Есть ли польза от слизеринцев

Он видит её. Съёжившуюся на парте от страха, с испуганным выражением на лице. Такую хрупкую, такую родную и, как обычно, очаровательно взъерошенную. Гермиона беспомощна и смотрит на него как тогда, когда Гарри висел под люстрой, глядя как Рон ласкает её шею языком. Её чуть мутноватый обречённый взгляд проникает в него насквозь, как намертво въевшиеся строчки «Я не должен лгать» на его ладони. Ему всё это отчего-то кажется сном, странным дурманом, наваждением. Всё это нереально, нет! Не может быть! Он не должен был этого допустить, не должен был позволить им и пальцем её коснуться, они не имеют права даже смотреть на неё своими мерзкими глазами, пачкать своими подлыми и грязными мыслями, не говоря уж и о большем! Странные тени окружают девушку и Гарри видит такие знакомые обличия — Рон, Невилл… Замечает краем глаза Денниса Криви и смутно видит ещё пару человек в этой группе, но не может толком вглядеться, так как всё его внимание переключается на последнего участника. Его самого. Который, отвратительно ухмыляясь, смотрит прямо ему в глаза. А Гарри не может пошевелиться. Всё тело странным образом немеет, в голове клубится вязкий туман. Но нет, не тот, что он ощущал будучи под приворотными зельями, этот совсем другой. Словно кто-то или что-то копается в его мозгах, посылая одновременно с этим неприятные и даже болезненные ощущения по всему телу. Но задумываться об этом в полной мере не выходит, ведь перед ним лежит Гермиона, словно на распятии, а окружавшие её люди начинают подходить к ней всё ближе и ближе, и он даже почти слышит их лёгкие смешки… Они прикасаются к ней. Гарри хочет закричать, сдвинуться, сделать хоть что-нибудь — чёрт побери эту проклятую странную немощь — но тщетно. Мышцы словно ватные, в мозгах трещит и его мгновенно захлёстывает слепая и всепоглощающая ненависть. Ненависть к самому себе. К собственной беспомощности и слабости, чувства вины и стыда, которое не покидает его с того самого момента, с той самой библиотеки. Он и раньше это не раз ощущал за те долгие годы своей жизни, но никогда ещё так остро. Даже Волдеморт с его приспешниками не вызывали и толики подобных чувств. Злость снова возвращается к нему, как и ранее, когда он только узнаёт, что замыслили слизеринцы, и разгорается в сердце с новой силой, устраивая настоящее стихийное бедствие. Разъедает рёбра, рвётся из лёгких и даже кажется, что сейчас уже не нужна никакая палочка для того, чтобы превратить здесь всё в пепел. Только одно маленькое важное но — он всё ещё не может пошевелиться. Его двойник, вдоволь полюбовавшись на него, склоняет голову в насмешливом полупоклоне на прощание, разворачивается и присоединяется к остальным. Весь воздух словно выбивает из лёгких Гарри, и ему кажется, что он сейчас просто рухнет на колени и отдастся во власть всё сильнее довлеющему неприятному ощущению, которое буквально взрывает его мозги. — Нет… — хрипит он, и это единственное, на что способно сейчас его непослушное тело. «Ты ничего не можешь сделать. Ты просто жалок», — словно шепчет ему что-то прямо в ухо, но он почти уверен, что это его собственные мысли. Ведь именно это он и ощущает. А ещё этот дичайший, остервенело душащий страх. От усилия совладать собственными конечностями у него на глазах даже выступают слёзы, а надсадный тонкий звук в голове становится всё сильнее, почти оглушая и едва ли не разрывая барабанные перепонки. Он пытается сдвинуться в сторону Гермионы, которую уже бесстыдно ласкают окружавшие её люди, теперь кажущимися смутными полупрозрачными тенями и обвивают своими длинными плетями её тело, с каждой секундой обнажая его всё больше и больше… Своего двойника