Танцующий лепесток хайтана

Мо Жань уже не был уверен в том, что в действительности у него все в порядке со зрением, потому что внезапно читать от Ваньнина, игнорировавшего его столько времени, просьбу «дождаться» было чем-то из ряда вон. Он медленно проморгался, а затем бессознательно потер внезапно похолодевшими пальцами экран, опасаясь, что все это ему привиделось. Уже час он торчал под домом балетмейстера Чу, и надежда застать Юйхэна таяла с каждой минутой. Он прекрасно понимал, какую глупость совершил, написав мужчине, что дождётся его под домом — уже позже, после часа бесплодных ожиданий, до него наконец дошло, что тот не сунется к себе теперь и под угрозой смерти. Впрочем, как будто это была первая ошибка Мо Жаня за этот чертов день. Казалось, ему мало того, что Ши Мэй ни с того ни с сего решил поиграть с ним в гениальные разоблачения — ему нужно было добить себя в глазах Чу шантажом настолько нелепым и безобразным, что его самого начинало воротить от себя, стоило только вспомнить все в деталях. О чем он, спрашивается, думал, когда всерьез заявил Ваньнину, будто не собирается участвовать в постановке — а затем еще и принялся ставить условия? Как если бы он не знал, каким человеком был Чу Ваньнин! Как если бы не видел это ледяное выражение лица, которое невозможно пробить ничем… кроме, пожалуй, такого вот совершенно идиотского шантажа... Мо Жаню тут же захотелось приложить себя чем-то тяжелым по голове — но, откровенно говоря, в момент, когда с его языка срывался весь этот бред, он не был в состоянии и думать-то, толком не осознавая, что несет. Все, что крутилось в его башке, сводилось к тому, что Ваньнину совершенно плевать на него. И что балетмейстер Чу в который раз решил, что есть вещи намного важнее Вэйюя. Постановка. Мнение окружающих. Гребаный Ши Мэй... Казалось, даже погода на улице вызывала в нем куда больше эмоций, чем его бывший ученик. Мо Жань не мог понять, что именно он совершил такого, что Ваньнин, который еще неделю назад казался в его присутствии таким расслабленным, и который мельком дарил юноше робкие улыбки — внезапно ожесточился настолько сильно, что все, что было между ними, когда они жили под одной крышей, теперь казалось самообманом. А было ли все это — или, может быть, Вэйюй лишь придумал тепло в глазах Ваньнина из собственного беспросветного отчаяния? Мог ли он так сильно заблуждаться? Неужели Чу Ваньнину было действительно настолько все равно?.. «Нет!!!» — он выдохнул, чувствуя, что не выдержит, если продолжит мыслить в этом направлении. Руки впервые за долгое время била мелкая дрожь. Он знал, что пережил Ваньнин. Понимал, какие травмы продолжал нести в себе этот человек — так какого хр*на, спрашивается, он, зная все эти подробности и детали, все еще не был в состоянии принять все это как данность? Оказался не способен заставить себя любить балетмейстера той почтительной отстраненной любовью, которая наверняка устроила бы Чу?! Впрочем, Ваньнин ведь даже на почтительность и элементарную заботу после того случая с настойкой реагировал так, словно Мо Жань оскорблял его до глубин души просто дыша с ним одним воздухом. Что до самого Мо Жаня, он прекрасно знал, почему повел себя сегодня так безобразно. Вместо того, чтобы сделать усилие над собой и оставить Чу в покое, он словно нарочно принялся расшатывать нервы балетмейстера в надежде увидеть, что же все-таки кроется под маской безразличия. Так хищный пес, клацая пастью, пытается выгнать лису из норы… Вот только Ваньнин не был лисой. Он был котом, который, того и гляди, заберется на ближайшее дерево и будет неделями