Танцующий лепесток хайтана

Утренний кофе едва бодрил, а тело все еще местами горело, напоминая о прошлой ночи... Или, возможно, позапрошлой? Даже после самых изнурительных репетиций Ваньнин не чувствовал такой крепатуры: казалось, в последнее время он напрягал мышцы, о существовании которых до сих пор не имел ни малейшего представления. Прошла неделя с тех пор, как они с Мо Жанем съехались, однако создавалось впечатление, будто пролетело не более нескольких дней. За это время он успел дважды навестить все еще восстанавливающегося в больнице Ши Мэя, приноровиться на репетициях не реагировать на присутствие Мо Жаня так остро, и понять, что скрывать отношения от кого-либо бесполезно — особенно если твой парень тянет к тебе лапы в любую свободную минуту. Что до Хуайцзуя, то с того самого дня, когда они с Мо Вэйюем столкнулись с ним лицом к лицу в заброшенной гримерной, он сказался больным — и Ваньнину пришлось заменить его на всех репетициях. Так он снова переключился с проработки своей партии на работу по композиции и постановке танца. Тысяча вопросов, вертевшихся в его голове, временно так и остались без ответа. Был ли его коллега, а в прошлом — учитель, действительно связан с Жуфэн? Ваньнин этого не знал — однако все еще не мог до конца поверить, что человек, заботившийся о нем, давший ему так много, мог предать его таким образом. Был ли он тем, кто все это время стоял за шантажом и слежкой? Был ли он замешан в этом вместе с Ши Минцзином? Прежде чем делать выводы, Чу хотелось задать все вопросы самому Хуайцзую — он верил, что тот ответит, если спросить его прямо. Вот только уже неделю спрашивать было не у кого. К тому же, Чу взял у Вэйюя обещание, что тот больше никогда не станет ради него идти на риск и устанавливать контакт с Наньгун Янем — и таким образом оба они снова оказались в весьма странном положении. Впрочем, теперь Ваньнин по крайней мере не задерживался допоздна в одиночестве: Мо Жань взял обыкновение ходить с ним даже на проработку сторонних сцен, и не оставлял балетмейстера ни на секунду. Возможно, раньше это безмерно раздражало — но теперь, когда Чу действительно не представлял, ждут ли их в будущем новые угрозы, и только слепому было непонятно, что они с Вэйюем в отношениях, он был даже рад тому, что юноша всегда где-то на периферии. Ему самому было так спокойнее хотя бы потому что, пока Мо Жань находился в поле его зрения, казалось, что в случае опасности он успеет прийти ему на помощь. Мо Жань, в свою очередь, придерживался примерно такой же точки зрения — а потому, несмотря на периодически злящегося Чу, продолжал следовать за ним по пятам. Что было важнее, он действительно держал обещание не связываться со своим отцом — и Чу Ваньнин не мог не ценить этого, понимая, что парень наверняка мог бы уже попытаться все выяснить самостоятельно. Вот только сама мысль о том, что юноша снова, нарочно или нет, привлечет к себе внимание Жуфэн, заставляла его испытывать неосознанный страх. Ваньнин все еще не был уверен, что они оба в безопасности — и до сих пор, глядя на то, как Мо Жань репетирует на сцене, задавался всего одним вопросом: кому и зачем было необходимо подставлять юношу, приписывая ему случившееся с Ши Мэем и Жун Цзю?.. С его точки зрения, это не имело смысла ни для его отца, ни для картели. Так в чем же было дело?.. Ваньнин допил кофе и рассеянно потер ноющие с самого пробуждения виски, а затем мельком взглянул на сцену, где танцовщики готовились к началу генеральной репетиции. Мо Жань тоже был среди них — высокий, атлетичный, смуглый, он легко приковывал к себе взгляды не только благодаря выдающимся физическим данным. Несмотря на шестилетний перерыв в классическом танце, технически его исполнение было одним из лучших, что доводилось видеть Чу Ваньнину. Иногда мужчина даже начинал сомневаться, действительно ли Мо Вэйюй был его учеником — как мог он обучить кого-то настолько хорошо?.. Разумеется, он никогда не сказал бы об этом парню в глаза: с него было достаточно вечера на прошлой неделе, когда он неожиданно для самого себя признался Мо Жаню в любви, почему-то решив, что тому необходимо услышать эти слова, чтобы почувствовать себя уверенней. С тех самых пор Мо Жань, обыкновенно сначала делающий, а потом включающий голову, вдруг превратился в нежного и ранимого молодого человека, способного