Гарри видит чётко — вероятно от того, что не отрывает от него глаз. С невероятным усилием он подбирается ближе к происходящему и практически валится возле злополучной парты на колени, с яростной решимостью цепляясь за её шершавые края. Пытается взмахнуть рукой, чтобы отогнать врагов или нащупать палочку в кармане, но нет, тут всё — лимит сил исчерпан и Гарри со сдавленным стоном сползает, отчаянно хватаясь за столешницу, словно за спасательный круг, едва не натыкаясь подбородком в острый деревянный угол. Он проигрывает. Тени кружатся вокруг них, хватают девушку то за руки, то за ноги, плавно проводят по ним своими размытыми конечностями, а его двойник тихо смеётся, наблюдая за бесплодными попытками помешать им. После чего сам приближается к девушке и принимается гладить её бёдра. Гермиона неожиданно поворачивает голову в его сторону, встречаясь с взглядом Гарри. Её глаза словно подёрнуты дымкой, губы кажутся тонкой ровной линией, словно она едва сдерживает отвращение при виде его. Но это всё же её лицо — он везде бы узнал эти карие глаза, которые всегда так смотрят на него с теплотой и заботой, её милый нос, который она морщит, когда задумывается, её мягкие губы, которые он ещё не так давно целовал со всей страстью. Гарри… Несмотря на шум в голове её тихий голос был ясно слышен, словно она шепчет ему прямо в ухо: — Что такое, Гарри? Разве не так всё и должно было произойти? Ведь именно это и всегда случается. Ты же понимаешь, о чём я. Помнишь пятый курс? Когда меня едва не убил Долохов? Знаешь, мне было больно, Гарри. Очень больно. Я немало недель принимала десяток зелий в день, чтобы не ощущать, как горят мои рёбра, как тяжело сделать хотя бы один вдох. Меня порой снедал страх, что в конечном итоге мне придётся принимать их до конца своей жизни, только бы мочь нормально дышать. Уверена также, ты не забыл того важного факта, что мы пошли в Министерство и попались в ловушку именно по твоей вине. Твоей. А я ведь отговаривала тебя! Но всё это, конечно, несравнимо с тем, что я чувствовала в Малфой-мэноре… Слова режут едва ли не больнее, чем происходящее, сильнее, чем когда-либо в его мыслях. Гарри мечтает закрыть глаза, мечтает, чтобы это прекратилось, но продолжает неподвижно смотреть на подругу. Сказанное проникает прямо в кожу, отравляет кровь, но это оказывается даже сродни некоторому садомазохизму — услышанное было тем, что он и без сказанного ею всегда знал. Всегда. И слышать это оказалось… правильно? Словно, наконец, озвучено заслуженное наказание, прямиком из её уст. Но, пожалуйста, прекрати… — Она резала меня. Беллатриса. Помнишь мои крики? Знаю, что помнишь. Они ведь до сих пор снятся тебе в кошмарах чуть ли не каждую ночь. Но ты это заслужил, понимаешь? Мы ведь попали в мэнор по твоей вине. Снова. Твои необдуманные решения постоянно подвергали нас всех опасности. Всех, кто тебе дорог и кого ты боишься потерять. И ты их действительно теряешь. И ты думаешь, что отвернувшись от остальных и погрязнув в собственной вине, сможешь её таким образом искупить или что-то изменить? Но это же смешно. Ты и сам понимаешь, что тьма и смерть идут за тобой по пятам, как бы ты не играл в благородство, как бы не стремился поступать правильно. Гарри… Горько, мучительно. О физической боли он уже даже сейчас не задумывался, хоть она и сжала его виски так, что взор перед глазами размывался, а сам он уже давно стоял на коленях перед партой, буквально повиснув на ней, не в силах пошевелить рукой. Гарри не отрывал завороженного взгляда от подруги, которая не моргая продолжала говорить своим вкрадчивым и таким знакомым голосом, и ощущал, что готов на всё. На любое наказание, на любой вердикт. От неё — готов. Только она может правильно рассудить, понять и сделать необходимый выбор. Так между ними было всегда и будет. Решать тебе. В глазах Гермионы мелькает торжество. Она тянется к нему теневыми плетями, ранее обвивавшие её обнажённое тело и которые отчего-то теперь подчиняются ей, а Гарри лишь замирает, не пытаясь даже сопротивляться. Разве это важно? Да ничуть. Гарри! Он закрывает глаза, наконец погружаясь в блаженную тьму. Треск в висках прекращается.

