Танцующий лепесток хайтана

...Протяжные звуки скрипки отражались от десятков зеркал, окутывая глубокой трансовой мелодией. Каждый перелив отдавался по нервам электрическими импульсами, из которых рождались призраки движений, наполняя воображение многочисленными комбинациями словно неиссякаемый горный поток. «На этот раз позволь своему телу вести разум.» Но сказать проще, чем осуществить. Чу Ваньнин сам не раз ассистировал Сюэ Чженъюну в практиках танцетерапии, но был всегда слишком погружен в технику чтобы прочувствовать на себе ее благотворный эффект. Теперь же ему было жизненно необходимо хотя бы просто попытаться пережить происходящее внутри. Попробовать выместить все, что мешает нормально функционировать, в некий рисунок движений, который бы поглотил его самого и позволил раствориться в моменте. Хотя бы ненадолго. Хоть отчасти заглушив пронзительную боль, разъедающую его с той самой секунды, когда он снова столкнулся с Вэйюем лицом к лицу на репетиции. Он собирался утомить себя до изнеможения, когда буквально больше не сможет двигаться — и тогда в нем вряд ли останутся хоть какие-то силы для того, чтобы чувствовать. Физическая нагрузка была всего лишь еще одним способом переложить «с больной головы на здоровую» — но это было единственным, что ему оставалось теперь, потому что в голове словно заезженная пластинка в сотый раз прокручивался этот чертов день. Казалось бы, что могло пойти не так? Ведь он уже давно все для себя решил: держать дистанцию с Мо Вэйюем, а желательно — вернуть их рабочие нейтральные отношения, в которых не останется места случайным прикосновениям, неловкой заботливости и сбивающим с толку улыбкам. И совершенно исключены любые попытки сближения. Быть друзьями с Мо Жанем он, видимо, не смог — так что же ему оставалось теперь делать? Да и было ли предложение дружбы Вэйюя искренним хотя бы отчасти? Как можно быть другом того, кто тебя ненавидит?.. Он этого не знал. И у него не было друзей чтобы понять, возможно ли это. Чу хмуро уставился на собственное неловкое отражение, бликующее в зеркалах, но его взгляд словно на мгновение ослеп, пройдя сквозь серебристую поверхность амальгамы и так и не остановившись ни на чем. Физически он находился в хореографическом зале, но в своей памяти он все еще пытался прожить все, что случилось с ним в этот день. Осмыслить произошедшее — потому что осмысление помогает избавиться от чувств. Оно безопасно. Сегодня он едва сумел собраться с духом чтобы выйти на репетицию. Смирился с тем, что рано или поздно столкнется с Мо Жанем — и им придется работать вместе над постановкой. Неизбежность, которой всегда суждено оставаться между ними. Однако, далеко не впервые он скрывал свои эмоции так тщательно — да и, когда делаешь это из года в год, с каждым днем становится все проще. Надеть маску отрешенности не было для него чем-то новым или особенно сложным. Он был готов к этому так же, как другие люди готовят свежую рубашку перед выходом из дома. Единственное, к чему он совершенно точно не подготовился, так это к тому, что личную жизнь его бывшего ученика начнут обсуждать всей труппой. В подробностях и неприглядных деталях. Во всей грязи и скандалах, которые только можно вообразить. И дело было не в том, что сам он понятия не имел, о чем речь — для него не было шоком то, что Мо Жань, будучи известным, мог иметь любовников, и даже платить им за это деньги. Его не удивил даже тот факт, что, как выяснилось, юноша питал ненависть к нему как к своему учителю, и вымещал ее на ком-то — Ваньнин, в конце концов, не был глуп или наивен чтобы не понять, о чем шла речь, даже если все, что он услышал, было обрывочными комментариями и перешептываниями. Ненависть Вэйюя могла бы пошатнуть Ваньнина раньше, но не теперь. Он давно уже принял для себя факт, что Мо Жань едва ли