***
Чанбин лежит в постели, мягко поглаживая спину примостившегося на нем Феликса. Младший будто даже не собирается поднимать осуждающего взгляда, и лишь глубоко дышит, обвивая чужой живот руками. Со целует открытый взмокший лоб и обнимает поникшие плечи, подтягивая тело Ли повыше. Если говорить честно, то Чанбин был удивлен не меньше вывалившихся на этаж ребят, которые вместе с ним застали картину лежащих на полу Феликса и Джисона. Хан тогда попросил вести себя тише, а сам со старческим кряхтением поднялся на ноги, и через секунду он и Минхо скрылись за дверьми лифта, направляясь, как оказалось позже, в лазарет. Чонину пришлось наложить еще один шов на отблески шрама, который Джисон ранее зашивать отказался. – Спишь? – спрашивает Чанбин, коротко смотря вниз. – Ты придурок. Со вздыхает, слабо улыбаясь. – А то я не знал, – пожимает он плечами, поднимая чужое лицо за подбородок, – Зато ты у меня ангел. – Ангелы не убивают. – Не глупи, – Со расслабленно прикрывает глаза, – Они искуснейшие душегубы, которых видел мир. – Почему? – Они способны вознести душу и в момент ее растоптать, ведь их не существует. Феликс мычит, улыбаясь через силу. Он глубже вдыхает терпкий запах древесины, плотно въевшийся в чужую кожу, а после закрывает веки, сильнее вжимаясь пальцами в чанбинову спину. Старший запускает ладонь в волосы Ли, мягко их оттягивая. – Помнишь, что я тебе говорил? – спрашивает он, а сам смотрит в дверь напротив, и всем своим естеством умоляет, чтобы она открылась, а следом прозвучал голос, сообщающий об отмене запланированной вылазки. Но ничего такого не случается, и Со прикусывает губу, сжимая свободной рукой простыни. – «Если тебе хватило недели, чтобы полюбить меня, то хватит и дня, чтобы возненавидеть», – Феликс в недоумении поднимает глаза, болезненным взглядом смотря в подавленное лицо напротив. – Ты же не просишь меня… – Никогда, – прерывает его Чанбин, а после продолжает: – Я… Не хочу, чтобы ты меня забывал, – он убирает руку с головы Ли, мимолетно пряча ее под собственным бедром, – Я просто хочу знать, что останусь здесь, – он медленно подносит ладонь к груди Феликса, а после кладет ее на чужое сердце, отчаянно сдавливая ткань кофты, – «Если тебе хватило недели, чтобы полюбить меня, то не хватит и вечности, чтобы забыть». Феликс поднимает голову и глаза, полные слез, последний раз касаясь родных губ своими.***
Ночь встречает недоброжелательным холодом и противной вязкостью, оседающей в легких. Минхо стоит на улице, томно опираясь на бетонную стену телевизионной башни. В его пальцах крутится тонкая сигарета, а изо рта интервалами выходит дым, мигом расплывающийся под лучами луны и исчезающий в пелене тумана. Джисон смотрит на него искоса, а после также безмолвно просит подать пачку никотина и зажигалку. Они уже некоторое время ждут Феликса и Чанбина, которые должны были выйти минут двадцать назад, но и самому Хану кажется, что этот момент есть нечто большее, чем просто ожидание неизбежного. Он чувствует мнимую связь, когда смотрит в глаза напротив и утопает в безграничной отстраненности. Ему будто кажется, что Ли его избегает, и это ощущение пожирает Джисона изнутри, заставляя сердце стучать быстрее. – Ты так ничего и не сказал. Минхо смотрит на него с вопросом в глазах, откидывая челку назад, а после делает новую затяжку и наклоняет голову набок, выпуская густой клуб дыма. – Об Ученом, о том, что произошло за тот месяц, о Чанбине. – Я просил тебя верить в себя, а не совершать нечто подобное, – старший коротко смотрит в небо, а после опускает голову и насмешливо улыбается, – Твои идеалы совсем не совпадают с идеалами того Джисона, которого я в полуобморочном состоянии буквально вырвал из лап озверевшего, – лицо Хана постепенно тускнеет, сливаясь с сиянием, отражающимся от многочисленных осколков стекла, – То, что ты собираешься сделать – отвратительно. Ты отвратительный. Ли открывает рот, чтобы продолжить, но двери Пункта открываются, а следом показываются Феликс и Чанбин, крепкой хваткой несущих вместе с собой канистры с керосином. На их лицах нет и капли