***

Как холодно. Разве в аду может быть так холодно? Зубы непроизвольно стучат, руки принимаются мелко дрожать, и Гарри мгновенно ощущает сырость окружающего его места. Сквозняк проникает даже сквозь одежду, но очнулся он явно не из-за этого. Кто-то судорожно трясёт его за плечи, тяжело дыша. Так не хотелось открывать глаза. Тело ломит от страшной усталости, веки неподъёмны, даже дышать оказывается тяжело. Пожалуйста, оставьте меня так. — Гарри, — раздаётся над ухом знакомый голос. — Гарри! Он пытался что-либо произнести в ответ, но из горла вырывается только стон. Этого оказывается достаточно, чтобы Гермиона резко выдохнула от облегчения и сжала его в объятиях, чуть подрагивая. Объятия Гермионы. Такие родные, тёплые, крепкие. Ему всегда хотелось в них утонуть или продлить их как можно дольше, но он понимал, что это… неуместно. Её поддержка, забота и бесконечная доброта к нему и без того вгоняли каждый раз в крайнюю степень изумления. Будучи такой строгой и до крайней степени серьёзной, подруга всегда относилась к нему с неким… трепетом. Он видел это. Но не верил, не думал, что её отношение к нему чем-то отличается от отношения к тому же Рону. Он знал, что она искренне любила их обоих, но Гарри никогда не гнался чем-то большим с её стороны, в отличии от своего рыжего друга. Гермиона всегда переживала за него, по-настоящему, до самой глубины своей души, но Гарри никогда не подпускал эту заботу к своему сердцу, словно подсознательно опасался — сделай он это и пути назад уже не будет, он обречён. Они обречены. Их дружба, их невероятная неосязаемая душевная связь, да и сам их общий друг, который испытывает к ней совсем недружеские чувства — всё слетит с рельс и полетит прямиком к ад. Он не был готов этим рисковать — лишиться такого было бы слишком мучительно. Разве это нужно, разве это необходимо? Особенно тогда. Ведь они могли потерять всё, включая самого Гарри, который был готов умереть сам, но не тащить за собой кого-то ещё. Нет, никогда. Даже то, что Гермиона была с ним всё это время — угнетало и оставляло за собой вязкий след стыда и вины за то, что он буквально волочёт её за собой на верную смерть. Зачем она пошла за ним тогда? Зачем она здесь с ним сейчас? Какие невероятно уместные мысли в данной ситуации. Хотелось отчего-то рассмеяться. Горестный сдавленный смешок-таки вырывается из его губ и Гермиона отстраняется. Он ловит её взгляд и цепенеет — в её глазах откровенно плещется настоящий ужас. Она в ужасе, а он смеётся над своими мыслями. — Привет, — хрипит он, осторожно улыбаясь и тут же осознавая, что лежит на её коленях. Лицо подруги над ним бледное, с закусанной губой до самой белизны, и он чувствует, как едва заметно трясутся её пальцы, пока она цепляется за его плечи. Кажется, девушка не может выдавить ни слова, будучи сильно потрясена случившемся. Она смотрит на него несколько тягостных секунд, и никто из них не нарушает возникшую паузу, пока Гермиона всё-таки не предпринимает попытку заговорить: — Что… — одними губами произносит она, сглатывая слёзы и принимаясь лихорадочно оглядывать его лицо, словно с ним что-то не так. Он, конечно, и сам понимал, что с ним вообще всё не так, а эти проклятые видения только