Серый и Волчок

      Жуткий крик разрывает тишину особняка. Нападение? Их нашли? Полиция? Враги? Олег моментально просыпается, хотя он и не спал, пожалуй, скорее балансировал между сном и явью, подрывается с постели, не забыв прихватить припрятанный под подушкой пистолет, и, сцепив зубы от разливающейся из-за резких движений по всему телу боли, бежит к источнику звука — в комнату Разумовского. Хорошо, что он поборол любовь Сергея к гигантомании, и дом, что они сняли на побережье Карибского моря в небольшом и тихом городишке подальше от туристического центра, тоже небольшой, и хорошо, что у Сергея нет привычки запираться на ночь и не пришлось еще больше травмировать плечо, чтобы проникнуть внутрь. Секунд через тридцать Олег влетает в чужую спальню, водит пистолетом из стороны в сторону в поисках цели, привычно сканируя пространство, темный проем окна, стоит признать, сейчас из него не такой уж хороший стрелок, как был ранее, но…              — Олег, — испуганный голос со стороны постели, щелкает выключатель, и на тумбочке у постели загорается ночник. Олег медленно опускает пистолет: в комнате никого, кроме него и Сергея, ложная тревога. — Что случи..? — Разумовский замечает оружие в его руках, вскрикивает, отползает к изголовью постели, вжимается в него. У Олега от адреналина и еще не угасшего предчувствия опасности начинают дрожать руки, он резко оборачивается, но за его спиной никого, лишь стена. Осознает: Сергей боится его?.. Нехорошая боль пронзает грудь, Олег закусывает губу, кладет пистолет на кресло у входа, показывает пустые руки, словно напуганному зверю, показывая, что он в безопасности, к Сергею не идет, остается стоять там, где и стоял:              — Ты кричал, — говорит сухо, твердо, тихо, хотя хочется орать от осознания, что Сергей испугался, подумал, что Олег… — Я думал, на нас напали.              Сергей дышит загнанно, пытаясь спрятаться за белоснежной простыней, которой укрывается вместо одеяла, в доме жарко несмотря на кондиционеры, — Олег не знает, что и хуже: что Сергей испугался больше того, что и вызвало крик, или явившегося на него Олега, — трет висок, рыжие волосы, кое-как обкорнанные им в той самой лесной избушке ржавыми ножницами, падают на лицо, Сергей отбрасывает их нервным жестом. У него руки дрожат, и он прячет их под простыней, потом съезжает вниз, на подушки, прячется почти с головой под тканью, совсем как в детстве, говорит глухо:              — Просто кошмар приснился. Прости, я… Больше не побеспокою. Иди спать.              Олег уходить не думает даже, напротив, подходит к постели, садится на самый край, так, чтобы ни в коем случае не коснуться Сергея, излишние касания друг к другу — табу для них обоих, одно из тех основополагающих правил, что установлены были в далекой Сибирской деревне, прежде чем они отправились вместе на поиски новой жизни.              — Кошмар?.. — это не удивляет, Олег и сам уже не помнит, когда нормально спал: то дерьмовые видения, то воспоминания, конечно же, не счастливые, а то о войне, то из жизни наемника, то больница, то… еще более дурные, отдых без сновидений хотя бы несколько часов подряд — счастье и редкость. Только вот Сергей не жаловался на кошмары раньше, и Олег не слышал, чтобы он кричал. Чтобы он кричал так — тем более. — Тебя мучают кошмары? — Это пугает. Потому что…              — Нет, — Сергей торопливо тараторит из-под простыни, — не мучают. Это... Все в порядке, Олег, просто, наверное, пересмотрел боевиков на ночь, не стоило.              Они и правда смотрели какие-то стрелялки после ужина, но Олег был готов отдать вторую руку на растерзание, что дело вовсе не в стрелялках, совсем нет.              — Сереж, — запрещенный прием: это имя только для самых важных случаев, словно заклинание оно возвращало их обоих в прошлое, когда Сергей Разумовский был еще слабее, мягче и был более привязан к Олегу и потому не мог ему врать. — А если честно?              