***
Олег долго мнется под дверью спальни. Они с Сережей не друзья, похоже, больше, совсем нет. Да оно и понятно: столько лет не виделись, не общались. А кстати, сколько? Полтора? Нет, два... Конечно, Сережа изменился, очень изменился. Два года порядочный срок, Олег сам тоже уже не тот, какого Сережа провожал в Пулково, не тот, что постеснялся поцеловать того, кого так сильно любил, в губы, и просто неловко подышал ему в макушку, а потом уехал не на несколько месяцев, как рассчитывал, а… Этот Сережин взгляд, на который Олег буквально напоролся, словно на нож, в комнате для свиданий, эти грубые слова в вертолете, этот жест, останавливающий от объятий... Они больше не друзья. И тем более, не большее, о чем Олег порой мечтал, но от чего трусливо бежал все эти годы, думая, что так будет лучше, Сереже в первую очередь, Сереже, которому не следовало быть парнем безжалостного убийцы. Так что ему не стоит открывать этой двери, заходить в эту комнату, откуда сейчас слышатся хриплые стоны, полные боли. Он недостоин там быть, он не друг, он просто человек, которому заплатили. И только! Олег садится на пол, опираясь спиной на стену рядом с дверью, закрывает глаза. Так тихо... В квартирке на окраине, что он через подставных лиц снял, чтобы им с Сережей пересидеть пару дней, пока Разумовского перестанут искать, и они смогут отправиться дальше, куда прикажет его новый работодатель, так тихо. И эти хриплые стоны словно проворачивают в груди тупой нож, Олег сжимает виски… Больно. Так больно слышать это. Сережа, Сереженька, что же они сделали с тобой? Что же ты сам с собой наделал?! Как я мог тебя оставить? Как я все испортил… Твоя боль — моя вина. Я же обещал быть с тобой, помогать тебе, защищать тебя. Как же так вышло?.. Моя вина. Mea culpa… Старая мелодия звучит в голове, когда-то они танцевали под эту песню. Так глупо было... Так глупо было обнимать Сережу за талию в темноте детдомовской спальни, покачиваясь в такт мелодии, чувствуя мурашки от грудного, глубокого голоса певицы, а еще больше — от жара чужого тела, от рваного сердцебиения, от знакомого запаха волос и планируя, что до самого конца, до самой смерти вы будете вместе и никогда, никогда друг друга не разлюбите. Mea culpa... Сережа кричит, слов не разобрать, но там полно боли в этом крике, Олег вскакивает, решительно распахивает дверь. В два шага оказывается у кровати, падает рядом с ней на колени, осторожно касается Сережиного плеча: он свернулся клубочком на краю постели, вцепился пальцами в одеяло, что костяшки даже побелели, на щеках — слезы, шепчет что-то бессвязное. — Сереж. Сережа… — Олег зовет его осторожно: Сереже снится кошмар, нельзя пугать его еще больше. Руки трясутся, так хочется обнять, прижать к сердцу. Утешить, успокоить, пообещать, что теперь все будет хорошо, что все кошмары кончились, что все кончилось, что Олег его больше не бросит, не оставит. Сережа вскидывается, наотмашь, не глядя пытается ударить, Олег перехватывает его руку, сглатывает. Ничего не кончилось, все только начинается, если судить по приказам этого нового Сережи. Все только начинается… Очередной кошмар. Теперь один на двоих. — Что ты?.. — Сережа мгновенно ориентируется даже в темноте, щурится злобно, вырывает руку. Олег замирает, закусывает губу: — Ты кричал во сне. Я думал... — «Я думал, что нужен тебе. Что могу тебе помочь, облегчить твою боль. Что... Прости, Сереж. Mea culpa…» — Все в порядке. Уйди! — Сережа командует, отползая по кровати подальше от Олега. Олег молча встает и выходит из комнаты. Кажется, и правда все кончено. То, прошлое, что держало его от окончательного падения все эти годы. Он достает из кобуры пистолет, привычно проверяет патроны, потом всю ночь до утра неспешно точит нож. Медитирует...***