смущаться, краснеть и — невероятно! — постоянно донимать Чу вопросами в самое неподходящее для этого время. Он всерьез мог спросить Ваньнина, спит ли он, посреди ночи, когда Чу, вполне очевидно, не спал потому что проснулся от очередного кошмара. Мог допытываться, что Чу хотелось бы на ужин — в момент, когда Ваньнин ленился есть, и собирался вовсе обойтись без еды. Но, пожалуй, особенно глупыми были вопросы Вэйюя в постели: он едва не сводил Чу с ума попытками выспросить, что именно тот ощущает, и как именно ему хотелось бы заняться любовью. Ваньнин, не привыкший в принципе говорить много, тем более — не имеющий почти никакого опыта, вскипал всякий раз, положительно не понимая, как и что в такие моменты должен отвечать. В конце концов, Мо Жань, что, действительно ждал от него каких-то особенно ценных рекомендаций? Почему же раньше так хорошо без них обходился?.. Ваньнин опустил голову на руки, отрывая взгляд от происходящего на сцене, и все больше погружаясь в свои мысли. Он снова вернулся в памяти к последнему разговору с Ши Минцзином. Пару дней назад он пришел к Ши Мэю в палату — заодно принес наушники и свежую одежду. Юноша в последнее время постоянно находился в сознании, но все еще проходил дополнительные исследования из-за пережитой черепно-мозговой травмы, и к тому же был в гипсе, а потому маялся от безделья. Однако, едва завидев балетмейстера, он попросту уставился в потолок, изображая, будто ему вовсе нет дела до пришедшего его навестить Чу. — Ши Мэй, — Ваньнин осторожно положил на прикроватную тумбочку пакет с вещами, а затем нерешительно застыл у кровати. Он понятия не имел, что еще должен сказать, а потому просто молчал, ожидая хоть какой-то реакции. — Уходи, — юноша так и не взглянул на него, и только его голос прозвучал вполне отчетливо и ясно. — Тебе не нужно приезжать ко мне в больницу. — Я все равно уже приехал, — Ваньнин пожал плечами, растерянно глядя на бледное, лишенное всякого выражения лицо. Ши Минцзин выглядел так, словно утратил душу: его взгляд оставался безразличным, а сам он держался отстраненно и холодно, как если бы не хотел больше чувствовать боль и потому окончательно замкнулся в себе. Чу были хорошо знакомы эти переживания: он сам отключал эмоции когда испытываемая боль становилась невыносимой. Вот только… разве Ши Мэй не был открытым парнем, который всегда умел найти нужные слова, с легкостью решал любые проблемы, и мог одной улыбкой растопить самое холодное сердце?.. Неужели все, что до сих пор знал о нем Ваньнин, было лишь искусной маской, за которой скрылся некто чужой? — Почему ты не хочешь оставить меня в покое, Ся Сыни? — оборвал его тягостные мысли Ши Мэй. — Ждешь ответов на свои вопросы? Задай их Мо Вэйюю. — …... — Ваньнин молча уставился на юношу. Он не знал что на это ответить, потому что Мо Жань действительно стоял в больничном коридоре и ждал его возвращения. Он порывался войти вместе с Чу в палату — и тому стоило огромных усилий отговорить его, потому что выражение лица парня явно не вязалось с положительными намерениями. С другой стороны, Ши Минцзин… знал ли он, что Мо Жань был сыном Наньгун Яня? И, если знал… значило ли это, что он действительно был связан с Жуфэн настолько тесно? Неужели Мо Жань все это время был прав относительно того, что именно Ши Мэй был замешан в шантаже? Глядя на некогда полное жизни, теперь же — безжизненно-пассивное — лицо перед собой, Ваньнин больше не был уверен, что хочет это знать. Вместо всех своих вопросов он внезапно сказал: — Ты всегда был для меня одним из самых близких людей. Что бы ты ни сделал, я уверен, что смогу это понять. Он не мог назвать Ши Минцзина своим другом, не мог также назвать братом по крови — однако парень всегда вызывал в нем желание заботиться. Должно быть, нечто подобное испытываешь к младшим родственникам: привязанность эта не похожа на романтические чувства, но в то же время достаточно сильна, чтобы прощать им даже самые обидные проступки. Ши Мэй, услышав его слова, развернулся к нему спиной. Впрочем, гипс не давал ему свободно двигаться, а потому даже это далось ему с трудом. Он молча смотрел теперь уже в стену — как если бы даже неравномерная покраска могла увлечь его сильнее чем этот очевидно нежеланный разговор. — Ши Мэй, я… мне действительно жаль, — после долгого молчания вздохнул Ваньнин. — Если