Хриплый нервный выдох, Сергей замирает, а потом вылезает из своего укрытия — высовывает нос и глаз, смотрит на Олега:              — А если честно: да, меня мучают кошмары. Но это не стоит того, чтобы из-за этого переживать, — он говорит «переживать», но Олег понимает, что он подсознательно думает: «пугаться», Разумовский знает, что Олега кошмары его пугали и пугают, должны пугать, потому что в прошлых кошмарах был Птица, а Птица… Сергей торопливо продолжает, срывая с себя простынь, — Олег отводит взгляд, чтобы не пялиться на голую худую бледную грудь с перекрестьем шрама, — подается к Олегу. — Правда.              — Давно? — Олег прожигает его взглядом, Сергей смотрит непонимающе, хлопает ресницами:              — Что «давно»? — спрашивает робко, пальцы сжимают край простыни, он вновь тянет ее на себя, щеки заливает румянцем, Олег чувствует, что тоже непроизвольно начинает краснеть, мысленно рычит на себя: не время, не место и не тот уже давно человек!              — Давно тебе снятся кошмары?..              Сергей медленно кивает, закусывает губу, опускает взгляд:              — Да. С самой Италии...              — Почему не сказал? — Олег спрашивает и тут же отвечает сам себе на вопрос, голос Разумовского звучит в мыслях, не наяву: «потому что тогда бы ты побоялся выпускать меня из подвала, в котором держал, побоялся бы построить хотя бы иллюзию нормальной жизни. Потому что ты убил бы меня. На всякий случай…»              И как Олег раньше не понял сам? Ведь Сергей по утрам частенько был невыспавшимся, а потом днем задремывал в самых неожиданных местах и спал очень чутко, поверхностно. Олег должен был догадаться, что мучает Разумовского, что он не позволяет, видимо, себе уснуть, ведь он сам поступал с собой так же. Сергей молчит, потом гулко сглатывает:              — Не хотел тебя беспокоить. Это же ничего, правда, просто сны. Просто снятся. Я уже привык и…              «Просто снятся». Олег сжимает кулаки. Страх. Ненависть. Жалость. Он не знает, что чувствует сейчас к Сергею, вдыхает-выдыхает через боль, легкие все еще не восстановились до конца, смотрит на Разумовского:              — Раньше ты не кричал…              Что изменилось? Все стало серьезнее? Сильнее? Безумие возвращается? Что делать?! Где искать врача? И сможет ли он помочь с таким вот? Сергей говорил, что его лечили в СИЗО, но что там был за врач и как его достать?.. И не залечит ли он еще хуже?              — Раньше там не было Птицы. Просто сны, — Сергей встряхивает волосами. — А сегодня он вернулся и...              Олег кусает губу, кидает на Сергея быстрый взгляд. Птица, опять Птица! Зря он оставил пистолет у входа, пожалуй, хочется встать за ним, но он заставляет себя оставаться на месте:              — И? — он сможет, если что, скрутить Сергея голыми руками. Сможет. У него есть преимущество: он знает, что его могут предать, ждет этого. Сергей, похоже, чувствует, настроение и мысли Олега, лепечет быстро:              — Нет, ты не понял: все не так, как раньше. Он не во мне, я же сказал, что Кутх его забрал. Просто… Раньше мне снился Питер, Исаева, Бехтиев. И остальные, все это, огонь, и я просыпался раньше, чем все становилось совсем плохо. А сегодня пришел Птица и я… Я опять стрелял в тебя. Вот и… Я не успел.              И потому проснулся от собственного крика, Олег понимает, все очень хорошо понимает, страх и подозрения сменяются жалостью. И верой, еще совсем слабой, но все же...              — Ладно, — он закашливается, Сергей подается к нему, но замирает на полдороге, так и не коснувшись, Олег торопливо встает, восстанавливая дистанцию. — Я принесу тебе снотворное. И ты поспишь, хорошо?              Он купил таблетки сразу по приезде, сам измучился отсутствием сна, но не рискнул принимать их, потому как… Уснет — будет совершенно беззащитным. А несмотря на хрупкий мир между ними, несмотря на то что он чувствует до сих пор к Сергею, несмотря на то, что он в глубине души простил его, он все еще боялся повторения Италии, подставляться по доброй воле — совершить очередную глупость. А вот усыпить Сергея…              — Я… — Сергей мнется, опять терзает простынь. — Я приму, но я… Я боюсь, Олег. Понимаешь: меня пичкали разными лекарствами, и каждый раз были странные реакции. И я не уверен, что…              Олег подходит к дверям, забирает пистолет, сует его за пояс пижамных штанов:              — Я побуду с тобой и послежу…              Сергей вздрагивает вновь, наверное, он улавливает мерзкие, но правдивые мысли Олега «и выстрелю, если потребуется», но кивает: у него нет вариантов отказаться.              