Имя

      Ацуши сам не понял, как вырубился. Шум телевизора постепенно растаял, только тёплые руки всё ещё ощущались на теле. Осаму словно исполнял роль одеяла… Мысли плыли от одной к другой, и вскоре их поглотила темнота. Неизвестно, сколько Ацуши спал без сновидений — хотя, конечно, спать без них невозможно, просто те, что проходят в глубокой фазе сна, забываются. Или какие-то другие? Ближе к утру Ацуши не помнил уже своих ночных снов, даже если видел их. В какой-то момент появилось зрение, и он осмотрел темное пространство вокруг. Свет был только над Ацуши, а значит, единственный способ узнать, что в темноте — идти.       Рычание сзади обозначило, что путь — не единственный способ. Даже не успев осознать, Ацуши рванул с места, но громкие, уверенные броски вперёд и рычание нагоняли его. Ацуши бежал в темноту, больно бился ногами об пол, разгоняясь. Тьма рассеивалась где-то впереди — нужно было двигаться к свету. Он мерцал вдали, если не был галлюцинацией, а Накаджима продолжал изо всех сил бежать. Зелёное мерцание стало обретать контуры — с каждым шагом, рыком и биением сердца, но сам смысл фигуры ускользал, смазывался. Ясно только, что человеческая. Этот человек — спасение. Ацуши уверился несмотря на отсутствие причин, но во снах часто бессмыслица становится истиной. Хотелось остановиться возле фигуры, это было бы логично и правильно, но Ацуши пробежал насквозь.       Он свалился с ног.       Но бег позади тоже остановился, и Ацуши знал, что зелёная фигура подарила спасение, не позволив тигру сожрать его. Последним, что Ацуши запомнил о сне, был кадр, где фигура, сотканная из света, спокойно стояла рядом с кровожадным чудовищем… Накаджима поморщился, поёрзал на кресле, ощутив, как вспотела спина, и…       Распахнул глаза широко. Глаза явно не оценили.       — Осаму, ты… — случайно положил руку туда, верно? Или все ещё продолжаются у Ацуши безумные сновидения? Но нет, Дазай всё так же, как вечером, прижимался к Ацуши, смотрел невинно и непонимающе будто. А рукой всего-то гладил по утреннему стояку. Подумаешь. — Осаму, что ты делаешь? — голос был сонным и каким-то позорно испуганным. Ацуши горло прочистил (внимательно за руками воспитанника следя), сделал глубокий вдох. Нужно было остановить это.       Дазай, он… Их отношения были слишком запутанными. Наверное, Ацуши надеялся отложить разговор о вчерашнем настолько, насколько возможно, как и после всех поцелуев. Сделать вид, что ничего не изменилось — вот, какой был план. Но у Осаму явно было собственное мнение, к которому Ацуши оказался не готов.       «Как ни крути, молодых людей стоит направлять на путь истинный, вы со мной согласны?», — ещё и босс мафии всплыл в голове, — «Сами они, какими бы одаренными ни были, не найдут дорогу, которая не сопровождалась бы саморазрушением», — и Ацуши был уверен, что и есть саморазрушение Дазая. Собственной персоной. От бессилия он не мог связать и двух слов, пока руки Осаму расстёгивали его брюки.       — Осаму, что ты делаешь? — голос не звучал строго, только паникующе, а губу пришлось прикусить — боль уменьшилась, стоило потянуть молнию вниз. Нужно оттолкнуть и куда-то деться.       Ацуши не знает, с чего Осаму это начал, но не сможет смотреть ему в глаза. Нельзя смотреть в глаза воспитаннику с пониманием, что одно прикосновение его рук заставило затвердеть.       — Тебе нравится, Ацуши? — и так маленькое расстояние между их телами сократилось, а Дазай заговорил почти в губы оборотня. Чёрт. — Я вижу реакцию тела, но прошу, скажи, что тебе нравится, — не голос, а мёд. Сладкий шепот, прогоняющий искорки по позвоночнику. — Потому что я очень… — приоткрыв глаза, наполненные похотью, Осаму осекся. — Ты нравишься мне, Ацуши. Очень сильно, больше всех на свете.       Это прокля́тое «прошу»!       — Осаму, я не могу тебе нравиться, всё слишком запутанно, — выдал оборотень негромко и схватил Дазая за запястья. Теперь, когда Осаму так близко застыл, стало слышно, что у обоих — дыхание чуть сбитое. Как поступить правильно? Ацуши ведь не знает даже, как ему самому хочется поступить. Точно знал только, что Осаму неправильно воспринимает всё.       