Танцующий лепесток хайтана

Все, чего желал Чу Ваньнин этой ночью — притвориться мертвым. Представить, что все это происходит не с ним, что он оглох и ослеп, потерял рассудок. Что угодно, лишь бы не чувствовать, как бережно Мо Жань к нему прикасается, как заботливо кутает в толстое полотенце и кладет на постель, осыпая поцелуями плечи. «Хорошо, что ты уснул. Я никогда не решился бы сказать тебе это в лицо. И… все еще не знаю, как начать этот разговор. Как убедить тебя выслушать меня.» Балетмейстер едва мог контролировать собственную реакцию отвращения — он старался дышать как можно ровнее и не двигаться, потому что боялся выдать себя и собственное состояние. Справеливо опасался, что его вывернет наизнанку от омерзения… которое он испытывал к самому себе. В висках стучало, а запах Мо Жаня, близость его тела — вызывали волну дурноты. Что бы сейчас или наутро не решил рассказать ему Мо Жань, это не исправит ситуацию. Он не просто переспал с ним… он хотел этого. Сам позволил этому произойти — кто был в этом виноват? Мо Жань?.. Нет. Он готов был признаться ему в любви. Еще немного — и он сказал бы то, что нельзя забрать назад с такой легкостью. Отдать кому-то свое тело — одно. Но… сердце? Как будто он сам не отдал его намного раньше. Ваньнин так и не уснул этой ночью: когда убедился в том, что Вэйюй спит, выбрался из постели и, быстро одевшись в первое попавшееся из вещей, что с прошлого раза еще не успел забрать, ушел. Какое-то время ему пришлось простоять, кутаясь в тонкую толстовку на предрассветном холоде — такси все никак не ехало. Улица пустовала, как если бы конец света уже наступил, и только один балетмейстер Чу об этом ничего не слышал, потому что снова был слишком занят собой. В конце концов он назвал адрес больницы, куда отвезли Ши Мэя — и отправился прямо туда, наплевав на то, что мог бы позвонить по телефону и справиться обо всем у дежурного врача. Да, он мог бы — но он чувствовал себя настолько потерянным и растоптанным, что единственное место, где ему сейчас могло стать хоть немного спокойней, было больничным коридором. Казалось, чувство вины способно выжечь в его груди дыру если он не сделает хоть что-нибудь правильно. Прямо сейчас. Да, он мог бы малодушно обвинять во всех бедах Мо Жаня, который слишком увлек его — и, вероятно, проделал это намеренно. Но в глубине своего сердца он знал, что, будь у него выбор — поступил бы точно так же снова, даже зная обо всем. Даже понимая, что именно Мо Жань может быть причастен к произошедшему и что его мотивы могут быть нечисты. Потому что было слишком поздно. Он любил его. Разве можно приказать своему сердцу забыть, как чувствовать? После того, как первоначальный ужас отступил, всю ночь Чу все еще пытался найти объяснение, которое бы оправдало этот чертов обман. Это было похоже на поиски случайно соскользнувшего кольца в мутной воде: ты не видишь его за толщей ила и грязи — но знаешь, что оно где-то там, на дне. Что же ему теперь оставалось, если грязь эта въелась, казалось, в саму его душу — а объяснения так и не было? Признать, что он был готов любить Мо Жаня, даже если тот способен навредить Ши Мэю или причинить вред ему самому?.. Потому что помнил, каким он был светлым мальчишкой — и все еще продолжал видеть в нем отблески этого света даже теперь?.. Ваньнин вышел из такси и, спустя несколько минут бессмысленного плутания по стерильным больничным коридорам, все-таки нашел палату, в которую перевели Ши Минцзина после реанимации. Состояние юноши стабилизировалось, однако он так и не пришел в себя. Выглядел Ши Мэй едва ли не бледнее белых простыней, на которых лежал. Его левая рука была в гипсе, а грудную клетку перебинтовали так плотно, что, казалось, кто бы это ни сделал — человек этот пытался таким образом воссоздать некое подобие скелета, чтобы удержать дух в разрушенной оболочке из плоти. Чу Ваньнин, не задумываясь, протянул руку, собираясь поправить сбившееся в сторону одеяло — однако тут же нерешительно застыл, вдруг подумав, что он ведь был последним человеком, кто должен это делать. Столько лет он пытался защищать Ши Минцзина — но в конце концов они оба все равно пришли к такому финалу. По его вине. — Прости, — прошептал он одними губами. — Я должен был ответить тогда. Должен был послушать тебя, но я… не смог. Боль от произошедшего разрушала — однако почему-то он совсем не был в состоянии плакать, как если бы вся тьма, накопившаяся в его душе, неожиданно поглотила его способность выражать эмоции. Как если бы он опустился на самое дно — и больше не знал ни кто он, ни что должен