бы ты рассказал мне, в чем дело, возможно, я смог бы помочь. Мо Жань и я... — Мне это не нужно, — отрубил Ши Минцзин резко. — Ты не можешь помочь себе — но хочешь спасти других. Я последний, кто достоин твоего времени и усилий. — Ты ни в чем не виноват, — Ваньнин не собирался сдаваться. — Жуфэн творят страшные вещи чужими руками… — Он все-таки тебе все рассказал, — Ши Мэй неожиданно усмехнулся, и это было первое выражение эмоций за последнюю неделю. — И ты… все равно с ним остаешься. Как это интересно. Чу Ваньнин внутренне похолодел. То, что юноша только что сказал, свидетельствовало о том, что он знает о Мо Вэйюе и его отце — иначе с чего ему думать, что Мо Жань мог его раскрыть? Однако все-таки Ши Минцзин, похоже, не знал, что Мо Жань и Наньгун Янь почти не общались — потому что внезапно выплеснувшиеся ядовитые слова, явно нацеленные на то, чтобы ранить Чу, говорили о том, что Ши Мэй верил, будто Мо Жань тоже в чем-то замешан. — Я не собираюсь говорить с тобой о Мо Жане, и тебя с Мо Жанем тоже не желаю обсуждать, — Ваньнин резко покачал головой. — Я всегда был с тобой честен, и верю, что только ты можешь рассказать мне всю правду о себе. Если… если ты того захочешь, я готов слушать. — …, — Ши Мэй молча смотрел в стену, перестав вообще реагировать на присутствие Чу. — Когда ты только очнулся, ты сказал, что был моим личным демоном, — вспомнил Ваньнин. — Ты… действительно отправлял мне эти послания? — А сам как считаешь? — вскинулся Ши Мэй. — Как думаешь, мог ли это быть я? — …... — Ваньнин покачал головой, понимая, что Ши Мэй сейчас может намеренно очернить себя лишь для того, чтобы он наконец ушел. Он снова замолчал, не уверенный, как именно продолжать разговор, когда собеседник, очевидно, был в шаге от того, чтобы позвать охрану и выставить нежеланного посетителя. — Почему они сделали это с тобой? — наконец задал он вопрос, который беспокоил его так долго. — Если ты все это время был с ними заодно, то почему же… Ши Мэй продолжал молчать. Он просто игнорировал присутствие Ваньнина — и тому вскоре все-таки пришлось уйти. Думая о том, почему Ши Мэй так и не ответил ни на один из его вопросов, Чу не могла не прийти в голову единственная мысль: юноша попытался противостоять картели, либо отказался выполнять то, что ему было велено. Подобные показательные расправы в криминальном мире не были редкостью: он помнил, что ждало всех, кто попадал в Жуфэн и решался противостоять им. Он сам был одним из тех, кто чудом выжил после того как несколько раз стал примером для других в борделе — дважды его избивали до полусмерти. Единственная часть тела, всегда остававшаяся нетронутой, была его лицом — что до многочисленных переломов ребер, ключиц, внутренних кровотечений и гематом, то он и сам не знал, каким образом сумел сохранить жизнь в таких условиях. Его запирали в выстуженных помещениях с промерзшим земляным полом когда он был не в состоянии двигаться. Его продолжали бить за любые попытки сопротивления — несмотря на то, что прежние побои еще не сошли, а кости до конца не срослись. Полгода он продолжал противостоять — втайне надеясь, что однажды его забьют до смерти, и прекрасно понимая, что его не отдадут клиентам в таком состоянии. Он платил болью за то, чтобы оставаться собой. Полгода он провел на грани — и все эти полгода единственным, кто был к нему хоть немного добр, был Ши Мэй. Но Ши Мэй не боролся вместе с ним — он плыл по течению, и всегда делал то, что ему говорили. Он был слишком мягким, и он бы никогда не смог вынести то, на что сознательно обрек себя Чу Ваньнин, решив, что скорее умрет чем сдастся. То, что произошло с Ши Мэем, возвратило Чу в который раз к болезненным воспоминаниям — и он не мог больше не думать о том, что такого мог совершить юноша, что навлек на себя подобную расправу когда, казалось, все давно было в прошлом. К сожалению, Ши Мэю было проще до конца казаться злодеем и признавать абстрактную вину, чем открыто рассказать о том, что же именно он сделал… и у Ваньнина было стойкое чувство, что на самом деле имело огромное значение и то, что Ши Минцзин делать отказался. ...