***
— Нет, нет, нет… — он отбрасывает в сторону еще запечатанный конверт, словно тот жжет руки, отбегает к окну, упирается лбом в холодное стекло. Не может быть, этого не может быть. Не должно быть! Он же обещал, Олег же обещал… Боль затапливает все тело: от макушки до ступней, рвет изнутри, жжет снаружи. Хочется вывернуться из кожи, а потом вырвать сердце, где наибольшая концентрация сейчас, и швырнуть его туда, вниз, выкинуть этот ноющий дико орган с двадцатого этажа. — Ты же обещал, Олег! Ты же обещал, — Сергей шепчет это стеклу, своему бледному отражению в нем. — Ты же обещал, что с тобой ничего не случится. Что ты вернешься ко мне. И… — голос срывается, Сергей задыхается. Рыдание рвется из горла диким хрипом. Кошмар. Это какой-то кошмар. Жуткий сон. Внезапная мысль ударяет как обухом: а что если?.. Он так быстро похоронил друга, а что если это просто кто-то подписал за него конверт, если Олег просто не успел этого сделать, отдал письмо товарищу. Или… Волков мог быть только ранен. И никакой беды еще не случилось! Сергей кидается к столу, ищет письмо. Рвет конверт, чуть не разрывая и самого содержимого, вытаскивает бумаги. Надежда все еще есть, есть… На копии листка из личного дела темное плохое фото Олега, какого-то заросшего, постаревшего, похожего на террориста-чеченца. Текст плохо отпечатался, но Сергей знает все, написанное там: имя, дату рождения, место последней регистрации. Печать поперек листа вышла на удивление ярко и четко. «Погиб». Пять букв. Пять пуль. В самое сердце. Навылет. Без права на счастливый исход. Сергей кладет лист на стол, старается дышать, хотя воздух не проходит в легкие. Вдох, выдох, вдох. Он же уже знал, так что… В письме еще один листок, похоже, вырван из офицерской книжки, Сергей берет его в руки: почерк тот же, что и на конверте. Несколько скупых строк, что, наверное, предполагались его утешить, смягчить боль потери, хотя и неспособны были. «Здравствуйте, Сергей. Олег просил, если с ним что-то случится, сообщить об этом Вам. Олег Волков был хорошим бойцом и другом…» Сергей закусывает кулак, чтобы не закричать. «Другом». Для него он был всем! «… и погиб как герой, защищая мирных жителей захваченной террористами деревни. Соболезную. Замкомвзвода Чернов». «Как герой». Больно. В руке. Сергей смотрит на нее, искусанную чуть ли не в кровь, как на чужую, потом со всей дури бьет кулаком о стол, острый край распарывает кожу, запах железа будоражит ноздри. — Я ненавижу тебя! Я тебя ненавижу! Почему ты меня оставил?! Зачем было это геройство?! К чему мне мертвый герой! — Сергей кричит. Кричит во всю мощь легких, словно его крик может долететь до туда, где сейчас лежит мертвый Олег, и заставить его встать. Не может. Вспышка угасает так же быстро, как и начинается. Сергей подходит к дивану, падает на него, обхватывая голову руками, замирает. Вдох, выдох, вдох. Потом вновь встает, подходит к столу, нажимает на кнопку селектора: — Лена! — можно отпустить ее, работы сегодня не будет. Ничего уже больше не будет. — Да, Сергей! — голос радостный. Сергей сглатывает горечь, старается говорить спокойно, ничем не выдать себя. Не то чтобы его волновало, что подумают о нем сотрудники, просто... — На сегодня вы свободны. И все свободны. Отмените все встречи, переговоры. И все по домам. — Хорошо, Сергей, — довольная. Конечно, почти целый день свободен. Ей-то плевать, что… Вдох, выдох, вдох. Надо выпить. На столе чудом уцелевшая после его вспышки бутылка с виски, стакана, правда, нет, куда-то занес, ну не беда, Сергей делает глоток прямо из горла. Напиток обжигает пищевод, зато убирает боль. Немного. Хватает, чтобы дойти до дивана, упасть на него. Вывести с планшета на экран данные. Фото. Олег смотрит на него со стены, серьезный, хмурый. А глаза веселые, живые, не такие, как в личном деле, будто уже мертвые. Сергей делает еще глоток, вспоминая, когда был сделан этот снимок… Пулково. До рейса еще есть время, и они топчутся перед паспортным. Вещей у Олега с собой почти нет, быстро пройдет досмотр, можно урвать пока несколько драгоценных минут вдвоем. Только не выходит тут нормально их провести: Сергея уже узнают, кто-то подходит, благодарит за «Вместе», просит фото. Он не отказывает, хотя и злится, потому что они отбирают у него Олега, время с