подтвердили подозрения. Правда, Гарри совсем не думал, что всё зашло настолько далеко, но хотя бы теперь чуть больше понимал, что за яд течёт по его венам. — Что это было? — наконец спрашивает Гермиона, с трудом совладав с собой и продолжая настороженно сверлить его взглядом. Убирает руки с его плеч, стискивает свои пальцы в кулаки, словно в попытке унять дрожь. — Что это было, Гарри?! — Ну… похоже, я потерял сознание? — неуверенно спрашивает он, пытаясь встать. Тело всё ещё толком не слушается и попытка сесть оказывается не слишком удачной, отчего он снова падает назад на женские колени, и морщит лицо в раздражении от собственного бессилия. И почему это так часто случается именно перед ней? Проклятие. — Не вставай, — она снова кладёт свои ладони на плечи, призывая его остаться в том же положении, что сейчас, и сглотнув комок в горле, продолжает: — Я видела, что случилось, но не понимаю… что именно… Гарри становится ещё холоднее, кровь буквально застывает в жилах. Не моргая, он напряжённым взглядом смотрит в её лицо — растерянное, полное замешательства и… и что-то ещё в глубине карих глаз. Непонимание, осознание? Неужели она всё видела?! Это остро его заставляет ощутить зарождающуюся тревогу. Поймав его вопрошающе-нервный взгляд, она вдруг медленно проводит ладонью по волосам Гарри и тихо вздыхает, прежде чем ответить: — Глупый мальчишка, — бормочет она, продолжая осторожно гладить его по голове. Он видит её слёзы, которые всё-таки брызгают из глаз. — Глупый, бестолковый… Гарри перехватывает её руку, хмурится. Ему отчаянно хочется сбежать, стереть им обоим память, что угодно, только не это. Казалось, невозможно испытывать ещё большую неловкость и стыд, нежели витают между ними, но казалось… казалось. Вот же, полюбуйтесь, куда уж ещё. Он не знал куда деть свои глаза, хотелось зажмуриться, только лишь бы спрятаться от испытывающего взора над ним, который всегда видел больше, чем требовалось, чем нужно было кому-либо знать. Гарри обречённо закрывает глаза в слабой попытке спастись. Слов не было. Он не привык говорить, не умел, предпочитая показывать своё отношение к чему-либо или кому-либо своими делами и поступками. Не был уверен, что какие-то там слова могут быть оказаться важнее и нужнее, но, вероятно, данное убеждение возникало из того, что ранее ему и не приходилось кому-либо раскрывать душу до такой степени, выворачивая своё нутро и выставляя его наружу для показа своих страхов, мыслей и поступков, словно каких-то экзотических зверей в цирке. А зачем? Чтобы кто-нибудь однажды понял, узнал, какой беспорядок творится у главной надежды магического мира? Сколько грехов за ним по пятам волочится, сколько от этого сожалений взросло и неуверенности, что бурлит под стальной коркой непобедимой личности, которая показана окружающим? Он ощущал себя словно на каком-то Небесном суде, находясь в одном ряду с другими грешниками. Обычно его мало волновало чужое осуждение, лишь собственные моральные ориентиры всегда были первостепенны, он всегда опирался на них всю свою жизнь. Но ведь это Гермиона, его самый близкий человек в этом проклятом мире, и для него когда-нибудь кто-нибудь вряд ли будет дороже, чем она. И ведь именно перед ней и с ней он всегда мог открыто разделить все моменты своей жизни, свою душу, свой мир. Правда, от этой мысли отчего-то становилось только всё более жутко, и он не понимал до конца своей неожиданной робости. Конечно, далеко не у всех людей таким непостижимым образом сложилась жизнь, как у Мальчика-который-выжил, да и не за всеми тянулся такой длинный список мёртвых, которые так и не отпустили его душу с благословением в свободную и счастливую жизнь. — Этого никогда не