let's have pleasure just for two (and stay together forever)

— Этого не может быть... Это он?.. — Антон обреченно стонет, судорожно закрывая мессенджер. Сомнений нет — он все это время отправлял свои обнаженные фото (и не только) своему другу. Лучшему, блять, другу. Антон не знает, что думать. Это все так внезапно, так ужасно стыдно, так слишком. А ведь Данил и вправду намекал. Называл привычным «петухом», ругался своим излюбленным «бляха муха», которым заменяет добрую половину матов, и порой невзначай звал его «Антольетта». Антон такой тупой, когда дело касается Данила... Гаврилов по-любому понял все с самого начала, но для чего это все? Непривычно понимать, что он питал чувства, как ему казалось, не к обоим — Квантуму и Данилу, а к одному и тому же человеку. Антон не хочет думать о том, как теперь смотреть в глаза Данилу. И белая толстовка, любимая которая, для него предстает ярким воспоминанием об его упущении. Получается, что Данил оберегает его. Не хочет, чтобы Антон писал кому-то, потому что не понаслышке знает о неумении держать язык за зубами. В данном случае — думать и вчитываться в написанное по несколько раз, прежде чем отправлять. Антону тяжело поразмышлять о чем-то более серьезном, потому что все мысли заняты осознанием того факта, что Данил намеренно продолжал общаться с ним, поддерживал и обещал помочь ему в борьбе со своими комплексами. Данил хотел сделать его счастливым. Показать ему, что он особенный. «Если ты позволишь, я могу доказать тебе, что ты особенный». Вот почему Данил без конца подмечал изменения в нем, причем в лучшую сторону. Хвалил его глаза, невольно сравнивая их то с безоблачным небом, то с кристально чистой гладью озера — банально так, но от этого дыхание немного сбивается, мысли путаются и не хочется больше думать ни о чем, кроме этого. Данил говорил, что его родинки миленькие, что его нос забавный, но все же красивый, что его, Антона, губы хотят поцеловать немыслимое количество людей (Данил умолчал о том, что он в их числе). Антону думалось, что это все шутки ради. Несерьезно. Без скрытого смысла. Просто так, чтобы неумышленно задеть его комплексы и позволить ему пересмотреть свои взгляды на свою внешность. Ему не удается признаться себе, что будь он чуточку внимательнее, то заметил бы это раньше. И настоящую личность Квантума, и свою привлекательность (а у него действительно завораживающие глаза!). «Ты красивый. Даже не думай о том, что ты ужасен». Антон не чувствует горечи, когда накатывает понимание, что нужно будет обговорить это с Данилом. Возможно, впервые за всю жизнь, он пытается удержать душевное спокойствие, быть зрелее и смелее, чтобы расставить все точки над «i». Им правда нужно поговорить, но, пожалуй, не сегодня. Прежде чем говорить о чем-либо, им стоит обдумать все. Черемисин встает, огибает расстояние от своей комнаты до гостиной в мгновение и лишь кивает головой Артему, устроившемуся перед телевизором в ожидании — они договорились посмотреть фильм вместе. Предупредив Артема, что он хочет приготовить закуски, Антон проходит на кухню и обессиленно прячет лицо в руках, протирая глаза. Антон не любит анализировать ситуацию, но раз за разом приходится проделывать это все чаще. Трудно держать себя в руках, не срываться на эмоции и подавлять желание хлопнуть дверью громко-громко, чтобы заявиться на пороге знакомой квартиры. Антон сильно сжимает в руках футболку, глубоко вдыхая. Нужно успокоиться, размышлять трезво, смотреть на ситуацию не только со своей стороны, но стоит ему подумать о Даниле — все разрушается, толком не успев начаться. Эти чувства внезапно оказываются настолько глубокими, неподвластными и тревожными, отчего плакать хочется. Без весомых причин для этого, просто лечь на холодный кухонный кафель и расплакаться, подобно маленькому ребенку. Антону элементарно сложно принять, что он принес Данилу несказанное количество боли своими поступками. Своей неопределенностью, когда казалось: Квантум нравится больше, а Данил меньше (даже были бы они разными людьми, какое право он имеет играть с чувствами других, будто они безвольные куклы?). Своими сообщениями, своим поведением, своими словами. Одним нахождением рядом. Без сообщений Данила вечер тянется непозволительно медленно, так скучно, так занудно, что Антон почти забывает об Артеме, все еще ждущем его. Наспех приготовив закуски, Антон возвращается в гостиную. Артем тут же включает фильм. Черемисин и вправду старается сосредоточиться на сюжете фильма, добавлять свои никого не интересующие комментарии насчет происходящего, но ему покоя не дает мысль, что он, Антон, ужасный наблюдатель. Таким слепым невозможно быть, однако Антон с легкостью доказывает обратное, и от этого даже грустно становится. Когда все внимание все-таки перекочевывает к Данилу, Антон понимает, что ни черта не ответил ему, просто проигнорировав его сообщение. Артем ничего не говорит, увидев телефон в его руках, лишь продолжает увлеченно хрустеть чипсами и запивать их диетической колой.