Олегом. — Ты будешь писать? — Сергей смотрит Олегу в глаза, умоляет. Не о письмах — не уезжать. Но глупо, уже все решено, как бы Сергею ни хотелось, чтобы друг остался. — Конечно, — Олег кивает. Серьезный. — Буду, Сережа, буду. Куда я денусь?.. Сергей боится, предчувствие чего-то плохого терзает его, но он молчит, чтобы не накаркать и не нагнетать. Лишь поводит плечом, достает телефон: — Сниму тебя. На память. Только улыбнись. Олег не улыбается, губами — нет. А глазами — да. Тепло и... любяще. Сергей быстро делает снимок, и как раз объявляют посадку на Олегов рейс. Олег торопливо обнимает Сергея, выдыхает куда-то в макушку и, ничего больше не сказав, торопливо идет на паспортный. Сергей словно истукан замирает на месте, смотрит, как девушка проверяет документы Волкова, пропускает его дальше, и друг скрывается за стеной. Даже не обернувшись... Сергей молча разворачивается и идет на выход. Следующий кадр: два склеенных на компьютере фото три на четыре, на них маленькие Олег и Сергей, снимки из личных дел детдома, что делали при поступлении. Сергей похож на волчонка, а Волков — на нахохленного ворона. Сергею было шесть, Олегу… восемь? Да, восемь. Им обоим было по восемь, когда воспитательница однажды вечером привела к ним в спальню новенького, Сергей уже два года прожил в детдоме. — Ребята, это Олег. Он теперь будет в вашей группе, — она ведет его, придерживая за плечо, по спальне, и двадцать пар глаз пристально следят за ней. И за ним. Сергей — тоже. Воспитательница подводит новичка к нему, говорит: — Вот, Олег, тут и будешь спать. Рядом с Сережей как раз постель свободна. Устраивайся! Сережа, расскажи Олегу все... Сергей не слишком рад: он привык быть один, радовался, что угол не занят, а теперь тут будет новенький. Сергей не собирается ни здороваться, ни знакомиться, ни объяснять, лишь заваливается на постель, отворачивается к стене. Хотя, похоже, новенький тоже не горит желанием начинать общение, скрипит его кровать и все. Во сне опять приходят мама и отчим. Отчим пьяный орет, кидается на маму с кулаками, сверкает сталь ножа. Сережа бросается к ним, пытается схватить маму за юбку, оттащить ее в сторону. «Нет, нет…» — Нет! — он кричит и просыпается от собственного крика. Подушка мокрая — опять ревел во сне. Завтра снова будут смеяться, обзывать нюней. Но что он может поделать? Он не может контролировать свои сны. От этой слабости становится еще горше, он утыкается в мокрую наволочку, пытается сдержать рвущиеся наружу рыдания. И вздрагивает, когда чувствует чье-то прикосновение к плечу. Оборачивается — новенький. Присел на край постели, смотрит внимательно: — Кошмары? — шепчет, склонившись, на лице ни тени насмешки, лишь тревога и желание помочь. Сергей кивает, трет глаза. Почему-то он ясно осознает, что этому мальчишке можно довериться, можно рядом с ним расслабиться и не держать внутри то, что рвет душу. — Хочешь, я расскажу тебе историю? Про маленького принца, что дружил с розой и лисом. Мне мама рассказывала, когда я… когда мне было страшно. И я засыпал. Сергей опять кивает, чуть сдвигается на кровати, давая новенькому — он вспоминает его имя: Олег — Олегу больше места. Олег улавливает этот намек, устраивается рядом, вытягивается стрункой и начинает историю. Он путает местами главы, факты — Сергей узнает это чуть позже, когда прочтет Экзюпери сам, — но это самая светлая и добрая история, что Сергей когда-либо слышал. Он засыпает ровно на том моменте, когда лисенок говорит мальчику «приручи меня — и моя жизнь озарится солнцем…». Еще глоток виски, на дне уже совсем немного. И кто придумал эти мелкие бутылки на пару порций? Надо встать и сходить еще за одной, этой не хватит, чтобы пережить еще один кадр. Но Сергей остается на месте, перелистывает на следующее фото: смазанные от дрогнувшей камеры, измазанные томатным соусом они смеются, стоя плечом к плечу на кухне у Олега. Тот самый момент, когда... — Сережа, я говорил, что научу тебя готовить — я тебя научу. И плевать, сколько продуктов мы испортим. Это уже знаешь… как дело чести! — Олег выкидывает очередное несъедобное нечто в мусорное ведро, достает из холодильника опять яйца, фарш. — Давай заново. Сергей фырчит, ругается, но покорно встает к кухонному столу. Да, он пересолил блюдо, но он отвлекся