волнения, но даже посмотревший на них Минхо чувствует всю ту боль, передаваемую будто нечитаемым взглядом. Он прикрывает глаза, а после отталкивается от стены и, проходя мимо остолбеневшего Джисона, забирает у Феликса один из баков. – Хан? – Чанбин подходит ближе, всматриваясь в опустошенные глаза, но лишь поджимает губу и проходит мимо, направляясь вслед за ушедшим вперед Минхо. – Джисон, – дергает его за руку Феликс, обеспокоенно всматриваясь в побледневшее лицо друга, – Что случилось? – Ли машет ладонью перед чужими глазами, но парень никак не реагирует, а по его виду кажется, что он вот-вот упадет замертво. Ему невыносимо больно. То, что ранее предавало сил и заставляло стремиться дальше – мертво, как и чувства человека, с которым разделил не только кровать, но и собственное сердце, заживо отдирая от него половину и вручая тому, кому оно теперь не нужно. Хан подносит пальцы к лицу и невесомо стирает слезу, неровно покатившуюся вдоль скулы. На это Феликс лишь опускает вторую канистру и велит остановившимся ребятам идти дальше. Ли достаточно увидеть только спину даже не среагировавшего Минхо, чтобы понять в чем дело. Но Джисону все равно. В его груди образовалась рана, сопоставимая лишь с чувством необратимой смерти. Он хватается ладонью за грудки и сгибается пополам, а потом смотрит на знакомую спину и вытягивает руку вперед, но сразу же одергивает ее и закрывает рот, молящим взглядом смотря на Феликса. Тот мечется взглядом по подкошенному телу, а после осторожно берет Хана за плечи и оседает вместе с ним на землю, рвано поглаживая дрожащую спину. – У вас будет время. Непременно. Джисон дезориентированно кивает и рывком вытирает слезы с покрасневших щек. Впереди – будущее, за которое он готов бороться и отношения, которым все еще не пришел конец. Хан обещал самому себе однажды, что будет менее беспечным, поэтому даже малейший намек на перемирие он просто не имеет права упустить из виду. Он мельком смотрит на отрастающие черные волосы и думает о том, что никогда не пожалеет о принятом решении спасти тех, кто ему дорог. Парень уже давно забыл, что в жизни никогда не будет все происходить так, как запланировано. Джисон слабо улыбается, вспоминая все те подаренные ему от Минхо улыбки, а потом выравнивает спину и со смиренным выражением лица делает первый шаг, поправляя подол кофты старшего. И как бы он не хотел надеть ветровку, что-то все равно останется неизменным. На улицах вновь по-странному мало озверевших. Из них лишь несколько куч спящих дневных и бродящих поодаль от телевизионной башни ночных, рвущих на своем пути ветви свисающих деревьев, спотыкаясь о разбросанные по грязному асфальту камни. Чанбин и Минхо успели отдалиться, пока Хан и Феликс плавно следовали позади, сохраняя гробовое молчание. Даже думать было не о чем, кроме как о скорейшем приближении неминуемой смерти и отчаянии, будто густым туманом повисшем в воздухе. Джисон подносит к губам тлеющую сигарету, которую, оказывается, все это время крепко сжимал меж продрогших пальцев. Он, бывало, и раньше курил, когда во время студенческих будней обстановка давила на сознание с небывалой тяжестью. Хан сбегал с лекций, игнорируя недовольство преподавателей, светя синей макушкой по узким коридорам университета, и скрывался на лестничной площадке рядом с выходом на крышу, доставая пачку никотина, удобно припрятанную от зоркого родительского взгляда. Даже сейчас мысли о семье доставляли боль. Он даже не понял, когда смирился с их утратой. Случилось ли это еще тогда, в детстве, или только после начала апокалипсиса, поглотившего миллионы невинных жизней? Миллиарды? Ли вытягивает свободную руку перед лицом Джисона, а сам Хан вкладывает в нее фильтр, коротко вздыхая, но когда Феликс прикладывает сигарету к губам, то слегка удивляется, но сразу же опускает плечи, широкой ладонью вытирая остатки высохших слез. Курящие и плачущие. И лишь отсутствие дождя стало большим благословением, чем солнечные теплые повседневные будни. Они идут медленно, осматривая прилегающие территории. Кажется, что даже время остановилось, и