чувствовать. Его мир заполонила сплошная боль — а кроме нее больше не было ничего. — Ся Сыни?.. — тихий голос сливался с мерным писком многочисленных аппаратов в палате. Однако Ваньнин все равно услышал его — и тут же в ужасе едва не отшатнулся от постели юноши. Лишь в последний момент ему удалось заставить себя поднять на Ши Минцзина взгляд. — Ши Мэй, я здесь, — он даже не пытался выглядеть ободряюще: ему самому казалось, что еще немного и он провалится сквозь землю на самый последний уровень ада. — Прости... меня, — Ши Минцзин смотрел куда-то в сторону, как если бы не мог толком сфокусироваться, но ориентировался на голос Ваньнина. Ресницы внезапно задрожали, а в следующее мгновение по бледной щеке потекла влага, отблескивая в холодном свете больничных ламп. — Ши Мэй, — Чу Ваньнин замер, а затем резко мотнул головой. — За что ты просишь у меня прощения? Я… это я виноват перед тобой. Я не сумел защитить тебя снова. Ты… попал в беду… а я не смог ничем помочь. Он едва помнил, как опустился перед постелью Ши Минцзина на колени, а затем осторожно поправил подушку под головой юноши, избегая прикасаться к нему — опасаясь, что причинит боль. Впрочем, он догадывался, что Ши Мэй все еще находится под действием обезболивания. — Ся Сыни…ты слишком хороший. Не говори так о себе — ты ведь уже обо всем догадался, правда? Все еще… считаешь, что меня стоит защищать? — слова Ши Мэя то и дело обрывались, ему было сложно говорить, но он явно был намерен расставить все точки прямо сейчас. Чу Ваньнину не нравилось, куда вел их разговор. В конце концов, Ши Минцзин был ему словно брат — какое право Ваньнин имел обвинять его в чем-либо, даже если тот действительно причастен к шантажу и следил за ним для Жуфэн? Разве сейчас — то самое время, чтобы обсуждать подобные вещи?.. — Кто это сделал? — спросил он вместо тысячи вопросов о причинах, по которым Ши Мэй мог так поступить с ним. И затаил дыхание, понимая, что одним лишь этим выдал себя: ему слишком важно было знать, что Мо Жань — его Мо Жань! — непричастен. Хотя бы в этом он хотел чувствовать уверенность. — Люди Жуфэн, — Ши Минцзин помолчал, а затем медленно, как если бы обдумывал каждое слово, добавил. — Он... Мо Жань не имеет к этому отношения. — Ши Мэй, я… — Ваньнин замолчал, потому что понимал, что даже оправдаться не сможет. Спрашивать у близкого человека на больничной койке нечто подобное — как же низко он пал!.. — Всё хорошо, — Ши Мэй попытался улыбнуться, однако треснувшие губы не дали ему это сделать. Похоже, на том их разговор мог быть закончен. Однако Ваньнин не торопился уходить — так что какое-то время все еще продолжал стоять у постели Ши Минцзина на коленях, цепляясь рукой за край одеяла, как если бы этим глупым жестом хотел запоздало проявить заботу, которая теперь была уже не нужна. Ши Мэй, разумеется, этого не мог видеть — его зрение, кажется, было не в порядке, и он постоянно обращался к Чу, глядя немного в сторону. — Я уже предупредил труппу, что ты попал в неприятности, и написал в пансионат с тем, чтобы все вопросы, касающиеся твоей матери, они адресовали мне, — сухо сообщил он, а затем, хмурясь, добавил. — Что бы ты ни натворил в прошлом, я хочу, чтобы ты знал: я всегда буду на твоей стороне. Ты спас мою жизнь… На этих словах Ши Минцзин неожиданно колко рассмеялся. — Спас… твою жизнь?! — повторил он, и на этот раз странная, ядовито-сладкая улыбка расцвела на его лице. — Я никогда не спасал тебя, Ся Сыни. Я… был твоей тенью. Твоим личным демоном… Как же… как же ты веришь... в людей!..— он вдруг зашелся смехом, но тут же черты его исказились дикой болью, а в следующее мгновение на бинтах, перевязывающих грудь, проступила кровь. — Ши Мэй… — Ваньнин резко поднялся, а затем нажал кнопку вызова дежурного врача. Он не собирался выслушивать этот бред — не был готов до тех пор, пока Ши Минцзину не станет лучше. Тогда они поговорят о прошлом — и, возможно, он найдет в себе силы спросить, что это все значит. Но не раньше. «Как будто ты не знаешь, у кого мог бы еще об этом спросить…» — пронеслось тут же в голове. В следующую секунду в палату влетел врач и, сыпя бранью, буквально вышвырнул абсолютно не сопротивляющегося Чу Ваньнина за дверь. «Справедливо». В конце концов, именно Ваньнин довел Ши Мэя до такого отчаянного состояния. Жестокий смех юноши продолжал звучать в его ушах. А ведь он едва очнулся и был еще слишком слаб. Поначалу едва мог говорить… Ваньнин дернулся, вдруг осознавая, что ему кто-то безуспешно пытается дозвониться. В утренней тишине больничного коридора медсестра пару минут кряду неодобрительно