Имя

      Из горла вырвалось неразборчивое уханье, но тело Ацуши его заглушило. Как бы Дазай ни хотел остаться так навсегда, узкий воротник костюма затруднял дыхание, да и становилось слишком жарко от объятий. Нужно сделать глубокий вдох (пусть от этого рубашка только сильнее вопьётся в горло). Осаму поднял голову, случайно потёршись лбом о руку Накаджимы, и отпустил его. Постарался улыбнуться.       Стало куда легче, когда Ацуши улыбнулся в ответ. Для него было боязно чуть встретиться с Осаму, но, кажется, тот не был обижен.       — Ты меня обнял так неожиданно, даже испугаться можно. Неужели доктор Мори тебе нагрубил? — какое-то беспокойство в голосе воспитателя промелькнуло. «Нагрубил» — как будто сенсей стал бы! Это совсем на него не похоже, вряд ли такое случится без исключительных обстоятельств. Можно было бы подумать, что Ацуши противны объятия Осаму, но Накаджима рассеянным движением поправил Дазаю волосы, и предположение рассеялось.       — Я просто скучал, — стало слишком легко в этом признаться. Наверное, потому, что Осаму покрывал этим свою ложь… Так странно, но объятий не хватило, чтобы закрыть брешь в душе хоть немного — только печаль к беспокойству примешалась.       Хватит этого. Чувствовать — хорошо, но не всегда. Он привалился макушкой к плечу оборотня, всё-таки дозволив себе такие вещи, и потёрся щекой, пока разминал шею.       — Хочу найти хорошую квартиру, — понял Дазай. Сбежать — было бы отлично, замечательно. Скрывать хотя бы место жительства. А когда-то, если повезёт, исчезнуть из мафии вовсе. От организации этой только хуже, и лишь недавно «хуже» стало иметь значение.       Но (Осаму закусил губу) что, если Накаджиму взаправду отпустят через пару недель, написав хорошие рекомендации, как Ацуши рассказал? Это, в целом, возможно, но в покое воспитателя вряд ли оставят. Кто-нибудь да выследит. Значит, можно отложить идею остаться в мафии и просто дать Мори отпустить Ацуши. Глупая.       — Тогда будем выбирать вместе! Гляди, я несколько нашёл. Только, опять же, проблема в документах…       — Сделаем поддельные, — кивнул Осаму, скашивая на Накаджиму взгляд. А тот… Смеялся? — Что?       — Меня одновременно возмущает и восхищает это пренебрежение законом, прости, — Ацуши потрепал его по голове фамильярно, на что Дазай цокнул и пихнул его, демонстративно отсаживаясь. — Только у меня ведь, по сути, и так документы поддельные. Те, которые дали в мафии.       — А мы сделаем те, о которых мафия знать не будет, так что не вздумай об этом болтать, Ацуши-кун. Обещаешь? — крайне беззаботно, Дазай оттопырил мизинец и протянул руку, дескать, давай, обещай.       Зачем Дазаю скрывать новые документы от начальства? Чтобы те не знали, где он живёт. Зачем ему скрывать место жительства? Как будто что-то действительно случилось, когда они с Ацуши разделились. Вот же чёрт! Но если это станет серьёзным, Дазай скажет.       «Скажешь ведь?» — обещание было серьёзно скреплено на мизинцах, и Дазай улыбнулся спокойно.       — Ладно, мистер таинственность, переодевайся. Точнее, если нам сегодня никуда больше не надо…       — Ну, нас могут вызвать в любой момент. Не хочу никуда идти, мне так лениво…       Хихиканье раздалось в ответ. Ну, хихикай-хихикай, посмотрим, что будет на задании (и если на этом всё обошлось и Ацуши не увидел от Дазая жестокости, то на следующем деле может быть и по-другому).       — Я пойду на кухню — она здесь общая, по коридору и налево, широкий дверной проём. Приготовлю нам быстро что-нибудь. Распакуй свои вещи, ладно? Я их не трогал.       — Ацуши-кун снова покидает меня… А вдруг, ты специально?       — Я совсем скоро вернусь! — почему-то маленькая шутка Дазая зажгла в Ацуши слабую искру. Было очень приятно услышать, даже косвенно, что с ним хотят находиться.       