Олег быстро доходит до своей спальни, находит в тумбочке нераспечатанные таблетки, достает одну, возвращается к Сергею, протягивает ему белую кругляшку. Сергей покорно отправляет ее в рот, морщится — «горькая», запивает, падает на подушки, сворачивается маленьким клубком на самом краю постели, закутываясь в простынь. Олег придвигает кресло к постели, кладет пистолет под руку, подкручивает почти на минимум ночник. Комната погружается в полумрак и тишину, только их дыхание слышно сейчас.              Часов нет, но явно проходит не меньше десяти минут, прежде чем Олег слышит тихий шепот Сергея:              — А помнишь, когда мы были совсем маленькими, ты только попал в детдом, ты рассказывал мне сказку… Про мальчика и лиса.              Грудь сжимается болью: Олег помнит, очень хорошо помнит. И тот крик Сережи в ночи, и то, как он словно испуганный зверек вжимался в стену, и то, как блестели слезами его глаза. И его мирное сопение после, и тихое, сказанное в полудреме «приручи меня», резанувшее по сердцу Олега…              — Рассказать? — Олег не уверен, что помнит ее до сих пор. Но постарается вспомнить, чтобы рассказать тому мальчику из прошлого, которому сейчас страшно засыпать. Сергей угукает сонно, Олег начинает историю…              Утро приходит с болью, все тело затекло от неудобной позы, Олег едва может поднять руку, чтобы протереть глаза, потом вскидывается — вспоминает, где он и с кем, слишком расслабился! Поводов для паники нет: Сергей еще спит, все в той же позе, свернувшись клубочком, занавесившись волосами и посапывая тихо в подушку. Похоже, на сей раз обошлось без дурных снов.              Олег встает осторожно с кресла, выключает ночник, — даже через задернутые шторы видно, что уже наступил день, — и тихо ступая покидает комнату. Ложиться уже как-то глупо, почти девять утра, и он спускается в кухню, приготовит завтрак или обед, готовка всегда его успокаивала и наполняла энергией, которой сейчас неоткуда еще было набраться. Руки привычно режут ингредиенты, смешивают, раскладывают, а мысли крутятся вокруг Сергея, вокруг их общего прошлого и настоящего, вокруг будущего, которое весьма и весьма туманно…              — Олег, — он вздрагивает от голоса на самое ухо, что-то гремит. Озирается испуганно: где он, кто здесь? Осознает: он в кухне, рядом стоит Разумовский, на полу покачивается сброшенная крышка от кастрюли и… Где пистолет?! Он же оставлял его тут же, на столе. И ножи рядом поварские, он запирал их всегда, чтобы Сергей до них не добрался без присмотра, а сейчас они блестят сталью, выложенные, как напоказ, бери, бей! А руки занемели, он уснул, приложив голову на них и на барную стойку, ждал, пока приготовится еда и…              Разумовский замечает его, видимо, дикий взгляд, отпрыгивает в сторону, поднимает руки вверх. Пустые. Кивает куда-то в сторону, Олег косится — пистолет там, где он его оставил, рядом с пакетом муки.              — Я не… я ничего не трогал, — Сергей лепечет, облизывая губы, все еще не опуская рук. — Я проснулся — тебя нет. Позвал — ты не откликнулся, я спустился сюда, смотрю — ты спишь, а в духовке уже подгорать, кажется, начало, я выключил. Это же лазанья, да?.. Я помню, мы готовили с тобой как-то…              Он чуть не плачет: испугался, бедный, Олег встает, сдерживая стон — нет, надо все же ложиться спать нормально, а не… — подходит к Сергею. Перехватывает его запястье, — Разумовский замирает вовсе, как парализованный, — опускает одну руку, другую. Машинально гладит по плечу, эта дурная, глупая ласка, от которой он сам же себя ограждал своими же правилами, вызывает у него боль в груди, а у Сергея — шумный выдох.              — Все в порядке. Доставай тарелки, будем… — он кидает взгляд на часы: почти одиннадцать, — завтракать. Лазаньей, да.              