В загогулинах времени: виток второй

Стюарт       Спустились. Не помню, как, но результат на лицо, и смысла уточнять не имеется. Мы, не мешкая, поспешили под мост, спрятались под одной из исполинских опор, точно последние бродяги. Хм… бродяги во времени. Вот ведь!       Да не дрожи ты так, Грет. Сам продрог до костей: сперва на ветру, потом в этой противной сырости. Ладно, ладно, иди сюда: лезь под куртку. И Барта под бок.       - Ну, рассказывай, как докатилась до такой жизни? – девушка вопреки всем моим стараниям согреть её и успокоить тряслась осиновым листом.       -О ч-чём вы? Д-до к-какой ж-жизни?       Ну и темнота же под этим чудом старинной инженерной мысли – ничего почти не видно. А жаль: Грет красивая, и хотелось на неё смотреть. Стройненькая, аккуратненькая, глаза большие… Эх! Оставалось только трогать. Ничего особенного, конечно же, так, за плечико, а всё равно, как ни крути, приятно.       - Да ведь нам с тобой тут, может, целый день куковать. О себе расскажи.       - Д-да… - охрип голосок; чёрт, не простыла бы. – Я из Граца, из Австрии. В пригороде жили с мамой и папой. Герц моя фамилия, кстати…       - Прелесть, а не фамилия. И какова, интересно, частота твоих колебаний?       Ну как тут удержаться от смеха? В самом деле ведь прелесть! Колеблется всё сильнее, кстати. Не согревается, значит, а замерзает. Или переживает. Жалеет всё же о том, во что ввязалась?       - В-вообще-то, Г-герц по-немецки – эт-то "смел-лость".       Ну-ну, ты что, обиделась, что ли? Да чтоб их, эти наручники! И запястья уже болят, и обнять не знаешь как, чтоб покрепче.       - Подходит тебе твоя фамилия в любом случае. Храбрая Гретхен Герц!       - Угу… - (что-то грустно так, австрияночка?). – Т-только б-боком всё всегда в-выходило.       - Охотно верю, Грет, - тянет подышать ей в лицо, чтоб отогреть, хотя на тепловую пушку я, разумеется, похож мало. – Так вот: ты же про какую-то другую временну̒ю Щель говорила, помнишь? Это там у вас, в Граце?       Прижалась сильней и на миг перестала дрожать. Сглотнула, вся как-то съёжилась. Ну же, Гретхен, уж при мне-то можно не бояться и не стесняться. Кто угодно не поймёт, а я пойму. Одну радугу с тобой видим, и ею одной повязаны. Гретхен       Мёрзнуть, мягко говоря, неприятно, но и согреваться, бывает, не хочется. Придёшь в норму – не станет повода сидеть вот так, в обнимку с большой собакой и её не менее внушительным хозяином. Стыдно и удивительно, что позволяю себе вот такие мысли. Тем более когда он спрашивает о таких вещах… Вроде надо (и хочется!) ему всё рассказать, ведь он поймёт и не сочтёт ни лгуньей, на дурой. Но слова не хотят показываться тьме и сырости под мостом – пугливые, что поделать. Ведь им никто никогда не верил, все их ругали, пугали, заставляли спрятаться поглубже и сидеть тихо, чтоб предать забвению. Вот они и привыкли дрожать в одиночестве.       - Э… это колодец был, - слова продолжают упираться, но я всё равно упрямо тяну одно за другим; сама про себя убеждаю их, что хоть и темно тут, но тепло от дыхания мистера Бессера. – Я… глупо так п-провалилась: заглянула из любопытства, а тут… голова кругом и… упала. А там… Там…       - Что? – мужской голос охрип ещё сильней и стал таким, будто обладатель его в то мгновение позабыл обо всём на свете: о неудобствах, о непростом положении, о самой Гретхен, в конце концов – и весь обратился в слух, в восприятие, в богатое воображение отъявленного мечтателя.       - Я… я там мало что увидела, - так горько было его разочаровывать, меня ведь и саму с тех пор мучило это чувство сожаления, что не рассмотрела всё как следует, однако складно поведать о чудесах я при всём желании не могла. - Я испугалась, споткнулась и свалилась обратно. Но… это будущее было, не иначе.       - Я знал! Гретхен, я знал, что и туда существуют порталы!       Стюарт, кажется, не огорчился. Наоборот, возликовал, как мальчишка, начитавшийся фантастики, пару раз всхохотнул каким-то своим мыслям и…       Интересно, он сам заметил, что в порыве восторга коснулся меня губами? Вряд ли. Он, кажется, уже на меня и не смотрит – весь в своих гипотезах, должно быть, расчётах, графиках.       А у меня до сих пор горит щека. Как это, мистер Бессер? Почему так горит? Не знаете? ***       Шумно вокруг, а мы сидим тихо. Народ гудит, кто-то с немецким акцентом восторженно произносит речь о чудо-мосте через пролив Ист-Ривер. А я всё не хочу согреваться. Глупо, Гретхен, глупо, ведь ты ничего для него не значишь – попутчица просто, товарищ по несчастью сидеть и отмораживать себе всё на свете. Он просто чмокнул в щёку от переизбытка чувств, как мог бы на радостях расцеловать собачий нос. Он просто рассеян и чрезмерно увлечён, как все гении, а занимает его лишь твой рассказ, Гретхен, который даст ему новую порцию пищи для научных изысканий.       А у тебя всё внутри горит, Гретхен. Дурочка ты.       Вроде как расходятся люди. Не знаю, чего хочется больше: навсегда тут остаться, в этом холоде, темноте и сырости, но в непонятном каком-то уюте невольной близости, или убежать от этого жжения в глазах, на лице и в сердце.       - Святые небеса! Даже я так убого не одеваюсь.       Барт вскочил и залаял, а мы со Стюартом, встрепенувшись, едва не упали: он хромой, а я в кольце его скованных рук – еле-еле смогли удержаться. Незнакомый бродяга ретировался, а мы, отсидевшие всё на свете, едва ковыляя, поплелись прочь из-под мрачной защиты Бруклинского моста.