[Kratos] Дань, я приду к тебе?

Антон на мгновение сомневается, правильное ли это решение, ведь он все еще на эмоциях, а Данил — тем более. И вместе с этим — чем больше он старается успокоиться, тем сильнее буря внутри него. Сердце будто с ума сходит, на него накатывает жуткое волнение, такое зудящее, противное — приходится касаться себя, надеясь на облегчение. Но легче, очевидно, не становится. Шутов молчит. Антону стоит сказать ему «спасибо»: все это время он не лез в их отношения, хотя со стороны Артему явно было виднее. Он мог бы подтолкнуть их друг к другу, но это не имело бы смысла — Антон бы не осознал в полной мере, насколько много в его повседневной жизни Данила. Как много в нем Данила. Покусывает губы в напряжении, наблюдая за дисплеем телефона — а вдруг загорится? — и медленно погружаясь в глубокую печаль. Ему стоило ответить сразу. Хотя бы коротким «Мне нужно все обдумать». Тогда Данилу не пришлось бы переживать зря, не нужно было бы додумывать, какая реакция у Антона на это известие. Артем неловко шутит, что Антон скоро пальцы будет есть, и обеспокоенно смотрит на него, оценивая будто, насколько сильно он встревожен, и предполагая, что является причиной этому. Черемисин в жизни признать не сумеет, что причина в другом человеке, который просто устал скрываться. В итоге Антону пришлось ждать не пять дней, а жалкие полчаса. «Дай мне пять дней. Я раскрою свою личность». [Quantum] Приходи. Антон вскакивает, сумбурно объясняется перед Шутовым и обещает ему пачку чипсов, только бы тот отвязался и не задавал лишних вопросов. Тот лишь пожимает плечами, безо всякого интереса проводит взглядом, пока Антон не исчезает в своей комнате, и втыкает в телефон. Антон буквально выбегает из квартиры, едва надев ту самую белую толстовку, и спешит к Данилу, словно любая потерянная секунда может повлиять на что-либо. Его дыхание сбивается, голова гудит от переполняющих ее мыслей, на сердце неспокойно. Костяшками неуверенно стучит, вслушиваясь в угнетающую тишину. Данил смотрит на него измученно, открывая дверь, и глаза у него красные. Руки сжимают мобильный так сильно, что на руках выступают вены. Антону не то чтобы страшно, но... вообще-то, да. Очень страшно. Он разувается и проходит вглубь квартиры; Данил садится в кресло, поглядывая на него, но ничего не говоря. Антон встает подальше, чтобы чувствовать себя немного комфортнее. Но прежде составленные предложения все равно превращаются в путаницу, похожую на несвязный поток мыслей первоклассника. Почему-то хочется никогда больше не глупить, не совершать ошибки, не приносить Данилу какую-либо боль. Хочется прикоснуться к руке его, так трепетно и безмятежно, чтобы оно, это чертово прикосновение, почти не ощущалось физически. Хочется смотреть на него так, как смотрят матери на своих детей — с горячей любовью, осторожной и нескончаемо крепкой. Антону догадаться труда не составляет: Данил думает о многом, но озвучить ничего не может, боясь, как бы это не оттолкнуло его. Ему неоткуда знать, что Антон любит его, — Антон об этом никогда не говорил. Возможно, стоило и проболтаться один разок, чтобы облегчить жизнь обоим сразу. Данил, вздыхая устало, потирает виски, словно стараясь избавиться от боли, и Черемисин робко делает шаг вперед, к нему навстречу. Друг смотрит исподлобья и встает с кресла, уголки его губ опущены в печали, и глаза совершенно не излучают прежней доброты, любви к жизни. Совсем не похож на себя. Как будто Данила подменили. — Это все было ошибкой. Мне стоило сразу сказать тебе, что это плохая идея, — бормочет Данил, поднимая взгляд на него и прошибая им Антона насквозь. Данил пытается не поддаться эмоциям, не отдаться грусти, не позволить любви взять контроль над разумом. Руки отчаянно сжимаются в