Танцующий лепесток хайтана

Само собой разумеется, что Мо Жань солгал Ваньнину, когда тот спросил, что именно ему рассказал его дядя Сюэ. Тем вечером, едва Вэйюй привез относительно крепко уснувшего Чу к себе домой, как буквально тут же взорвал телефон своего старшего родственника, намереваясь получить ответы на целую тысячу вопросов. Сюэ Чженъюн уже спал, и потому ответил не сразу — однако, едва услышав, о каком именно его пациенте идет речь, мгновенно переменился. «Мо Жань!!! Если ты его хоть пальцем тронешь, я тебя своими руками закопаю!!!» — ревел он в телефонную трубку, порываясь приехать и забрать балетмейстера Чу из «лап» своего недобросовестного племянника. Вэйюй с трудом убедил его, что Чу сам согласился к нему временно переехать, да и к тому же сейчас мирно спит. Его дядя выразил откровенное недоверие — но, когда Мо Жань прислал ему в мессенджер фото спящего Ваньнина, и тот выглядел спокойным, все-таки «сдался». И в следующие полчаса Мо Вэйюй, молча слушая рассказ дяди, с ужасом осознал, что все его представления об учителе как о холодном, скупом на эмоции, отстраненном человеке — сплошное заблуждение... За надменным поведением, колючими фразами и попытками оттолкнуть от себя любого, кто осмелится приблизиться хоть на шаг, скрывалась... испуганная, болезненная, израненная в клочья душа. Мо Жань внезапно осознал, что Ваньнин был травмирован своим прошлым настолько сильно, что даже спустя много лет так и не смог никому начать доверять. Его ледяная стена была призвана не просто отталкивать и отпугивать окружающих, а в первую очередь защищать его самого — ведь Чу многие годы продолжал чувствовать себя беспомощным и слабым, и в глубине души считал себя недостойным того, чтобы к нему проявляли симпатию или сострадание. Он не верил в себя, а в его голове жило столько страхов и комплексов, что хватило бы на целое невротическое отделение. Среди коллекции фобий Чу был страх высоты, сцены, скорости — но особо “почетное” место, как выяснилось, занимал один пункт, который заставил Мо Жаня захотеть убиться прямо на месте. Оказывается, его Ваньнин мог испытывать дикий ужас от одного лишь упоминания об интимных отношениях. Его фобия также распространялась на тактильные физические ощущения, что в принципе не улучшало и без того нелегкую ситуацию… «Твою ж мать!!!...» Мо Жань мысленно выругался, вспоминая, как бесцеремонно лапал Ваньнина еще утром в парке. Сюэ Чженъюн, в свою очередь, не скупился в выражениях, предупреждая своего племянника, что спустит с него шкуру если тот осмелится хоть как-то обидеть Ваньнина. Казалось, его дядя относился к балетмейстеру Чу с особой заботой и теплом... Вэйюй вздохнул... К концу этого непростого разговора он все отчетливей понимал, что с самого знакомства с Ваньнином он был настолько одурачен ледяной маской этого человека, что не заметил самого главного. Из всех окружающих людей ближе всех его учитель подпустил именно своего нерадивого ученика… Если бы Мо Жань только заметил это раньше! Если бы он только знал… Закончив обсуждать с дядей Сюэ балетмейстера Чу, он подошел к постели и пристально вгляделся в красивое, словно нефритовая скульптура, лицо Ваньнина. Во сне этот мужчина выглядел нежным и как будто немного обиженным, а длинные темные ресницы медленно подрагивали на бледных щеках. Тонкие, изысканно очерченные губы были слегка приоткрыты… Мо Жань нахмурился, когда внезапно только что расслабленное выражение лица исказило страдание. Его дядя предупредил его о кошмарах Чу, и о возможных панических атаках. Он объяснил, что Мо Жаню следовало в такой ситуации быть готовым успокаивать балетмейстера, но при этом держаться на максимальном расстоянии. Никаких объятий… Мо Жань страдальчески вздохнул, тут же вспомнив, как на их первой совместной репетиции он буквально вцепился в задыхавшегося тогда Ваньнина, а затем ворвался в его дом, и бесцеремонно прикасался к нему, пока тот был в полубессознательном состоянии, извращенно наслаждаясь процессом... Тогда ему казалось, что в его действиях не было ничего «такого». Ему захотелось врезать самому себе по лицу… вместо этого он сосредоточился на том, как вырвать балетмейстера Чу из пут кошмара. ...