может в действительности испытывать к нему теплые чувства. С чего бы, если сам Ваньнин словно провоцировал юношу держаться от него подальше, делая все, чтобы тот исчез из его жизни?.. Проблема заключалась, скорее, в том, насколько эта ситуация до боли напоминала его собственную: ведь когда-то, много лет назад, о Чу Ваньнине только и делали, что говорили за спиной, называя «странным», «дерганным» и «нелюдимым». Как он мог позволить себе стоять в стороне и смотреть, как его бывшего ученика смешивают с грязью? Ваньнин невольно поморщился, потому что это воспоминание было слишком болезненным. В горле пересохло. Его память переплеталась путанными узлами, и попытка объяснить свое поведение рационально даже теперь заставляла его усомниться в собственных умственных способностях. Он попытался защитить Мо Жаня — оградить от сплетен — прекрасно понимая, что человеком, которого юноша так сильно ненавидит, является он сам. Это было полным провалом. Его разум отказывался давать какое-либо внятное объяснение этому дурацкому порыву. Да, он был влюблен в Мо Жаня так давно и бестолково — но разве трудно было притвориться, словно он ничего не слышит?.. Ему ведь не впервой было бы изображать непонимание. Так почему же он не смог проигнорировать происходящее?.. Ваньнин опустился на сверкающий в последних закатных лучах паркет, обхватив голову руками. На самом деле ответ был прост: Вэйюй и так находился в шаге от того, чтобы бросить балет и уйти из постановки — а его уход бы добил Чу окончательно. Было ли желание видеть Мо Жаня на репетициях нормальным — если учесть, что теперь он знал, насколько сильно юноша ненавидит его? Ваньнин не смел об этом думать. Не теперь. Он прикрыл глаза, погружаясь глубже в произошедшее. ...Лицо Мо Жаня, неестественно бледное, словно искусно вылепленное из воска, казалось абсолютно потерянным. Улыбка выглядела чужеродной, как если бы ее криво приклеили — и забыли расправить. Ваньнин не знал, как долго решался заговорить, стоя словно истукан за спиной Вэйюя — но теперь, когда он позвал Мо Жаня по имени, он должен был что-то сказать. Хоть что-нибудь. Его спину в этот момент сверлили десятки глаз, и, вне всяких сомнений, любая его фраза будет услышана всей труппой. Зачем он вообще подошел к Мо Жаню? Неужели не мог развернуться и уйти? Ответа, как всегда, не было. Единственное, в чем он был уверен — он так и стоял бы словно деревянный еще тысячу лет, но внезапно его глаза встретились со взглядом Вэйюя, и он почувствовал волну беспросветного отчаяния, обвившую шею тугой петлей так, что невозможно было выдохнуть. Мо Вэйюй… в его взгляде Ваньнин почувствовал боль. Она походила на токсин, проникающий под кожу и медленно парализующий любую способность мыслить. На удар в солнечное сплетение, от которого вышибает дух. Чу сам не знал, как смог под этим взглядом выдавить из себя те несколько фраз, и каким чудом его голос звучал почти ровно и бесстрастно. «Мо Жань. Ты хотел поговорить. Я освободился...» Ему было жизненно необходимо увести Вэйюя подальше от происходящего. Он не знал, как это сделать — и последует ли за ним юноша, если он сейчас развернется и пойдет прочь. Понятия не имел, что ему делать теперь — но сама идея о том, чтобы взять Мо Жаня за руку, прикоснуться к нему, после всего, что только что открылось, казалась немыслимой. Тошнотворной. Подавляя в себе острое желание содрогнуться всем телом, Чу поджал губы и заставил себя развернуться и двинуться на выход. «Не пойдет за мной — ну и плевать!» Он тут же осознал, что юноша идет за ним, и неосознанно замедлил шаг, внезапно вспомнив, что всего день назад едва не бежал от Вэйюя. Теперь же ситуация повторялась — но словно в неком невероятном карикатурном отражении, где все встало с ног на голову. Теперь он должен был заставить себя сделать вид, словно