зыркала в его сторону — а до него только дошло, в чем дело. Насколько же он был не в себе. Однако он мог даже не смотреть на имя на экране, чтобы знать, кем был звонивший. И отвечать на этот звонок не хотелось. Им необходимо было поговорить — по-настоящему, лицом к лицу. Но не сейчас. Не так. «Я никогда не решился бы сказать это тебе в лицо…» — тут же вспомнил он слова Мо Жаня. Что же… Вэйюй должен будет либо решиться, либо катиться на все четыре стороны. Третьего не дано. Чу слишком устал от обмана. Создавалось впечатление, что все вокруг него только и делали, что пытались — намеренно или нет — его одурачить. Была ли эта ложь во благо, или во вред?.. Он не знал, но слишком устал разбираться. Просто больше не желал жить в страхе открыть для себя чужую правду. Собравшись с мыслями, он сбросил звонок и написал Мо Жаню единственное короткое сообщение: «Я был у Ши Мэя. Всё хорошо». Он не был уверен, что еще добавить — потому что между ним и Вэйюем было слишком много такого, о чем говорить прямо сейчас он не смог бы даже под угрозой скоропостижной кончины. Например, о своих чувствах. О признании Мо Жаня прошлой ночью — и своем отношении к услышанному. О прошлой ночи как таковой. Чуть помедлив и осознав, что Мо Жань прочел его сообщение, но так ничего и не ответил, он снова вызвал такси. Ему нужно было привести себя в чувства перед репетицией. Пропускать еще один день только потому что он не был в состоянии разобраться со своими проблемами, Ваньнин не собирался. Что до Мо Вэйюя… было бы хорошо, если бы он тоже начал вести себя ответственно. Самое время. *** Проснувшись, Мо Жань был уверен, что найдет Ваньнина в постели — в конце концов, после такой насыщенной событиями ночи они оба нуждались в отдыхе. Однако осознание того, что он остался в квартире один и Чу не оставил ни записки, ни намека о своих намерениях, тут же заставило его прийти в себя и попытаться понять, что именно могло пойти не так. «Что угодно…» На часах было шесть утра — в такое время даже птицы еще спали на деревьях. Так какого, бл*ть, хрена?!.. Он тут же вспомнил, как почти решился рассказать Ваньнину свою историю — однако тот провалился в сон так быстро, что, должно быть, ничего не слышал. Не слышал ведь?!.. Не мог же он… сделать вид, словно уснул, чтобы потом сбежать?!.. Твою мать!.. Это была вполне рациональная причина, по которой Чу Ваньнин мог бы так резво попытаться свалить от него после всего, что между ними произошло! Бл*ть!... И ведь Мо Жань так ничего и не объяснил — просто ляпнул своим тупым языком самое страшное, а затем решил, что отложит весь этот разговор на потом. Потому что… даже зная, что Ваньнин спит, он все еще не мог найти в себе силы рассказать о своем детстве, о своей матери и о годах жизни на улице. Что до его провалов в памяти и вспышек агрессии, отсутствия контроля… он прекрасно понимал, что это может стать ему приговором. Если Чу Ваньнин посчитает его ненормальным — вероятно, будет, мать его, прав. Даже сам Мо Жань не был уверен в своей непричастности к ситуации с Ши Мэем — как на это мог отреагировать балетмейстер Чу?.. «По крайней мере, у Ваньнина не отключен телефон, — с облегчением осознал он находясь на полпути к дому балетмейстера, — Хоть он и не отвечает, но все-таки не обрубил все канаты, как в прошлый раз…» Он решил звонить до победного — надеясь, что Чу так или иначе надоест его игнорировать и он решится хотя бы удостоить его одним словом. Пусть даже пошлет его нах*р — даже этого было бы достаточно. Мо Жань по крайней мере понял бы его текущее отношение к произошедшему. Всё же лучше, чем быть в неведении. Однако звонок шел… и Чу даже не думал брать трубку. Мо Жань припарковался у дома Ваньнина — однако, разумеется, все еще понятия не имел, вернулся ли тот к себе — или отправился в другое место. Но куда еще он мог бы поехать, кроме собственного дома, если действительно планировал сбежать?.. В следующее мгновение его звонок был безжалостно сброшен — и Чу прислал ему сообщение, отвечая на только что в сердцах заданный вопрос. Был у Ши Мэя?.. Что это, мать вашу, значит?!.. Мо Жань хмуро уставился перед собой, пытаясь понять, что балетмейстер имел в виду под второй частью сообщения, в которой утверждал, что «все хорошо». Хорошо — у кого? У Ши Мэя? У тебя, Ваньнин? Мо Жань стиснул зубы, останавливая себя от попытки написать что-либо в ответ. Пока он не выяснит, что имел в виду Чу, отвечать ему что-либо было бы ошибкой. «Он… ведь наверняка поедет к себе домой. Не захочет возвращаться ко мне — иначе бы не сбежал среди ночи вот так, в тайне». Все, что ему