Серый и Волчок

      Сергей просыпается ночью. Не от шума, не от боли, не от кошмара — просто. Это удивляет и даже немного пугает, потому что, вообще-то, он на таблетках и раньше отключался до самого утра, что они, не действуют теперь?.. Он прислушивается к себе, всматривается в темноту: не мелькнет ли тень крыла, не послышится ли фантомный клекот. Нет, ничего, лишь тихое хрипловатое дыхание Олега, лежащего рядом, и отдаленный шум океана да на потолке — редкие лучи от фар проезжающих по улице автомобилей, все спокойно, можно спать дальше, до подъема еще далеко.              Увы, ничего не выходит: Сергей лежит долго, таращась в потолок, в памяти прокручивая коды доступа в соцсеть вместо подсчета овечек, дышит на счет, пытается расслабить по очереди руки и ноги, но сон так и не возвращается. Решив не мучить себя, Сергей осторожно отползает к самому почти краю постели, чтобы не потревожить и не разбудить Олега, садится, прислоняется спиной к мягкому изголовью кровати. Смотрит на темный проем окна, за ним покачивается пальма, иногда, когда она пересекается со светом уличного фонаря, на потолок ложится огромная тень, пугающе немного, напоминает Птицу, хотя Сергей уже к ней привык, достаточно было времени. К пальме, не к Птице, конечно.              Сколько они уже в Мексике? Скоро год? Да, год. Тогда было почти лето, и сейчас уже опять лето. А что изменилось за этот год? Ничего, кроме того, что его кожа привыкла к жгучему солнцу и перестала обгорать, Олег выучил кучу испанских слов и перезнакомился с половиной маленького городка, в котором они обосновались, перестал прятать от него ножи и пистолет и спит теперь с ним в одной постели. Если подумать, не так и мало…              Сергей чуть поворачивает голову, смотрит на Олега, посапывающего мирно в подушку, и задыхается от охватившего ноющего чувства нежности: Олег лежит к нему спиной, и выступающие шейные позвонки, и темноволосая макушка, и небольшой синячок на плече — выходили на лодке в океан, и Олег ударился о крепление для тента, — весь он целиком от пяток до этой самой макушки так и манят прижаться, обнять, вдохнуть глубоко знакомый до боли запах, поцеловать...              Увы! Он собственными руками убил эту возможность, когда… Лучше об этом не вспоминать: стоит только зацепиться мыслями за Венецию, холодеют руки и живот, дыхание срывается и начинает мутить от ужаса от воспоминаний и отвращения от себя же! Сергей встряхивает волосами, кусает губу, чтобы не застонать в голос от боли, стискивает кулаки, впиваясь короткими, но острыми все же ногтями в ладони. Он сам все разрушил, все-все — сам. Всю свою жизнь!              Радоваться надо, что Олег хотя бы так позволяет ему быть рядом: разрешает улыбаться ему, смотреть на него, робко мимолетно касаться, говорить с ним и слушать его голос. Его голос, некогда такой сильный, глубокий, мелодичный, Олег ведь играл неплохо на гитаре и красиво пел, а теперь… Сергей разрушил и это! Надо быть благодарным, что его не кинули там, посреди Сибири или где там они были — хотя он не изменил своего мнения: лучше бы Кутх забрал его жизнь тогда, — а спасли, привезли сюда, устроили в шикарном доме, выполняют почти все его желания. Все, кроме одного, самого заветного.              — Ты сам виноват! Сам! — Сергей выдыхает это с глухим стоном и тут же закрывает рот рукой: разговоры и споры с самим собой — дурной признак, хотя сейчас он в себе один, это он чувствует ясно, но все же. А еще не разбудил ли он Олега? Нет, спит, даже не вздрогнул, не сбилось дыхание. Что снится ему сейчас? Что-то из детства, где все было не так уж хорошо, но с надеждой на лучшее будущее? Или из армии и его работы? Наверняка там были и светлые моменты, Олег в свои отпуска скупо рассказывал о товарищах, о том, как готовил как-то на спор, как в джунглях нашел красивый камень, а потом «представляешь, потерял, так обидно, он, наверное, драгоценный был, я хотел тебе его привезти». Уж точно не дни в Венеции и маловероятно, что нынешние. А вообще, скорее всего, ему не снится ничего. И уж точно не Сергей: он давно входит в разряд кошмаров для Олега, и во сне, и наяву, в этом мало сомнений.              Сам виноват, сам. Ни о чем Сергей не жалеет: ни о том, что его план по устройству нового государства был сорван, да и план был такой себе, сказать честно, идея хорошая — исполнение подкачало, ни о том, что отсидел в тюрьме, ни о Громе и убитых людях — ни о чем. Только о том, что так вышло с Олегом, что Сергей все его доверие убил, на всем, что могло бы быть у них, поставил крест. А ведь он…              Погруженный в свои невеселые мысли, Сергей не замечает того момента, когда Олег просыпается, поворачивается, приподнимается на локте, и едва удерживается от крика, когда в тишине комнаты внезапно слышится хриплый вопрос:              — Чего ты?..              Сердце заходится в бешеном ритме, в висках гудит, он переводит взгляд на другую половину кровати и лишь тогда замечает, что Олег не спит больше, а смотрит пристально. Уже почти рассвет, и теперь виден не только его темный силуэт на светлых простынях, но и тень отросшей за ночь щетины на скулах и подбородке, небольшая белая полоска от дужки солнечных очков на загорелом носу и главное — глаза, темные, пронзительно глядящие, Сергей ловит этот взгляд, поводит плечом, облизывая пересохшие губы:              — А что я?..              Олег тоже дергает плечом, морщится, видимо, больно, и Сергею самому становится больно, но не физически, а… Он закусывает губу, отводит взгляд, потом чувствует осторожное касание к своему бедру, буквально доли секунды оно длится, а потом горячие, это чувствуется даже через простыню и шелк пижамы, пальцы исчезают.              — Чего не спишь? — Олег снова хрипит, и Сергей сжимает зубы еще сильнее, так, что во рту появляется привкус крови — пробил тоненькую кожицу на губе: вот тебе, вот так вот тебе за содеянное, а вообще-то шкуру с тебя за это содрать было бы мало, это из-за тебя он такой, по твоей вине, и ничем ты ее не искупишь, ничего не исправишь. Никогда! — Кошмары опять?..              Олег как никто другой понимает в кошмарах, и это тоже Сергей считает за свою вину, потому что… Он встряхивает волосами:              — Нет, все в порядке: ни кошмаров, ни болей. Просто не спится…              Олег кивает, падает опять на подушку, закрывает глаза. Становится обидно, что ему все равно, что его волнует только то, нет ли у Сергея кошмаров, читай — не вернулся ли Птица, не болит ли у него что-то, что можно исправить таблетками, а другое, остальное совершенно ему неважно. Обидно так, что на глаза наворачиваются слезы, Сергей быстро моргает, чтобы загнать их обратно, не хватает еще, чтобы Олег это заметил, как он превращается окончательно в тряпку, во всех смыслах. Несколько слезинок все же срываются вниз, бегут по щекам, Сергей торопливым и злым движением стирает их, кидает взгляд на Олега, не увидел ли: у Олега закрыты глаза, он сопит уже мирно, глубоко. Спит уже?..              — Ты спишь и не знаешь, а я ведь так люблю тебя... — Сергей сам не знает, как это срывается у него с губ, даже, наверное, не замечает сказанного, пока не слышит…              — Я тоже тебя люблю, — доносится с соседней подушки.              Сердце опять заходится в шальном ритме, во рту пересыхает, а ладони леденеют, и подводит живот, Сергей косится на Олега, что все так же лежит с закрытыми глазами и производит впечатление глубоко спящего человека: что он сейчас сказал? Он правда это сказал, или Сергею это послышалось? В реальности или во сне? И что это значит вообще? Явно не то, что обычно подразумевают, говоря эти три слова. Потому что… Ну не может такого быть, не должен Олег так говорить, он же Сергея не… Нет, бред, не может он любить! Он, конечно, не ненавидит, но любовь… Исключено!              — Серь… Серьезно? — все же спрашивает Сергей срывающимся голосом, чуть наклоняясь к Олегу и едва удерживаясь, чтобы не ущипнуть его или себя, чтобы убедиться, что это не сон. Олег открывает один глаз, чуть поворачивает голову:              — Я похож на любителя шутить в четыре утра? — хрипит с усмешкой, закрывает глаза опять. Сергей срывается к нему, трясет за плечи:              — Олег! — он должен знать ответ. Сейчас! Сегодня! Почему именно сегодня, почему именно сейчас, Сергей и сам не знает, но эта ночь, она какая-то особенная словно, будто рубеж между прошлым и будущим, а каким именно — зависит от слов Волкова. И Сергей не даст ему спать, пока не услышит эти слова. Олег кряхтит, как недовольный пес, вновь открывает глаза, чуть поворачивает голову, чтобы поймать, Сергей уверен, шальной его сейчас взгляд, фыркает:              — Что? Что ты от меня сейчас хочешь? Серег, имей совесть, я спать хочу!              Равнодушный, холодный, строгий будто бы с виду, но Сергей его слишком хорошо знает или думает, что знает, потому что видит, что все не совсем так, что Олег сейчас смеется над ним даже немного:              — Ты… — голос срывается на противный фальцет, Сергей закашливается, продолжает зло: — никогда об этом не говорил. Никогда! — в нем гамма чувств: неверие, радость, боль. Он не уверен, что сможет с ними совладать сейчас, потому стискивает зубы и кулаки, трясти начинает еще сильнее.              — А разве это не очевидно? Иди давай сюда… — Олег приподнимается опять, но не чтобы сесть рядом, а чтобы зацепить Сергея за талию, потянуть к себе, падая опять на подушку. — Я знаю тебя с детства, ты мой самый близкий человек, ты заменил мне семью. Ты знаешь обо мне, а я — о тебе практически все. Я спасал тебя не раз, не два. Прибегал по первому зову, всегда возвращался к тебе. Я прощал тебя. Я доверяю тебе, несмотря на то, что было между нами, что бы там ни думал по этому поводу до сих пор. Я живу с тобой, я потакаю твоим прихотям, я исполняю твои приказы и просьбы. Я сплю с тобой в одной постели, в конце концов! Конечно, я люблю тебя, какие тут могут быть сомнения, Сережа? Я думал, ты знаешь.              Сергей поддается движению руки, слишком его сейчас накрывает, и падает на постель, вжимается в Олега, прячет лицо у него на плече. Всего колотит, из груди рвутся беззвучные рыдания. Любит… «Разве это не очевидно?». А вот нет, потому что…              — Я люблю тебя очень давно, годы. С дня первой нашей встречи, когда ты заплакал во сне, а потом согласился послушать сказку, я тогда понял, что хочу быть с тобой, защищать тебя… — Олег хрипит это куда-то в макушку, Сергей чувствует его горячее дыхание, как и жар рук, поглаживающих по спине осторожно. — И всю свою жизнь я… Я не знал, что тебе нужны слова, но раз так, то я повторю: я тебя люблю. А теперь спи, пожалуйста, серьезно! Иначе завтра опять будешь жаловаться, что голова кружится.              