случится, — вдруг решительно сообщает Гермиона, вздернув подбородок, чем резко прерывает его хаотичные мысли. — Никогда. — Что? — Гарри медленно открывает глаза, которые сейчас словно налиты свинцом и встречает её упрямый взгляд. — То, что… то, что мы видели. Что показал боггарт, — Гермиона предпринимает слабую попытку улыбнуться, но губы только беспокойно дёргаются. — Я никогда бы не сказала такого. Всё… Всё ложь. Гарри вдруг изо всех сил пытается сесть, предпринимая попытку прервать её речь — ни к чему им говорить об этом. Гермиона замирает, словно поняв, что он совсем не желает обсуждать это с ней или кем-либо ещё, и лишь выдыхает сквозь сжатые зубы, опуская уголки губ вниз. Скованность в его мышцах, наконец, более-менее проходит, хоть холод и продолжает пробираться сквозь ткань джинс и толстовки. Гарри садится рядом, хмурится, потирает затёкшую шею окоченевшими пальцами и старается не смотреть на Гермиону. Пол ледяной и он, наконец, вспоминает где они. Тайная комната. Куда они пришли, чтобы решить что делать со слизеринцами. Гарри морщится, ощущая неприятное чувство в желудке, вызванное мощным кульбитом от осознания происходящего. Но боггарт, которого он оставил здесь в качестве... личного охранника для слизеринцев, похоже, совсем потерял берега и попытался напасть на вусмерть вымотанного, и крайне измождённого за последние дни Гарри. Твою же мать, такие частые потери сознания до добра его точно не доведут! Гарри бросает на Гермиону тревожный взгляд. Конечно, она видела что произошло, ведь это действительно был боггарт. Вероятно, именно она вытащила его из липких лап этого проклятого существа, которое, похоже, совсем освоилось в этих подземельях и принялось показывать кто тут хозяин. — Он был сильнее, чем обычный боггарт, — бормочет вдруг Гермиона, сцепив пальцы и начиная судорожно их сжимать. — Я читала о таком. В 1986–1987 году в замок проникли боггарты и напали на студентов, серьёзно воздействовав на их психическое состояние. Они перенасытились страхами детей и становились только сильнее с каждой встречей. Пока учителя не смогли их выгнать... Я, если честно, с трудом тебя удержала на месте... — Спасибо, — благодарно склоняет голову Гарри. — Этот был здесь. Вероятно, остался с тех времён и я решил его не выгонять, подумал пусть развлекается со слизеринцами. А в прошлые разы… тогда… он не влиял на меня так, — бурчит он, замявшись и с усилием пытаясь подняться на ноги. — Похоже, я немного переутомился за последние дни. — Переутомился, — шипит в ответ Гермиона, вскакивая и помогая ему встать. Её глаза по-прежнему озабоченно сверкают. — Сначала ты заболел, шатаясь под дождём, позже рухнул с метлы, оказавшись отравлен и поломав рёбра… Потом оказался под действиями приворотных и оборотных, а их, между прочим, нельзя смешивать или принимать один за другим! Небось снова оказался отравлен! И вот снова — теперь у нас тут боггарт! — Гермиона, — Гарри трёт виски, чувствуя, как разболелась голова. — Кончай пилить, и без тебя тошно. — От меня т-тошно? — поражается Гермиона, застыв каменным изваянием и Гарри растерянно моргает. Кажется он ляпнул что-то не то. — Я не имел в виду… то есть, нет… я имел в виду… — он замолкает и мысленно стучит по своей голове. Отлично, Гарри, ведёшь себя как такой обычно бестактный Рон. Отсутствие нормального сна и гармонии в душе даёт о себе знать, а? Удручённо потерев лоб, он глубоко выдыхает и донельзя размеренно произносит: — Я знаю, что ты волнуешься, — мягко говорит он, внезапно аккуратно и очень осторожно беря её за руку. — Я… Но Гарри невольно осекается, внимательно принимаясь изучать её маленькую ладонь с такими тонкими длинными пальцами и короткими