оставалось — ждать, пока Чу вернется к себе домой, чтобы попытаться объясниться. И надеяться, что ему все еще будет, что объяснять — после того, как Ваньнин побывал у Ши Минцзина, который явно был способен рассказать балетмейстеру немало интересного… если пришел в себя. Мо Жань обхватил голову руками, едва не воя. Что, если все-таки это он, сам не помня того, напал на Ши Мэя? Ведь он совершенно не помнил, как совершил поджог в детстве… и едва мог восстановить в памяти, что предшествовало пожару. Его воспоминания в последние шесть лет продолжали сбоить все сильнее. Результатом тому стала ситуация с Жун Цзю. Если бы не присутствие Ваньнина в его жизни, он бы продолжил падать в эту чертову яму, пока не натворил бы нечто непоправимое. Если еще не натворил. Он настолько оказался подавлен мыслями о том, что же ему делать, и как сказать Ваньнину обо всем этом, что едва не ужаснулся, когда балетмейстер внезапно показался в поле его зрения — да так близко, что сперва ему почудилось, что это игра его воображения. Однако в следующую секунду Чу настойчиво дернул ручку передней дверцы — и поток прохладного утреннего воздуха мгновенно остудил разгоряченное лицо юноши. — Мо Жань, — казалось, мужчина ничуть не удивлен присутствием Вэйюя у своего дома. — Я собираюсь на репетицию. Могу приготовить завтрак на двоих. Мо Жань остолбенело уставился на Чу, забыв, какой околесицей собирался оправдываться. «Почему… он ведет себя так, словно ничего не произошло? Возможно, все-таки не слышал моего признания, и я просто слишком…» Ваньнин продолжал смотреть на него с очень странным выражением лица: он казался бледнее обычного, однако в то же время как будто смелее. Темные глаза внимательно изучали Мо Жаня — и юноша вдруг понял, что Ваньнин смотрит на него так долго впервые. — Я… не голоден, — тихо проговорил он, чувствуя, как в груди отчаянно перехватывает. «Твою мать!..» Чу Ваньнин все прекрасно слышал и помнил… это было написано у него во взгляде. Он смотрел на Мо Жаня с такой невыносимой болью... Он. Снова. Сделал. Это. Причинил боль человеку, который открылся ему. Который доверил ему себя. «Мо Жань, какого хрена?!» Вэйюй внезапно залепил сам себе пощечину, а затем пораженно охнул, потому что попал аккурат в то место, куда ударил его балетмейстер Чу вчера. Перед глазами заплясали черные точки. — Ты.. ч-ч-что творишь?!.. — зашипел на него Ваньнин, а затем вцепился в его руку и буквально выволок из машины. — Ваньнин… — Мо Жань прикрыл глаза, позволяя мужчине вести себя. — Не здесь!.. — Чу решительно направился в дом, при этом не выпуская руку Вэйюя из своей стальной хватки. Он шел так стремительно, что Мо Жань при своем высоком росте и размашистости шагов едва поспевал за ним. Осознавать, что балетмейстер буквально волоком тащит его в свой дом, было… странно. Взгляд Мо Жаня уперся в ровную, словно росток бамбука, спину мужчины перед собой. Если бы Ваньнин был слишком зол, растерян или напуган, он бы попросту прогнал… возможно, даже вызвал копов. Разве нет? Можно ли было считать то, что он все еще желал видеть Вэйюя в своем доме, хорошим знаком? *** Знакомая гостиная встречала их задернутыми плотно шторами и легким беспорядком на полу. Ваньнин некстати вспомнил, что именно здесь, на этом диване, Мо Жань в прошлый раз объяснялся ему в любви и предлагал встречаться. Но все это происходило словно в другой вселенной — и как будто вовсе не с ним. Готовясь к свиданию, он так и не убрал обрывки упаковочной бумаги и ленты — а потому весь этот хаос продолжал, словно в насмешку над ним, лежать под кофейным столиком вместе со степлером, скотчем и ножницами. — Пойдем, — он снова дернул Мо Жаня за руку, не позволяя юноше останавливаться и надеясь, что тот не заметил беспорядок. Воспоминание о том, как он готовил такой бесполезный подарок, отдалось болью. «Возможно, Мо Жань его уже выбросил…» — подумал он с каким-то мрачным удовлетворением, намеренно желая ожесточить себя. Если он не заставит себя смотреть на Вэйюя здраво, он снова позволит себе верить — и может ошибиться. Какой прок в том, чтобы быть ослепленным чувствами, если это лишает понимания происходящего? Чу Ваньнин не был глупцом — он знал, что едва ли перестанет испытывать к Вэйюю чувства, даже если тот напрямую скажет ему, что все это время был замешан в чем-то незаконном. Однако выяснить правду сейчас было намного важнее — ведь от нее, возможно, сейчас зависели их жизни и будущее. Все это время Чу видел лишь часть картины, доступную ему, а потому наивно предполагал, что он один несет опасность окружающим людям. На деле