Сергей всхлипывает, вжимаясь лицом в грудь Олега. Его слова… Они звучат искренне, Сергей не сомневается в любви Олега, но в какой именно любви? Дружеской? Практически братской? Конечно, он будет довольствоваться и малым, ведь столько лет не подавал виду, он благодарен и за то, что Олег с ним вот так, рядом, всегда на его стороне, что бы ни случилось, но… Но что если они… Сергей набирает воздуха, чтобы не затормозить на середине, бубнит куда-то в шею Олега на одном выдохе:              — Ты-не-понимаешь-я-гей, Олег!              Он выпаливает это и осознает, как размыкаются объятия, тут же становится холодно, пусто и страшно. Это конец? Он все испортил? Даже хрупкое, шаткое это, что установилось между ними после Венеции. Он закусывает до боли губу, чтобы не закричать, в висках стучит, перед глазами красные пятна. Накрывает, как тогда, как раньше, от чувства бессилия трясутся руки, подводит опять живот. Зачем он это сказал? Зачем он вообще вывел Олега на этот разговор?!              — Не то чтобы я не догадывался… — Олег заставляет поднять на него взгляд, прихватив хоть осторожно, но цепко за подбородок. — Но с чего ты вдруг сейчас решил устроить этот каминг-аут? — он уже не усмехается, уже не выглядит сонным, смотрит пристально, жестко. Сергей сглатывает, давит подступающую волну нехорошей паники:              — Не сложишь два и два? — спрашивает шепотом, что уж теперь терять, когда все опять на грани потери. — А еще лучший аналитик, хвастался этим…              — Сереж… — Олег смотрит ему в глаза, не позволяя отвернуться, а потом подается вперед и, помедлив доли секунды, касается губами лба и тут же отстраняется. Сергей с шумом втягивает воздух: ну все понятно, на что он рассчитывал? У Олега были девушки, женщины, он сам рассказывал, да Сергей и собственными глазами видел девчонок Олега еще в школьные годы…              — Извини. Забудь, — грубо обрывает он сам себя больше, чем Олега, пытается отодвинуться. Олег стискивает его талию сильнее, не дает отстраниться, касается губами макушки опять — Сергей прячет лицо, отворачивается, — и рычит:              — Нет уж! Ты меня разбудил, устроил тут… драму. Давай договорим! Ты — гей, я в курсе, догадывался. Я не гей, ты в курсе, думаю. Но… — Сергей чувствует его дыхание на ухе, а потом касание губ к мочке, щекочущее, успокаивающее: — есть один парень, единственный, которого я всегда хотел поцеловать, которого я люблю. Сложишь два и два? И пойдем все же спать!              Олег опять усмехается. Сергей не знает, что это: насмешка над ним, над его чувствами, игра Олега, решившего так отомстить за всю причиненную ему боль или… просто защитная реакция на нечто выходящее за привычные рамки? Не знает, но в одном уверен точно: он и не хочет знать, по крайней мере, не в этот момент. Он поворачивается к Олегу, находит его губы своими:              — Тогда поцелуй. Как хотел… — пусть, сейчас будет достаточно хотя бы этого. — Если ты хочешь и сейчас!              Они целуются, и Сергей все же щиплет себя незаметно за руку, чтобы убедиться, что это не сон. Что это действительно происходит с ним, то, о чем он так давно грезил. С ними обоими.              Он засыпает на руках у Олега, как когда-то давно, он не помнит, когда и где именно это было с ним, но он помнит отчетливо свой ужас тогда, слезы, а потом горячие касания губ и медленное погружение в спокойствие, пустоту без боли и страха.       