Ему все-таки удалось разбудить Ваньнина спустя пару минут. Мужчина распахнул глаза и отчаянно закашлялся, вжимаясь в самый дальний угол кровати. Какое-то время смотрел на Мо Жаня глазами, в которых читался лишь животный страх. Он явно не узнавал своего ученика. Вэйюй, взяв себя в руки, постарался как можно быстрее помочь Чу восстановить дыхание — а затем отсел от мужчины на максимальное расстояние и терпеливо ждал, пока тот придет в чувства... Ему тогда стоило огромного труда не сгрести Ваньнина в охапку, притягивая к себе… Впрочем, долго решимость Мо Жаня не протянула. Спустя полчаса, заметив, что Чу буквально трясет после ледяного душа, он окончательно сдался, посылая дядю Сюэ нахр*н и проклиная тот момент, когда в принципе додумался выпустить балетмейстера из своего поля зрения, позволив тому околеть от холода… Сначала он укутал Чу в плед. А затем руки Мо Жаня, кажется, начали жить своей собственной жизнью, отдельно от головы, и он принялся трогать его волосы и гладить спину... Прикасаться к учителю было для него подобно чистому наркотику: этот человек был настолько нежен, хрупок, и в то же время… отзывчив. Казалось, стоило лишь притронуться к его кончику уха, как он тут же неотвратимо покрывался тонким румянцем, а его дыхание на мгновение замирало... Мо Жань вдруг подумал о том, что подобная реакция совсем не была похожа на страх. Он не был до конца в этом уверен, да и Ваньнин все еще не совсем пришел в себя — потому проверять эту теорию не стал. И, все же… он задумался. «Что же мне с ним делать дальше?!» Чу Ваньнин был подобен хрупкому, нежному цветку хайтана — прикоснешься к нему слишком грубо, и лепестки осыпятся. Мо Жань же никогда не отличался особенной нежностью. Он любил секс. И — да, он хотел Ваньнина. Уже давно. Засматривался на него, еще когда был его учеником, представляя, как выглядело бы тело его учителя без одежды... Желал Чу, когда тот прогнал его, все эти шесть лет — в некой странной, абсолютно извращенной форме. Хотел этого мужчину с тех пор, как встретил его снова… В последние дни он был в шаге от того, чтобы на него наброситься. Его кровь вскипала в жилах. Он грезил им. Бредил им, представляя, как берет его во всех мыслимых позах. Как вбивается в него, заставляя стонать от удовольствия, смешанного с болью. В его фантазиях Ваньнин безраздельно принадлежал ему все это время, и он почему-то наивно посчитал, что их отношения — это лишь вопрос времени... Мо Жань всегда знал, как завоевывать внимание, и был абсолютно уверен в себе. Он хотел этого — и знал, что сможет заставить Ваньнина хотеть его не менее страстно, когда наконец проломит его ледяную стену. ...Вот только он совсем не учел, что Ваньнин, оказывается, выстроил эту стену не просто так… он не подумал о том, что эта стена, вероятно, была единственным способом Ваньнина нормально функционировать. Его единственной опорой в этом мире... «Я озабоченный идиот…» — выдохнул Мо Жань бесшумно. Он внезапно особенно остро осознал, что сейчас даже рассматривает вариант того, чтобы они с Чу действительно просто остались друзьями. Ему было, по правде говоря, все равно, в каком качестве находиться рядом с балетмейстером… даже если все их взаимодействие сведется к редким встречам глазами и минимуму прикосновений. Мо Жань был готов к этому. «Мать вашу, я этому был бы даже счастлив!..» — подумал он не без удивления. ...