на Олега и… Волков сам виноват, нечего было выхаживать перед Сергеем в одной борцовке и коротких шортах. И в черном хрустящем фартуке, что повышал градус горячности Волкова еще на десять пунктов. — Сначала тесто, — руки Олега ложатся на руки Сергея, показывают, как держать скалку, потом помогают ровно распределить фарш, другие ингредиенты… Соусом они измазываются, когда уже поглощают готовое блюдо. — Вкусно! Я же говорил, что научу, — Олег горд ужасно. Сергей посмеивается, глядя на счастливого друга, а потом тянется к его щеке, где красной полосой, как рана, томатная паста, подцепляет ее пальцем и тут же сует его себе в рот, облизывает соус. Олег обрывает фразу на середине, замирает. Зрачки почти затопляют радужку… Виски кончается, Сергей встает, шатаясь уже, идет к спрятанному в стенном шкафу бару, достает оттуда еще две маленькие бутылочки, стакан все же, возвращается на диван. Новый кадр, предварительно выпив еще. Уже не так и больно, горько просто. Сцена, толпа подростков, Сергей с краю, позади торчит макушка Волкова — Новый год во Дворце творчества. — Потанцуем? — Сергей приглашает какую-то незнакомую, но очень красивую девчонку на медляк. Прямо на глазах у Волкова, что с ним на новогоднем празднестве для победителей всяких олимпиад и конкурсов как «плюс один», указанный в приглашении. Сергей видит, как Волков сжимает кулаки, и внутри довольно урчит мстительный зверек. А вот так тебе, не все тебе с девчонками-бегуньями на своих соревнованиях по легкой атлетике флиртовать, а потом фотки с ними хранить! Сергей тоже может… Девчонка ему отказывает, уходит танцевать с другим, Сергей чувствует одновременно и обиду, и облегчение. О чем бы он говорил с ней? И что бы потом делал? Он лишь поводит плечами, мол, ничего и не случилось, и гордо уходит из зала. Олег догоняет его в пустом коридоре, бросает только одно: «дурак!» и, круто развернувшись, возвращается на дискотеку. Сергей смотрит ему молча вслед, остаток праздника он проводит в холле в одиночестве. Зверек уже не урчит, а скулит тихонько. — Почему, Олег? По-че-му? — он уже едва держится на ногах, его ведет на сторону, когда он встает в очередной раз, сам не зная, зачем. Натыкается на одну из витрин, мраморная статуэтка, закрытая защитным колпаком, покачивается, но остается на месте. Сергей рычит, идет дальше, к окну, между проемами на открытом постаменте скульптура, сделанная им самим: не то ангел, не то… Он и сам не знает, кто это. Сейчас это создание до ужаса злит его. Гипс хрупкий материал, фигурка разбивается на множество осколков, когда Сергей сшибает ее на пол. — Вот так вот! Вот так! — он топчет осколки ногами. Потом подлетает к другой витрине: щенок рук Джеффа Кунса* — не оранжевый, но все же — стоил Сергею немало, но он уничтожит и его, не моргнув, потому что… «Смешная штука», — Олег видит скульптуру в интернете, улыбается. «Тебе нравится?» — Сергей разглядывает вместе с ним словно из воздушных шариков сделанного щенка. «Он милый...» — Олег скуп на эмоции всегда, но Сергей все понимает. Потому что он купил его для Олега. В подарок Олегу. А теперь Олегу он не нужен. Сергей сметает и щенка. Правда, стали ничего не делается, скульптура только с грохотом улетает куда-то в угол. Сергей кидается на очередную витрину, та бронирована, и он лишь добивает до голого мяса раны на костяшках. — Ненавижу! — возвращается к дивану, падает на него, делает глоток виски. Новый кадр: кусок от общего фото класса, он и Олег рядом. Как и всегда. Им по одиннадцать... — Вот, держи, — Олег протягивает ему альбом, что вчера отобрала у Сергея учительница русского. Без причины: Сергей не рисовал на уроках, не изображал никаких гадостей. Альбом просто лежал на краю стола, когда Изольда Ильинична, проходя мимо, просто забрала его. — Ты… — Сергей прижимает драгоценность к груди, смотрит на Олега, как на божество, — ты что, украл его из ее стола? Поступок достоин восхищения: русичка самая злая из всех педагогов, настоящий Цербер. Олег пожимает плечами, фыркает: — Не украл, а забрал, это же твоя вещь. Только прятать теперь придется… Сергей налетает на Олега, обнимает его крепко и шепчет через ком в горле свое «спасибо». Кадры, кадры, кадры. Плывут по экрану, плывут перед глазами. Еще один: они оба в зеленую точечку смеются в