кулаки, внезапное молчание делает атмосферу еще тяжелее, заставляя обоих судорожно искать в глазах чужих ответ. — Мне жаль, что так вышло. Я не пользовался тобой. Я просто... Просто... — Я знаю, — Антон делает еще один короткий шаг, приближаясь к нему, и старается дышать равномерно, чтобы не выдавать своего беспокойства, волнения, не показать, какие разрушающие чувства порождает в нем Данил одним своим видом. Голос дрожит, но Антон правда старается не напортачить. Не пустить все ко дну. Ради себя. Ради Данила. Ради них. Данил складывает руки на груди так, как делает всякий раз, когда фотографируется. Но нахмуренные брови и залегшая тенью горечь от поражения в собственной игре вызывают легкую панику. Антону не удается собраться с мыслями. — Ты обычно любишь сбегать от ответственности в таких случаях. Что поменялось? — в его тоне проскальзывает недоверие, и оно противным таким кажется, потому что Данил, если так подумать, упрекает Антона. И воздух напрочь вышибает из легких: голая правда, которую нечем крыть. Никакими оправданиями. Лишь ответной правдой. — Я не могу постоянно убегать от тебя. Ты меня везде найдешь, даже в интернете нашел, — он выдавливает из себя смешок — тот выходит слишком жалким, хриплым. Данил внимательно следит за каждым его действием, как будто это поможет ему понять что-то. Данил неожиданно приближается немного, ровно на такой же маленький шажок, почти не сдвинувшись с места, а расстояние между ними все равно становится меньше. Теперь они находятся в пяти шагах друг от друга. — Ты пришел лишь потому, что наша встреча неизбежна? — Данил хмурится пуще прежнего, глубокую печаль источая. Удивительно... Видеть его таким. Антон понимает: оттягивать момент больше нельзя. — Я пришел потому, что я считаю это правильным, — Черемисин становится чуть ближе, не разрывая зрительный контакт с ним. — Так вот какой ты, Квантум, — еще ближе. — Мне нравятся твои глаза. Они такие серые, как серебро. Хотя сейчас они серее туч. Из-за того, как свет падает, да? У тебя они словно немного голубым отливают. Голубо-серые теперь. Очень красиво. Данил слушает, не перебивая, каждое слово пропускает через себя и вспоминает, как говорил похожее Антону. Желает изогнуть губы в полуулыбке, но держит беспристрастное лицо, замечая, как взгляд парня падает на его губы. Тот проводит языком по собственным, тут же прикусывая их слегка, и Данилу голову почти сносит от невероятной жажды. Жаждет прижать к стене, поцеловать и целовать, целовать, целовать, пока не насытится. — Твои губы обветрились и потрескались. Но это не делает их менее... Манящими? — Антон смущается, но огромными усилиями не отворачивается, не прячет свои немного покрасневшие уши. Он что, доказывает Данилу, что тот красивый? — Мне они тоже нравятся, — подытоживает Черемисин, сводя расстояние между ними к минимуму. Ему приходится поднять голову, чтобы продолжать смотреть Данилу в глаза. Он в нерешительности мнет толстовку пальцами, поджимает губы, а после глубоко вдыхает и выдыхает. Невыносимо сложно совладать со своими эмоциями, желающими выплеснуться наружу. — Квантум, ты мне так нравишься, — Антон льнет к Гаврилову, обнимая неловко, и Данил теряется на мгновение, не понимая, какого черта происходит. Он неуверенно обнимает в ответ, слегка наклоняясь вперед из-за того, что друг буквально висит на нем. — Квантум, я такой тупица, правда? — Ты не тупица... — Тупица — «две пиццы» с английского, — Данил закатывает глаза, борясь с желанием отпихнуть этого идиота. Испортить момент нужно уметь. Особенно такой. — Ладно, бля, несмешно. — Спасибо, что сам догадался, — Антон обиженно бурчит «да пошел ты, я еще не договорил», и за ребрами что-то щекочет так осторожно, так приятно. Тепло внутри растекается медленно, давая