ничего необычного не произошло. В конце концов, если Вэйюй так тщательно скрывал все это время от него свою ненависть, что стоило Ваньнину подыграть, если в итоге это помогло бы им обоим разрешить эту дурацкую ситуацию? Выйдя наконец на улицу, Чу позволил себе остановиться и растерянно осмотрелся по сторонам в поисках места, где они с Мо Жанем могли бы укрыться от посторонних. — Балетмейстер Чу, — раздался приглушенный голос за его спиной. — То, что Вы могли услышать... — Заткнись, — Ваньнин даже не обернулся. Не осмелился. Тонкая линия залегла между бровями. Его взгляд, на мгновение ослепленный ярким солнцем, выхватил отдаленную вывеску чайной, и он тут же пошел в сторону крошечного заведения, ютящегося под одной крышей с лапшичной, автомастерской и жилыми постройками. — Ты идешь? — окликнул он через мгновение оторопевшего Мо Жаня, который так и застыл в дверях, словно был не совсем уверен, что именно ему делать. Ваньнин никогда еще не видел этого юношу таким потерянным — ни теперь, ни шесть лет назад. Вэйюй действительно выглядел так, словно шел на погибель. Смертельно бледный. «Почему он так смотрит на меня?..» Балетмейстер неосознанно поджал губы. Он не знал, о чем именно собирается говорить с Мо Жанем. Что они собирались обсуждать до того, как уродливая правда вырвалась наружу?.. — Балетмейстер Чу, если Вы не хотите, чтобы я к Вам приближался, я пойму, — неожиданно сказал Вэйюй ему в спину. — Нам не обязательно говорить о чем-либо. Я могу… просто исчезнуть из Вашей жизни. — И где я, по-твоему, возьму второго Тасянь-Цзюня за месяц до премьеры, Мо Жань? — Чу снова остановился и, развернувшись к Мо Жаню, смерил юношу пристальным взглядом. — Для меня не новость, что ты испытываешь ко мне не самые светлые чувства. Я… думал об этом и раньше. Это не шокировало меня. — …... — Мо Жань уставился на него, разинув рот, как если бы только что услышал нечто, что заставило его усомниться в собственном рассудке. — Я не допущу сплетен за твоей спиной, — продолжил бесстрастно Чу Ваньнин. — Что до меня — я ведь и раньше работал с тобой на сцене. Не думаю, что теперь что-то будет отличаться. Мо Жань внезапно как будто немного расслабился. Он карикатурно приподнял брови, а затем как-то особенно неловко усмехнулся. — Балетмейстер Чу уже знал об этом? Как… давно? — Это неважно, — отмахнулся Ваньнин, пытаясь выглядеть как можно более расслабленным, тогда как внутри него буквально все кричало о том, что он ступил на опасную территорию. — Между нами всегда были и будут в первую очередь рабочие отношения. Я понятия не имею, какие цели ты преследовал до этого, и, по правде говоря, мне все равно, потому что сейчас меня беспокоит только возможность срыва постановки. — Меня не волнует то, что кто-то говорит обо мне за спиной, — вдруг бросил Мо Жань, и в его глазах сверкнула странная решимость. — Я не хотел, чтобы ты обо всем узнал именно так… Ваньнин. Послушай меня, я... — Тебе незачем оправдываться, — балетмейстер Чу задрал подбородок так высоко, что тонкая шея обнажилась из-под слоев высокого ворота свитера. — Не трать слова понапрасну. Теперь, когда между нами все прояснилось, работать станет только легче. Все остальное не важно... Внезапно пальцы Вэйюя обхватили его шею, и обжигающее прикосновение на мгновение лишило возможности ровно дышать. Чу Ваньнин замолчал, оборвавшись на полуслове. Широко распахнув глаза, он смотрел на Мо Жаня, понимая, что, возможно, допустил ужасную ошибку, решившись остаться с юношей наедине. Да, они находились посреди залитой ярким дневным светом улицы, и их мог увидеть любой случайный прохожий — но Ваньнин слишком хорошо знал, что случайные люди так редко приходят на помощь, видя подобные сцены… — А между нами все прояснилось? — спросил Мо Жань тихо. Он глядел на Ваньнина сверху вниз, и