Одиночество в красках

      Оказавшись в моем жилище, Бельфегор не выказал ни капли брезгливости или отвращения к такой простоте. У меня всего-то одна комната, служащая спальней, кухней и, самое главное, мастерской. Небольшой уголок, отведенный для кухни, старая свалявшаяся перина вместо кровати, стул и картины.       Картины везде, где только можно. На полу, составленные рядами друг к другу, на стенах, не оставляя и сантиметра свободного пространства, только самые лучшие: интереснейшие из людей, красивейшие места Парижа.       О каждой из картин я рассказывал блондину, проводя оригинальную экскурсию – по всему городу за несколько часов. Среди прочих есть и три картины моего родного Венсена, о котором я тоже поведал. Так мы не скоро приблизились к моей самой любимой стене. Стене посвященной картинам Монмартра. Десятки завораживающих мест, десятки интереснейших судеб людей.       – Фран, почему именно Монмартр? – Бел с небывалым интересом проводит пальцами по фасаду одного из зданий бульвара Клиши. Минутами ранее я задавал ему тот же вопрос, но ответа пока не знаю.       – Это место, оно настоящее. Пусть верхи социальной лестницы и называют его районом грехов, пристанищем Сатаны, но и сами ведь при этом не гнушаются втайне от жен, а бывает, что и мужей, развлечься с местными красотками. В Монмартре люди не скрывают своих настоящих пристрастий, своего разврата и похоти. Не говоря уже о красоте самого места. Атмосфера в целом притягивает, воодушевляет.       – Мне не говорили, что в Париже есть такое веселое место. Теперь понятно, откуда у тебя столько портретов девушек. Я-то ведь приехал не развлекаться.       – Зачем же тогда? Что еще может быть в Монмартре, кроме художников, красивых пейзажей и плотских утех?       – Строительство на холме. Недавно я пожертвовал на него немалую сумму, теперь захотелось увидеть самому как создается нечто настолько великое, – подходит к следующей картине, недолгое время смотрит на нее и поворачивается ко мне. Он так близко. Его красота сильно манит, обещая навсегда запечатлеться в памяти, как самое великолепное, что я когда-либо видел. – Ши-ши, Мулин руж? Что это?       – Кабаре. Одно из самых известных во всем Париже. Только лучшие танцовщицы, которые по совместительству еще и элитные куртизанки.       – Ты там бывал?       – Да, Бел, бывал, и довольно часто.       – Ши-ши-ши, – сколько ехидства в, казалось бы, только смехе.       – Нет, не за тем, о чем ты подумал.       – А что ты решил, о чем я там подумал? – подходит вплотную, прижимая меня грудью к стене. Я не поведусь на столь явную провокацию.       – Не знаю и знать не хочу, что творится в твоей голове, но я хожу туда рисовать, – киваю на толстую стопку листов, лежащую на полу, которые Бел сразу же начинает перебирать, потеряв ко мне интерес.       – Давай сходим туда, ши-ши-ши.       – У меня сейчас нет столько денег, чтобы...       Перебивает меня, резко вскакивая с пола и подлетая ко мне, хватает за руку и тянет к двери.       – Это не просьба. Я сказал идем, значит идем. Протесты не принимаются, ши-ши.