Это открытие все-таки на мгновение его шокировало. «В какой момент я окончательно перестал его ненавидеть, и перешел к…?» — подумал он. Но так и не смог понять, что именно чувствует, и к чему же он все-таки перешел. Поначалу это было похоже на страсть, которая буквально разъедала все его кости. Он мечтал, как затрахает Чу так, что тот не сможет встать с постели… Желал Ваньнина так, что порой у него темнело в глазах, и он больше не понимал, как дышать. Ваньнин был его целью. Его безумием. Он все еще ненавидел его за то, что тот продолжал прожигать его ледяными взглядами, и в то же время не мог перестать о нем думать. Не мог перестать желать его. Затем... его чувства стали еще более сложными. Он почувствовал что-то, что можно было бы теоретически назвать жалостью... Странное, противоречивое, щемящее душу, выворачивающее наизнанку ощущение, которое заставляло Мо Жаня постоянно колебаться. Он внезапно понял, что не переносит, когда Ваньнин смотрит на него полным недоверия взглядом. Что боится задеть его чувства. Что не выносит мысли о том, насколько одинок его учитель. Что ему становится физически плохо, стоит ему представить, как Ваньнин испытывает боль или страх… ...И в то же время он лишь окреп в своей уверенности, что обязан заставить Ваньнина впустить его в свою жизнь. Все же никакая жалость не могла вынудить его отступиться. Никакие увещевания дяди Сюэ. И уж точно не сам Ваньнин, который едва ли сам знал, что для него хорошо. ...Той же ночью Мо Жань вывел уже немного успокоившегося Ваньнина на откровенный разговор — и балетмейстер, видимо, считая, что его рассказы о прошлом оттолкнут Вэйюя, не скупился на подробности. Вот только с каждым словом Ваньнина Вэйюй лишь мрачнел и становился еще увереннее, что Ваньнину не справиться в одиночку ни со своими фобиями, ни с ситуацией, в которой оказался. Люди Жуфэн столько лет держали его в страхе — совсем неудивительно, что Сюэ Чженъюн был бессилен чем-либо помочь балетмейстеру Чу. Ваньнин же был слишком гордым, чтобы позволить себе на кого-то положиться, и в то же время слишком привык решать проблемы самостоятельно чтобы рассказывать о них кому-то еще — не говоря уже о том, чтобы обременять другого человека заботами. Чего только стоило Мо Жаню уговорить его временно переехать к нему! К тому же, балетмейстер боялся Жуфэн настолько сильно, что был готов оттолкнуть от себя Мо Жаня, лишь бы только тот не попал под удар… «Какой же ты забавный, Ваньнин… — вздохнул он, — Так отчаянно пытаешься защитить меня, хотя единственный, кто нуждается в любви и защите — ты сам…» Вэйюй теперь видел все поступки балетмейстера как на ладони, и, понимая, что не может ничего изменить в прошлом, стал раздумывать над тем, что ему делать теперь. Как защитить Ваньнина? Как помочь ему раскрыться? Он все еще был зол на себя из-за того, что так долго принимал холодность Ваньнина за чистую монету, и даже научился ненавидеть этого человека… Подумать только! Он ненавидел Ваньнина за то, что тот так отчаянно отталкивал его. За то, что шесть лет назад он прогнал его прочь. Но разве он тогда знал, что скрывалось за холодной маской его учителя и его жесткими словами?.. Все-таки он был глупцом. Он совершил так много ошибок в отношении учителя... Что же, теперь настало время их исправить. Что с того, что Ваньнин с ним так холоден и резок? Что с того, что он не умеет по-другому? Разве имело это хоть какое-то значение, если Мо Жань был готов принимать его таким? Казалось, с каждой минутой размышлений он проваливался в бездну своих странных, противоречивых чувств все глубже, и спасения больше не существовало. Он долго лежал без сна на диване, уступив кровать балетмейстеру. Хмуро глядел из-под полуприкрытых век на сжавшуюся на краю постели фугуру Ваньнина, который, казалось, даже во сне стремился занять как можно меньше места — хоть постель и была огромной… ...Ваньнин уже несколько часов как успокоился и под действием травяного чая уснул, абсолютно обессилев от пережитых потрясений и тяжелого разговора. Мо Жань же, напротив, не мог сомкнуть глаз. В его голове медленно выстраивался план вполне конкретных действий, которые должны были помочь ему завоевать доверие Чу. Он внезапно улыбнулся своим мыслям. «Сопротивление бесполезно, Ваньнин…» *** ...