Сергея трясет, пока он достает тарелки, чуть не разбивая их, пока раскладывает приборы, пока наливает кофе им, пока… Олег не может смотреть на него: чувства стыда из-за недоверия к нему, вины и страха смешиваются в противный, горький клубок, хочется все исправить, чтобы все перестало быть так, но… Он прячет привычно ножи в запирающийся ящик, а пистолет — за пояс домашних штанов, прежде чем приступить к завтраку, лучше перестраховаться, чем опять получить пулю или удар ножом.              Едят молча, словно нехотя, хотя Олег замечает, что Сергею нравится: он щурится, облизывается. Он тоже вспоминает, как они готовили как-то лазанью вместе, на квартире Олега, что он снимал, приезжая в Питер. Сергей тогда испортил кучу продуктов, но в конце концов они приготовили нормальный ужин, Разумовский радовался как ребенок, а Олег сходил с ума от желания его поцеловать. Так и не поцеловал…              — Как спалось? — спрашивает он, допивая кофе и наблюдая, как Сергей загружает посудомойку. Разумовский оборачивается, поводит плечом, облизывает губы, улыбается немного робко:              — Хорошо?.. — он сам не уверен, похоже, не может поверить, что действительно спал нормально. — Без кошмаров. Как лег, так и… — он смотрит на Олега, хмурится: — Тебе тоже нужно поспать. Я вижу, — от прежней наглости, уверенности ни следа, Сергей заикается, отводит взгляд, боится подойти к Олегу. Боится Олега. Олег запускает руку в волосы, тянет себя за челку: Разумовский прав, ему нужно тоже нормально спать, а то он никогда не восстановится как следует. Но принимать снотворное и… рисковать. Хотя, если они оба просто примут таблетки, то все будет в порядке, в доме хорошая сигнализация, видеонаблюдение, замки…              Вечером, перед тем, как идти давать таблетку Сергею, Олег сам принимает одну. И едва успевает вернуться в спальню, как вырубается намертво. Ночь он проводит без сновидений вовсе, а утром встает если не совсем другим, то более-менее адекватным человеком.              Так проходит неделя, другая. По вечерам после ужина они смотрят какой-нибудь фильм, или Сергей сидит в ноутбуке, никаких терроров и заговоров, Олег видит, что Разумовский проводит почти все время на сайтах музеев и, по всей видимости, каких-то учебных заведений, потому что иногда он замечает лекторов на экране, не иначе как Сергей занялся искусствоведением, чего никак не получалось у него в детстве и на что не хватало времени в юности.              Сам же Олег в это время читает или просто размышляет. Не о них, просто, о всяком: о том, что приготовить на обед, не стоит ли взять лодку, чтобы выйти на прогулку в море, как ему улыбнулась продавщица в рыбном магазинчике позавчера. Потом они расходятся по спальням, умываются, и прежде чем окончательно улечься, Олег приходит к Сергею с таблетками, следит, чтобы Разумовский все принял, и лишь потом со спокойной душой идет спать. Кошмары не приходят, ни один из них не кричит во сне. Жизнь, кажется, налаживается, но все же…              Они все еще не доверяют друг другу, не поворачиваются спиной, вздрагивают от резких движений. Все еще Олег не касается Сергея и не позволяет дотрагиваться до себя, запирает ножи и спит с пистолетом. Хотя сердце и душа отчаянно тянутся к Сергею, хотят, чтобы все было, как раньше. Нет, не как раньше, как… Как мечталось в юности. И как Олег благополучно проебал в своей армии, а Сергей — в своем безумии.              Олег стискивает зубы, глядя на Сергея, сидящего с ногами на диване, сгорбившись, словно нахохлившийся птенец и пытающегося, кажется, пройти какой-то тест, шипя себе под нос, поднимается с кресла и идет готовить ужин. Худой мир лучше, чем… чем неважно что иное, Олег устал от перемен и неожиданностей.              Рука перестает действовать на пятом стейке, что Олег ловко переворачивает на сковороде. Он перехватывает лопатку в другую, заканчивает ужин, стиснув зубы. Никакого обезбола, нельзя со снотворным, может быть непредсказуемая реакция. И никакого алкоголя — по той же причине. Но к середине ужина перед глазами уже красные пятна, а стон рвется из груди непроизвольно.              — Олег, — обеспокоенный Сергей смотрит на него, кусает губы. Олег знает, что он хочет помочь, как-то унять боль, приласкать. И ему, Олегу, необходима эта ласка, до ужаса необходима, желанна, он чувствует, что Сергей смог бы унять боль, несмотря на то, что причиной ее был сам, но Олег не…              — Все нормально, — он заканчивает ужин, залпом допивает сок, поднимается из-за стола, окидывает кухню взглядом: все опасное уже убрано. — Загрузишь машинку, я… — он не придумывает достойной причины, просто уходит к себе. Сергей ничего не спрашивает, лишь звенит посудой.              Просыпается Олег не потому, что звенит будильник, и не от кошмаров, и не от чужого голоса, а потому что… выспался? Он открывает глаза: привычный потолок, поворачивает голову — за окном яркое солнце. Сколько же он продрых? Накрывает паникой: Разумовский! Олег вчера прилег после ужина немного, все же приняв половину обезболивающего, невозможно было терпеть, и, видимо, уснул. А таблетку Сергею не дал и… Как же он так облажался! А если?!.              Он подрывается на постели, сердце заполошно бьется, норовя выскочить из груди, и замирает: на соседней подушке рыжая голова. Разумовский лежит на другом краю кровати, вытянувшись шнурочком, стараясь, по всей видимости, занимать как можно меньше места, не касаться Олега, лишь рука протянута к нему, словно на картине «Сотворение Адама». Олег машинально сжимает и разжимает кулак своей, кажется, что пальцы до сих пор ощущают робкое прикосновение. И жаждут еще одного…              Олег чуть подается к Сергею, замирает опять. Спит? Да, сопит, дышит глубоко. Нельзя, нельзя этого делать, это его собственные правила в топку, это же конец покою, конец всему, но Олег не может удержаться никак, осторожно касается волос Разумовского, убирает пряди с лица. Любуется им, таким умиротворенным сейчас, молодым, нежным, как тогда, кажется, сотни лет назад, когда они ехали в Гранд-экспрессе Москва — Петербург, и Олег…              — Олег… — Сергей зовет его во сне, Олег замирает, будто вор, он все еще касается щеки Разумовского, сейчас он дернется и… Но Сергей даже не шевелится, видимо, правда крепко спит. Олег встает с постели и идет в душ. В ледяной душ…              Когда он возвращается, Сергей уже не спит, сидит на краю кровати, хлопает глазами, словно сонный мультяшный совенок или скорее львенок, рыжая грива встрепана, падает на глаза. Не сбежал, удивительно. Не боится, что накажут?              — Доброе утро, — Олег делает — старается сделать — вид, что ничего не случилось, ничего такого, что Сергей — вообще-то, они оба! — не нарушили правил, подходит к шкафу, чтобы выбрать футболку. Знает, что Сергей сейчас рассматривает его спину, а когда Олег повернется, будет пристально разглядывать грудь и стискивать зубы, пересчитывая взглядом шрамы от пуль. — Как спалось?              — Хорошо, — Сергей правда смотрит, не отрываясь, в район ключицы, когда Олег поворачивается к нему, потом мажет взглядом по лицу, останавливается на глазах. Олег словно под гипнозом, разорвать контакта не выходит, так и не надев футболки, подходит, садится на край постели. — Прости, я просто… Ты не принес вчера лекарства, я пошел к тебе, увидел, что ты дремлешь. Подумал: ну вот проснешься и… А ты так и не проснулся, а я уснул рядом с тобой. Извини… Так хорошо спалось с тобой, кстати, никаких кошмаров…              Олег сжимает руку в кулак, что короткие ногти впиваются в ладонь, потом разжимает ее и тянется к Сергею. Тот не вздрагивает, не отшатывается, лишь дыхание его ускоряется, сбивается, он издает жалобный, рваный стон, когда Олег касается его щеки, прикладывается ею к ладони, замирает так, закрывая глаза. Олег гладит его под глазом большим пальцем…              После ужина ножи остаются просто в подставке на столе, пистолет — в тумбочке в Олеговой спальне. Фильм кончается, оба поднимаются с дивана, Сергей робко тянется к Олегу, вопросительно поднимает брови:              — Может… ляжешь сегодня у меня? У меня кровать больше…              Они не принимают таблеток перед сном. Сергей долго ерзает, устраиваясь, чтобы не потревожить слабо ноющее плечо Олега, наконец утыкается носом ему куда-то в подмышку, затихает. Ночь опять проходит без кошмаров. И все последующие — тоже.