наслаждаться этим, давая понять, насколько ценно это ощущение. — Данил, я все это время писал тебе о тебе же, — старший на мгновение зависает, обдумывая сказанное Антоном. Непонятливо выгибает бровь, мол, какую же херню ты все-таки несешь. Антон тихо хихикает, увидев его реакцию. — Я жаловался Квантуму на Данила Гаврилова, что он, придурок такой, не замечает моих чувств. Я жаловался тебе на тебя же. Данил замирает. И его сердце — тоже. В голове не укладывается. Это невозможно. Данил уже рассчитал всевозможные исходы, но все они были плохими. Ни в одном из них не выяснялось, что Антон любит его. Ни в одном из них не было даже надежды на это. Ни в одном. Шанс ведь мизерный. Должно невероятно повезти, чтобы выиграть и получить желаемое. А Данил и удача — слова-антонимы. Но Данилу сказочно везет словить джекпот. — Я помню, что ты писал мне. Теперь ты обязан быть безмерно счастлив, — Антон улыбается так нежно, настолько красиво, что Данил не выдерживает — улыбается в ответ, не подозревая, насколько обворожительно он это делает. Не подозревая, что Антон на секунду забывает, как дышать. Не подозревая, как быстро начинает биться сердце Антона. «Я буду безмерно счастлив, если ты станешь счастливым вместе со мной». — Останься со мной, — «навсегда» так и остается неозвученным, но Антону и не нужно, чтобы Данил произносил это вслух. Ему достаточно взгляда, кроткой улыбки и чуть холодных рук на своих щеках — тогда он никуда не уйдет. (И без этого никуда не ушел бы.) Гаврилов на Антона смотрит так, словно он — самое дорогое, что у него есть, самое важное, то, что он никогда никому не отдаст. Антону от такого внимания к себе не то что неудобно... Непривычно. По-новому. Волнительно. — Будь только моим, Кратос, — просит тихо-тихо, прижимая Антона к себе, будто боясь, что тот передумает и уйдет. — Не оставляй меня. Боюсь, я стал зависимым от тебя. Что со мной будет, если ты оставишь меня? — шепчет на грани слышимости, жмется губами горячими ко лбу, оставляя там дразнящий, невесомый поцелуй. Антон чувствует его сердцебиение и замечает, что собственное как будто пытается подстроиться, возможно, чтобы забиться в «унисон». А может, это просто он выдумывает — в любом случае, ему это несомненно нравится. — Я не умею выполнять свои обещания, поэтому... — Данил голову опускает, шепча «Я не принуждаю тебя ни к чему», которое должно успокаивать, но вселяет еще большую боль. — Я клянусь, что никогда не оставлю тебя, — и вновь воцаряется тишина, отнюдь никак не мешающая. Все так сумбурно, так быстро, так просто. Разве такое бывает в жизни? Антону все еще не верится. А еще Антону жарко в этой чертовой толстовке. Антон любит проветривать квартиру и после всегда забывает закрыть окна, поэтому там постоянно прохладно, а у Данила отопление работает вовсю и все окна закрыты. Жарко в этих объятиях, но оторваться от Данила сейчас будет более уничтожающей вещью, чем продолжать стоять вот так. Руки Гаврилова себе места найти не могут: то на талии побудут; то на щеки перейдут, ласково проводя по ним ребром ладони; то на плечи лягут, чуть сжимая их. И нельзя сказать, что Антону это приходится не по душе. — Ты не представляешь, как сильно я тебя люблю, — голос Данила немного срывается: его переполняет множеством чувств. — Ты моя Кратосульетта... — Черемисин неожиданно чувствует слабость в ногах, приятную дрожь во всем теле, и глупая улыбка украшает его лицо. Это прозвище обретает новые краски и вызывает совершенно другие эмоции. Антон млеет от соприкосновения их губ, перестает дышать, сладостно вкушая этот момент. Данил целует так, как умеет, — бережно, но в то же время с не присущей ему хаотичностью, словно это поможет ему не вытечь из этой реальности, поможет взять инициативу в свои руки. Но Данил