Мо Жань не любил просыпаться раньше десяти, а потому, тревожно проворчавшись всю оставшуюся ночь с боку на бок на диване, и уснув лишь под утро, абсолютно не был готов к звуку незнакомого будильника в полседьмого утра. Впрочем, практически сразу будильник выключили — и все еще полусонный и дезориентированный Вэйюй вскоре уловил почти невесомый звук шагов по направлению к ванной. Он тут же открыл глаза, опасаясь, что Ваньнин все-таки соберется с мыслями и надумает переселиться в гостиницу. Он был твердо намерен приложить максимум усилий чтобы балетмейстер остался жить с ним — даже если бы это означало ранние подъемы и необходимость уступить Юйхэну кровать навечно. В конце концов, его диван был намного удобнее многих кроватей, на которых Мо Жань иногда был вынужден спать на гастролях и съемках… Юноша неловко потер лицо, зевнул — и прошлепал босиком к кухонному островку чтобы сварить кофе и приготовить завтрак, ничуть не заботясь о том, чтобы надеть на себя что-нибудь приличнее растянутой футболки и обтягивающих боксеров. Еще вчера он решил, что с утра порадует Ваньнина чем-нибудь вкусным — в конце концов, Чу так отчаянно нуждался в заботе, хоть и сам этого пока не понимал, и накормить его было первоочередным делом. Все это было частью плана Мо Жаня, который юноша успел составить этой ночью. План этот, разумеется, включал в себя бессчетное количество пунктов, которые должны были показать балетмейстеру Чу, что его ученик Мо Жань достоин доверия, и надежен, как швейцарские часы. Вэйюй хорошо знал предпочтения своего бывшего учителя в еде: когда-то давно, в бытность его учеником, он потратил уйму времени на то, чтобы выпытать у Чу, что тому нравится — а затем время от времени таскал ему ланчи в попытках накормить. Он знал, что на завтрак Ваньнин предпочитает легкую питьевую кашу, тофу с зеленью, а также готов есть любую неострую пищу, которую можно отнести к категории «правильного питания». Единственной слабостью его учителя было сладкое — но он никогда не съедал более трех конфет в один присест. Что же до других его любимых лакомств… Мо Жань отлично помнил про львиные головы из крабового мяса и планировал приготовить их к вечеру. ...Он был настолько воодушевлен этой идеей, что, пока помешивал ложкой кашу, на лице его играла глуповатая ухмылка, обнажая красивые ямочки на щеках. Именно с таким выражением лица его и застал Ваньнин, который абсолютно бесшумно подошел к уже разогретой кофе-машине и, казалось, полностью игнорировал чашку латте с сиропом, оставленную специально для него на столе Мо Жанем… — Доброе утро, Мо Жань, — сухо поприветствовал он юношу. — Я собираюсь ненадолго уйти по делам — но к десяти буду на репетиции. Не опаздывай. Мо Жань уставился на учителя с таким лицом, словно тот только что вылил на него ведро ледяной воды. «Куда ты собрался в такую рань, Юйхэн?! Где-то случился пожар?!..» Он с таким усилием сжал несчастную ложку, которой только что помешивал рис, что та слегка погнулась. Взгляд Мо Жаня в этот момент лихорадочно отмечал детали, которые он не заметил поначалу: Ваньнин был уже полностью одет в те же вещи, что были на нем вчера, а его волосы были аккуратно собраны в идеальный пучок на затылке. Очевидно, он и впрямь уже был одной ногой за дверью... Заметив растерянный взгляд юноши, Чу сдержанно улыбнулся: — Ты тоже рано встаешь, а до репетиции еще очень долго... Я не хочу мешаться. К тому же, мне нужно раздобыть свежую одежду и прочие мелочи. Я не знаю, как долго мне придется стеснять тебя, но я ведь не могу носить твои вещи… — он замолчал потому что Мо Жань вдруг зачерпнул ложку каши и поднес ее к губам Чу. Густой молочно-сладкий аромат приятно щекотнул обоняние. Брови Ваньнина недоуменно поползли вверх. Он растерялся: все-таки не каждый день приходится видеть своего бывшего ученика полуголым посреди кухни, да еще и вовсю орудующим ложкой. От подобного зрелища балетмейстер забыл, что хотел сказать. Его взгляд метался между ложкой, поднесенной к его губам, и Мо Жанем, который, казалось, совсем не стеснялся стоять у плиты практически в нижнем белье. Он хотел, было, возмутиться — но почему-то не мог... Ваньнин неожиданно почувствовал, что его уши буквально горят. — Ну же, я приготовил эту кашу для