спешить совершенно некуда. «Все мы рано или поздно умрем, так не лучше ли ускорить этот момент?», – всплывает у Джисона в голове, и он невольно улыбается, давясь дымом. Ли даже не смотрит на него, продолжая упорно всматриваться в лежащие на земле обертки от еды быстрого приготовления или комков мокрой грязи, оставшейся после недавних ливней. Мимолетно даже кажется, что воздух потеплел, но с приближением зимы он становится лишь холоднее, отмораживая лицо и руки. Хан сильнее кутается в теплую ткань, отчаянно пытающуюся сдержать уходящую температуру. На самом деле, была бы его воля, он прямо сейчас остановился бы и развернулся обратно, широкими шагами возвращаясь в Пункт, но Джисон просто по-человечески не может. Он не может подвести тех, кто уже потерпел крушение и переломные моменты в своей жизни, он не может и дальше затягивать исполнение мечт тех, кто из кожи вон готов лезть, чтобы открыть что-то, что другие посчитают полным сумасшествием и абсурдом. Он не может так просто отказаться от всего того, с чем ранее приходилось бороться, жертвуя не только временем, но и будущим. Хан не может изменить самому себе, когда наконец-то принял свое новое «я», которое не боится показать окружающим. «Они не осудят, не отвернутся, не откажутся», – по крайне мере, он думал именно так. – Джисон, – окликает его Феликс, – Сигарета закончилась. – Что? – поднимает удивленный взгляд парень, а после переводит глаза на пальцы, держащие меж фаланг лишь дотлевший окурок, – Черт. – Ты точно в порядке? – спрашивает Ли, опуская ладонь на чужое плечо. Хан интуитивно дергается, отходя в сторону, – Прости. – У меня нет права быть «не в порядке», – грустно усмехается он, выкидывая фильтр в сторону; он какое время катится по земле, а после падает в сливные стоки, оставляя после себя лишь мимолетный клуб дыма в воздухе, – Только не перед тобой. Они вновь погружаются в тишину, а где-то в пятидесяти метрах можно увидеть плетущихся Чанбина и Минхо. И если Со еще через раз поглядывает назад, то второй даже не поднимает головы, продолжая сумбурно пинать попадающийся под ноги щебень. Чанбин несколько раз пытался завязать с ним разговор, но Ли отвечал лишь нечленораздельным бормотанием и косыми взглядами из-под челки. Казалось, что его что-то гложет, но Джисон точно знал, что с Минхо все в порядке, и он просто находится в своей «среде обитания». «Неужели ему и правда все равно?». – Мы скоро придем, – через силу выдавливает из себя Хан, переступая через ком, собравшийся в горле, – Нужно быть готовым к любой угрозе, поджидающей нас внутри станции. – Угроза? – В прошлый раз, когда мы с Минхо были в метро, меня чуть не сожрали заживо, – неловко улыбается Джисон, а после выдыхает, – Но всему виной стала моя невнимательность, поэтому не переживай по этому поводу. Через некоторое время вдалеке виднеется знакомый небольшой торговый центр, являющийся входом в метро. На улице начинает накрапывать легкий дождь, пока Хан сильнее стягивает на себе чужую кофту, вдыхая въевшийся в нее аромат полюбившегося геля. Но остановившиеся Чанбин и Минхо совершенно не выглядели так, будто собираются ждать или терпеть, пока Джисон вдоволь насладится окружающим видом и моментом. Парню приходится с протяжным стоном оторвать подошвы от земли, и медленным шагом пройти вперед, кратко глянув на ссутулившегося Феликса, вмиг оказавшегося рядом с Со. Хан подходит ближе к Минхо, проходя вместе с ним внутрь, и оставляя тех двоих в одиночестве. В воздухе вмиг повисла неловкая тишина, которая ранее разбавлялась либо стуком капель о шифер, либо голосом пытающегося разрядить обстановку Феликса. Но сейчас, кажется, все иначе. Пропало то чувство вселенской защищенности и комфорта, и из-за этого Джисону становится грустно: неужели они способны так быстро забыть то, что произошло за последние месяцы? Или готов только Ли? – Ты что-то хотел сказать тогда, – первым начинает Хан, неловко переминаясь с ноги на ногу; он быстро обводит взглядом помещение, подмечая идеальную схожесть с той же обстановкой, в которой они с Минхо оказались здесь в прошлый раз: безжизненно и грязно. Старший хмурит брови и слегка прикусывает губу. – Совсем… нет, – самозабвенно кидает он, а после холодным тоном продолжает: – Где находится та комната? – Джисон разочарованно выдыхает, но после поднимает смиренный взгляд. – Нужно спуститься вниз, – начинает парень, с болью подмечая надломленный голос, – Если схемы верны, то мы сразу должны ее увидеть. Подождем… – Я сам, – прерывает его Минхо, а следом хватает все канистры, который они с Джисоном затащили внутрь, – Не хочу утруждаться твоим повторным спасением, если ты решишь вновь закатить истерику. Мужчина скрывается за знакомой дверью, а Хан опускает руку, которую, оказывается, все это время держал чуть ли не вытянутой. Он сжимает пальцы и горестно смотрит в пол, замечая все больше и больше мелких трещин. – Придурок. Джисон даже не замечает течения времени, когда следом заходят Чанбин и Феликс, будто держащиеся поодаль друг от друга; не хотят затягивать прощание? Они подходят к застывшему товарищу, замечая как и отсутствие баков с керосином, и, непосредственно, самого Минхо, так и подавленный вид Хана. – Спускайся вниз, – кидает Со Феликсу, и тот сдержанно кивает, взглядом сразу начиная выискивать комнату персонала. Джисон не сразу замечает то, что он остался с Чанбином наедине впервые за долгое время. Он поднимает опустошенные глаза, удивляя своего бывшего друга таящейся в них болью, которую парень извечно любил скрывать, находясь в собственной комнате. Во взгляде было нечто такое, что заставляло Со забыть о своем приближающемся с каждой минутой конце. Не исключено было, что и часа, отсчитывая от этого момента, он не продержит, но лицо Хана так и сквозило всей той отстраненностью, которую он так и желал в нем увидеть. – Ты перестал притворяться, – констатирует он, кладя руку на чужое плечо; Джисон не сдвигается с места, приоткрыв рот от удивления, – Тебе больно, и мне невыносимо от одной мысли, что так было и всегда. Ты хороший… друг и хороший человек, пожалуйста, не сомневайся в этом, – он снисходительно улыбается, – И не вини себя в том, что я сделал свой выбор. Ты никому ничего не должен, даже Феликсу, который на самом деле совсем не считает тебя виноватым, – Чанбин сильнее сжимает пальцы, – Прости меня за неподобающее поведение и за те годы, которые принесли тебе лишь непонимание с моей стороны. – Но ведь… – через силу давится своими же словами Хан. – Ты сделал все правильно, – обрывает его Со, а после продолжает: – Ты думал о благополучии тех, кто тебе дорог, как когда-то я подумал о жизни человека, с которым был даже не знаком, бросив тебя умирать, – губы Джисона дрожат, а колени больше не выдерживают его собственного веса, – Только вот я поступил ужасно, а ты сделал все, чтобы защитить близких, даже не спрашивая их мнения, – парень сжимает пальцы, – Но так и поступают, когда любят. Минхо тоже не спрашивал разрешения, прежде чем выбежать за тобой из Пункта следом с одним ножом, – Чанбин намекает на ту ситуацию с альфой, а у Хана сердце от тоски сжимается, – Не дай вашим чувствам угаснуть. На этом их разговор заканчивается, а Со присаживается рядом и обнимает Хана за плечи, в успокаивающем жесте поглаживая содрогающуюся спину. «Отвратительный». Они спускаются вниз в подавленном состоянии, а в воздухе так и начинает сквозить то неловкостью, то стремительным осознанием ситуации: через несколько десятков минут Чанбин умрет по-настоящему, а не затеряется среди сотен домов некогда приветливого Гринвея. Он исчезнет прямо на глазах истощенного Джисона, немногословного в последнее время Минхо и плачущего Феликса, который отчаянно пытается быть сильным хотя бы в глазах окружающих, а не только у себя в голове. Линии метро по-прежнему пусты. И если ранее здесь могла пробежать крыса, то сейчас не слышно даже дыхания четырех человек, расположившихся около одной из веток. Хан распрямляется и глубоко вдыхает, а следом осматривается вокруг: канистр больше не видно, а это значит, что вся вода из труб слита, и вместо нее течет керосин. Никто из них не хочет интересоваться, откуда Минхо знает про систему