там сидеть, боясь потом спуститься. Заморит себя голодом, но так и будет цепляться за ветви и шипеть, заслышав лай. Мо Жань потер отчего-то вдруг ставший раскаленным лоб, чувствуя, что еще немного и слетит с катушек. Он скорее умер бы чем признался кому-либо, но то темное, уродливое чувство, которое зародилось в нем шесть лет назад, когда Ваньнин выгнал его, так никуда и не исчезло. Насквозь отравленный злобой, укоренившейся в сердце подобно цветам зла, порой Вэйюй едва мог контролировать себя. Не узнавал себя в зеркале. Не слышал, что сам же говорит... Как можно было одновременно кого-то так сильно любить, и в то же время ненавидеть настолько, что иногда Мо Жань начинал опасаться за собственный рассудок?.. Так отчаянно он желал внимания человека, который словно нарочно всем своим видом и поведением, каждым словом воплощал равнодушие. Будь балетмейстер Чу глыбой льда — и та уже наверняка бы хоть немного оттаяла. Но Ваньнин… его раздражала забота Мо Жаня, он игнорировал любые попытки сблизиться, малейший шаг вперед неизбежно приводил к десяти шагам в прямо противоположном направлении. Стоило Вэйюю заметить, как темные словно зимняя ночь глаза украдкой останавливаются на нем, как Ваньнин тут же отворачивался, а лицо его принимало совершенно угрожающее выражение. Только лишь Мо Вэйюй не без изумления отмечал, как балетмейстер Чу кусает губы, а кончики его ушей заливаются нежным румянцем, как этот же человек пронзал его таким взглядом, будто собирался испытать на юноше древнюю казнь линчи. Хуже того, Мо Жань собственными глазами видел, как бледная кожа Ваньнина расцветает пунцовыми пятнами смущения. Слышал, как сбивается дыхание, и как мужчина отчаянно пытается удержать стон, а в глазах его волнами отражаются попеременно возбуждение и гнев. Он помнил мельчайшие детали: крошечную родинку за ухом, от прикосновения к которой Ваньнин всегда вздрагивал, и то, как Юйхэн пытался дать отпор, но при этом всегда делал это вполсилы. Помнил, как сладко было запускать пальцы в тысячи спутанных шелковистых прядей волос, вдыхая тонкий аромат нежных соцветий, и целовал эту тонкую бледную шею и плечи, делая вид, словно это были лишь случайные прикосновения. Чу Ваньнин позволял ему делать все это — и Вэйюй с каждым разом шел дальше, медленно проверяя на прочность границы дозволенного. Наивно полагая, что Ваньнин тоже ищет способ сблизиться — иначе почему не останавливал? Зачем вообще давал Мо Жаню хоть какую-то надежду?.. Чтобы в один момент отнять у него всё. Снова. Мо Жань обхватил голову руками, чувствуя, как глаза наливаются кровью. Пытался дышать — но воздух как будто перестал насыщать кровь кислородом. «Чу, мать твою, Ваньнин… разве не понимаешь, что стал моей навязчивой идеей? Неужели не чувствуешь, как по капле рушатся с твоей подачи стены в моей голове?!» Эти стены Мо Жань выстроил для того, чтобы скрыть за ними собственное безумие. Когда же это все началось? Шесть лет назад?.. Или все-таки раньше? Вэйюй никогда не был уверен. Возможно, впервые он почувствовал эту темную, беспросветную, тупую ярость когда был ребенком, брошенным на произвол собственным отцом. Тогда они с матерью остались без крова над головой — одни в незнакомом городе, без средств к существованию. У них не было денег даже на то чтобы купить лепешку, несколько дней оба не держали во рту ни рисинки. Мать была уже тогда больна — но он не придавал значения редким приступам удушающего кашля… Все, о чем он думал — что у них наконец появится место, которое можно назвать домом. Что придет кто-то, кто о них позаботится. Но… конечно, его чаяния были