тебя, учитель. Будет нехорошо, если ты уйдешь, не позавтракав, — улыбнулся ему Вэйюй. — С-сспасибо… — Ваньнин прищурился, не уверенный, как ему поступить и что на это ответить, а затем, приняв быстрое решение, дважды подул на горячую ложку и аккуратно снял пробу губами. — …... — Мо Жань так и застыл на месте. То, как губы Ваньнина аккуратно на несколько секунд раскрылись, обнажив острый розовый кончик языка, а затем плотно обхватили ложку, вызвало в нем яркую, словно зарево, вспышку желания. В одно мгновение все его тело бросило в жар, а рука неловко дрогнула. «Твою мать!!!» В следующую секунду он почувствовал нарастающую панику, осознавая, что его внезапно пробудившийся инстинкт был неуместен. Он ведь собирался окружить Ваньнина заботой и нежностью, а не отыметь на кухонном столе! Да что с ним было не так?! И, все же, его полный нестерпимого голода взгляд так и впился в лицо балетмейстера Чу, который в этот момент сосредоточенно пытался распробовать приготовленную Мо Жанем еду и, казалось, ничего подозрительного не замечал. — Недурно, — высказал балетмейстер свой вердикт. — Ты действительно умеешь готовить. — Если учитель мне позволит, я буду готовить для него все время, — проговорил тихо Мо Вэйюй, стараясь, чтобы его голос звучал как можно ровнее. С каким-то извращенным энтузиазмом он тут же подумал, что, если Ваньнин будет так сексуально есть из его рук, то он готов жить у плиты. — Мо Жань, тебе, что, вправду больше нечем заняться? — тут же воспротивился Чу, почему-то раздражаясь. — И почему ты снова зовешь меня учителем? — Балетмейстер Чу… Ваньнин..., — Мо Жань натянуто улыбнулся, исправляясь, а его фиалковые глаза прищурились. — Как мне все-таки лучше тебя называть? — …... — Ваньнин растерянно уставился на него, в темных словно ночь глазах застыло недоумение. Он нахмурился, пытаясь припомнить, как Мо Вэйюй называл его раньше, и почему именно сейчас от звука собственного имени с его губ его голова как будто онемела... — Так как? — Мо Жань повторил вопрос, на мгновение отвернувшись чтобы налить кашу в небольшую пиалу, и ошарашенный Чу в этот момент наконец смог прийти в себя. — ...Можешь называть меня по имени когда мы не на репетициях, — наконец ответил он, справедливо рассудив, что у них ведь не такая большая разница в возрасте... и вдруг раздраженно вспомнил, что Мо Жань и так уже давно звал его Ваньнином. Лишь этим утром этот болван зачем-то решил поностальгировать о своем ученическом прошлом... — Какой я тебе учитель?! Ты будешь исполнять основную партию в постановке! Мы собираемся выступать в дуэте!!! Неужели ты думаешь, что я собрался тебя чему-то учить?!!..— вспылил он. — Значит, Ваньнин, — кивнул Мо Жань, пропуская мимо ушей гневный монолог, а затем неожиданно продолжил. — Кстати, о выступлениях в дуэте… я ознакомился с сюжетом и музыкой, и у меня тут появилось несколько идей… — Выкладывай, — Ваньнин тут же забыл все свои возмущения, обращаясь в слух. *** ...Мо Жань и Ваньнин приехали на репетицию без опозданий, ровно к десяти — вместе. Впрочем, они действительно были близки к тому, чтобы опоздать. Балетмейстер Чу настолько увлекся обсуждением предстоящих сцен и идеями Мо Жаня, что лишь в последний момент осознал: ему все еще нужно что-то решить с вещами, и делать это нужно быстро, потому что ему буквально не в чем идти. В итоге Мо Жань довез его до ближайшего торгового центра, и он без примерки наспех нахватал несколько светлых свитеров, футболок и толстовок, пару джинсов, тайтсы — и еще одну пару простых кроссовок и балеток. В следующее мгновение он швырнул гору пакетов и коробок на заднее сидение и попросил Мо Жаня отвернуться. На невысказанный вопрос юноши он лишь бросил: «собираюсь переодеться». Мо Жань, разумеется, промолчал, что вообще-то переодеваться можно было и уже непосредственно на репетиции — но все-таки послушно отвернулся, и даже развернул зеркало заднего вида таким образом, чтобы в него невозможно было ничего подглядеть. «Не глупи, — сказал он самому себе. — Вызывай у него