шумом упал, и кинулся в объятия Гончарова. Тот, в свою очередь, был не против: даже руки в стороны развел для этого.       Сейчас двое мужчин стояли посреди кухни. Один из них не переставал рыдать другому в плечо, а тот, в свою очередь, нежно гладил по волосам, все крепче и теплее обнимая первого. Эти объятия, возможно, были самыми крепкими и теплыми за всю его жизнь. Его друг не то, что не отвернулся, он принял его таким, какой он есть.        — Чш-ш. Все у вас будет хорошо, Николай Васильевич. — говорит тихо и осторожно, будто боясь спугнуть уже привыкшего к нему дикого зверька. — Вы соберетесь с силами и все ему расскажете. Уверен, он от вас в любом случае не отвернется. — замечает, что его друг потихоньку успокаивается.        — В-вы так думаете?.. — еле слышно говорит, нужно напрягать слух, чтобы услышать. Горло слишком болит, чтобы говорить громче, это его максимум. На свой вопрос он получает короткий смешок.        — Я же от вас не отвернулся. — отвечает ему, не переставая гладить по голове.       «Все вроде бы начинает налаживаться», — думает про себя Гончаров. Гоголь полностью успокаивается и выпускает из объятий друга.        — Ну, пойду-ка я уже. — разворачивается и уходит из кухни, вслед за ним и сам хозяин. Дождь уже более менее успокоился. Быстро накидывает пальто и берется за ручку двери. — Главное — верить, что у вас все получится. Ваша судьба в ваших руках. — добавляет он, улыбаясь и дергая за ручку. Какие-то несколько секунд, и от гостя как след простыл. Николай закрывает дверь.       Как только гость пропадает из виду, Коля берет чистые листы, перо с чернильницей и… Сахар? Да, он очень любил есть сахар просто так, кубиками. Особенно при работе: он поднимал ему настроение и давал новые идеи. Только сейчас сахар не помогал. Все мысли были забиты этим разговором, что даже написать ничего стоящее не получалось. Ну прямо все из рук валится. Он старается выкинуть из головы противные мысли о Саше.       Все, он сказал это имя. Теперь ближайшие несколько часов в голове будет только он. Только его голос. Только его образ. Только его улыбка. Только его смех.       Гоголь понимал, что это ненормально — он буквально сходит с ума по мужчине, но ничего с этим поделать не может. Нет, это не то предложение, которое он хотел сказать. Он хотел сказать, что ему нравится думать только об этом мужчине. Ему нравилось представлять его образ, его глаза, его смех, его до боли лучезарную и заразную улыбку.       На глаза снова наворачиваются слезы. Слова друга для него теперь пустые. Как он может взять судьбу в свои руки? Судьба непредсказуема! Она может поменяться в одно мгновение и испортить тебе все планы, даже если ты шел к этому очень долго. Он же не может заставить Сашу любить его. Он же не может заставить Сашу просить его под. Разве может он называть ее для него просто подругой? Нет! Чем больше он углубляется в подробности и размышления, тем больнее себе же делает!       Она ему больше не подруга. Она его возлюбленная. Возможно, они любят друг друга уже давно, просто Коля об этом не знал. Снова. Снова он плачет по Саше. Сердце разрывается, душа ноет. Снова. Снова больше не хочется ничего. Он не понимает, чем заслужил такие муки. Он искренне не понимает, почему именно он должен был влюбиться в мужчину.       Откидывает голову на спинку кресла. Снова ручьи слез. Снова ненависть и отвращение к самому себе. Это все будет повторяться из раза в раз, пока он не откроется тому самому человеку, по которому страдает.       Нет, он не сможет. Он слишком стесняется своей влюбленности. Он слишком боится быть отвергнутым. Он… Он боится сделать что-то не то.       Во всем доме неимоверная тишина. Лишь стук дождя об окно и тихие всхлипы ее прерывают. Глаза болят, они полностью опухли и стали красными. Щеки полыхают, на них горячие следы от слез. Он даже не пытается их остановить. Надоело. Надоело бороться со всеми несчастьями. Зачем это делать, если они все равно будут с ним?.. Одни уйдут, придут другие. Зачем бороться, если можно сдаться и просто жить вместе с ними.       Он даже начал задумываться о смысле жизни, как вдруг… Стук. Снова. Почему его жизнь всегда изменяется из-за чертового стука?! Буквально вся его жизнь вертится вокруг него. Он словно живет в дне сурка, где из раза в раз к нему стучатся. Нет, его это крайне достало! Он был готов набить лицо тому, кто стоит за этой дверью и стучит! Но гнев и ярость быстро пропадают, когда за дверью начинают говорить.        — Николай Васильевич, вы дома? — Саша. Снова Саша. Нет, это понятно. Он же говорил, что от разговора уйти не получится, так что Коля смирился. Только выглядел он, будто собирался на казнь, и точно он был бы в самом центре событий.       Выдыхает и открывает дверь. На пороге стоит не вчерашний Саша. Сейчас перед ним стоят аккуратный, причесанный и очень красивый писатель. Только его детская, добродушная улыбка выдавала весь его характер, придавая его внешности ребяческий вид. Хотелось броситься прямо к нему в объятия, крепко-крепко обнять, может, даже поцеловать. Хотелось прямо с порога выкрикнуть, насколько сильно он его любит. Вместо этого выдает лишь тихое:        — З-здравствуйте, Александр Сергеевич. — отходит от двери, пропуская гостя. Тот, в свою очередь, не робеет, быстро проходит и снимает верхнюю одежду вместе с цилиндром. — Может быть, чаю?.. — вот же застрял на языке этот чай, но делать нечего: уже спросил.        — Не отказался бы. — выдает Саша. Коля уходит на кухню, вслед за ним и сам Александр. Никто не хочет начинать разговор, но хозяин дома знает заранее — Александр Сергеевич не Иван Александрович. С ним, возможно, будет хоть немного легче. Так размышлял молодой писатель, вновь разогревая чайник. И когда они только успевают остыть?        — Погода сегодня хорошая, не правда ли? — как можно было угадать, гость начинает разговор первым. И если Иван Александрович говорил сразу и по делу, то Александр Сергеевич всегда заходил издалека, из совсем не связанных с будущей темой разговоров.        — А? Д-да, хорошая. Я очень люблю такую погоду. — не поворачивается к собеседнику, боится. Боится, что не устоит перед этими прекрасными глазами.       И все. Это даже разговором нельзя было назвать, это был просто обмен короткими предложениями, и то, возможно, ради приличия. Чайник наконец закипел, и сейчас они сидели друг напротив друга с двумя кружками чая. Один смотрел в окно, а второй — в свою кружку с чаем, размешивая его ложкой. Николай кидал уже четвертый кубик сахара в чай и смотрел, как он на глазах таял, когда его собеседник продолжил их «диалог».        — Что с вами произошло тем вечером, Николай Васильевич? Поправьте меня, если я неправильно понял, но вы плакали. А как только увидели, что я вас заметил, убежали. — Саша оторвал взгляд от пейзажа за окном и уставился на Колю, который даже не собирался поднимать голову.        — Ну, мне тогда было очень плохо. Нет, вы не подумаете, мне физически было плохо. — старался придумать какую-нибудь историю на ходу, делая вид, что все так и было. И что он не страдает по Саше. И что он не плачет из-за отвращения к самому себе. И что вообще у него все хорошо. — Ну, как вам сказать...        — Вы уж постарайтесь. — выдает как-то между слов. Коля делает вид, что не услышал его.        — Голова сильно кружилась, температуру, уж извините, померить не смог. А я в тот момент был у Ивана Александровича, у нас с ним встреча важная была. — на секунду ему кажется, что Саши нет, словно он разговаривает сам с собой, поэтому он поднимает глаза, чтобы убедиться в обратном, и очень об этом жалеет. На него смотрят полные волнения и ожидания глаза. Они пленят своей красотой. Коля больше не может оторвать от них взгляд. Ничего не остается, как продолжить свою выдуманную историю. — И он как-то между слов говорит про празднование. Ну и я начинаю расспрашивать, мол, что за празднование и где оно. Ну, а Иван Александрович мне все-все рассказывает. Я и подумал, загляну, посмотрю что делается и уйду. — на секунду останавливается, чтобы отпить немного чая. В горле уж сильно пересохло.        — Так чего ж вы сразу-то домой не пошли, если чувствовали себя не важно?        — Вы уж извините, ничего вам на это ответить не могу. В бреду, наверное, был, плохо все помню. — повертев кружку во все стороны, ставит наконец на место и продолжает. — Ну вот иду я, иду. Пришел на нужный мне адрес, а заходить не решаюсь. Ведь меня же не звали, а я тут еще и больной. Решаюсь глазком посмотреть, что происходит. А дальше как в тумане, ничего уже вспомнить не могу. Последнее, что помню, это как был уже у себя дома в кресле. — он искренне надеялся, что в его вранье поверят.        — То есть, вы не помните определенный кусок вчерашнего вечера? — Саша хмурится, Коле это явно не нравится. Его руки сжимаются в кулаки, а губы он поджимает.        — Д-да. — в мыслях пытается понять, что и где он мог упустить. Но кажется, что какая-то деталь да была упущена, и сейчас Александр за нее и схватится.        — Скажите честно, Николай, Вы меня за дурака принимаете? — видно, что старается сдержать свой гнев. Молодой писатель впервые видит его таким… Злым? Встревоженным?.. Нет, эти слова не подходят ему, да и бог с ними.        — Я никогда не принимал вас за дурака, Александр С-Сергеевич. — без запинки ответить не получается, видно что очень нервничает.        — Тогда почему вы мне сейчас врете? Зачем вы вешаете мне лапшу на уши? — Саша встает со стула. Когда он такой, по спине невольно пробегает стадо мурашек.        — Я вам не вру, Александр Сергеевич. — Коля, как будто его пальчиком поманили, тоже встает со своего стула и подходит к старшему.        — Ложь, ложь! Сплошная ложь! — гнев внутри гостя растет все больше, ведь от него пытаются что-то скрыть, а ему это очень не нравится.        — Это ваши проблемы, если вы считаете это ложью! — нервы хозяина тоже на пределе.        — Вы думаете, я не видел, как вы смотрели на Наташу? Это был не взгляд больного человека!       Гоголь стоит в ступоре.        — Кто такая Наташа?..        — Да вы издеваетесь надо мной! — старший хлопает себя по бокам, еще сильнее хмурится. — Моя возлюбленная, мы были с ней на том празднике!       «Так вот как ее зовут», — быстро помелькает мысль.        — А чем вам не понравился мой взгляд? — вот теперь-то сам Николай искренне не понимает гнев друга.        — Да вы же влюбились в мою невесту!       Николай больше не слышит сердца, оно словно остановилось. В ушах звенит. Влюбился? В нее? Этого можно было желать в самых страшных и ужасных кошмарах.        — Нет, вы все не так поняли! Я не люблю вашу… — он останавливается. — Как вы ее назвали?.. — говорит шепотом, в глазах читается испуг, который тут же рассеивает весь гнев Саши. Но от этого ничего от слова не меняется — он настроен серьезно. Той доброй улыбки уже нет.        — Невеста. Она моя будущая жена. — выдает с полной гордостью в себе. Эта фраза добивает Николая изнутри. Все. Шансы на хорошую жизнь прямо на его глазах начинают рассыпаться на миллионы маленьких осколков, которые уже не соберешь.        — К-как невеста?.. — слезы сами начинают наворачиваться на глаза, но Коля быстро их смахивает. — К-как давно?        — Уже как два года, Николай Васильевич. Она любит меня, я люблю ее.       Ком в горле не дает нормально дышать. Он вот вот будет рыдать навзрыд, но последние частички гордости не дают этого сделать.        — И если вы все-таки ее люб-...        — Да не люблю я ее, Александр Сергеевич, не люблю! Я смотреть на нее не могу, она противна мне, о какой любви может идти речь!        — Не стоит так выражаться про мою невесту при мне. — возможно, будь на месте Николая кто другой, он бы давно вызвал его на дуэль, но этот юноша ему настолько понравился, что на дуэль он бы его никогда не вызвал. Если бы тот, конечно, не пересек черту слишком далеко.        — Прошу, замолчите! Я не могу слышать про нее, мне противно слышать о ней! — частички гордости исчезают и из глаз начинают литься слезы. — Боже, за что мне такие страдания.        — Почему? Чем вам так отвратна моя Наташа?        — Да потому что я влюблен в вас, а не в нее, Александр Сергеевич! — выкрикивает он. Глаза щипают, сердце разбито. Терять уже все равно нечего. Он давным-давно потерял уже все, что было ему дорого. На их месте теперь жгучий, острый след в его душе.       — Вы… Что? — теперь испуг есть не только у Гоголя, но и у самого Пушкина. Глаза нервно бегают, ища ответы на все волнующие его вопросы, но наконец останавливаются на самом Николае Васильевиче.        — Люблю… Без памяти люблю. Готов ползать за вами как самый отвратительный слизень. Готов быть вашим рабом и делать все, что вы мне скажете. Я очень страдаю из-за вас и вашей невесты, ведь знаю, что против нее у меня нет и шанса. Она красивая, обаятельная. Она все-таки женщина. А я просто самый глупый мужчина, которого угораздило влюбиться в другого. Мне правда нужно было это сказать. — слезы обжигают щеки. Он больше не смотрит на Сашу, он смотрит в окно. Он не хочет смотреть ему в глаза. Ему страшно. Он не знает, как Саша на это отреагирует.       Но Николай уверен — ничего хорошего ждать нельзя.        — Я люблю вас больше жизни, Александр Сергеевич. — очередная горькая слезинка скатывается по щеке и смачным звуком падает на пол. Часы пробили 11:00. Казнь закончена.