ноготками. Такая хрупкая и так легко умещается в его руке… Он проводит по нежной коже подушечками пальцев, задумавшись о своём и не глядя на Гермиону. Вспоминает, как она дотрагивалась ими до него тогда, в библиотеке. Так… Так нежно, отчаянно, словно он — самое дорогое, что у неё есть. Пусть это было под приворотными, но допустить такую идею Гарри оказалось странно приятным. Даже более чем — данная мысль резко вогнала его в жар, а воспоминания непроизвольно закрутились перед глазами, сворачивая всё нутро в мощный узел. Гарри с такой силой зажмуривается, отчего искры мелькают перед глазами, резко хватает Гермиону в охапку и сжимает так, что она сдавленно мычит, удивлённая таким поведением. Гарри глубоко вдыхает запах её волос, зарывшись в них носом, остро чувствует тонкую талию под своими руками и то, как её грудь крепко прижимается к его. Он не думает о том, как это выглядит сейчас для неё, ему лишь хочется прижать это изящное маленькое тело к себе так сильно, вжаться в кожу, проникнуть в каждую клеточку… — Прости, — тихо говорит Гарри, проводя руками по спине и ощущая под пальцами сырую блузку девушки. Наверное, она тоже неслабо замёрзла в этом подземелье. — Нет… Да какое там извини. Я так виноват перед тобой, что никаких извинений не хватит. — Я же уже говорила, что ты — просто глупый мальчишка? — тихо отзывается Гермиона, не менее пылко стискивая его в ответ. Он ведь никогда сам её не обнимал, никогда. Позволял — да, но сам ни разу не был инициатором. Гермиона подмечает этот момент, щурится, неожиданно чуть лучше понимая что к чему. — Гарри, как только разберёмся с нашей текущей задачей, мы… поговорим. Как следует. Сразу же. — Ну о чём тут говорить? — неохотно бурчит он, с тоской выпуская из своих объятий девушку, которая, устало вздыхает в ответ и смотрит на него донельзя мрачным взглядом. — Нет, знаешь Гарри, этот номер у тебя больше не пройдёт. Мы будем, — она сделала ударение на этом слове, резанув ладонью воздух, — говорить! Обо всём. О тебе. О том, что там с этим боггартом творилось! Я не вынесу больше этих недомолвок! Если ты хоть что-то хочешь исправить, то всё — больше никакого молчания! Она понимает, что это самый настоящий шантаж, что это своего рода давление на его такую сейчас уязвимую совесть, но Гарри буквально вынуждает её так поступить. Закрывшись на все замки одиночества, он совершенно перестал подпускать к себе кого-либо и откровенно уже не понимал зачем и для чего вообще это требуется, слишком привыкнув быть с самим собой. Но она не позволит ему потеряться в себе, где Гарри медленно и, похоже, неосознанно разъедает свою душу. Теперь Гермиона осознавала, понимала, увидев с помощью боггарта многих ранее скрытых в нём демонов от окружающих. Если единственный способ — это бессовестный шантаж, то так тому и быть. Что угодно, только не потерять его окончательно. Он этого не заслуживает. — Ты ещё передумаешь, когда мы доберёмся до наших дружков, — бормочет лишь он в ответ, но она почти чувствует, что Гарри уже не протестует, что согласен пойти ей навстречу. Почти физически ощущает ту самую знакомую незримую нить, что всегда была между ними раньше и теперь снова окутывает её всю. Сердце радостно ёкает от оказанного доверия, но сказанное им, безусловно, настораживает, и она только кивает ему, давая знак двигаться дальше. Они видят слизеринцев издалека и Гермиона с силой сжимает зубы, готовая к чему угодно. Что бы там с ними ни случилось — всё поправимо, ведь в конце концов, те живы, и это уже не безвыходная ситуация, что вселяет в неё слабую надежду на хотя бы нормальный исход событий. Она что-нибудь придумает, сможет… А слизеринцы находятся в клетке. В большой