плавится, когда Антон начинает отвечать увереннее, надавливая на плечи, чтобы не запрокидывать голову слишком сильно. Данил, по ощущениям, сгорит скоро, но все равно жадно жмется губами к чужим, позволяет Антону напирать, потому что мозг, кажется, отключается напрочь. Дурманит то, как Антон обхватывает его щеки своими руками. Глаза прикрыты у обоих — негласное соглашение, принятое на основе того, что это их первый поцелуй. Антон всегда считал, что Данил из них двоих наиболее смелый, но сейчас, ощущая, как ломается его привычный образ и сдержанность посылается Гавриловым далеко-далеко, Антон понимает, что ошибался. Для Данила это значит настолько много, что вся его прежняя храбрость испаряется безвозвратно. Антону непривычно думать, что Данил сейчас очень уязвим: почему-то его преследует уверенность, что в обычной ситуации тот не позволил бы ему быть ведущим. Данил хватается за его толстовку так сильно, будто переживая, что колени подкосятся из-за переизбытка чувств и он рухнет на пол. Они растягивают этот момент, как будто произойдет непоправимое, если им придется разорвать поцелуй дольше, чем на две секунды. Антон все же отрывается (хочется исправить это и снова прикоснуться к его губам своими) и смотрит на него, проверяя, все ли в порядке. Антон видит, как покраснели губы Данила, как тот часто моргает, ставя все происходящее под сомнение, как по кусочку собирает себя и расставляет в мыслях все по полочкам. Его ладони покоятся на талии Черемисина, изредка оглаживают бока и возвращаются на то же место, словно грея его. Антон думает, что Данила он никогда никуда не отпустит. Для него теперь страшнее всего — потерять его. — Так хорошо целуешься, — недовольно замечает Гаврилов, раздраженно фыркая. Антон улыбается. — Это хорошо или плохо? — Хорошо, конечно, — обиженно бормочет Данил. Он отходит от Антона и пальцами касается своих губ, вспоминая ощущения, получаемые от обычного поцелуя. — А что? Ревнуешь? — тот ехидничает, плюхается в кресло и прикрывает глаза. И стыда нет, и совесть неожиданно чиста. Как будто больше ничего не волнует. Даже тот кошмар становится сущей мелочью. Возможно, с человеком, способным заставить его почувствовать таким нужным и любимым, все будет казаться незначительным. Помехой. Очередным препятствием. — Разве это не очевидно? — Данил проводит рукой по волосам и зачесывает их назад. Они становятся растрепанными, и, стоит признать, такой Данил нравится Антону еще больше. Домашний, без своего безупречно отглаженного костюма, уютный. — Вообще нет. Незаметно. Данил вздыхает. Этот негодник явно хочет, чтобы он сказал все напрямую, поведал ему, как противное, скользкое чувство пожирает его изнутри, когда в голову закрадываются мысли о том, что Антон был с кем-то другим. Да, это нездоровая реакция, и пока что все остается без изменений, к великому сожалению, но Данил собирается избавиться от этого. Определенно. Ради себя. Ради Антона. Ради них. — Да, я ревную тебя. Антон победно улыбается, ослепляя Гаврилова своей красотой. Заглядываясь на него, он теряет счет времени: десять секунд, тридцать, минута — а ведь оно так быстротечно... Только вот Данил, вроде как, уже не так уж беспечен. Черемисин остается у Данила с ночевкой (навсегда) и смущенно рассказывает, почему ему пришлось пойти на крайние меры и начать зарабатывать деньги таким образом. Старший изредка поправляет складки на его одежде — заколебал со своим перфекционизмом уже, Господи — и мягко-мягко смотрит так, любуясь им. Все протекает так приторно сладко, так сказочно, прямо как в мелодрамах, но Антон уверен: эта нежность спадет вскоре, потому что Данил без подколов жить не может, как и Антон, впрочем. В этот раз они не играют в «камень-ножницы-бумага», чтобы выяснить, кто будет