автоматического пожаротушения, да и сам мужчина выглядит так, будто и слова не вымолвит. – Будет взрыв, – давит из себя Феликс, охладевшей рукой сжимая подол ветровки. – Будет, – подтверждает его слова Джисон, стоящий рядом, – Огонь точно не пройдет мимо вагонов. – Насколько все может быть плохо? – спрашивает замявшийся Со. – В руинах может оказаться по меньшей мере весь Северо-восток, – впервые подает голос Минхо, сплевывая в сторону, – У нас будет двадцать минут, чтобы свалить отсюда, пока Чанбин добежит до Странников. Сам же Чанбин изучающим взглядом смотрит на зажигалку, зажатую меж пальцев, и легко улыбается. Он соврет сам себе, если скажет, что совершенно не страшится будущего, но во всяком случае умереть в теле человека намного лучше, чем быть убитым кем-то из ребят в обличье озверевшего или погибнуть от недостатка пищи. Его сердце будто неистово сжимается под натиском испытуемых эмоций, но парень не выдает внутреннего волнения, переминаясь с ноги на ногу. Он так долго не замечал происходящего вокруг, что иногда кажется, как голова начинает болеть под влиянием находящейся в ней информации. Чанбин никогда и подумать не мог, что друг детства окажется человеком, который без замедления сможет выйти сухим из воды. Что тот Джисон, ранее до дрожи в теле боявшийся дать отпор школьным хулиганам, сейчас способен без раздумий пойти и убить человека, не переживая об общественном мнении. Но ближе познакомившись с остальными членами Пункта, Со понял: в этом месте нет не только стеснения, но и полного отчуждения. Здесь каждый волен делать то, что посчитает нужным, если это никоим образом не вредит товарищам. Таким образом Минхо и Хан спокойно уходили из телевизионной башни, толком даже никого не предупредив, Хенджин не скрывал своего скептического отношения к Чанбину, не стараясь выглядеть святым, а Бан Чан не сдерживался на тренировках, абсолютно не волнуясь о последствиях. И каждый из них дополняет друг друга. Если Хван расходится не на шутку, то рядом всегда оказывается Сынмин, не смотря на непосредственные обязанности, а после тренировок с Кристофером, Со в лазарете с радушными объятиями встречает Чонин, шуточно наговаривая на них обоих за переусердствования на спаррингах. Но Чанбин до недавнего времени все никак не мог понять суть отношений между Джисоном и Минхо, ровно до того момента, как не увидел боль, томящуюся в глазах обоих. Являются ли они поддержкой друг друга или неотъемлемой частью одного целого? С недавнего времени для Чанбина это два совершенно разных понятия. Но даже не смотря на это, он рад. Рад, что есть люди, которые позаботятся о Феликсе, смогут привести Хана в порядок, помогут Минхо разобраться в том, что же он на самом деле чувствует. Он безумно счастлив знать, что по нему будут скучать. Теперь даже кажется, что их последнее рукопожатие с Кристофером значило нечто большее, чем он мог себе представить, а легкая улыбка Чонина – сродни похвалы за все проведенные с ними время и те жертвы, на которые Со полностью и безоговорочно согласился пойти. – Ты готов? – спрашивает Минхо. – Нет, – честно отвечает Чанбин, опуская голову вниз. Еще чуть-чуть, и он заплачет. – Хорошо, – Ли кладет свою ладонь на чужое плечо, вздыхая. Чанбину больно. Больно до сжатого под ребрами сердца и судорог в животе, готовящегося избавиться от съеденного завтрака, больно от чувства полной безысходности, больно от того, что сделает дыру в трубе, подожжет, и сгорит заживо, плавясь под аномальными температурами. Но он уверенно поднимает голову и смотрит на стоящий перед ним вагон. Умереть самому – значит спасти других. И это желание сильнее, чем та безропотная обреченность, повелевающая все еще живым телом. Он делает шаг вперед и мельком оборачивается, смотря в побелевшее лицо Феликса. – Я люблю тебя, – говорит Чанбин прежде, чем спрыгнуть на колеса вагона и впервые улыбнуться от той радости, переполняющей весь его организм: он обещал не забывать. И Феликс бросается следом, но падает под натиском двух тел, крепко прижимающих его к холодной плитке. Вот он видит, как скрывается макушка Со, а