напрасными. Через какой-то месяц его матери не стало. Лихорадка, голод и жизнь на улице свели до последнего не оставляющую надежды женщину в могилу… она угасла в одно мгновение — как, бывает, резкий порыв может потушить только зажженную палочку благовоний, если пламя слишком слабое. В одно мгновение ее глаза все еще хранили тепло улыбки, глядя на маленького мальчика, застывшего неподвижно у ее ног — а в следующую секунду эта призрачная улыбка слетела с ее лица подобно последнему опадающему лепестку. Холодный, стекленеющий взгляд устремился в бесконечность и застыл. Так Мо Жань впервые остался один. Брошенный неизвестным отцом сын, без средств к существованию, в промозглой дыре, без надежды на будущее. Беспризорное, никем не любимое дитя, глядящее на окружающий мир с все возрастающим презрением. Он старался не вспоминать, как выживал все эти месяцы, и что ему довелось пережить. Всякий раз пытался отбросить болезненные осколки памяти подальше потому что знал, что, стоит им впиться в его сознание — и боль заберет последние крупицы человечности. После того, как Сюэ Чженъюн подобрал его и усыновил, он продолжал еще несколько лет видеть кошмары о пережитом: пожар в одном из притонов, куда он иногда приходил переночевать в непогоду. Иногда ему казалось, что он даже видит спички в собственных руках — но никогда не мог вспомнить, действительно ли сам учинил поджог?.. Сколько он себя помнил, он мечтал, чтобы это чертово место сгорело дотла. Но мог ли он и вправду исполниться ненавистью настолько, что в какой-то момент попросту утратил контроль?.. Очевидно, кто-то верил, что так оно и было. После пожара Мо Жань попал в колонию для несовершеннолетних преступников. Именно там Сюэ-старший работал психологом — и, по иронии, проникся к брошенному никому не нужному ребенку жалостью, потому что в итоге спустя полгода решился привести его к себе домой... ...Мо Жань опустил глаза на собственные руки. Сколько раз он просыпался посреди ночи в доме Сюэ Чженъюна и задыхался от запаха гари, который, казалось, накрепко въелся в его кожу? Сколько раз он крал нож из столовых приборов на кухне у госпожи Ван и прятал его у себя в вещах, опасаясь, что ночью на него нападут чтобы отобрать еду?.. Пару лет он продолжал жить в аду, балансируя на грани паранойи. Все время в страхе, что причинит вред людям, которые взяли его в свою семью. Сюэ Мэн, госпожа Ван, дядя Сюэ… все они стали для него первыми людьми, которым было не всё равно. И все-таки он боялся, что к тому времени уже утратил человечность. Что пересек точку невозврата и теперь никогда не сможет вернуться к нормальной жизни. Он несколько раз пробовал сбегать, и старался проводить дома как можно меньше времени. Стремился утомлять себя физическими нагрузками чтобы увериться, что ночью усталость возьмет свое и у него больше не останется сил видеть кошмары. Так он и начал заниматься балетом — поначалу безуспешно, потому что его тело, казалось, просто не создано для танца. Движения давались с трудом, а деревенеющие конечности едва слушались, не поддаваясь никакой растяжке. Вэйюй прикрыл глаза, вспоминая тот день, когда ужасные сны, преследовавшие его столько времени, наконец прекратились. День, когда он впервые повстречал Чу Ваньнина. Наблюдая тайком за изысканным танцем подростка в белоснежных одеяниях, он, нескладный неумеха, полный бездарь, вопреки логике, почему-то совсем не чувствовал зависти. Все, что он мог — наблюдать за тем, как в сумерках пустого балетного класса стройный силуэт исполняет грациозные па, практически не касаясь пола, будто скользя по воздуху. Тьма, все