Птица не позволяет ему касаться Олега. Даже не дает толком с ним поговорить, лишь разрешает иногда отдавать приказы, да и то Сергей слышит его, Птицы, голос, а не свой, в эти мгновения. Птица не дает Сергею возможности убедиться, что Олег настоящий, что он действительно жив. Птица держит его в клетке, в клетке какого-то полусна. А еще появляется кто-то, кто проникает в сны, кто сводит с ума, не Птица, не морок — кто-то потусторонний. Кто-то, кто сильнее Сергея и Птицы вместе взятых. Сергей бы разобрался, кто это, но некогда. Некогда. Птица требует, Птица заставляет думать только о мести: заставляет приказывать доставить друзей Игоря, приказывать подготовить теракты. Заставляет прогонять прочь. Всех. Олега. Олег... Сергей так и не дотронулся до него ни разу. Олег пытался прикоснуться к нему сам, но всегда между ними вставал Птица. Хватал за руки, шипел, отталкивал в сторону, Сергей, как бы ни старался, никак не мог его обойти. Птица говорит, что Олег мертв, что он лишь кажется Сергею, лишь воспоминание, проекция на неизвестного Сергею наемника. Неизвестного, неважного, как и прочие другие, что выполняют его приказы. Чужие. Вещи. Что должны будут сыграть свою роль в положенное время. Олег... Он такой же. Олег давно умер. А тот, кого Сергей называет Олегом, он лишь обман воспаленного сознания… Сергей все глубже и глубже проваливается внутрь себя. Месть, ненависть, Игорь, Юля, друзья Игоря, наемники — это все вотчина Птицы. Это его план, его желание. Сергей сам лишь хочет, чтобы все кончилось. И чтобы Птица дал ему коснуться Олега, чтобы понять, убедиться окончательно «да» или «нет», жив Олег или мертв. И решить, наконец, эту нехитрую дилемму: жить или умереть самому, пока Птица окончательно не завладел им целиком. Или тот, другой, что приходит в кошмарах. Потому что если это и правда не Олег, все же не Олег, то… «Олег» подходит неслышно, близко. Но не касается, не делает попыток даже. Лишь чуть склоняет голову, четко докладывает, что очередной приказ выполнен, что требуемое доставлено. Что завтра он отправляется за Громом, как ему и велено, как Птица ему велел. Сергей смотрит на него во все глаза, старается уловить хоть тень Олега в этом «Олеге», поймать хоть чуточку прошлого тепла, любви. Ведь Олег же любил его. Любил! Хоть и не говорил об этом. Но Сергей был уверен, что любил: он чувствовал это, видел во взглядах, в касаниях, в том, как срывалось дыхание Олега иногда, когда Сергей слишком близко подходил. А теперь, значит, нет. Что ж, два года. Два года — это срок. Сергей и сам изменился здорово. Пусть он не разлюбил Олега, пусть не нашел никого ему взамен, но мог бы ведь. Так почему бы этого не сделать было Олегу?.. Или это просто не Олег. Ведь настоящий Олег обнял бы его обязательно, сказал бы, что все будет хорошо, что он рядом. Что он все исправит, наладит. Отомстит. Спасет. Как всегда делал. Это просто не Олег, ведь настоящий Олег… поцеловал бы. Робко, в висок, по-дружески. А Сергей бы тогда чуть повернулся, дернулся, подставил бы будто случайно губы и… И тогда бы он все узнал наверняка! «Олег» делает шаг назад, восстанавливая между ними приличествующее между заказчиком и наемником расстояние, бросает сухие слова, ждет очередного приказа. Не дожидается и молча уходит. Так и не попытавшись даже проявить хоть немного теплоты. Это не Олег. Это лишь морок. Просто материал, который, когда придет час, Сергей вместе с Птицей просто пустят в расход. А Олег… Он мертв. Давно мертв. Вот и все… «Я люблю тебя, Олег», — шепчет Сергей темному небу. И чувствует адскую боль в груди там, куда Птица опять впустил свои острые когти.***
Самолет вновь перемещает его из Венеции в Питер, в очередной, черт знает какой уже раз за последние дни. Олег не хотел оставлять Сережу одного, но Сережа отдал приказ, так что пришлось. Сережа... Олег не может понять, что с ним творится. Он пытается, пытается как-то вернуть прежнюю хотя бы дружескую теплоту между ними, пусть хотя бы больший контакт наладить, чем у Сережи с прочими, «чужими» бойцами, но Сережа не дает. Фыркает, отстраняется. Захлопывает перед носом дверь. Уходит от контакта. Кричит, когда Олег все же решается и приходит ночью контролировать его сон. Приходит, глупо надеясь, что Сережа, проснувшись от очередного кошмара и увидев Олега, будет в нем нуждаться. И что Олег тогда сможет быть полезным чуть иначе, чем… Ничего не выходит. Сережа прогоняет его и все. Не любит. Ладно. Что