Вчера ему позволили так всё воспринять. Накаджима тяжело выдохнул сквозь сжатые зубы, и, почему-то, Осаму легко высвободил руки из чужих. Но обратно к штанам оборотня их не потянул, нет, стал стягивать собственную одежду, и Ацуши охнул, сжав ткань кресла-мешка.       «Зависимости могут уничтожить даже огромный талант, причем неважно, в чём зависимость выражается.», — снова те слова. Босс… оказался прав. Если появится что-то, что навязчивой идеей поглотит Осаму, то подростку уже никак не получится помочь.       — Разве тебе не противно это делать с… — не договорил Ацуши, не знал, что хочет сказать: «со мной», «с другим человеком» или «с парнем». Дазай всё равно его будто не слушал, обжигая испещрённым шрамами телом, полуголым. Как можно пережить насилие, но в итоге… Ацуши не понимал. Его мысли путались и как будто отвлекали от настоящего — нужно было не думать, а что-то уже сказать.       — Да, я считаю, что ты мне нравишься, я же сказал. И ты очень даже можешь мне нравиться, Ацуши. Именно поэтому я вчера чуть не сошел с ума, — руки дразнящими касаниями прошлись по плечам Ацуши, но едва ли можно было на это обратить внимание. Осаму находился близко. Легко можно было поцеловать. Юноша только и ждал этого, чуть улыбаясь, что-то в его выражении лица говорило напрямую — скажи, что я твой, гладь только меня, целуй только меня, будь только со мной. Пропасть чувств, из-за которой Ацуши вздохнул. — Я нравлюсь тебе. Как человек и как тело. Возможно, даже сначала — как человек, а потом уже как тело. Или будучи с кем-то другим, ты уже такое чувствовал? — щёки горели. Слова Осаму складывались в просительную, немыслимую интонацию, ох, и если бы Ацуши раньше был твёрд в просьбе не переходить за рамки, может, сейчас всё было бы иначе. Дазай взял осторожно руки Ацуши, придвинулся-потёрся и выдохнул тяжело. Руки Накаджимы оказались на его тёплой спине, Дазай приложил их туда мягко. Вновь проехался своей «проблемой» по чужой, как-то странно хихикая.       Ацуши понятия не имел, почему не хочет ему отказать, не может даже выговорить прямого «нет».       — Ты правда мне очень нравишься, — вместо этого сказал Ацуши. Он позволил себе. Погладил худое тело, поцеловал, ловя довольные стоны; в этой ловушке было очень жарко.       Осаму нырнул в омут с головой, не веря, что можно. Его отчаянная манипуляция, домогательство, по сути, сработали. Руки Ацуши скованно остановились на спине, и Дазай, в безумии утопая, помог двигаться чужой руке. Положил ладонь поверх и повел — по своему животу вверх, до груди, и Ацуши, хоть боялся их близости, смотрел с вожделением.       Давно Осаму не мог вспомнить в себе настолько сильной похоти. Всё время пребывая в печали, он как-то не находил в этом смысла. Седативные тоже не улучшали ситуацию. Совсем недавно Ацуши смог в нём это разбудить, и хорошо.       Поцелуи только были немного слюнявее, чем хотелось. Дазай ёрзал на Ацуши плавно, выверяя движения, словно старался таким образом узнать форму на ощупь, а оборотень краснел буквально полностью. Щёки, уши, шея. Они старались не шуметь сильно, чтобы соседи ничего не услышали с утра, но каждый стон на ухо Накаджиме отпечатывался в сердце Ацуши. Дазай вдруг заёрзал резко и часто, и рука сама впилась ему в плечо.       — О-осаму, — бёдра вскинулись вверх, и это было так хорошо, так приятно, как стоны Дазая, как его губы, как его руки, как всё в нём.       — Я почти, ещё чуть-чуть!.. — Дыхание перемежалось с голосом. Все движения, каждый толчок друг другу навстречу приближали их к оргазму, водили по краю — казалось бы, уже вот-вот, но разрядка никак не приходила. Ацуши совсем не контролировал дрожь, тянулся вслед за прикосновениями. И именно сейчас Осаму замедлился! За что? Но, как оказалось, тому были причины, и Ацуши их осознал, когда пальцы Осаму мягко отодвинули крайнюю плоть. Тело выгнуло, — В этом у меня побольше опыта, — прошептал Дазай, словно самому себе. Было бы смешно, если бы…       Отбросив размышления, Ацуши уронил воспитанника на себя, зацеловывая губы. Милый. Как же сильно Ацуши от себя скрывал, что хочет отношений с ним! Плоть уткнулась в плоть, и, если Ацуши задыхался (от неожиданности, от сомнений и возбуждения), то Дазай стонал ему в губы негромко, пока сжимал своими тонкими пальцами их члены.       