это время наполнявшая его разум болезненными видениями, на мгновение отступила — он больше не возвращался мысленно в ночь смерти матери, не видел перед собой пылающее зарево пожара, не чувствовал во рту тошнотворный привкус пепла. Он как будто вовсе перестал быть собой — не способный оторвать взгляд от хрупких, наполненных таинством движений, тонких рук, высоко поднятого в воздух подбородка и длинных, темных, словно бархат, волос, которые не были собраны в строгий пучок и просто свободно плескались дикими волнами. Чу Ваньнин… тогда он первый заговорил с Мо Жанем. Сам предложил ему свою помощь. Если бы не это, Вэйюй никогда бы не осмелился к нему приблизиться. Юноша в белом слишком уж напоминал небожителя, и даже разговаривать с ним было немного страшно. Казалось, не ровен час и этот темный, словно бездонный омут, взгляд, вопьется в самую душу, обнажая правду о Мо Жане. Все его прошлое — о котором он сам предпочитал не помнить… «Чу Ваньнин, какого дьявола ты тогда появился в моей жизни?.. Почему позволил приблизиться к тебе — почему не остановил меня еще тогда?!..» Но Мо Жань на самом деле уже знал ответ на этот вопрос. Ваньнин в то время уже был глубоко травмирован — едва ли не сильнее самого Мо Жаня. Даже тогда, много лет назад, он никогда не подпускал своего маленького ученика к себе, удерживая дистанцию. То, что Чу заговорил с ним первым, действительно было единственной ошибкой, которую совершил Юйхэн по отношению к нему. «Сам не зная, ты взял в ученики чудовище…» Его Чу Ваньнин… он был требователен к Мо Жаню, подчеркнуто корректен. Не давал поблажек, и говорил в лицо ему все, что думал, не смягчая острых углов. Осыпал мальчишку едкими замечаниями — но в то же время Мо Жань видел, как его ледяной взгляд на секунду оттаивает, стоит ему только выполнить экзерсисы без помарок. Мо Жань был слишком глуп и мал чтобы понимать причины подобного поведения своего юного учителя, а потому словно одержимый пытался получить одобрение Чу. В его жизни больше не осталось места кошмарам прошлого — он посвящал себя занятиям, наивно полагая, что, если будет достаточно усерден, Чу Ваньнин смягчится и, возможно… улыбнется ему? Станет ему другом?.. Он тогда и сам не понимал, чего хотел. Лишь в тот год, когда Чу Ваньнин выгнал его, он впервые начал смутно осознавать, что в том, как он смотрит на своего учителя, есть что-то неправильное. Он думал о нем слишком много и слишком часто. Засматривался на него тайком, полагая, что эти взгляды никто не замечает. Ваньнин именно тогда и прекратил их индивидуальные занятия. Неужели что-то заподозрил?.. А потом была ужасная ситуация с Ши Мэем. Мо Жань и сам не осознавал, что именно тогда так вывело его из себя: то, что Ваньнин так безразличен к происходящему, или то, что Ши Мэй и Чу находились вдвоем и между ними определенно происходило что-то, воскресившее в Мо Жане всю ту тьму, которая, как он считал, навсегда осталась в прошлом. Он чувствовал, как волна уродливой злобы заполняет его до краев, и отчетливо помнил, как напуган был Чу Ваньнин… «Что бы ты сказал, Юйхэн, если бы узнал, что это и есть я, бл*ть, настоящий?.. Все еще цеплялся бы за меня, радея за свою вздорную постановку?.. Позволил бы мне положить ладонь на свою шею, уверенный, что я не начну тебя душить?..» Он снова перечитал сообщение от Чу Ваньнина с просьбой «дождаться». Беда была в том, что он больше не был так уверен в том, что балетмейстеру безопасно находиться рядом с ним. Ненависть и любовь к этому человеку переплелись в нем слишком тесно, и он временами переставал отличать одно чувство от другого. Сейчас