***

      Просыпается Сергей в одиночестве. Привычно, в общем-то: Олег всегда встает раньше и тихо уходит в душ и на кухню, чтобы не будить, еще одно проявление любви, которого он не осознавал, понимает Сергей, поднимаясь. Привычно, но сегодня неприятно, потому что... С другой стороны, а с чего он рассчитывал на то, что что-то изменится после вчерашнего обоюдного признания? Они вместе двадцать лет, и привыкли вести себя вот так, а не иначе, и с чего бы вдруг им… Но с другой стороны, ведь что-то, но все же должно было измениться, не может же все остаться, как было! Олег же его вчера поцеловал!              А он сам чего хочет? Как он хочет, чтобы было? Чтобы они что?.. Сергей думает об этом, стоя под прохладными струями душа, надевая футболку и шорты, спускаясь вниз. Так ничего и не придумав, он делает глубокий вдох, подавляет опять поднимающую голову панику и резко входит в кухню. Ничего не случилось, все по-прежнему, переживать не из-за чего! Ну не остался с ним Волков в постели, и что с того?              — Доброе утро, — хрипло приветствует его Олег, уже сидящий за столом, перед ним чашка кофе и тарелка с тостами, похоже, нетронутыми. Ждет его? Давно?              — Доброе… утро, — Сергей робко отвечает ему, подходя к кофеварке, чтобы налить себе кофе, нажимает на кнопку. Чувствует спиной взгляд Олега и ежится. Любит, этот нетронутый завтрак — еще одно подтверждение тому, что Олег его любит. И то, что когда он с чашкой садится за стол, Олег словно фокусник достает откуда-то две тарелки с воздушным омлетом, нарезанную ветчину, сыр, наливает в стаканы холодный сок — тоже. И то, как смотрит, мельком, лишь мажет взглядом, но так ласково, что пробирает до самого нутра. И то, что он…              Он встает, чтобы налить себе еще кофе, проходит мимо Сергея и проводит рукой по его плечу, будто машинально, но это касание прошибает от макушки до пяток: Олег его коснулся! Не потому что было нужно, не потому, что был вынужден, а приласкал. Ночью они целовались, но Сергей не уверен до сих пор, хоть синяк у него на предплечье, что он сам себе оставил, знатный, что это был не сон. Не сон или не способ Олега просто угомонить его, надоедливого, психованного, больного…              Сергей срывается с места, в два шага преодолевает разделяющее их расстояние, обнимает Олега со спины, утыкается лицом в его затылок, рвано выдыхает, сжимая ткань футболки. Чувствует, как Олеговы дрожащие ладони накрывают его судорожно стиснутые пальцы.              — Ты чего? — Олег опять шепчет, но не потому, что трудно говорить, а, Сергей это понимает необычайно ясно, чтобы не напугать слишком громким голосом. — Все хорошо?..              — Не знаю, — шепчет Сергей, слыша, как бьются сейчас рядом два сердца. Он честно не знает, все ли хорошо. С ним конкретно. И с ними — тоже. Потому что... — Не знаю. У нас с тобой… все хорошо? Мы правда поговорили вчера? Я правда это тебе сказал, а ты мне ответил? — сон или явь? Все как-то словно в тумане. Он боится услышать "нет" сейчас.              Олег медленно поворачивается, перехватывает его руку, прижимает их к груди, сплетая пальцы, смотрит в глаза:              — Я люблю тебя. Правда. Серьезно. Всю сознательную жизнь. И… Ну не умею я всего этого говорить, Сереж, как это все выразить, высказать — не знаю! Прости, — он подносит их сплетенные пальцы к губам, целует. — Я тут, я с тобой. Что еще я должен сказать? Кофе вот сварил тебе, завтрак приготовил…              Сергей мотает головой, утыкается лбом в плечо: не умеет — и не надо, не надо слов, он и так все понимает, чувствует. Знает. Наконец-то не просто надеется, выискивает правду в намеках, в улыбках, вычитывает между строк сухих писем, а знает! Точно и твердо. Он вжимается в Олега, робко касается губами его шеи, шепча:              — И не надо, не говори, я верю и так. Лучше… — не успевает договорить, потому что Олег как-то резко поворачивает голову и набрасывается, в прямом смысле набрасывается с поцелуем. Жестким, напористым, даже болезненным немного: тянет за губы, кусается, проталкивает в Сергеев рот язык, развернув, вжимает спиной в столешницу, жадно шарит руками по плечам, бокам, бедрам, лезет под футболку, царапает в районе ребер, кусает скулу, подбородок…              — Сережа… — шепчет глухо, сжимает в объятиях, сильных, властных. Сергей запрокидывает голову, открывая покорно горло, стонет протяжно. Сколько он об этом мечтал! Сколько времени потеряно, сколько ошибок совершено... Но теперь все хорошо, теперь — да!