доверие. Ты ведь хочешь, чтобы он тебе доверял…» Он внезапно подумал, что балетмейстер Чу, возможно, чувствовал себя неуютно в общей раздевалке — в конце концов, он ведь никогда не видел и раньше, чтобы тот переодевался перед занятиями. Обычно Ваньнин приходил уже в рабочей одежде. Следом пришла непрошенная мысль, что его Ваньнину, видимо, все-таки было легче переодеться в машине в его присутствии, нежели в раздевалке, куда в любой момент мог войти посторонний человек… Эта мысль безмерно порадовала юношу. Он старался не думать о том, почему Ваньнин мог испытывать страх даже от необходимости переодеться в постороннем присутствии — потому что, когда он начинал размышлять о причинах, в нем закипал такой гнев, что он начинал бояться за собственный рассудок… Из-за этой всепоглощающей злости даже теперь его начинало трясти от ярости, а его мысли возвращались к их ночному разговору… К тому, что Ваньнину довелось пережить. ...С заднего сидения тем временем уже несколько минут раздавался шорох пакетов и пыхтение. Мо Жань вздохнул. Он решил отвлечься, так что сконцентрировал все внимание на соцсетях. Он лайкнул свежее селфи Сюэ Мэна, который традиционно ежедневно постил в ленту свою павлинью физиономию, и уже собрался написать комментарий в духе «найди десять отличий от вчерашнего фото» — как вдруг на заднем сидении всё затихло, и через несколько секунд послышалось тихое «твою ж мать…». Мо Жань удивленно обернулся… и моргнул, потому что Ваньнин встретил его взгляд с совершенно недобрым выражением лица. — Не смотри! — прошипел он, но было поздно. Глаза Мо Жаня медленно скользнули по асимметрично вырезанной глубокой линии ворота кашемирового свитера, обнажившей идеальные плечи и тонкие ключицы… затем его взгляд переместился ниже, на облегающие тайтсы, которые, казалось, подчеркивали каждый изгиб стройных ног… Его сердце пустилось вскачь, а рот внезапно наполнился слюной. — Тебе очень красиво, — как можно мягче проговорил он, старательно пряча абсолютно хищное выражение лица. — Что не так? Ему хотелось прикоснуться к этим худым, нежным щиколоткам, а затем плавно подняться выше, лаская упругие бедра… О, он отлично понимал, что именно так взбесило Ваньнина. Балетмейстер, похоже, так торопился, что не глядя нахватал не тех вещей… Его гардероб скромника пополнился парочкой весьма любопытных нарядов. — Забудь… — Ваньнин раздраженно закатил глаза. — Мы уже опаздываем. Поехали быстрее. Мо Жань лишь кивнул, и снова развернул зеркало заднего вида на Ваньнина. Несколько раз по пути он поймал в отражении пристальный взгляд, но делал вид, что ничего не замечает — он решил дать Чу вдоволь насмотреться на себя. В конце концов, ему было приятно знать, что балетмейстер его тоже украдкой разглядывает… он отдал бы многое чтобы узнать, о чем тот в этот момент думал... *** ...В этот раз репетиция проходила удивительно слаженно. Ваньнин и Хуайцзуй в первой половине дня занимались общими сценами и расстановкой. Мо Жань же с Ши Мэем отработали несколько общих элементов, и, заскучав, направились к кофе-машине. — Почему такой помятый? Выглядишь, словно до утра тусил с кем-то, — отметил Ши Минцзин мимоходом. — Ты ведь вчера вроде бы так рано ушел из клуба... — Ушел-то я ушел… — Мо Жань со вздохом покрутил в руке бумажный стаканчик с неприглядной бурдой. Ши Минцзин расценил невнятный ответ юноши по-своему. — Когда уже познакомишь со своим новым парнем? — поинтересовался мягко он. — Похоже, у вас всё серьезно? Подошедшие в этот момент к ним Наньгун Сы и Е Ванси, кажется, все прекрасно расслышали. Наньгун Сы вскользь заметил: — Мо Вэйюй, так ты, выходит, занят? — он вздохнул. — Жаль. Моя хорошая знакомая, когда узнала, что мы с тобой играем на одной сцене, очень просилась к нам на репетицию… — Твою знакомую зовут случайно не Сун Цютун? — Ши Мэй, кажется, знал всё обо всех. — Мо Вэйюй ее знает, — он перевел спекулирующий взгляд на Мо Жаня, словно о чем-то внезапно подумав, и тут же замолчал. — Серьезно?! — Наньгун Сы удивленно моргнул. — Когда