после чувствует слабеющую хватку и пытается встать, но ноги подкашиваются, и он будто падает замертво без возможности подняться. Но в этот момент Джисон в ужасе смотрит на присевшего рядом с ним Минхо. «Мы оставили там ночных», – так и кричит полное забвения лицо. «Ему придется пробраться мимо них», – также безмолвно отвечает старший, отчетливо понимая чужой намек. Но сейчас самое важное – это сам Феликс, его руки, дрожащие от тревоги, и полные безумства глаза, в панике мечущиеся по вагону поезда, словно в попытке рассмотреть Чанбина, но спустя минуту, две, три – он так и не выходит. И от этого в горле встает ком, преграждающий путь кислороду, а глаза наполняются горячими слезами, которые через некоторое время начнут орошать кожу крупными солеными каплями, заползая в уши и рот. Джисон осторожно касается чужого плеча, но и Минхо не медлит, сразу обхватывая тело Феликса руками, и поднимая его с земли, мельком обтряхивая от осевшей на одежде пыли. Он сочувствующим взглядом режет тело напротив, а Хан в это время невесомо тянет их обоих за края ветровок, намекая на то, что медлить нельзя, или иначе они будут погребены под землей вместе с Чанбином. Для каждого из них первый шаг дается нелегко, но через какое-то время Феликс вырывается вперед, перепрыгивая по несколько ступенек за раз. Следом бежит обеспокоенный Джисон. Он не может понять всей той боли, которую приходится испытывать его другу, но ничто не помешает ему успокоить страдающего человека, нуждающегося в чьей-то поддержке. Только вот Минхо спешить и не думает. С задумчивым выражением лица он медленно огибает и побитые бутылки, и грязь, скопившуюся под ногами, только вот его глаза направлены в совершенно иную сторону. Обернувшемуся на мгновение Хану показалось, что старший упорно смотрит назад, замедляя походку еще сильнее. – Живее! – кричит Джисон, и с новой силой срывается с места, толкая остановившегося Феликса в спину; тот от неожиданности спотыкается, но через мгновение отрывает ладони от лица и стирает слезы со щек, продолжая бежать, – Хен! И Минхо будто молнией прошибает. Он поворачивается и видит встревоженное лицо Хана, а после поджимает губу и переходит на быстрый шаг, постепенно начиная догонять ушедших вперед ребят. Он последний раз смотрит назад, а после закрывает дверь, прислоняясь к ее обратной стороне. Сердце ходит из стороны в сторону, будто так и намереваясь выскочить из груди. Но после Ли видит скорчившегося на полу Феликса и подходит ближе, оглаживая напрягшуюся спину. Внезапно он вспоминает Джисона, когда нашел того лежащим на асфальте после убийства двух Странников, и его начинает переполнять вина. – Нам нужно убираться отсюда, – подает вновь невозмутимый голос Хан, выглядывая за пределы комнаты персонала, – Времени мало. Взрыв может произойти в любой момент. – Ты настолько бессердечный, что не можешь дать ему и минуты оклематься? – спрашивает Минхо, досадно усмехаясь. – Если вы оба хотите закончить на том свете, – он поднимает руку вверх, напрягаясь всем телом, – То пожалуйста, не буду останавливать, – говорит парень, а сам захлопывает за собой дверь. – Он прав, – стонет Феликс, поднимаясь на ноги, – У нас нет времени медлить. Ни секунды. Чанбин бы этого не хотел, – старший молчит, а после кивает, и они оба выходят вслед за Джисоном, – И еще, – останавливается младший, а после продолжает: – Он не заслужил такого отношения к себе. Особенно от тебя, Минхо. – Я тебя не спрашивал, Феликс. – От твоего поведения мне больнее не станет. К всеобщему удивлению на улице уже было светло, но быстро осмотревшись по сторонам, парни не заметили ни одного озверевшего, что привело их к еще большему замешательству. И буквально через мгновение слышится оглушающий взрыв, чуть ли не сотрясающий землю. Хан от неожиданности отшатывается и сразу оборачивается в сторону Востока, вытаращив в удивлении глаза. Город рушится. Все здания, находящиеся над линией метро, начинают неистово сотрясаться, а после покрываться россыпью трещин. Минхо хватает их обоих за руки и тащит вперед, заставляя как можно быстрее сдвинуться с