его темно-фиалковые глаза отчего-то внезапно превратились в два колких ледяных омута. Ваньнин никогда прежде не видел на его лице такого странного выражения — как если бы он балансировал на грани ярости. И эта ярость совершенно не вязалась с образом морально уничтоженного человека, который Чу воспринял за чистую монету всего несколько минут назад, так опрометчиво бросившись на помощь, пытаясь убедить Вэйюя в том, что готов оградить его от неприятных разговоров и сплетен... Он не представлял, как именно следует поступать в такой ситуации. С одной стороны, он не собирался привлекать к ним лишнее внимание — и, хотя он мог дать физический отпор Вэйюю, это неизбежно бы вызвало ненужный интерес к их персонам. С другой стороны… Вэйюй выглядел настолько злым, что Ваньнин начинал чувствовать подступающую панику. По спине пополз неприятный холодок. — Так что именно между нами прояснилось, Ваньнин? — повторил Мо Жань, и его пальцы неожиданно мягко принялись поглаживать горло балетмейстера. По коже с каждым судорожным ударом сердца разливался странный томительный жар. «Что… какого черта он делает?..» — Убери руку, — прошипел Ваньнин. — Где твое самосохранение, балетмейстер Чу? — прошептал неожиданно мягко Вэйюй. — Ты ведь и сам не веришь, что я способен причинить тебе вред. Разве нет?.. Ваньнин метнул в юношу ледяной взгляд, предпочитая отмолчаться. Что, в конце концов, он должен был ответить на это? Что он сам не понимает, почему до сих пор его не скрутило от панической атаки?.. Ладонь Мо Жаня неожиданно расслабилась, и в следующую секунду легко прошлась по щеке Чу. Прикосновение было настолько бережным, что Ваньнин едва мог поверить, что это все происходит наяву. С ним. Он с трудом смог сдержать тихий вздох, кусая губы чтобы хоть как-то сфокусироваться — и тут же сморщился от неожиданно острой боли потому что не рассчитал силу укуса. — Я готов остаться в постановке лишь с одним условием, Ваньнин, — ладонь Мо Жаня наконец отстранилась, а взгляд юноши продолжал неотрывно следить за выражением лица Чу. — Ты будешь моим. — Ч… что? — Ваньнин на мгновение был оглушен. Он резко отшатнулся в сторону и едва не оказался на проезжей части, но в какой-то момент Вэйюй ухватил его за руку, удерживая на месте. — Все просто: тебе нужна твоя постановка. Но, задумайся, Ваньнин — какой прок в этом мне? — Мо Жань прищурился. — Ты думал о том, что мне в том, что я буду выступать? Ты хоть знаешь, сколько стоит один час моего времени?.. — Ты сам дал согласие исполнять партию, — процедил Ваньнин. — Я не вынуждал тебя. — Но я ведь все еще могу передумать, — усмехнулся Вэйюй мрачно. — До премьеры всего месяц, балетмейстер Чу. Я готов разорвать контракт и выплатить неустойку. И я тоже ни к чему никого не принуждаю... Ваньнин не ответил на это. Лишь нахмурился еще сильнее и резким крученым движением высвободил свое запястье из хватки Мо Жаня. Он продолжал молчать пока его холодный взгляд сверлил юношу. — Не отвечайте так быстро, балетмейстер, — Мо Жань вздохнул, неожиданно снова вернувшись к формальному общению. — Я понимаю, что это сложно, и не хочу вас торопить. Но я хочу, чтобы вы об этом подумали. — Можно спросить, зачем тебе это?.. — неожиданно зло бросил Ваньнин. — Чем… я заслужил такую «честь»?.. — Нет, — Мо Жань скрестил руки на груди. — Но я могу поклясться, что никогда не позволю себе причинить вам боль. Это вас успокоит? — Нет, — Ваньнин резко мотнул головой, и в ответ на удивленный взгляд Мо Жаня, повторил. — Мне должно быть все равно, почему ты ненавидишь меня — но я задал тебе вопрос, надеясь услышать наконец правду. Я думаю, что заслуживаю ее, коль ты собираешься отыгрываться на мне за что-то, о чем я даже не подозреваю. Если ты не ответишь, у меня для тебя будет лишь один ответ — «нет». Не знаю, за кого ты меня принимаешь, но