ржавой клетке, которая стоит на земле и вмещает в себя всех пятерых. Они не реагируют на их приближение и Гермиона, нервно сглотнув комок в горле, подходит ближе. Гарри безучастно держится рядом и разглядывает стены застывшим взглядом, словно случайно прибившись к экскурсии туристов в музее. Гермиона осторожно всматривается в лица недругов. На лице Гойла, Харпера, Монтегю и Пайка видит лишь застывший ужас, в глазах Нотта — изумление и непередаваемую тоску. Они сидят в клетке, сжавшись, обхватив себя руками за плечи или колени и что-то периодически бормоча, но Гермиона не может расслышать — слишком тихо, слишком невнятно. Разве что Нотт, завидев её, резко поднимает голову и почти отчётливо произносит, глядя в её глаза: — Прости, отец… прости. Гермиона часто моргает от неожиданности и отстраняется подальше. Её сердце почти сжимается от жалости, но она тут же вспоминает, что слизеринцы собирались предпринять по отношению к Гарри и к ней. Ей давно уже не нужны причины, побудившие Нотта это совершить, важно только то, что они намеревались разделаться с ними любым способом, лишь бы добраться до нужной информации. Кому-то это может и было необходимо, как, к примеру, Нотту, остальным же их план доставлял лишь злобное удовлетворение. И все они сами избрали тот самый отвратительный путь, который включал в себя некоторые виды насилия и, возможно, даже и убийства. Так чем же они лучше своих родителей-Пожирателей, которые никогда не боялись замарать руки? Разве не они сами решили пойти по этой заведомо тёмной дорожке? Гермиона щурится, ощущая сильнейшую усталость. Ей хочется лишь завалиться спать в тёплую постель, не думая ни о чём, а уж тем более о том, что теперь делать с этими проклятыми слизеринцами. Она оборачивается, находит Гарри взглядом. Замечает его прислонившегося к стене и медленно направляется к нему. Он ловит её взгляд, сжимает зубы и настороженно следит за каждым её шагом. На сердце всё сильнее тяжелеет, в горле почему-то першит, пальцы же по-прежнему остаются ледяными, и он уже совсем не уверен, что это от холода подземелий. Когда она останавливается перед ним, у Гарри вконец сбивается дыхание. — Значит… — тихо произносит она, потом замолкает на мгновение, потирает щеку. — Значит, это что-то вроде Азкабана, а местный боггарт их личный дементор? Хм. Гарри только моргает в ответ, чуть удивлённый этой фразой. Он никогда не задумывался над этим, но тоже видит сходство, на что лишь безрадостно хмыкает и ничего не отвечает. Гермиона продолжает задумчиво и нервно потирать щеку кончиками ногтей, от чего на белой коже остаются красноватые следы. Ловит его вопросительно-тревожный взгляд, который сразу же понимает. Недовольно хмурится. — Что такое, Гарри? Надеялся, что я начну причитать и кидаться в тебя Авадой? Почему-то в её голосе обида, что вконец сбивает с толку и вгоняет парня в крайнее смятение. Зато Гарри теперь осознаёт, что понимает её всё меньше и меньше. — Думаешь, я и сама не хотела их по одному швырнуть из какого-нибудь невероятно высокого окна замка? Думаешь, мне этого не хотелось? — Тебе? — недоверчиво переспрашивает он, скрещивая руки на груди, во все глаза разглядывая её, словно у неё неожиданно отросли острые клыки и она говорит с ним на русалочьем языке. — Что, Гарри? — она почти шипит, наступая на него, отчего он пятится. — Я слишком… что? Правильная? Обожаю и чту эти самые правила? Гарри чуть склоняет голову, словно соглашаясь с её словами и принимается сверлить взглядом её ботинки, на что Гермиона лишь фыркает. Подходит ближе, хватает за локти и заставляет посмотреть ей в глаза. — А теперь давай проясним раз и навсегда. Ты, — тычет она ему пальцем в грудь, — постоянно