же… он все еще не понимал, какую роль играл во всем этом Ши Мэй. Что до Мо Жаня… выходит, все это время он действительно едва знал о юноше что-либо, почему-то наивно считая, что племянник Сюэ Чженъюна не может быть дурным человеком. Разумеется, он понятия не имел, что Мо Вэйюй был Сюэ-старшему не родным. — Ваньнин, — позвал его внезапно Мо Жань, нарушая тишину кухни, куда они в итоге пришли. Чу так и не включил свет, так что спасительная темнота отчасти скрывала эмоции на его лице. — Мо Жань, — он повернулся к юноше и, набравшись смелости, решил сказать это первым. — Вчера ночью… я не уверен, что именно ты имел в виду. Он все еще держал Вэйюя за руку, а потому не мог не почувствовать, как юноша вздрогнул от его слов, как ускорился его пульс и вспотели пальцы. Казалось, этот вопрос причинил ему физическую боль. — Мне не стоило затевать этот разговор вот так, — он говорил тихо и ровно, а потому было сложно понять, какие эмоции он испытывает на самом деле, но его рука неловко дернулась. Он волновался — и Чу Ваньнин не мог припомнить, чтобы видел его когда-либо в таком состоянии. — Ты говорил о том, что не знаешь, как начать этот разговор. Поэтому… я думаю, его стоит начать мне, — Ваньнин пожал плечами, стараясь держаться отстраненно, — Я слышал твое признание, Мо Жань, и не уверен, что мне думать по этому поводу. Повисло долгое молчание, от которого обоим вдруг стало страшно. Мо Жань больше не дрожал, но его пульс ускорился так, что, казалось, отдается в висках, а холодный пот буквально пропитал футболку. Он словно находится на грани безумия. — Почему… почему бы нам не включить свет? — вдруг выпалил Мо Жань, понимая, насколько его предложение звучит неуместно. От него ждут объяснений — слов, которые станут решающими в этих отношениях. Он же вместо этого делает вид, словно всё это само собой разумеется. — Не ты ли сам вчера сказал, что не смог бы во всем признаться мне в лицо?.. — процедил Ваньнин, а затем хмуро уставился перед собой, чувствуя себя идиотом. Похоже, этот разговор был нужен больше ему, чем Вэйюю. Если так… это был конец всему. Он не сможет ничего исправить, если сам Мо Жань не захочет этого. Он не может оставить все как есть — и больше не потерпит обмана. Никакая любовь не сможет спасти их — ее будет недостаточно, чтобы преодолеть эту пропасть. Был ли он все это время настолько слеп, что так и не заметил: все уступки, все шаги навстречу Вэйюю делал он сам? Он лишь отдавал, но ничего не получал взамен, кроме… лжи. Внезапно ему стало страшно, потому что он понял, что действительно готов был отдать все, включая свою гордость и чувство собственного достоинства. И на какую-то секунду ему захотелось стать малодушным и притвориться, словно все это лишь недоразумение. Как будто ничего не произошло. — Убирайся, — выдохнул он, внезапно чувствуя, как в голове пустеет, а нервы, натянутые до предела, дают слабину. Мо Жань вздрогнул, словно от удара, а затем медленно отпрянул. — Ты меня… ненавидишь? — Я хочу, чтобы ты ушел, — повторил Ваньнин тихо. И сам удивился, каким ровным и холодным был его голос. Как будто и не было всех тех слёз, той изводящей тоски, от которой рвало в клочья душу. Как будто он умер внутри себя — и даже не заметил этого. Когда же это случилось с ним?.. — Я… я уйду, — Мо Жань медленно кивнул, а затем, все так же оставаясь на месте, как если бы сам не понял, что сказал, растерянно проговорил. — Просто… просто выслушай меня. В последний раз. Я ведь… мне есть, что сказать… Он замолчал, понимая, что дальше отступать некуда. Все те слова, которые он готовил, пытаясь придумать, как собирается объясняться, просто вылетели из головы, оставляя его лицом к лицу с правдой: он был настолько сломлен, что даже не знал, с чего начать. Где начиналась его история?.. Когда он понял, что временами не контролирует себя и не помнит собственных действий? Или намного раньше? Ваньнин молча смотрел на него, явно ожидая продолжения, но больше не пытался его прогнать. Было очевидно, что он ждет. — Мою мать звали Дуань Ихань. Она была танцовщицей в одном из заведений Жуфэн, и однажды привлекла внимание не того человека. Тогда он представился чужим именем, соврал ей, что работает чиновником в Линь И. Между ними закрутился бурный роман, который ни к чему не обязывал… однако вскоре оказалось, что мужчина вынужден уехать по делам. Он не оставил Ихань ни адреса, ни номера телефона — просто в один момент исчез со всех радаров. Что до девушки… примерно в это же время она поняла, что ждет ребенка, а бар — тем более, принадлежащий картели — не лучшее место для