же, когда Ваньнин в который раз оттолкнул его, он снова начинал верить в то, что тьма в его сердце никогда не отступала, и лишь ждала момента, чтобы поглотить его. Для него больше не существовало спасения — он действительно был настолько испорчен, что собирался, если потребуется, заставить Чу Ваньнина обменять себя на чертову постановку. Балетмейстер Чу был уверен, что Мо Жань ненавидит его? Что же, тем лучше. Мо Жань мог ненавидеть его, если потребуется — раз только так он мог заполучить этого человека. Раз только так он мог любить. ...Почти машинально его взгляд остановился на приближающихся огнях подъезжающего такси. Неприметный старый понтиак резким торможением выбил у обочины острую щебенку. Через минуту Юйхэн, расплатившись с водителем, вышел и нерешительно застыл у ворот, щурясь на авто Мо Жаня. Он не делал попыток приблизиться, и лишь судорожно кутался в тонкий свитер — тот же, что был на нем на репетиции. Уже было поздно, и ночная прохлада наверняка пробирала его до костей — Мо Жаню было хорошо известно, как сильно Чу мерз от малейшего сквозняка или порыва ветра. Вэйюй подавил в себе порыв направиться к нему, вглядываясь в отчего-то слишком бледное лицо и покрасневшие веки. Чу Ваньнин выглядел больным и каким-то странно растрепанным, как если бы так торопился, что не успел толком собрать волосы. «Твою мать, Юйхэн, я оставил тебя на пару часов, какого хр*на с тобой произошло?! Такой надменный, а совсем не можешь о себе хоть немного заботиться?!» Юноша наконец взял себя немного в руки, и, медленно выдыхая, вышел навстречу. Колкий холодный взгляд практически сразу впился в него, а затем… «Какого хр*на происходит?!» Чу, мать его, Ваньнин сделал несколько шагов в сторону Вэйюя, как если бы пребывал в крайней степени беспокойства! Сам! Его лицо было настолько белым в этот момент, как если бы его покрывали минимум десять слоев самой светлой пудры. Мо Жань нахмурился, внезапно понимая, что бледные разводы, бликующие на кончиках ресниц в тусклом свете уличных фонарей, были вовсе не пудрой, а следами соли. «Ты… ты лил слезы, Юйхэн?..» Он не стал больше стоять в стороне и направился прямо к Ваньнину, который от такого внезапного порыва Мо Жаня как будто на секунду оступился, замешкавшись. В следующее мгновение они уже стояли друг напротив друга, и Вэйюй пристально взглядывался в тонко поджатые губы и огромные, воспаленные от слез глаза, в которых впервые за этот день отражался… страх?! — Ты все-таки приехал, — Мо Жань не был уверен, как начать разговор, а потому лишь констатировал факт. — Мо Жань, я… — голос Ваньнина звучал сипло, и Мо Жань невольно поморщился, осознавая, что ему не показалось — Ваньнин… было по всему похоже, что он прорыдал не один час. — Пойдем в дом. Ты замерзаешь, — оборвал его Вэйюй резко. — Или, если не хочешь впускать меня, сядь ко мне в машину. Он едва понимал, что говорит, и с трудом контролировал внезапное желание прикоснуться к судорожно цепляющимся в края длинных рукавов пальцам, которые были едва ли не бледнее лица Чу — как если бы вся кровь в этом теле окончательно застыла. — Я… должен тебе кое-что сказать, — продолжал Чу Ваньнин, будто его заклинило, и он толком не слышал, что говорит ему Мо Жань. — Сегодня я… — он замешкался, а затем достал из кармана телефон и просто молча открыл мессенджер и показал какую-то переписку. «Стоп…» Мо Жань моргнул, пытаясь сосредоточиться. Некий неизвестный номер отправил Чу Ваньнину его фото. Было очевидно, что оно сделано днем ранее, в клубе. Юноша тогда понятия не имел, что его кто-то фотографирует — и беззаботно опрокидывал в себя