Балетмейстер внезапно понял, что продолжает бесцельно вертеть в руках пустую чашку, а репетиция неким таинственным образом идет полным ходом без его участия. Это было странно и неожиданно, потому что обыкновенно труппа едва могла организоваться, чтобы даже просто выполнить совместное антре. Он тут же заметил, что Мо Жань время от времени вклинивается в постановку и вносит коррективы. По всему выходило, что он взял на себя часть его работы — при этом даже не сказал ему об этом ни слова. Чу Ваньнин закрыл лицо руками, выдыхая. Он одновременно был в ужасе от происходящего — и в то же время не мог не испытывать благодарность. Как он мог допустить нечто подобное?! Что, если бы Вэйюя не оказалось рядом?.. Он тряхнул головой. К счастью, его рассеянность никак не сказалась на общем состоянии дел. Мо Жань, только что закончивший править танцевальный рисунок массовки, как раз вышел на сцену для одиночного исполнения — этот танец Ваньнин прорабатывал вместе с ним уже десятки раз, так что был уверен, что юноша все сделает идеально даже если в день премьеры напьется или повредится рассудком. И, все же, не смотреть на него Ваньнин просто не мог — к тому же, впервые исполнение проходило с полной подготовкой света, в специально отшитых костюмах. Музыка разливалась над залом подобно дурманящему мареву, в котором все движения являлись продолжением дрожащей в воздухе мелодии. Танец больше не был четко считываемым хореографическим текстом, состоящим из последовательности движений — он оживал и играл совершенно новыми красками, которые невозможно было ранее различить не видя полной картины. Внезапно Чу заметил странное движение за левыми кулисами. Можно было списать увиденное на огрех светооператора, который создал лишние тени — однако внутри отчего-то тут же неприятно закололо, а сам Ваньнин почувствовал хорошо знакомый пробирающий до костей холод, от которого вдруг стало тяжело дышать. Он поднялся с места и, стараясь не привлекать к себе внимания — что было достаточно легко, если учесть, что все взгляды были сейчас прикованы к Мо Жаню — направился за сцену. Пространство за кулисами всегда казалось ему отчаянно нуждающимся в ремонте и проветривании. К счастью, большую часть времени оно не освещалось — а потому взволнованные перед выходом танцовщики едва замечали, насколько потертыми были стены и пол. К тому же, сами кулисы ежедневно собирали на себе тонны пыли, которая всякий раз оказывалась в воздухе и кружила мелкими частичками в свете ярких софитов. Зрители не обращали внимание на подобные мелочи — но Ваньнину часто приходилось задерживать дыхание, чтобы случайно не вдохнуть эту взвесь. Впрочем, сейчас он забыл и об астме, и о том, что ему не следовало в одиночку отправляться куда-либо, предварительно никому об этом не сказав — особенно в текущей ситуации, когда ни он, ни Мо Жань, не знали, что именно от них нужно картели, и следил ли за ними еще кто-то в труппе, помимо Ши Мэя и Хуайцзуя. Намного сильнее его беспокоило, действительно ли всего пару минут назад здесь кто-то был. Ваньнин внимательно осмотрелся, но так и не смог прийти к какому-либо выводу. Между тем, танец продолжался, и музыка за кулисами звучала особенно пронзительно, отдаваясь болью в висках — эта композиция всегда вызывала в Чу ощущение, словно он проваливается куда-то глубоко под лед и тонет в кромешной тьме, поглощаемый собственным одиночеством. Она отлично подходила для отражения внутреннего состояния главного героя, впервые решившего использовать запрещенные техники — однако сам Ваньнин никогда бы не стал сознательно слушать ее потому что глубокие скрипичные переливы странно диссонировали между собой, заставляя чувствовать себя некомфортно. Было в них нечто жестокое. Сейчас же, подстегиваемый нарастающим беспокойством, он не позволял себе поддаваться настроению упорно нагнетающей мелодии — но что-то в его разуме все равно неприятно откликалось на ее мрачный зов. В какой-то момент он даже заставил себя на мгновение закрыть глаза и очистить сознание, сделав несколько последовательных глубоких вдохов и выдохов. Ему нужно было сконцентрироваться — иначе он так и не сможет разобраться, что именно спровоцировало страх. Запрокинув голову вверх, он... внезапно уставился на темный силуэт, словно бы нависший над сценой. Что это было?.. Чу Ваньнин моргнул — но видение не исчезло. Высоко, на металлических профилях, к которым крепились софиты, кто-то... был. Страшная догадка заставила Чу содрогнуться от ужаса — и в то же время, казалось, никогда еще он не мыслил так ясно. Если он сейчас