голос, снимала медсестра Тоня, потом распечатала им снимок. Сергей отсканировал его вместе с остальными, и всегда они были на его планшете. Им по девять. — Вера Павловна, а как Олег себя чувствует? — Сергей заламывает пальцы, глядя на воспитательницу. Друга забрали в медблок еще вчера, и никаких новостей до сих пор, Сергей уже почти сошел с ума от этой неизвестности. Воспитательница дергает плечом раздраженно: — Я что тебе, секретарь? Нормально, наверное. Он же с врачами, что ему будет, поболеет немного и выпишется. Отстань, Разумовский! Сергей отставать не хочет. Не может! Ведь Олега вчера забирали слабого, похожего на тряпку, с высокой температурой, чуть ли не в бреду. Это явно не «поболеет немного». — Вера Павловна! — он кусает губу. — А можно его навестить хотя бы? Я быстро сбегаю, узнаю. — Туда и обратно до здания, где размещается медблок, всего десять минут по парку. — До отбоя вернусь. — Нет! — воспитательница непреклонна, даже угрожающе строга. — Никаких визитов. У тебя через три дня олимпиада по математике, еще не хватало, чтобы ты… Кто тогда будет защищать честь детдома? Поправится твой Волков и без тебя, — она уходит, не расслышав, по всей видимости, тихого, но твердого Сережиного «нет». Он пробирается в медблок уже после отбоя. Олег не спит, в одиночестве в закрытом боксе он кукует, листая какую-то потрепанную книгу без обложки. Сергей видит это через окно в двери, раскрывает ее уверенным жестом: — Привет, — устраивается на постели ошарашенного Волкова. — Меня не пускали к тебе, но я все же пробрался. Ты как?.. На олимпиаду он, конечно же, не едет. Они проводят неделю в боксе вместе в ожидании, пока пройдет ветрянка. Снимки идут почему-то вразнобой, а не по хронологии: то они школьники на экскурсии в Русском музее, и Сережа залипает на «Девятый вал», а Олег за его плечом залипает на Сережу. То уже постарше, и Олег дома у Сережи в Москве спит, лежа на диване, подложив руку под щеку, такой милый. То вновь в Питере, у будущего офиса «Вместе», недостроенной высотки Газпрома, что выкупил Сергей, смотрят на залив. Сергей останавливается подолгу на каждом фото. Потом доходит до видео…***
«Я счастлив. Я просто счастлив!» Наверное, ему должно быть больно, вчера же было... Но нет, сегодня он боли не чувствует, ничего не чувствует, кроме похмелья, водка, которую он неизвестно где взял, похоже, подействовала как анальгетик. Сергей поднимается с дивана, делает несколько пробных шагов: уже не так штормит. Доходит до автомата с напитками, нажимает кнопку, бутылка минералки мягко съезжает в лоток. Сергей достает, открывает ее — руки даже не трясутся, удивительно, — выпивает залпом почти половину. Косится на разгромленный кабинет: надо бы убраться и… Боли нет, лишь пустота. Что делать дальше? Что. Теперь. Делать. Дальше. Продолжать жить как-то… бессмысленно, наверное. «Сережа, я всегда буду рядом», — звучит в голове голос Олега. — Обманщик, — Сергей допивает воду, садится за стол. На столешнице засохшие бурые пятна — его кровь. Он трет пятно пальцем, скребет ногтем. Отходит. А он сам — нет. — Чего бы ты хотел, Олег? Чтобы что я делал?.. Олег молчит, нет ответа. Сергей трет гудящий висок, переводит взгляд на окно: тучи сгущаются над заливом, похоже, будет дождь. Конечно, осень… А потом зима. Только Олег не приедет. И весна. И… Хватит! Сергей тянется к селектору: — Лена! — там она уже? Должна быть... Веселый и бодрый голос заставляет скривиться: — Да, доброе утро, Сергей. Я уже приготовила почту, принести? Сергей замирает, закрывает глаза. Почта. Бумаги. Работа. Его проект. Его жизнь. Его мечта. Единственное, что осталось важного. Олег в него верил. — Сергей? — Лена настойчива. Исполнительна. Хороший сотрудник, но… — Да, приноси. И вызови уборщицу, тут надо навести порядок. И вот еще что, Лена, — он облизывает пересохшие губы. Люди, разговоры — он и раньше все это недолюбливал, лишь с Олегом мог нормально общаться, а теперь Олега нет, а больше ему никто и не нужен, чтобы продолжать существовать, — начинай искать работу. Ты уволена с конца месяца. Меньше людей рядом — меньше свидетелей его горя, свидетелей его собственной смерти, ведь дальше уже не жизнь. Без Олега ее просто не может быть. Существование. Он будет существовать. Олег бы, наверное, этого хотел…