текилу. — Я уже звонил в полицию, но они… они не стали меня слушать, — Чу Ваньнин поднял голову так, чтобы смотреть Мо Жаню в лицо, что было достаточно сложно на таком близком расстоянии. По правде говоря, голову приходилось буквально задирать. Вэйюй нахмурился. — Это фото мог сделать кто угодно. — Мо Жань, подумай, — Чу Ваньнин спрятал телефон в карман и снова поежился. — Будет лучше, если ты уйдешь. — Прямо сейчас? — Мо Жань продолжал, все сильнее раздражаясь, наблюдать за тем, как Ваньнина буквально потряхивает от холода. — Я имел в виду, уйти из постановки. Это небезопасно, — Чу вздохнул. — Мне жаль. — И ты готов отпустить меня? За месяц до премьеры? — Вэйюй с недоверием уставился на балетмейстера. — Разве не ты сам говорил сегодня, что… — Я был неправ, — Чу Ваньнин слегка склонил голову. И замолчал. Мо Жань помедлил, меряя недоверчивым взглядом мужчину. А затем неожиданно рассмеялся, но в его смехе не было ни капли веселья. — Это не смешно, Вэйюй, — тут же вскинулся Ваньнин. — Тебе, так же как и мне, очевидно, кто прислал это фото. Постановка не может быть важнее чьей-то жизни. Он словно намеренно построил фразу так, чтобы подчеркнуть, что, будь на месте Мо Вэйюя кто угодно — он поступил бы ровно так же. — Чу Ваньнин, — Мо Жань растянул губы в мрачной улыбке. — Ты сейчас пытаешься слиться. — Что?!.. — Что слышал, — Вэйюй обхватил запястье Ваньнина ладонью, и, игнорируя попытки вырваться, мягко потер ледяную кожу пальцами, пытаясь отогреть. — Даже если это фото ты не сам себе прислал, и это не повод, который ты придумал для того, чтобы избавиться от меня, в мои планы не входит оставлять тебя в покое. И это не зависит от того, буду ли я участвовать в постановке. Он намеренно нес чушь, пытаясь заговорить Чу зубы, разозлить его, вывести на эмоции — потому что теперь видел, что скрывалось за попыткой Ваньнина в который раз оттолкнуть его. «Юйхэн, твою мать, есть ли под луной человек более глупый, чем ты?!..» Мо Жань, может, и был сумасшедшим — но определенно не слепым. Он умел сопоставлять факты, и ему совсем не нужно было быть семи пядей во лбу чтобы понять, почему Ваньнин впервые был так косноязычен, да еще и внезапно примчался к нему, позабыв обо всем, что между ними произошло ранее. «Значит, все-таки твое ледяное сердце может иногда биться…» Опасался ли он Жуфэн?.. Да он был, бл*ть, готов бить поклоны благодарности человеку, отправившему Ваньнину это *баное фото! Как и предполагалось, его провокация возымела действие: Чу Ваньнин резко дернулся, сверля Вэйюя яростным взглядом. В следующую секунду на него обрушился поток злословия: — Вэйюй! Ты серьезно считаешь, будто мне не всё равно, что ты делаешь со своей жизнью? Ты ненавидишь меня! — взмахнув руками и наконец освободив запястье из захвата Мо Жаня, он буквально хлестал юношу словами. — Ненавидишь!!! Какое мне до тебя должно быть дело?! Проваливай на четыре стороны, оставайся — мне без разницы! — Чу Ваньнин, — Мо Жань мгновенно посерьезнел, а в его взгляде сверкнула решимость. — Раз тебе все равно, я намерен остаться. Ты, кажется, хотел знать о причинах моей ненависти? Это было частью сделки. — Не было никакой сделки, — Ваньнин пригвоздил Мо Жаня к месту взглядом, способным оживить и заново умертвить хладный труп. — Балетмейстер Чу отступает от своего слова? — Вэйюй намеренно превращал каждую свою фразу в вызов. Он отлично знал, что Ваньнин не способен спокойно пройти мимо брошенной перчатки. — …... — темные глаза опасно сощурились. — ...