я никогда не пойду на это. — И… чтобы ты согласился на сделку, я должен сказать, почему... ненавижу тебя? — Мо Жань, казалось, погрузился в раздумья. — Да, — Чу Ваньнин сохранял каменное лицо, но внутри него все давно уже похолодело от ужаса. Он и сам не понимал, как у него язык повернулся сказать нечто подобное. И как до сих пор его не разразило прямо на месте молнией. «Какого хр*на я наделал?!» — запоздало запаниковал он. Хуже, чем безответно годами тосковать по человеку, который никогда не ответит тебе взаимностью, стремиться изо всех сил находиться рядом с ним, но при этом скрывать свои истинные чувства… хуже этого было трудно что-либо придумать. Но, похоже, Чу Ваньнин «с блеском» справился даже с этой задачей. «Еще ведь не поздно забрать свои слова назад?..» — Я полагал, Ваньнину безразличны мои чувства, — Мо Жань растянул губы в странной улыбке. — Выходит, ошибся?.. ...Чу Ваньнин физически содрогнулся, вспоминая, как в ту же секунду решил, что самое время спасаться бегством. Откровенные разговоры никогда не заканчивались в его случае чем-то хорошим. Действительно ли он хотел знать причину, по которой Вэйюй его ненавидит настолько сильно? Так ли это было важно? И почему это было, черт возьми, так больно? Разве не он сам совсем недавно успокаивал себя, что намеренно старался оттолкнуть Мо Жаня, и был даже некоторое время рад (подумать только!) чувству ненависти! Ведь человек, который ненавидит тебя, вряд ли заметит твою любовь. Ненависть была той нерушимой стеной, которая могла бы оградить сердце Ваньнина, сохранить его тайну. Она отталкивала, и она была понятной. Но она впивалась в его сердце подобно отравленным шипам, заставляя задыхаться от боли. Мо Жань снова перевернул все вверх дном, заставляя Чу сомневаться во всем, что он знает. Если бы Ваньнин не знал наверняка о том, что Мо Жань его ненавидит, это выглядело бы так, словно Чу ему небезразличен… Сидя на холодном паркетном полу посреди пустого хореографического зала, он внезапно понял, что запутался еще сильнее. Мо Жань не ответил на его вопрос — а, значит, принял его отказ? Но ведь Ваньнин снова сбежал, не давая Вэйюю даже шанса ответить. Значило ли это, что Вэйюй отказывается выступать, и теперь постановка находится под угрозой?.. Балетмейстер Чу снова потер виски, чувствуя, как мысли вязнут, а тело буквально деревенеет от напряжения. Ему было трудно дышать — в который раз за этот день. Тонкими пальцами он прикоснулся к собственной шее, как если бы пытался восстановить в памяти то, как это сделал Вэйюй. А затем замер, потому что десятки зеркал отражали теперь его бледное застывшее лицо, все еще влажное от слез, и полные ужаса глаза. Чувство равновесия, с таким трудом сохраняемое им во время разговора с Вэйюем одной лишь силой воли, в это мгновение наконец полностью рассыпалось в прах. Боль и страх смешивались внутри в гремучий коктейль, шипели сотнями змей, сбиваясь в клубок безумия в голове. Ему было слишком больно, чтобы это можно было выражать хоть как-то. Его собственное окаменевшее лицо тому было живым свидетельством. Его боль не была красивой — могла ли она стать частью танца? Композицией столь же уродливой, сколь неприятны картины Мунка? Мучительной — до крика, срывающего голос, когда знаешь, что кричать ни в коем случае нельзя? Кто сказал, что подобные чувства можно выразить посредством танца для того, чтобы справиться? Неужели это вообще могло кому-либо помочь — или Ваньнин был настолько за гранью спасения, что все, что ему оставалось — сидеть каменным изваянием на полу, не понимая, как дышать?.. Мужчина заставил себя замедлить дыхание, вслушиваясь в мотивы скрипки, продолжающие литься безумным водопадом. Он закрыл глаза и медленно поднялся на полупальцы, а затем замер — потому что на мгновение ему показалось, что стоит только