закричит, чтобы предупредить Мо Жаня об опасности, тот может его просто не услышать из-за громкой музыки — но человек наверху вполне способен обратить на него внимание. Если он выбежит на сцену… он, возможно, успеет оттолкнуть Мо Жаня в сторону. Однако человек наверху все еще ничего не предпринимал — а, значит, внезапное появление Чу может его наоборот спровоцировать. Буквально в несколько секунд Ваньнин метнулся за сцену и быстро, стараясь не смотреть вниз, взобрался по шаткой лестнице на самый верх. Он больше не думал о том, сколько метров в высоту он только что преодолел — в висках надрывно стучало, пальцы время от времени проскальзывали мимо металлических перекладин, но... он едва осознавал происходящее. И ему было все равно. Еще немного — и он окажется на одном уровне с человеком, затаившимся над сценой. Чу бесшумно взобрался на леса, которые обыкновенно использовались для обслуживания занавеса — и тут же в ужасе осознал, что от сцены его отделяет около четырех метров пустого пространства… он тут же зажал себе рот ладонью, стараясь, чтобы даже звук сбившегося дыхания не мог его выдать. Несколько секунд ушло на то, чтобы преодолеть приступ внезапного головокружения и полное онемение конечностей. Пальцы с силой вцепились в сухой деревянный помост — и заставить себя сдвинуться с этой точки он уже был не в силах. И, все же, его взгляд упал на Мо Жаня, который все еще репетировал где-то там, внизу, в бесконечно переливающихся оттенками пурпурного прожекторах… его танец стремительно приближался к кульминации по мере того, как нарастало напряженное звучание темной, страшной мелодии, звуки которой словно оплетали Чу своим отчаянием. Ваньнин знал, что если ничего не предпримет, скоро все будет кончено — а потому, с трудом отрывая взгляд от сцены, заставил себя ступить с лесов на металлический профиль, к которому крепились софиты. В голове его сформировался план — но он должен будет действовать быстро. Конструкция под его весом на мгновение содрогнулась на крепежах — а сам он застыл, понимая, что неизвестный, находящийся сейчас над сценой вместе с ним, наверняка только что мог обратить на него свое внимание. Все могло быть кончено так быстро — по одной лишь глупой неосторожности... К счастью, внизу, на сцене, свет в это мгновение то ослепительно вспыхивал, то погружал окружающее пространство в кромешную тьму, а потому злоумышленник едва ли мог что-либо отчетливо различать вокруг себя — сам же Чу тоже практически оказался ослеплен, его зрение попросту не успевало адаптироваться к темноте так быстро. Он закрыл глаза и стал медленно передвигаться вперед, к своей цели, используя осязание. В конце концов, он раньше с легкостью удерживал баланс и танцевал с закрытыми глазами, находясь на земле — а единственным различием сейчас для него была огромная высота, и внутреннее состояние глубокого шока, из-за которого он едва мог связно мыслить. И, все же, он понимал, что если ничего не предпримет сейчас — они с Мо Жанем потеряют шанс раз и навсегда разобраться с угрозой. Он верил, что должен на мгновение забыть обо всех своих чувствах, и сделать то, что должен, а потому шаг за шагом продолжал идти вперед, в сторону стены, к которой была закреплена металлическая конструкция, на которой находился неизвестный. Еще несколько секунд — и его ладонь вслепую мазнула по металлической распорке, в которую входил силовой электрический кабель. На месте. Чу Ваньнин тут же переместился на сухие деревянные леса с другой стороны сцены — а затем, стараясь не думать о том, что делает, не прикасаясь к металлическим креплениям, резко дернул за обшивку, а затем замкнул обнажившуюся проводку с крепежом. В одну секунду все помещение погрузилось в темноту, а затем послышался оглушительный удар от падения человеческого тела. После секундной тишины кто-то внизу пронзительно вскрикнул... Ваньнин тут же вжался в деревянные леса, мелко вздрагивая, чувствуя, как горло перехватывает приступ удушья. Ему вдруг стало нечем дышать, а перед глазами все поплыло и завертелось подобно бесконечно ускоряющейся карусели. Еще немного, и он просто потеряет сознание, задохнувшись от осознания того, что только что сделал. Еще немного — и он… Ваньнин вдруг почувствовал, как его внезапно ставшие влажными ладони проскальзывают по дереву, а сам он медленно проваливается в темноту…