беременной. Да и беременность ограничивала ее физические нагрузки, — Мо Жань вздохнул, пытаясь говорить как можно более сухо. Он не хотел вызывать в Ваньнине жалость — эта история не была красивой, в ней не было места любви. Она с самого начала была выстроена на обмане… разве удивительно, что все закончилось именно так? Он тут же подумал, что ведь и он сам, вернувшись спустя шесть лет, начал свое общение с Чу Ваньнином не лучше, чем его отец… Однако мысль эта хоть и обожгла его сердце на мгновение — быстро улетучилась, потому что он продолжал погружаться в воспоминания. — Дуань Ихань не пыталась отыскать моего отца — она взяла все свои сбережения и просто переехала в другой город. Устроилась на самую простую работу, какую удалось отыскать без опыта. Через девять месяцев у нее появился ребенок — и, собственно, все могло бы сложиться неплохо, если бы однажды мой отец не решил ее отыскать… На тот момент я был слишком мал, чтобы что-либо помнить, но знаю, что нам пришлось много переезжать с места на место. Я думаю, Наньгун Янь преследовал мою мать — и она, осознав, что тот ее не отпустит, и является совсем не тем, за кого себя выдает, попыталась скрыться. За несколько лет мы сменили десятки городов, ночевали в машине, питались на заправках. Я помню, как холодно было зимой спать на заднем сидении, и как мать грела меня при помощи теплого термоса с чаем, который купила на последние деньги. Мы тогда заглохли посреди дороги… и в итоге я тяжело заболел. — От Жуфэн почти невозможно скрыться, — кивнул Ваньнин мрачно. Эта фраза была первой за долгое время молчания, но все-таки он не просил Вэйюя остановиться и внимательно слушал его, хоть и никак не выдавал своего отношения к услышанному. — Это так, — Мо Жань покачал головой. — В тот самый момент, когда мать обратилась в больницу за помощью, картель нашёл ее. Выплыло на свет, что она несколько лет подряд скрывала меня — я все еще был ребенком без фамилии и документов. Меня звали просто Жань — и я был мальчишкой без отца, но всем, на самом деле, было ясно, чей я сын. Однако… это не помешало людям, посланным за Дуань Ихань, угрожать моей матери тем, что они расправятся со мной, если она не согласится вернуться к Наньгун Яню. А я все еще не оправился от болезни. В итоге мы с матерью снова вынуждены были спасаться бегством. У нас больше не оставалось денег, и… очень скоро мать продала машину. Но даже этого хватило всего на несколько месяцев, потому что жить в бегах, не останавливаясь, очень сложно. Первая же зима застала нас на улице. Мы голодали и мерзли. Дуань Ихань, не выдержав такой жизни, тяжело заболела — а через месяц… я остался один. Мо Жань вздохнул, понимая, что горло почему-то странно пересохло, как если бы ему все еще не хватает воздуха. — Твоя мать берегла тебя до конца, — проговорил Ваньнин тихо. — Она была, должно быть, потрясающей женщиной. Если бы ты попал в Жуфэн ребенком… ты бы вряд ли выжил. Я полагаю, она знала о том, кем был Наньгун Янь, и потому предпочла улицу. — Я начал танцевать в память о ней, — внезапно бросил Мо Жань, и тьма в его сердце словно начала медленно рассеиваться. — Я никогда не видел ее выступления, будучи ребенком, а сама она не упоминала о своем прошлом. Однако дядя Сюэ навел о ней справки, и я знаю, что она стала клубной танцовщицей, лишь желая заработать денег — до этого она занималась классическим танцем. Именно поэтому я выбрал балет. — И потому ты так возненавидел меня, когда бросил танец, — мягко предположил Чу Ваньнин, довершая сказанное. — Нет, — Мо Жань резко вскинул голову, в темноте его глаза сверкнули странными эмоциями. — Я думал, что ненавижу — но никогда не ненавидел тебя по-настоящему. И… Ваньнин, мне было больно осознавать, что ты прогоняешь меня. Ты был единственным, кто удерживал меня в рассудке все это время. Если бы не ты… я давно превратился бы в чудовище. Возможно, я и превратился… я больше сам не знаю… — он замолчал, вдруг чувствуя себя особенно мерзко. Грязно. До сих пор его история могла вызвать лишь жалость — однако это был далеко не конец. Чу Ваньнин обладал холодным взглядом и теплым, словно парное молоко, сердцем. Конечно, сейчас он сочувствовал Вэйюю — что еще мог бы испытывать такой светлый и правильный человек?.. Однако стоило Мо Жаню подумать, о чем он еще собирался рассказать, как ему становилось дурно. Ваньнин был у Ши Мэя… что, если он уже обо всем догадывался? Знал, что Мо Жань способен на такую жестокость?.. — Мо Жань, ты… кто угодно, но не чудовище, — вздохнул Чу Ваньнин, понимая, что юноша слишком страшится о чем-то ему рассказать — и, возможно, его история слишком тяжела. — Я видел по-настоящему жестоких людей. Ты не такой. Когда я смотрю в твои глаза, иногда я вижу злобу, неспособность контролировать эмоции, однако... это все еще ты. Ему отчаянно хотелось дотронуться до Вэйюя, попытаться ободрить его — но он не смел. Ему вдруг показалось, что Мо Жань расценит его поведение как проявление сочувствия или жалости. На деле же… его сердце обрывалось, стоило ему вспомнить, как маленький Мо Жань старательно оттачивал у станка плие и батман тандю, каким пунцовым было его лицо, когда он продолжал сидеть в растяжке слишком долго — превозмогая боль, не обращая внимания на затекшие мышцы рук и спины. Он был даже слишком старателен — но Чу Ваньнин продолжал одергивать его и критиковать его позицию бедер, отрывистость движений, положение стоп… Он всегда находил, к чему придраться, в глубине души думая, что мальчишка устанет от его нападок, сдастся и не захочет больше заниматься с ним. Однако Чу Ваньнин тогда не знал: маленький Мо Жань бы вытерпел что угодно, потому что все это время он пытался стать похожим на свою покойную мать… Что же до того факта, что Наньгун Янь был его отцом… Ваньнин был шокирован им прошлой ночью настолько, что едва не обезумел. Однако сейчас он и сам понимал, какой абсурдной была его реакция. Разве мог Мо Жань испытывать сыновние чувства к человеку, который стал причиной смерти его матери?.. Ваньнин понятия не имел, что именно так боится рассказать ему Мо Жань, однако испытывал уверенность, что это его вряд ли пошатнет так же сильно. — Если хочешь, я налью нам обоим вина, — предложил запоздало он. — Мы все равно опаздываем на репетицию. Тебе станет легче, если немного выпьешь… Мо Жань дернулся, как если бы предложение Чу вывело его из тумана собственных сомнений. Он мотнул головой, а затем проговорил сухо: — Ты с такой легкостью пускаешь меня в свой дом, балетмейстер Чу. Предлагаешь выпить… Неужели тебе никогда не было страшно, что я… могу с тобой что-то сделать? Говоришь, замечал, что я не могу себя контролировать… неужели не боялся? — А есть что-то, что я бы не позволил тебе сделать с собой? — парировал Ваньнин. — Чего я, по-твоему, должен бояться? — его красивые глаза распахнулись, и он уставился на Мо Жаня так пристально, что тот на мгновение перестал дышать. — …... — казалось, у юноши не осталось больше слов. В полумраке кухни они продолжали смотреть друг на друга, почти не моргая, находясь на расстоянии. Со стороны это выглядело, как молчаливая дуэль. — Я доверяю тебе, Мо Жань, — Ваньнин произнес это с нажимом, как если бы бросал вызов. — Именно поэтому прыгнул с тобой без страховки, хоть и до смерти боюсь высоты. Потому рассказал тебе о своем постыдном прошлом. И именно потому прошу тебя довериться, наконец, мне. Ты — человек, которого я выбрал. Что бы ты не думал о себе — я знаю, что мои чувства к тебе не изменятся. Но ты… продолжаешь почему-то считать, что правда отталкивает меня сильнее, чем обман. Это не так. — Ваньнин… — Мо Жань, я хотел этого разговора, не зная, какое отношение к твоему прошлому имеет Наньгун Янь, и прекрасно понимая, что он за человек. Я рад, что ты открылся мне, и правда вовсе не так уродлива, как я посчитал поначалу. Но… даже не зная ее, я пригласил тебя в свой дом. Для тебя это ничего не значит?.. — Чу поджал губы, заставляя себя остановиться. Он не хотел говорить Мо Жаню о своих чувствах — но история, которую рассказал ему Вэйюй, словно лишила его последних крох сдержанности. — Что, если ты все же ошибаешься, и я действительно жестокий человек, похожий на своего отца?.. — спросил Вэйюй тихо. — Я буду рад услышать доказательства и самостоятельно решить, так ли это, — отрезал Ваньнин. — Продолжай. Расскажи, что, по-твоему должно оттолкнуть меня так сильно. — Ваньнин, ты… когда-нибудь слышал про диссоциальное расстройство личности? — спросил Мо Жань, а затем, немного помолчав и так и не дождавшись ответа, продолжил. — Люди с подобным отклонением равнодушны к чувствам и переживаниям окружающих, агрессивны, идут на необоснованный риск, способны на насилие. Такой человек не испытывает чувства вины, будет лгать для достижения своих целей… он крайне ограничен в способности формировать привязанности… — То, что ты сейчас перечислил, можно применить к кому угодно, — Ваньнин покачал головой. — Кто тебя надоумил ставить самому себе диагнозы? — Этот диагноз мне поставили в колонии для несовершеннолетних, откуда меня затем и забрал дядя Сюэ, — Мо Жань вздохнул. — Он был не согласен. — Ты… был в колонии? Сколько же тебе было? Что… ты там