Поезд прибывает медленно. Так медленно, что кажется, что он вообще не движется. Сергей подавляет в себе желание не дождаться, развернуться на месте и… сбежать. Вот сейчас. Пока еще мимо проползает только первый вагон, а ему нужен седьмой. Вот сейчас, когда проводница еще не открыла дверей, и на платформу не хлынула толпа прибывших. Вот сейчас...
Люди один за одним покидают запотевшие, закопченые почему-то, словно они пробирались через пожар, вагоны, вываливаются с вещами, тут же повышают градус шума: торопливо и громко прощаются с бывшими попутчиками, машут и кричат встречающим, обнимаются, путают вещи, ругаются…
Сергей комкает в руках край куртки, поводит шеей. За ворот тут же попадает снег, и по спине течет холодная струйка растаявшей воды. Или это холодный пот от страха? Сергей смотрит жадно на двери вагона. Сначала из него выпрыгивает маленькая, стройная девчушка с таким огромным чемоданом, что она могла бы в нем уместиться, даже не поджимая ног. Потом — бабка с кучей тюков. «Ну-ка, сынок, подсоби!» — командует она ему голосом, не терпящим возражений. В другой раз Сергей бы ей помог даже без просьб, но не сейчас. Слишком дрожат руки и…
Дальше обзор закрывает шумная семья, часть из которой приехала на поезде, а часть — встречала. Все вместе они напоминают цыганский табор, даром что без кучи юбок и гитар, но шума производят не меньше. Сергей отходит чуть в сторону, его пихают в спину, и он чуть не падает под поезд. Стискивает зубы. Где же он?..
Какой-то высокий, широкоплечий военный спрыгивает на платформу, грохая берцами о заледенелый асфальт, закидывает попутно на плечо спортивную сумку, окидывает взглядом толпу. Сергей замирает, открывает рот, но не может выдать ни звука, потому что… Это Олег? Не может быть. Это не может быть его Олег! Этот огромный, взрослый мужик не может быть тем милым парнем, кого чуть больше двух лет назад Сергей провожал в армию.
Челка падает на лицо, военный отбрасывает ее назад знакомым жестом, поправляет ремень сумки. Вновь обводит всех взглядом. Два с половиной года. Может...
— Олег… — выходит полузадушенно, почти шепотом. Но друг слышит этот зов, безошибочно находит среди толпы, сглатывает. Потом делает два больших шага и… — Привет, — Сергей выдыхает это уже в пахнущий почему-то мокрой псиной меховой ворот бушлата: Олег заключает в объятия, прижимает к себе так, что чуть ли не трещат ребра. Сергей чувствует, как друг прерывисто дышит ему в макушку. Что он там, в своей армии, «Растишку» что ли жрал постоянно?
— Здравствуй, — а голос все тот же, Олегов. Хриплый, проникающий в самое нутро, заставляющий поежиться от пробившего с макушки до пят разряда. Возбуждения? Страха?
Сергей запрокидывает голову — да как же так? У них ведь небольшая разница в росте, а надо почему-то смотреть на друга теперь снизу вверх. Ужас! — облизывает губы, судорожно улыбается. Что сказать? «Я скучал», «я считал дни до твоего дембеля, а потом, когда ты сказал, что остаешься на контракт, я послал тебя к черту!», «нахрен ты приехал, Волков?!», «я ненавижу тебя!»? Или «я люблю тебя...»?
Он не говорит ничего, кроме тихого «едем» и, отстранившись торопливо, ведет друга к выходу с вокзала. Потом — в метро. «Проездной» — сует карточку Олегу в руку. Ладонь Волкова, когда он принимает белый прямоугольник, чуть дрожит. Сергей зачем-то перехватывает ее, когда они ступают на эскалатор, и не выпускает до того момента, как они, уже проехав половину кольца и еще пять станций, выходят на поверхность. Волков не протестует, лишь иногда поглаживает тыльную сторону ладони Сергея большим пальцем. На них косятся, кто-то даже кривится, видимо, замечая этот жест, но Сергею плевать. К нему приехал друг. Почти что брат. Они не виделись три года. Он недавно вернулся из армии…
Он недавно вернулся с войны. «Со спецоперации», как он написал в письме. Из «горячей» точки, «но там было тихо, Сереж». Но что слова — смысл один: Олег вырос. Олег повзрослел, возмужал. Олег стал совсем другим. Сергей же… Он остался все еще Сережей, студентом МГУ. Подающим надежды, но…
О чем говорить с Олегом? С этим Олегом, который совсем непохож на прежнего. Который смотрит пристально, даже немного волком на людей. Который и раньше не любил особо болтать, больше слушал, а сейчас вообще едва выдавливает скупые слова. Который улыбается краешком губ на редкие замечания Сергея о том, что «вот там вот мой универ, а вот сюда я хожу в магазин. Иногда. А вот это — мой дом…».
Который молча заходит в маленькую квартирку неподалеку от университета, что снимает Сергей — да, дорого, но с другими в общаге ему невыносимо, а тут он удачно выиграл один международный конкурс, — скидывает бушлат, аккуратно вешает его на крючок, развязывает шнурки, ставит обувь как по линеечке на коврик, спрашивает, где можно вымыть руки, уходит также без какого-либо слова в ванную, прихватив предложенное торопливо Сергеем полотенце...