Накаджима аккуратно закрыл дверь, уходя, и вздохнувший нервничающий Осаму принялся разбирать коробку с одеждой и предметами гигиены — единственное, что им лучше достать в этом общежитии. Посреди костюмов оказалась ещё записная книжка Ацуши, которую Осаму взял в руки и отряхнул от пыли.       На пол аккуратно лавировал листочек с заметками — торопливыми, сделанными ручкой. Дазай знал, что читать не сто́ит, и всё равно по выпавшему листу глазами пробежался. Краткие заметки о подопечном — наверное, Ацуши их вёл в самом начале. «Замкнутый», — что было не совсем так; «одинокий», — это уж слишком. Осаму вздохнул и открыл ежедневник где-то в середине, чтобы положить листок, но…       Раз уж Ацуши ведёт о нём заметки… Нет, нельзя смотреть! Но вдруг, сбудется совсем маленькая вероятность того, что Ацуши его на самом деле ненавидит? Вот будет поворот! Особенно, когда в темноволосую голову уже стала закрадываться мысль о побеге из организации.       Осаму положил ежедневник на видное место и решил игнорировать, как бы руки ни чесались ещё его полистать. Он видел строчку с надписью «наблюдения» — выделенную, больше остальных. Ацуши, теоретически, наблюдать может за чем угодно. Даже просто за особенностями мафии. И всё же, Дазай хотел узнать, что именно было написано в ежедневнике, а ещё понять не мог, отчего просто не откроет. Словно существовал запрет какой-то.       — О?.. — дверь открылась чуть раньше, чем голос Ацуши прозвучал. Пахло лапшой. — Ты мой блокнот нашёл! А я-то думал, что потерял, — голос Ацуши разил беззаботностью и чем-то мягко опекающим, родственным. Накаджима поставил у футона поднос с двумя коробками лапши и вздохнул. — Еле донёс.       — Да уж, представляю, — Дазай потянулся, зевая, прежде чем свою лапшу забрать. К хорошему быстро привыкаешь, но голос в голове напомнил-таки сказать воспитателю «спасибо». — Я не знал, что Ацуши-кун ведёт дневник. Может, ты тоже записываешь всё хорошее, что с тобой случилось? — игривый смешок намекал словно, что Дазай изначально спрашивает о неправде.       И Ацуши отвёл взгляд. Ощущение, будто Осаму всё уже знает, будто видит насквозь. Стыдно и неловко сразу, но Накаджима преодолевает это чувство.       — Нет, не для этого. Хотя, в общем, я думаю, что больше мне не нужно ничего записывать. Я надеюсь.       — Какая загадочность. Мне стало интересно! Или это что-то личное? Может, я могу посмотреть, — Накаджима хотел скрыть — но не настолько, чтобы совсем уж умолчать о секрете. Он решиться не мог, сжимал в руках палочки и глядел на блокнот, словно тот жизнь ему разрушить может.       — Не личное… Оно, скорее, касается тебя. И я покажу, только… Давай поедим сначала. А то я на голодный желудок оправдываться не готов.       Смерив Ацуши коротким удивлённым взглядом, Осаму взял в руки коробочку с лапшой. Они прикончат её быстро, и это — мизерная отсрочка. Может, и не сто́ит смотреть ежедневник, раз Ацуши от этого так трясётся, но, одновременно!.. Одновременно, очень нужно узнать, о чём ещё трясётся Ацуши, помимо собственной человечности, от которой иногда хотелось закрыть воспитателю глаза.       А лапша вкусная, кстати. Не такая, как домашняя еда, приготовленная Ацуши, но тоже ничего. Осаму ест неторопливо, не замечая повисшее неловкое молчание, в котором Ацуши думает упорно, что ему сказать.       — Я писал в нём до того, как мы друг к другу привыкли, — выдохнул Накаджима — его лапша кончилась слишком уж быстро. Видимо, он писал не самые приятные вещи… И Осаму понимающе кивнул. И всё же… Хотя, что уж думать тут, он был настолько неприятным воспитанником, насколько возможно, и, как и многим людям, только жизнь Ацуши портил. — И ничего о тебе не знал… В общем, ты поймёшь, когда прочитаешь.       — Если там нечто настолько личное, необязательно мне это показывать, Ацуши-кун. Или ты хочешь раскрыть мне все свои секреты? — от наклона Осаму Ацуши слегка вздрагивает — забавно. И грустно очень. Дазай улыбается только, пока Ацуши не сдаётся и не вздыхает расслабленно и успокоенно.       — Думаю, там есть один вопрос, который не даёт мне покоя. И я надеюсь… Что ты ответишь.       