Или, возможно, Вы так замерзли, что память начала оставлять вас?.. — продолжил юноша бесстрастно, и тут же театрально вздохнул. — Если мы так и будем прозябать на улице, боюсь, у меня появится еще одна причина ненавидеть вас. Впрочем, я никуда не тороплюсь. — Ты действительно… ненавидишь меня, — медленно проговорил Чу Ваньнин, словно пробуя на вкус каждое слово. Как если бы до сих пор не до конца верил в это. Его реакция была совершенно не такой, какую Мо Жань ожидал увидеть. «Почему ты еще не впал в ярость, Юйхэн?..» — Я… понимаю, — неожиданно кивнул Чу, а затем направился наконец к дому, жестом указывая Вэйюю следовать за собой. Мо Жань двинулся за ним следом, продолжая недоумевать, отчего Ваньнин так внезапно переменился. В воспоминаниях неожиданно пронеслось, что и раньше балетмейстер Чу, бывало, вел себя с ним несколько странно: как если бы скрывал от Мо Жаня нечто невообразимо ужасное и чувствовал себя оттого виноватым. «Что же ты продолжаешь так тщательно прятать от меня?..» Но его вопрос оставался без ответа... ...Обстановка дома Чу Ваньнина была такой же неприветливой, как ее хозяин — минимум мебели, на которой громоздились хаотично разбросанные вещи. На кофейном столике в гостиной виднелись несколько пустых бутылок из-под алкоголя, чашки из-под чая, скомканные полотенца, коробка от лапши быстрого приготовления, палочки, салфетки... и несколько пустых блистеров таблеток. Тут же на полу лежали белоснежный плед, в центре которого расползлось высохшее винное пятно, и несколько подушек — очевидно, в какой-то момент перенесенных владельцем прямо с кровати. «Он, что, спал… на полу?..» Мо Жань содрогнулся от мысли о том, что его теплолюбивый Чу Ваньнин, у которого от малейшей складки на простыне краснела кожа, мог настолько наплевательски относиться к собственному комфорту. Словно заметив его взгляд, Чу Ваньнин надменно приподнял брови: — Как видишь, я не ждал гостей. — ...Вижу, — Мо Жань изо всех сил старался не смотреть, но его взгляд постоянно возвращался к покрасневшим кончикам ушей балетмейстера. Один лишь взгляд — и его шальная фантазия пустилась вскачь, воображение уже рисовало, как, должно быть, любопытно было бы застать Чу в нетрезвом состоянии снова. Кофейный столик был как раз такой высоты и размера, чтобы уложить на него раскрасневшегося от стыда Ваньнина. Пожалуй, из всей унылой мебели, присутствующей в гостиной, Мо Жаню он нравился больше всего. Мысленно отвесив себе пощечину, Вэйюй заставил себя отвести взгляд и тихо прокашлялся. — Ты замерз? — воспринял Ваньнин его кашель по-своему. — Я… я сделаю нам обоим чай. Нужно согреться, — бросив еще несколько бессвязных фраз он скрылся в направлении кухни. Мо Жань не удержался и снова остановил взгляд на беспорядке. Почему он раньше не замечал, что балетмейстер так неловок в быту?.. Он нахмурился, внезапно понимая, что разбросанные салфетки и полотенца выглядят так, словно ими пытались остановить потоп. «Что здесь, мать вашу, произошло?..» Он повертел в руках пустые упаковки от таблеток — сплошные обезболивающие, безвредные по своей сути в небольшой дозировке, но не в таком количестве. Обстановка буквально кричала о том, что Чу Ваньнин, едва вернувшись домой, искал лучший способ угробить себя. Неприятный холодок прошел по спине Мо Жаня, стоило ему только представить, как балетмейстер пьет горстями лекарства, запивая вином. «Идиот!!!...» В следующую секунду Вэйюй уже решительно направлялся на кухню. Он хотел вцепиться в Ваньнина и трясти его до тех пор, пока тот не придет в чувства, или все-таки не отдаст концы. От мысли о том, что Чу находился буквально на волосок от того, чтобы отравить себя, он впадал в такую ярость, что едва мог дышать.