делал? — Ваньнин был ошеломлен, потому что он прекрасно помнил, что познакомился с Мо Жанем, когда тот был еще десятилетним мальчишкой. И, если Мо Жань танцевал на момент их знакомства уже несколько лет, что это могло значить?.. — В шесть лет я совершил убийство и поджог, — тихо проговорил Мо Жань, зная, что его лицо скрыто темнотой, и что Ваньнин не сможет увидеть ничего, кроме смутных контуров — и его глаз. Он хотел бы отвести взгляд — но в то же время не мог, поскольку некая часть его хотела увидеть осуждение. Такой человек, как Чу Ваньнин, не мог не ужаснуться услышанному — разве нет?.. Однако балетмейстер Чу, немного помолчав, спросил: — А что произошло на самом деле? — Я не помню, — Мо Жань внезапно тихо рассмеялся. — Иногда во сне мне кажется, что я вижу спички в своих руках, но… я так и не смог вспомнить, почему сжег тот клоповник. На самом деле, все, что осталось в памяти — ненависть к тому притону, где я в то время ночевал за неимением другого места. Моя мать к тому времени уже была мертва, а сам я побирался и бродяжничал. Ребенок, у которого даже фамилии не было… но который быстро научился шманать чужие карманы и драться за еду с другими бездомными… я не знаю, почему я так поступил. Уже после колонии я страдал лунатизмом, и всякий раз просыпался в ужасе, опасаясь, что во сне кого-нибудь прикончил или сжег дотла дом Сюэ Чженъюна... пару раз в моих руках был зажат нож, и я стоял на пороге своей комнаты… — Мо Жань, я до сих пор сплю с пистолетом под подушкой, — Ваньнин прищурился. — Все, что ты описываешь, похоже на посттравматический синдром, включая потерю памяти. А то, что ты когда-то давно желал кому-то смерти, не делает тебя убийцей… — Я едва не убил Жун Цзю, — оборвал его Мо Жань. — И, возможно, напал на Ши Мэя. Я не могу быть уверен, потому что не помню этого, но… Ваньнин, я едва не напал на тебя. Несколько раз был в шаге от этого. Это все еще похоже на последствия травмы?.. — Ши Мэй пришел в себя, и он утверждает, что ты не имеешь к нападению на него никакого отношения, — холодно заметил Чу Ваньнин. — Что до Жун Цзю, мне неизвестны подробности, поскольку я не читал его интервью. Однако… ты ведь ему… платил.. за… — он так и не смог заставить себя сказать это, однако смысл до Мо Жаня дошел. — Платил, — он кивнул. — Но однажды я перешел черту, и он действительно оказался в больнице. — Ты помнишь, как это произошло? Ваньнин внимательно вглядывался в Мо Жаня, однако темнота не давала ему увидеть то, что он хотел бы. Впрочем, он уже знал, что, вне зависимости от ответа на этот вопрос, он верит Мо Жаню — и не верит в то, что тот мог действительно кого-то избить до полусмерти. Он мог впасть в ярость, быть грубым, сыпать оскорблениями — но ни разу он не поднял на Ваньнина руку. А ведь балетмейстер Чу был человеком, которого, как Вэйюй считал, он ненавидел... Вся эта ситуация с безымянным проститутом в больнице походила на то, что кто-то сторонний пытался подставить Мо Жаня. Выставить его в дурном свете. Что до Ши Мэя — если бы они с Мо Жанем вовремя не пришли к нему, он бы не выжил и не смог рассказать, что Мо Жань ни в чем не виновен. На кого могла бы пасть тень в таком случае? Однако… какой в этом был смысл? — Ты не помнишь, — Ваньнин протянул наконец руку, касаясь лица Мо Жаня. Он решился притронуться — и тут же едва не отдернул пальцы, потому что лоб Вэйюя был мокрым от ледяного пота, но при этом пылал. — Не помню, — Мо Жань прикрыл глаза, когда трепещущая рука Чу скользнула по его волосам, а затем заставил себя произнести самое важное. — Но я не хочу обманывать тебя, Ваньнин. Я не уверен, что со мной ты будешь в безопасности. Я… действительно ограничен в способности формировать привязанности. Так вышло, что единственный человек, который мне важен — ты. Я ничего не чувствую по отношению к другим людям, но, стоит мне подумать о тебе… я теряю контроль. И я готов лгать тебе, манипулировать, применять силу — делать что угодно, лишь бы ты оставался со мной. — Тебе не пришлось бы лгать, если бы ты рассказал все, как есть, — прошептал Чу Ваньнин. Он наконец попытался убрать руку, но пальцы Мо Жаня тут же сжались на его запястье, а сам он придвинулся к Чу ближе, глядя тому прямо в глаза. — Ты говоришь это всерьез? — он все еще не верил, что Ваньнин не пытается вырваться или вызвать полицию после всех его признаний. Что не так с человеком, который после подобных откровений решает погладить потенциального убийцу и насильника по голове?.. — Мо Жань, ты этого не делал, — Ваньнин вздохнул. — Тебя пытались в этом убедить, но… я знаю тебя. Это не ты.