Сергей садится на диван, сжимает виски руками. Издевательский голос, его внутренний голос, с которым он так привык разговаривать в отсутствие других приятных сердцу собеседников, тихо шепчет: «а я тебе говорил…». Сергей понимает, что он был прав: надо было Олега забывать. Надо было с самого начала, когда они расстались после школы, начинать новую жизнь. Без Волкова. Вообще. Не писать ему, не звонить. Не ждать его в гости. Не…
Он ведь был и есть не нужен Волкову. Ведь Волков сначала не поехал с ним в Москву. Потом, вместо того, чтобы хорошо закончить семестр и добиться перевода в столичный универ, завалил сессию, зарубился в Линейку и… Предпочел пойти в армию вместо того, чтобы.
Надо было тогда разрывать эти желтоватые конверты с письмами не вскрывая. Не читать скупые, но такие радостные строки о том, как Олегу нравится служба, не спать потом с этими хреновыми письмами под подушкой, а сжечь их. Не писать ответы, продумывая часами каждое слово, а послать Волкова к черту. Надо было найти себе новых друзей в универе, а не… не ссориться с ними из-за пристроенного на тумбочке у кровати фото смешного, лопоухого из-за стрижки под ноль почти, сжимающего довольно автомат Олега. Надо было…
Не надо было считать дни, как глупая девчонка, до дембеля, зачеркивая даты в календаре. Не надо было, потому что Олегу его, Сергея, не надо. Он предпочел остаться в армии, хотя мог бы, теперь уже мог, отдав все долги Родине, переехать в Москву и… Да хоть охранником устроиться, если учиться не хочется! А он…
Надо было Олега забывать. Потому что этот парень — это чужой совсем Олег. Не его.
Сергей шумно выдыхает, вздергивает подбородок, сжимает губы в нитку, встает. Что ж, ладно, к нему приехал старый приятель — вот и все. Его надо чем-то угостить. Хорошо, что он не забыл сходить в магазин, и в холодильнике хотя бы есть сосиски, а в шкафчике — макароны. И пиво. Выпьют пива. Олег расскажет про армию, Сергей его выслушает. А потом… Потом они расстанутся. Потому что Сергею Олега тоже не надо. К чему ему? Олег уже чужой. «Забывай, нам же хорошо вдвоем», — шепчет голос в голове. Сергей с ним соглашается. Обида жжет в груди. Обида. Боль. Но в глубине где-то еще теплится надежда…
Олег подходит сзади, перехватывает руку — Сергей резал хлеб, — вынимает нож из онемевших и заледеневших от неожиданности и страха пальцев: Сергей не заметил, как друг вышел из ванной и оказался так близко, шепчет тихо:
— Давай помогу…
Сергей отрицательно качает головой, хотя даже не понял толком фразы. Он сейчас может думать только об обнимающих его руках, о горячем и чуть влажном теле позади себя, о дыхании Олега, что приходится прямо в затылок и поднимает волоски на загривке…
— Серый, — Олег разворачивает его к себе лицом, но не выпускает из объятий, заставляет посмотреть на себя, почти нос к носу придвигаясь. Сергей сглатывает, чувствуя, как к горлу подкатывает нехороший комок. Близость Олега переворачивает все опять к черту!
Уже не так хороша мысль послать его, напротив, думается о том, как было бы здорово сейчас уткнуться носом в горячую шею и высказать Волкову все-все, что накопилось за эти годы, что Сергей не мог доверить бумаге или телефону. Внутренний голос издевательски ржет, Сергей мысленно посылает его и чувствует совсем не фантомную боль в висках, жмурится.
— Сереж… — Олег чуть сжимает его плечи, встряхивает легонько. Сергей стискивает зубы. Это мягкое нежное «Сереж» в противовес простому, обыденному дружескому «Серый» — знак, что Волков хочет сказать что-то ужасно важное. — Что с тобой? — спрашивает он, ловя взгляд Сергея все же, хмурясь. — Что-то не так? Я зря приехал? Тебе неудобно? Я…
Сергей торопливо стискивает его свитер — Олег переоделся в гражданку, и хоть в черной водолазке, обрисовывающей все его мышцы, он все равно выглядит как спецназовец, он уже более родной и привычный, — качает головой:
— Нет, все нормально. Просто... — он не может высказать все, просто не может выдавить это из себя. Пожимает виновато плечами, косится на плиту, где закипает вода под макароны — отличный повод сейчас отстраниться, усмехнуться, сделать вид, что все отлично, а Волков просто надумал фигни…
— Просто я немного не такой, как ты ожидал? — Олег усмехается. Сергей отводит взгляд, чувствует, как краснеют щеки. Волков, когда ты стал таким проницательным, а? Олег мягко касается его скулы, отводит прядь волос с лица. — Я все тот же, Сереж. Все тот же. И я очень рад, что ты… Что мы все еще друзья.