пошевелиться, и он рассыпется на мелкие осколки, которые собрать не удастся по крупицам даже через тысячи лет. И, все же, плавная мелодия уводила его мятущиеся мысли от истоков, заставляя отрешиться от всего внешнего и сконцентрироваться на собственных чувствах. Существовало ли что-то вне ядовитого океана боли, разливающегося внутри?.. Чу Ваньнин скользнул в сторону, запрокинув голову, а затем позволил своим рукам взвиться в воздух. Движения были ломкими, словно хрупкие побеги, прорастающие на выжженных землях. Затем, качнувшись в такт лейтмотиву, он склонился в глубоком дропе, позволяя телу изогнуться подобно прочной, но в то же время гибкой лозе, которая не может быть сломлена, но находится на пределе своих возможностей. Его затылок практически касался пола, длинные волосы словно темные шелковые нити разметались в стороны, а руки в бессильной мольбе протянулись вверх — а затем, будто внезапно обретя силы, рассекли густой от струнных переливов воздух. В следующую секунду Ваньнин выпрямился — и замер в грациозном тербушоне, напоминающем нефритовые скульптуры древних эпох. Подобно тому, как ритмичное соло скрипки мешалось с гитарным надрывом, его тело вдруг наполнились темной, пульсирующей энергией, от которой внутри будто начала медленно распрямляться прежде сжатая до предела пружина. Он сам сейчас стал похож на непрерывный поток, несущийся в последних отблесках холодного закатного солнца и тысячах алых бликов. Солнце отражалось в зеркалах, скользило хаотическим узором вокруг него подобно танцующим лепесткам — лишь для того чтобы в следующую секунду распасться золотыми искрами чистого света. Он не останавливался ни на секунду. Дыхание становилось ровнее с каждым движением. Каждый удар сердца теперь сливался в одно целое с мелодией — а сам он превращался в продолжение звенящих струн, позволяя собственному телу впервые не руководствоваться велениями разума. Отпустив себя. Забывшись. Переставая осознавать себя как личность. Существуя как смешанные синкопированные переливы, струящиеся в воздухе незримыми нитями. Музыка превратилась в его сердцевину. Стала истинным центром его микрокосма — и единственным источником энергии. Мотивом для того, чтобы продолжать дышать. Его тело больше не казалось скованным и ломким. Хрупкие ладони, запястья, острые углы плеч — все его существо словно вошло в точку сингулярности, которая теперь вела его в каждом движении ресниц, в каждом невесомом па. Он впервые чувствовал себя таким живым, наполненным — и в то же время опустошенным… он не хотел, чтобы это состояние прерывалось. В нем он мог бы провести всю жизнь, пока не останется больше ни капли энергии. И лишь когда последний солнечный блик погас в зеркальном отражении подобно тлеющему огарку солнца, превращая фиолетовые сумерки в сгущающийся бархат ночи, Чу Ваньнин наконец остановился. В голове было пугающе пусто и спокойно. Тело покрывала мелкая испарина. Он открыл глаза и с удивлением обнаружил, что душившая его все это время боль внезапно отступила. И, сколько бы он не пытался сконцентрироваться на том, что чувствует — он больше не ощущал той парализующей паники. Он снова мог спокойно дышать и мыслить. И даже при воспоминании о Мо Жане... Словно подслушав его мысли, тут же завибрировал отложенный в сторону мобильный. Несколько непрочитанных сообщений от Вэйюя мелькнули на экране и тут же сиротливо скрылось в строке уведомлений. Ваньнин помедлил прежде чем разблокировать экран. Его пальцы на секунду зависли в воздухе, который, казалось, в это мгновение наэлектризовался, как если бы не ровен час должна была разразиться гроза. В следующее мгновение на экране отобразилось еще одно сообщение — на этот раз от неизвестного номера. Однако его содержание заставило его сердце снова пропускать удары, обрываясь куда-то в пропасть