Может, хоть после сегодняшнего утра Ацуши почувствует… что-то. Что-то, достигнутое обманом и наглыми просьбами Осаму. Таким некрасивым способом Дазай надеялся предотвратить то, как скоро Ацуши его оставит. Если бы можно было только остаться тут, не выходя из того состояния, в котором они были сейчас! Влюблённые? Или какие? Возможно, не будь Осаму так озабочен зверским желанием не останавливаться, он бы постарался сбежать и прожить неприятные мысли самостоятельно.       — Это так неправильно, Осаму, — отчаянно задохнулся Ацуши. Он прав. Не признавая, что согласен, суицидник уткнулся в чужую шею.       — Ты не знаешь, что правильно. Никто не знает. Быть правильным значит быть несчастным? — и он даже засмеялся, тотчас сменяя смех на тяжёлое дыхание. Рука Ацуши легла поверх другой ладони неуверенно, заскользила; Дазай наполнил комнату ещё более пошлыми стонами, чем раньше. Белёсые капли попали Ацуши на одежду, что-то обожгло плечо.       Как оказалось, Осаму одной рукой вцепился. Голову так и тянуло откинуть назад. Только сейчас Ацуши вспомнил, как дышать, сделал вдох и открыл глаза — смотреть на потолок куда легче. И всё же, по звукам, по движениям тела доверившегося Дазая он знал, что сперма Осаму продолжает толчками брызгать Ацуши на живот. Снова двигал рукой и толкался, пока не кончил сам.       Опустошающе.       — Как хорошо, Ацуши-чан, как хорошо, — Дазай и сам знает, что бормочет всякие глупости. Прижимается в поисках неизвестно чего, пачкается, мешает отдышаться. Ему так хотелось получить ещё поцелуй или нечто подобное! И услышать, что вчера он волновался зря (даже если это только вина Осаму). «Ацуши-чан» далось ему так легко…       Ацуши расслабился. Но значит ли это, что воспитатель неловко сбежит? Нельзя позволить. Если аккуратно опустить руку снова, предварительно облизнув, то можно и рассчитывать на продолжение… С такой мыслью Дазай обхватил два члена вновь. Ацуши что-то прошипел, страдальчески изогнув брови.       — Очень чувствительный? Извини, сейчас станет лучше, — смех был нервным, но не более. Дыхание Ацуши вновь сбивалось, а что может быть более приятным подарком сейчас?       Некоторое время ушло на возню с поцелуями, которыми Дазай (с лёгким чувством вины) наслаждался, а Ацуши… Ацуши просто очень сильно боялся потерять Осаму, и уж точно равнодушен к воспитаннику не был. Дазай изловчился, смог их перевернуть и оказался под Ацуши — красным, взъерошенным и красивым.       Лёгкая боязнь от положения, в котором суицидник находился по своей воле, отступила. Неприятная картинка в голове заменилась на изображение ласкового Ацуши.       — Раздень меня, — требовательно протянул Дазай. На самом деле, он упустил очень много всего важного, они оба. Как минимум, «поцеловать друг друга не только в губы». Осаму только и делал, что смотрел Ацуши на шею сейчас. Накаджима стягивать с Дазая брюки не спешил — а ведь обидно. До слёз почти.       — У нас разве есть время заняться этим ещё раз? — Ацуши не был против, он вообще не был уверен, что чувствует от такого пробуждения, единственное, что с ним осталось — страх ошибки.       — Я бы весь день только этим и занимался, раз уж повезло и Ацуши-кун не оттолкнул, но… У нас работа. Так что ещё только один раз. Поесть успеем и потом.       Осаму оплел руками шею Ацуши, но целовать Накаджима подался сам — невыносимо потому что. Поцелуи успокаивали, как и знание, что Дазай сейчас здесь, всё в порядке, мир не самоуничтожился, когда они просто друг другу подрочили. Осознавая вышесказанное, как-то спокойнее себя чувствуешь.       — …смотри на меня на этот раз, ладно? — пусть и не получалось спросить прямо, что, возможно, Ацуши легче было игнорировать Осаму или представлять кого-то другого, Дазай смог спросить так. Кажется. Разве Ацуши выглядел настолько незаинтересованным? Немыслимо.       — Хорошо. И танцевать с другими не буду, — получилось даже чуть рассмеяться. Ацуши расслабленно оглядел контуры лица юноши. Тело горело. — Что-то ещё?       — Да, — немного нахально, — может, на этот раз я смогу тебя довести до возбуждения, — и Ацуши вспыхнул, не понимая.       — Но…       — Это был утренний, а я хочу, чтобы встал именно на меня, — слова завершились похабным хихиканьем и коленом между ног Ацуши.       Блять.