нарушал правила. Постоянно! С самого первого курса! А как же я, спрашиваю я тебя? Я? Разве я не участвовала во всех наших вылазках? Разве не я была с тобой вне закона в прошлом году? Знаешь, вот сейчас я воистину чувствую настоящую обиду! — она на мгновение переводит дух, но когда Гарри собирается было что-то сказать, она его прерывает, резко мотнув головой, отчего пышные волосы взмывают и падают ей на лицо. — Я всегда готова была нарушить любое правило, любые запреты, если этого требовали обстоятельства! И хоть сейчас мы могли бы обойтись без всей этой каши, которую заварили, просто сдав этих сволочей преподавателям или Министерству, но… Но я ведь не верю в закон, Гарри! За эти годы я видела множество таких вещей, которые творились буквально под носом у всех, но на самом деле по-настоящему противостоял всему только ты. Ты. Мы! Даже многие взрослые сбежали или переметнулись на тёмную сторону под влиянием собственного страха! Пусть сейчас уже всё это в прошлом, но мне, в действительности, сложно поверить, что происходящее могло измениться так быстро. Многие чистокровные по-прежнему на свободе, состоятельны и готовы отвалить горы монет, лишь бы их семьи и пальцем не трогали. Некоторые же только под подозрением и до сих пор расхаживают на свободе, а Министерство не имеет никаких доказательств, чтобы засадить их в Азкабан! К примеру, отец Харпера как раз в такой ситуации. Родители Монтегю же очень богаты и враз откупят сыночка от тюрьмы. Гермиона словно выдохлась, замолчала и опустила плечи. — На самом деле я сначала хотел стащить у Филча цепи и как следует подвесить их за лодыжки. Желательно голыми. А потом наделать кучу замечательных фотографий… Но постой, ты что, меня тут оправдываешь что ли? — усмехается удивлённо Гарри, с интересом разглядывая её, такую раскрасневшуюся от собственной речи. Он недоверчиво покачивает головой, приподняв бровь, и чувствует, как цепкие пальцы девушки сильнее сжимают его локти. Ловит её хлёсткий колючий взгляд. — Просто понимаю почему ты так поступаешь, — бурчит она, хмурясь и он ощущает её ноготки на своих запястьях. — Я ведь так ничего и не рассказала преподавателям, как ты мог заметить! Не представляла, как тебя вытащить из всего этого… Профессора могли и не поверить, ведь доказательств нет никаких, а ещё все под этим идиотским Обетом, кто там из них рисковать-то будет? Да и что бы им преподаватели сделали? Предупреждение? Баллы сняли? А потом что, новая попытка до тебя добраться? Может Министерство и спустило бы всё на тормозах по отношению к тебе, если бы ситуация всё-таки дошла до них, но это не гарантировало бы того, что слизеринцы получат по заслугам, учитывая мной сказанное. А потом они или их семьи могут решить тебе по-настоящему отомстить. И, боюсь, это гораздо важнее, чем закон. Всегда было важнее, чем какие-то правила, понимаешь? Ну конечно, ты-то точно понимаешь, кому я говорю... А сейчас нам нужен другой способ, раз мы пока сами не можем законно решать такие ситуации. Она с отчаянием смотрит на друга, лихорадочно дыша. На секунду закрывает глаза, разворачивается, снова возвращаясь к слизеринцам, взмахивает палочкой: — Хоритус Ипорио. Редуцио. Гарри с изумлением наблюдает, как в клетке вместо слизеринцев теперь находятся пятеро хорьков, после чего клетка уменьшается в размерах и оказывается в руках Гермионы. — А слизеринцам в роли хорьков лучше, не находишь? Вот что с ними делать я подумаю уже завтра, а пока пусть хоть раз в жизни побудут милыми. Гермиона зовёт Кикимера и просит их перенести в какое-нибудь тихое и безлюдное место. Хватает всё ещё ошарашенного Гарри за локоть, после чего они перемещаются подальше из холодных подземелий.