и трепыхаясь в груди подобно обезумевшей птице, пойманной в силки. В сообщении не было прямых угроз. Это была всего лишь одна-единственная фотография — сделанная достаточно четко чтобы Ваньнин мог понять, что автор этого кадра находится близко к объекту наблюдения. На фото был Мо Жань. «Какого..?» Совершенно очевидно, юноша понятия не имел, что его кто-то фотографирует. Чу Ваньнин невольно ощутил, как пальцы снова начинают мелко дрожать, а с таким трудом обретенное внутреннее спокойствие дает трещину. В горле пересохло. Он продолжал пристально всматриваться в изображение, смысл которого был предельно ясен: люди Жуфэн каким-то образом выяснили единственную слабость Чу. Мо Вэйюй был в опасности. Преодолевая первый порыв отшвырнуть телефон от себя подальше словно мерзкую ядовитую тварь, Ваньнин тут же набрал экстренный номер офицера полиции — и в следующие несколько минут в деталях пытался объяснить сложившуюся ситуацию. Но в итоге все, чего он добился — целый ворох неловких вопросов о том, кем приходится ему Мо Жань, и почему он считает это фото угрозой, если ему еще, по сути, никто не угрожал. Проклиная себя за беспечность и параллельно пытаясь вразумить офицера, Ваньнин толком и не заметил, как окончательно стемнело. Он был безумно зол на систему правоохранения, и в то же время понимал, что в произошедшем есть лишь его вина. Ведь именно сегодня он отчетливо дал понять буквально каждому, кто присутствовал на репетиции, что Вэйюй был для него намного больше чем просто партнером на сцене. И осознание этого факта тревожило теперь его куда сильнее, чем странная «подвешенная» ситуация между ним и Мо Жанем. Стараясь не думать о том, что он собирается сделать, Ваньнин открыл чат с Вэйюем и бегло перечитал последние сообщения. «Ваньнин, тебе не надоело сбегать?» «Я буду ждать тебя у твоего дома. Все еще хочу поговорить с тобой...» «Я готов объясниться. Скажи, ты где?» «Ты решил не ночевать у себя?..» Чу шумно выдохнул, неожиданно осознавая, что Мо Жань действительно был настолько самоуверен, что решил после всего, что между ними произошло, заявиться к нему домой без приглашения. «Интересно, он действительно не понимает, что мне не нужны никакие объяснения? Все, что мне важно — чтобы он оставался в постановке, желательно — оставив меня в покое…» Сейчас, после того, как танец помог Чу немного успокоиться и собраться с мыслями, Ваньнин особенно четко осознавал, насколько глупо себя повел, давая Вэйюю повод думать, что готов при определенных обстоятельствах разменять себя на согласие юноши выступать. Это было абсурдно — и странно даже по его собственным меркам. Ведь его никто не тянул за язык, и он сам начал ставить условия. Сам буквально выкопал яму, в которую не ровен час упадет. Кроме того, куда более сложным был другой вопрос: «Как теперь, при сложившихся обстоятельствах, дать понять Мо Жаню, что он в опасности? Как донести до него серьезность ситуации?.. Что им обоим теперь делать?!» Чу Ваньнин рассеянно потер виски, а затем, едва глядя на то, что набирает, кое-как написал Вэйюю: «Я буду у себя дома через десять минут. Пожалуйста, дождись меня.» Даже в его собственных глазах написанная фраза казалась неестественной — он не привык в общении просить. Но разве сейчас была хоть какая-то разница, каким образом заставить Вэйюя слушать?.. Не дожидаясь какого-либо ответа балетмейстер Чу тут же вызвал такси, и, буквально угрожая водителю немыслимыми расправами, потребовал ехать быстрее — плевать на ограничения скорости в черте города и его собственные страхи. Все, что его сейчас волновало по-настоящему — опасность, грозящая Мо Вэйюю. Остальное теряло смысл. Он старался не думать о том, что может не успеть. Или Вэйюй не воспримет его всерьез. Единственное, что сейчас было важно: чтобы с Мо Жанем ничего не произошло.