Что-то из прошлого его заинтересовало, должно быть. Или же из структуры мафии — с чего Дазай решил вдруг, что именно о нём должен быть вопрос?       Ацуши сам потянулся за ежедневником и открыл — как раз там, где Осаму вложил листик. Несколько секунд подержав книжку, Ацуши вздохнул. Надо показать всё-таки и развеять сомнения. Он поднял глаза светлые и протянул открытый ежедневник Дазаю.       «Наблюдения:       Запахов чужих жидкостей нет. Кажется, Осаму не опасается доктора Мори, а тот не проявляет к нему особенного интереса. Сейчас к нему не пристают. Или приставания не заходят дальше прикосновений.», — Осаму перелистнул страницу. — «Запахов чужих жидкостей нет; Запахов чужих жидкостей нет; Запахов нет; Запахов нет», — и так ещё несколько раз. Аккурат с того дня, как Осаму впервые поцеловал Ацуши, надеясь повергнуть его в шок. Руки по какой-то причине задрожали, и Дазай закрыл тетрадку. Дрожь успокоилась тут же.       — Тебе стоит уничтожить эти записи, Ацуши, — он был спокоен. Да, руки дрогнули, как и сердце, но голос остался мягким и плавным. Краем глаза Осаму видел, как рука Ацуши сжала край футона. Глупый… Волновался совсем зазря.       — Прости, я не думал, что это обидит тебя, просто!..       — Я не обижен. Просто, если кто-то придёт сюда и обнаружит эту тетрадь, то он узнает о наших слабостях. У тебя — я. У меня — то, о чём ты пишешь. Просто, если тебе так хотелось узнать, — он прикрыл глаза, выдохнул и расслабил руки. Возможно, если он расскажет, тяжесть на душе немного ослабеет, и он будет меньше чувствовать себя неправильным. Может быть… — ты мог спросить у меня.       — Так… — Ацуши чуть не сказанул «это всё правда?», но осёкся вовремя. Дазай не скрывал даже, что говорить ему будет тяжело, спугнуть юношу — раз плюнуть. Нужно забыть о своём удивлении, хоть попытаться.       В комнате установилась странная тишина — казалась холодной, угнетающей, ужасной, а затем Ацуши похлопал рядом с собой на краю футона, и Дазай автоматически подвинулся. Стукнул пальцами по ткани раз. Второй, третий. Осторожно опустился, а затем, плюнув на всё, увалился, растянувшись на футоне во весь рост и выдыхая. Ему было спокойнее, когда он лежал на мягкой поверхности, но глаза прикрыть не смел — сразу возникал в голове жуткий удушающий образ, герой его ночных кошмаров. Осаму передёрнуло. Далеко же воспитатель решил в прошлое залезть… Лучше уж смотреть не в потолок, а на Ацуши, что ждёт взволнованно (лучше, но ненамного, ведь реакцию Осаму предсказывать боится). Хотелось бы попросить Ацуши пообещать, что отношение к воспитаннику у няни после этого разговора не поменяется… Но Дазай не стал.       — Забавно, что его лицо я помню куда чётче, чем лица собственных родителей, — прошептал Осаму. Воспоминания стремились выйти наружу, прочь из его головы, возникали во всё новых красках, когда он моргал или неосторожно задерживал дыхание. Стало жарко и душно.       Он ведь собирался рассказать то, что ни одна живая душа ещё не слышала.       А Ацуши было вовсе не забавно — в животе похолодело от страха. Конечно, очевидно, что Дазай был мал, когда это случилось, ему недавно всего пятнадцать было… Но осознание было настолько же неожиданным, как слова Осаму о родителях. И всё же, что за «он»? Не было похоже, что речь идёт о боссе. И Осаму подтвердил мысли Ацуши.       Это был друг семьи. Он часто приходил к родителям Дазая, приезжал на праздники. Своих детей у него не было, но он любил возиться с Осаму, так что часто соглашался «посидеть с ним», при необходимости.       — Тогда это не казалось мне странным. Мы дурачились, часто шутливо дрались. Прикосновения очень хотели показаться случайными, а маленькому мне было не так сложно поверить, — и на лице у подростка возникала улыбка, которой Ацуши не мог найти объяснение.       — …насколько маленькому?       — Мне семь было, кажется. Да, семь. Он был… По крайней мере, он давал мне внимание, а вот у матери и отца было с этим туго. Не умели. Так что я очень… я… — Дазай замолчал, резко вздохнув, собираясь с мыслями, чтобы признаться. — Доверял ему. И, признаться честно, совсем не знал об эротике. Вообще ничего. Даже если бы мне сказали слово «секс», для меня это было бы просто слово, в котором нет ничего особенного. Никаких пошлых мыслей и навязчивых идей, не то, что сейчас, — он неловко посмеялся. — Чистый лист. Мы пришли на детскую площадку, а там была горка, и не простая, а в виде трубы. Синяя такая, непрозрачная. Сначала, мы катались, кажется, или играли во что-то. Потом я залез в часть трубы, просто перевести дух, кататься не собирался.       У Ацуши колотилось сердце. Он вдруг заметил, что сжимает покрывало.       — Он залез за мной, а сам я вдруг оказался под ним — не понял ничего даже, засмеялся. Никаких подозрений не возникло. Он навис надо мной, за руки держал и сказал…       «Давай трахаться», — Дазая передёрнуло, когда знакомый голос пронёсся в голове. В какой-то степени, говорить всё было стыдно и больно. Особенно эту мерзкую фразу. И всё же, он чувствовал, что должен был рассказать именно это, именно в таких подробностях. Коробило не само страшное событие, но всё, что было «до».       — …а я подумал, что это снова какая-то игра, засмеялся и сказал «давай».       Только треск покрывала заставил Осаму выплыть из пучины мыслей — он удивлённо посмотрел на Ацуши и тигриные когти, порвавшие ткань.       — Ты чего? Не настолько всё страшно, — Дазай положил свою руку на чужую и деактивировал способность. — Ацуши-кун, я так смеялся при каждом его движении, что даже до попытки раздеть не дошло — он фыркнул и ушёл с площадки. Кажется, мой смех сбил ему настрой.       — Ты рассказал об этом родителям?       — Нет, я только думал, что обидел его чем-то, и очень расстроился, оставшись один. Зачем мне было рассказывать? Ранее им не было интересно, что я говорю, так что я решил держать все рассказы с прогулок при себе, — это не было совсем уж правдой, но признаться в стыде… Дазай и так заставил Ацуши сильно волноваться.       — Это же не всё? Случилось что-то ещё? Или ты понял только…       — Нет, я не в сознательном возрасте понял. Через пару недель он меня всё-таки изнасиловал, — максимально «между прочим» в эту фразу вложил, как можно больше небрежности. Может, хоть так станет понятно, что утешение было бы сейчас бессмысленным, и стоит отнестись к рассказу лишь как к рассказу.       Кажется, рука у Ацуши снова дрогнула. Он не совсем понял, уже было не важно. Одно дело — догадываться о чём-то, бояться, каждый день проверять и радоваться, что того, чего боишься, не случилось. Что этого нет. Совсем другое, когда впереди на затхлом матрасе в скрипящей комнатушке перед тобой сидит мальчишка, уронивший чёлку на глаза, и рассказывает подобное.       Сколько бы Ацуши ни подозревал о проблеме Осаму, он так ни разу и не подумал, что будет делать, если Дазай всё ему сам расскажет. Не предположил даже.       — Это было давно, Ацуши-кун. Не нужно так смотреть, — Осаму придержал одной рукой другую, у локтя, словно бы она болела. — В любом случае, спасибо, что выслушал. Я об этом никому раньше не говорил.       К Ацуши, наконец, вернулся голос.       — Ты чувствовал… Не тогда, не во время… Но после всего, ты, наверное, чувствовал себя ужасно? — какой же беспомощностью от него разило. Осаму недоумённо (возможно, фальшиво) положил голову на чужое бедро и взглянул исподлобья.       — Я не хочу больше говорить об этом. Думаю, этого достаточно, — скорчил рожу Дазай, чтобы затем улыбнуться. — Должно быть, неприятно услышать что-то такое от знакомого. Я постараюсь больше не попадать в неприятности. И да, доктор Мори так ко мне не относился, чему я очень рад. Ну и морока была бы.       — Дурачок… — Ацуши погладил его по волосам рассеянно.       — У тебя возникает странная привычка обзывать меня, — фыркнул Осаму.