спать на полу. Данил говорит гостю (поселившемуся в его сердце, ставшему его домом, заменяющему ему солнце промерзлой ночью) располагаться на кровати вместе с ним. Антон, блять, ужасно краснеет — его щеки буквально горят, но он все равно ложится рядом с Данилом и отворачивается в противоположную от него сторону. Парень чувствует присутствие другого человека сзади, ощущает, как тот жмется к нему сзади, сгребая в свои объятия вновь, и не знает, как перестать реагировать на это так, словно с ним происходит это впервые. Такое бывало раньше, но с девушками, и это, наверное, является главной причиной, почему он так смущен. Данил — парень (его парень, между прочим). — Не приставай ко мне, мудак! — пыхтит Антон, слабо стараясь уклониться от прикосновений, осторожных и слишком остро ощутимых. Чужие руки задирают футболку, подушечками пальцев касаются его кожи, ладонями бока оглаживают. Нельзя сказать, что Антону это не приносит удовольствия. — Я не пристаю. Я просто греюсь, — буднично заявляет Данил, нарочно кладя руку на живот и щекоча, с трудом удерживая на месте Антона, начавшего всерьез сопротивляться происходящему. — Греется он блять, пиздабол! Я тебя сейчас ударю, придурок окаянный, — Данил лишь довольно улыбается. — Ударь, — отпускает его и чуть отдаляется. Антон поворочает лицо к нему и непонимающе хлопает ресницами, смотря на вдруг спокойного Данила. Антон же не взаправду это все говорил... — Ударь меня по губам. Своими. «Поцелуй меня», — просит завуалированно. Стесняется или треплет Антону нервы — тот еще вопрос. Черемисин медленно приближается к тому, склоняясь над его расслабленным лицом, и аккуратно накрывает губы Данила своими. Антон глаза закрывает, сосредотачиваясь на ощущениях, и охает в поцелуй, когда чужие руки скользят по пояснице, щекоча прикосновениями. Данил входит во вкус. Парень осторожно меняет их местами, неслабо прикусывая губу Антона, и нависает над ним. Ему не стыдно ни капли — Антону же стыдно настолько, что щеки алеют и с губ срываются тихие вздохи. Данил поцелуй разрывает, касается его везде, а после снова целует неожиданно грубо, напористо, жадно, желая получить от него все без исключения. — Угомонись, блять, — шепчет Антон, упираясь руками ему в грудь. Гаврилов останавливается, отдаляясь вновь, и ухмыляется самодовольно. — Я не готов отдавать тебе свою жопку. Данил смеется. Хрипловато, едва слышно, привычно приглушая себя. Антон этот звук впитывает в себя как губка. Услада для ушей. — Я не собирался ничего делать с тобой, — ниже обычного говорит Данил, заставляя его замирать и вслушиваться в хрипотцу в его голосе. Внутри пожар разгорается от того, насколько Антон счастлив быть здесь. Там, где его любят. Там, где человек, которого он любит. Там, где им обоим комфортно. — Я хотел зацеловать тебя до смерти. — Не надо убивать меня. Кого ты любить тогда будешь? — Антон дует щеки, якобы обижаясь на него, и знает: Данил прекрасно понимает, что нифига он не обижается. — Весомый аргумент... Ну, раз уж ты не хочешь целоваться, то я спать, — Данил ложится обратно на свою сторону, укрываясь одеялом. Антон следует его примеру, стараясь сделать так, чтобы одеяла хватило им обоим поровну. — Стыришь одеяло ночью — убью. — И снова ты меня, сука, убить хочешь. Странное у тебя понятие любви, — оба усмехаются, желают друг другу спокойной ночи и устраиваются поудобнее, желая поскорее уснуть. Антон начинает засыпать и чувствует, как Данил обнимает его сзади, потому поворачивается и закидывает на него ногу. Так оказывается намного удобнее. Видимо, Данил — хорошая подушка. А еще Данил — это самый прекрасный человек, полюбивший Антона настолько, что его любви хватило на двоих. Но теперь в этом нет нужды, ведь Антон любит того так же сильно, как Данил его.