ж. Вина Олега. Теперь только приказы. Если он не смог дать Сереже того, что ему было нужно раньше: любовь, поддержку, плечо рядом, когда он просил, то придется давать ему то, что ему нужно сейчас: Игоря Грома, наемников, оружие. Просто выполнять его распоряжения. И не пытаться вернуться туда, где Mea culpa была всего лишь мелодией медленного танца. Самолет приземляется в Петербурге, Олег звонит Сереже, докладывает, что все готово: несколько часов — и Гром будет у него. Ожидает услышать — так глупо! — что-то вроде «спасибо, Олег!», а получает лишь холодное «я понял» и гудки. Почему-то они напоминают писк кардиомонитора. Пик-пик-пик… Олег поднимает повыше ворот пальто и идет выполнять приказ.***
За шахматной доской Птица. Он смеется в лицо Грому, обводит холодным взглядом своих будущих жертв — без них не обойтись. Сергей сам в клетке, но не в той, в которой сейчас умирают от страха пешки, ферзи и короли, он в клетке отдельной, прочной, что построил для него Птица. Сергей следует за взглядом Птицы, натыкается на Олега… Ужас сковывает все тело. Олег. Почему там Олег?! Птица же не мог… Сергей видит Олега и понимает, ему даже не нужно касаться сейчас его, чтобы точно, определенно понять: это Олег. Настоящий Олег. Живой. Не морок. Не проекция. Не безумие! «Стой! Отпусти… Его отпусти! Олега… Отпусти Олега!» — Сережа ломает пальцы о прутья собственной клетки, смотрит, как Олег вцепился в прутья клетки своей. Как смотрит с ужасом, неверием каким-то на Сергея — на Птицу! — как качает головой и закрывает глаза, не хочет видеть друга таким. Сергей кидается на решетку, кричит: «Олег! Это не я! Не я. Это все Птица. Птица! Я не хотел. Ты же… Олег! Спаси меня. Нас!» Олег не слышит, отворачивается вовсе, его плечи поникают, какой-то другой наемник заслоняет Олега от Сергея собой, что-то шепчет тихо на незнакомом Сергею языке. Олег… Живой Олег! Все это время рядом с ним был живой Олег. Настоящий. Любимый. «Олег! Спаси… Прости, Олег. Я не верил тебе, я поверил другому. А теперь...» Птица лишает Сергея голоса ухмыляясь. Шипит: «Поздно. Теперь поздно: игра уже началась! Теперь ты будешь сидеть и наблюдать, как я вершу нашу месть. Поэтому заткнись, если не хочешь умереть первым!» Сергей скулит глухо, отползает вглубь клетки, зажмуривается, затыкает уши. Не видеть, не слышать, как Птица вершит свой суд. Как Птица играет чужими жизнями. Как Птица убивает людей… В очередной раз. И как ему самому раньше это казалось отличной идеей? Это же безумие. Настоящее безумие! «Олег, пожалуйста! Ты же сильный. Ты же… У тебя же получалось уже выживать. Выжить. Ты же не умер тогда. Пожалуйста, выживи сейчас. И когда все кончится… Олег… Мы поговорим тогда. И я все-все тебе расскажу. Как я скучал, как мне было без тебя плохо. Как я звал тебя, молился тебе. И я обниму тебя наконец. И все будет хорошо. Правда же? Скажи, что все будет хорошо! Олег...» — Олег, — голос Птицы хриплый почему-то, даже срывается на имени Олега. Сергей кидается опять к клетке, цепляется за прутья, смотрит не отрываясь: на доске светится фигурка, обозначающая Олега. «Нет. Нет-нет-нет! Только не Олег! Пожалуйста. Лучше я! Лучше меня убей, но не Олега!» — Сергей пытается докричаться до Птицы, но тот не обращает никакого внимания, только кривит губы досадливо, когда ошейник не срабатывает. Сергей давится рыданиями, рвется сквозь решетку, не замечая, как ранит руки, тело. «Олег! Пожалуйста!..» Бах! Бах! Бах! Бах! Бах! Пять выстрелов, пять пуль. В последний момент Сергею удается выломать прутья своей клетки, схватить Птицу за руку. Не успевает отвести в сторону, но Птица мажет. Мажет… А пули все равно попадают в цель. В Олега. Олег падает. Сергей кричит, захлебывается рыданиями. Птица хватает его за грудки, отшвыривает прочь. Сергей летит по залу, ударяется головой о клетку наемников. Из последних сил хватается за прутья и ползет. Ползет в сторону Олега. Олег… Дикий рык Грома и смех Птицы. Выстрелы. Бах! Бах! Бах! Громкие крики. Какофония звуков. Сергей сует руку между прутьев клетки, не замечая ничего вокруг. Пальцы становятся липкими. Кровь. Олег…