места, а после и Джисон с Феликсом приходят в сознание, прикусывая губу. Они бегут меж мелких жилых домиков, по памяти стараясь держаться подальше от подземки, а следом впопыхах забегают в первый из попавшихся домов, сразу же взбираясь на крышу. Казалось, что все произошло в считанные мгновения: многоэтажные здания косились в сторону, а после падали на землю с небывалой скоростью, рассыпаясь на кирпичи еще в воздухе. Весь центральный район, включая пляж, заполонили клубы черной пыли, полностью застилающие обзор. Остался лишь шум, и на секунду Хану показалось, что он слышал душераздирающие крики, от которых его ноги подкосились, но он успел схватиться за импровизированную ограду в виде железных прутьев. Он убийца. Он виновен не только в смерти Ханыля и Борама, но и в смерти всех Странников. И как бы кто-то не убеждал Джисона в том, что на самом деле это не его вина, парню абсолютно плевать, ведь все ключевые решения принимал именно он. Именно он впервые подумал о том, что стоит избавиться от угрозы, пока муравейник не разросся, именно он торжественно рассказал всем о придуманном плане, именно он послал Чанбина умирать. Воздух становится тяжелее. Казалось, будто пыль на секунду прошла несколько километров и сейчас стоит прямо перед лицом, так и ожидая, пока Хан откроет рот. Но Джисон лишь утробно дышит, прижимая ладонь к носу, а после поворачивается назад, коротко смотря на величественный Пункт, не тронутый ни временем, ни катастрофой. Ему даже на момент видится Хенджин, восседающий на самом верху, и точно смотрящий прямо вдаль, будто ужасаясь произошедшему. Феликс же даже не дергается. Он, сощурив взгляд, осматривает уже павшие дома, поджав нижнюю губу. Какое-то одно мгновение, но весь исход уже предрешен: Чанбин смог пробраться сквозь озверевших и сделать то, что и планировалось, а все мародеры, должно быть, героически погибли под каменными и бетонными завалами, если кто-то из них успел сбежать от огненных поцелуев самой смерти. Это конец. – На завалы у нас будет возможность посмотреть позже, – кидает Минхо. – Думаешь? – вяло спрашивает Джисон, грустно усмехнувшись. – Только вновь не заводи речь о недостаче провианта, – закатывает он глаза. – Я… И не собирался, – говорит парень, а после поворачивается к Феликсу, – Твой парень герой, – слабо улыбается Хан, вызывая у паренька ответную надломленную улыбку. Казалось бы, что даже идя по улице, все теперь ощущается совершенно иначе. И если раньше сбоку можно было услышать недовольное бурчание Чанбина, то сейчас слышится лишь треск бетона и шелушение листвы побитых деревьев. Эта пустота забиралась в самую душу, но оставляла после себя целый ряд непостижимых ранее эмоций, включая чувство безмерной свободы. Холодный ветер пробирается под легкую кофту, и Джисон ежится, грустно вздыхая: все ли теперь будет так, как прежде? Только вот на этот вопрос у него ответ вряд ли найдется, сопоставимо с причиной возникновения инфекции. Его больше даже не волнует вопрос о второй вспышке, если такова рано или поздно случится. Ради чего стараться? Если Минхо и дальше продолжит обращаться с ним, словно с животным, то о каком рвении жить идет речь? Они идут в полном молчании, даже не представляя, что будут делать дальше. Но и эта бездейственность магическим образом заставляет задуматься о недалеком будущем, заставляя выложить все карты на стол. Смогут ли они прожить на Гринвее хотя бы на год дольше запланированного, или все-таки умрут, будучи съеденными озверевшим или собственными опустошенными желудками? Джисон даже думать об этом не желает. – Возвращаемся… обратно? – первым спрашивает Феликс, и Минхо утвердительно мычит. Через время они в ужасе останавливаются перед Пунктом, в неверии смотря на телевизионную башню. Вот, по какой причине на улице нет озверевших: они будто ульем обнесли забор, наваливаясь друг на друга в жалких попытках перебраться через ограждение и ненароком сбивая отвисшие конечности своих сородичей. Они непримиримым стадом кучкуются вместе, пока Хан стоит в полном оцепенении, чувствуя, как постепенно начинают дрожать руки.