Наверное, он хочет сказать больше, намного больше. Определенно хочет. Но, как и Сергей, не может, не хватает смелости. Хотя Волкову смелости всегда было не занимать... Сергей его за это не осудит, не посмеется над ним. Он просто…
— Вода выкипает, — уже улыбаясь, говорит он, все же выворачивается из объятий Олега — тот покорно отступает в сторону, — закидывает макароны, дорезает хлеб.
— Я смотрю, готовить нормально ты так и не начал, — Олег улыбается, цокает языком. — Надо будет показать тебе, что едят приличные люди.
Сергей фыркает, прячет лицо за дверцей кухонного шкафчика, счастливо улыбается. Потом шутит что-то насчет «приличных людей». Голос в голове, что называет его тряпкой, он посылает нахрен.
***
Вечером, нагулявшись вдоволь по Воробьевым, они устраиваются на диванчике. В квартире темно и тихо. Они оба молчат. Не потому что не о чем говорить — на улице они не затыкались ни на секунду, перебивали друг друга даже, — а потому что не надо слов сейчас, по крайней мере, Сергею так кажется. Он чуть подается к Олегу…
— Иди сюда, — тот просовывает руку за спину Сергея, тянет к себе, устраивает на своей груди, обнимает. У Олега сердце бьется громко, но размеренно, его собственное, Сергей замечает это с удивлением, мелко стучит, как у кролика. Он делает глубокий вдох, выдох. Ерзает, устраиваясь поудобнее, обхватывает Олега за талию, закрывает глаза.
Так тихо, так спокойно, так уютно, совсем как раньше, когда они сидели в обнимку на чердаке детдома, в их убежище. Или еще раньше, когда Сергей иногда засыпал в объятиях Олега в его кровати, потому что боялся спать в своей, несмотря на то, что друг и так был рядом, да в комнате находились и другие воспитанники. Хочется, чтобы это длилось. И длилось. И длилось. И даже не нужно того, о чем Сергей иногда с неким стыдом мечтал по ночам: чтобы Волков его поцеловал. По-настоящему, в губы, как… Просто достаточно быть рядом. Слушать его дыхание, сердцебиение, чувствовать его руки на плечах. Понимать, что он вот тут, никуда не денется…
***
Отпуск Олега пролетает как один миг. И вновь вокзал, и вновь встречающие и провожающие. И вновь поезд. На сей раз еще более грязный, более потертый, словно он сам воевал. Поезд идет на юг.
Сергей держится за Олега крепко, как кот пытается ногтями вцепиться в ткань бушлата, потому что… Олег едет на войну. «Сереж, там тихо, спокойно. Я просто выполню кое-какую работу — и все будет норм. Не паникуй». Но Олег едет на войну, Сергею не надо знать — он чувствует. Чувствует, что Волков сказал ему меньше половины правды. И про службу, и про задание. Даже про место, куда он направляется. Но кто Сергей такой, чтобы выговаривать и тем более — запрещать. Просто давний друг. Вот и все.
— Будь осторожен, пожалуйста, — Сергей не замечает, как тяжелеет куртка, не обращает внимания на мокрые волосы, липнущие к лицу — сегодня в Москве не снег, а дождь, как в плохом кино, когда герои расстаются, — он видит лишь лицо Волкова, его карие глаза. Так близко и так далеко.
— Отъезжающие, заходите в вагон! Отправляемся! — проводница говорит это Олегу. Только Олегу — остальные давно уже внутри. И им машут, что-то торопливо говорят еще через стекла, улыбаются. Сергей почти отталкивает Олега от себя:
— Иди, — говорит почти беззвучно, перехватывает горло. Пусть идет. Пусть! Катится! Пусть!
— Отъезжающие! — проводница повышает голос, гудит паровоз, торопит. Время.
Олег выпускает Сергея из объятий, делает шаг к вагону, а потом… Потом кидается обратно, неловко обхватывает в районе груди, прижимая руки Сергея к телу и… целует. В губы. Быстро, едва касаясь. Мимолетно. И тут же бросается в вагон, лишь успев шепнуть «я вернусь. Обещаю…»
Проводница захлопывает с грохотом дверь, поезд дает еще гудок, вагоны трогаются с места, плывут налево. Сергей смотрит на них и не видит. Лишь когда мимо проезжает уже третий по счету, он отмирает, кидается за поездом вслед по платформе:
— Олег! — дикий крик вырывается из груди. Поезд набирает ход, Сергей останавливается у самого края платформы, судорожно выдыхает, прижимает руку к губам.
Из сердца словно вырвали часть, так оно ноет. Сергей медленно бредет по платформе к вокзалу, спускается в метро… На выходе встречает университетского приятеля. Тот смотрит на Сергея с недоумением и испугом каким-то, спрашивает, все ли в порядке. «Да, все в норме», — пустым голосом отвечает Сергей. — «Просто хороший друг уехал…»
На диване Олег забыл свою водолазку. Одну из нескольких одинаковых, что у него были не иначе как вариантом гражданской формы. Сергей утыкается в нее носом, упав ничком на диван, и глубоко вдыхает родной запах. Олег обещал вернуться. Значит, надо просто его ждать…