вы успели встретиться? — На самом деле, я… — Мо Жань вдруг рассмеялся. — Я, правда, уже занят. Сун Цютун — очень красивая девушка, но совсем не в моем вкусе. Ши Мэй прав, у меня уже кое-кто есть... В этот момент он внезапно почувствовал на себе колючий взгляд, и безошибочно повернул голову. Балетмейстер Чу стоял у соседней кофе-машины с весьма отрешенным видом, как если бы не совсем понимал, что делать дальше. Пустой стаканчик в его руках выглядел весьма жалко. Мо Жань понятия не имел, сколько Ваньнин успел услышать из этого разговора, но подозревал, что слух его учителя был весьма острым. — А-Жань, хватит ходить вокруг да около — познакомь уже нас со своей зазнобой, — Ши Мэй подергал его за рукав, отвлекая юношу от созерцания балетмейстера Чу. — Ага, как-нибудь... обязательно…, — растерянно отмахнулся Мо Жань, а затем решительно направился Ваньнину на помощь. Ему не нравилось выражение лица балетмейстера Чу — на первый взгляд он выглядел, как обычно, холодным, но, все же, Мо Жаню отчего-то казалось, что мужчина чем-то расстроен. Он не был уверен, в чем именно это выражалось, но все же не мог продолжать стоять в стороне. — Балетмейстер Чу, позвольте, я помогу Вам, — он подошел к Ваньнину не вплотную, вовремя остановив свой внезапный порыв ворваться в его личное пространство, но мужчина все равно выглядел немного напуганным его пристальным вниманием. Мо Жань неловко перемялся с ноги на ногу, а затем отступил на всякий случай еще на полшага, пытаясь понять, на какой дистанции Ваньнин перестанет ощущать неловкость. — Почему ты топчешься на месте?.. — раздраженно фыркнул Ваньнин, и красивые глаза феникса опасно сверкнули. — Раз пришел помочь, так помогай! Мо Жань открыл, было, рот, чтобы оправдаться, но тут же понял, что сказать ему, по сути, нечего. Решив, что спорить бесполезно, он в два счета приготовил балетмейстеру кофе со сладкими сливками, высокой пенкой и сиропом, как тот любил. Ваньнин все это время неотрывно наблюдал за действиями Мо Жаня, видимо, пытаясь запомнить, что тот делал. Затем его внимание снова переключилось на наблюдающих всю эту глупую сцену Ши Минцзина, Наньгун Сы и Е Ванси. — Вам совсем нечем заняться? — он зло нахмурился. — Если завтра будет премьера, все готовы выступать?.. — …... — танцовщики тут же молча разошлись. Мо Жань к тому моменту уже заканчивал феерическую демонстрацию своих блестящих навыков баристы, выводя последний штрих рисунка на пушистой пенке. В следующую секунду он протянул Ваньнину целое произведение искусства в стакане: при помощи карамельного сиропа он умудрился изобразить довольную кошачью мордочку с торчащими во все стороны усами… — Что это?.. — Ваньнин медленно моргнул, а его брови поползли вверх. Он так и не притронулся к стакану. — Это… э… — Мо Жань задумался. — Это... белый сливочный кот. «Белый сливочный кот для моего злобного котика Ваньнина, хехе….» — добавил он мысленно, но решил не произносить этого вслух. — Я вижу, — Ваньнин прищурился, рассматривая нелепый рисунок. — Но почему кот… в кофе? Разве на кофе не принято изображать всякие листья, цветы и сердечки?.. — ...Договорились. Я запомню, и в следующий раз нарисую Вам сердечко, — усмехнулся Мо Жань, наблюдая, как лицо балетмейстера Чу стремительно бледнеет. — Вэйюй!!! — Чу оскалился. — Своему парню рисуй сердечки! Ты!!!... — он, взмахнув руками, с воинственным видом резко направился в сторону только недавно удалившихся Наньгун Сы и Е Ванси. Мо Жань расхохотался, внезапно осознав, что только что стал свидетелем настоящей вспышки ревности. «Ваньнин, видишь, как нехорошо подслушивать? Ты пришел за кофе, а напился уксуса…» — подумал он, ухмыляясь. А затем направился следом за Чу, не забыв прихватить с собой стаканчик. Он не собирался сдаваться вот так просто. В ближайшее время он был намерен избаловать этого вздорного человека до такой степени, чтобы тот и думать забыл о ревности. Дружба дружбой, а он всерьез задумал изрисовать Ваньнину сердечками всё, до чего смог бы добраться своими лапами...