дихотомия

Вместо шестого выстрела у них — взгляды глаза в глаза. Олег забирает его далеко-далеко, куда — Серёжа не спрашивает. Не хочет знать, как не хочет разговаривать с ним первое время Волков. В камере холодно, сыро, и сваленные на пол матрасы и одеяла не спасают от пробирающего до самых костей, лижущего голые пятки мороза. Он влажный, и из каменных щелей и маленького окошка у самого потолка пахнет солью и йодом, водорослями и морем. Серёже кажется, что он снова сходит с ума, но Птиц не приходит. В груди выжженное поле, в голове не шумит от мыслей, и капли, ползущие по стенам, словно медитативная японская практика — когда-то, ещё в прошлой жизни, он читал о таком в интернете. Он подставляет ладони, сложенные лодочкой, к стене, и ждёт, когда влаги наберётся достаточно, чтобы умыться. Воспалённые веки расслабляются, Серёжа сидит, прижав руки к лицу, несколько минут или час, — время в его восприятии становится бесконечно-растянутым и единым, — пока дверь за спиной не хлопает. — Пойдём. Голос у Олега хриплый и тихий. Серёжа поднимается с холодного пола сам, но не может поднять взгляда. Волков пропускает его вперёд, и Серёжа смотрит на чёрные штаны, заправленные в высокие берцы, чувствует тепло чужого тела за спиной. Олег придерживает его за плечо, и горячие пальцы прожигают Серёжу до костей. Плотная повязка ложится ему на глаза, Волков держит его за локоть и увлекает прочь, по бесконечным коридорам наружу. В какой-то момент кажется, что они ходят кругами — может, чтобы запутать, может, Олег боится его… Или за него. Серёжа даже не пытается запомнить дорогу. Свежий упругий воздух бьёт в лицо. Под мягкой подошвой тапочек сминается трава и влажная земля, хлопает дверца автомобиля, когда Олег останавливается сам и останавливает его. Повязка остаётся на глазах всё время, пока они едут, но Волков включает музыку, и хриплым, сорванным голосом динамик выдаёт им что-то из Прокофьева — похоже на Ромео и Джульетту. Серёжа закрывает глаза под повязкой, твёрдая тканевая сидушка кажется королевским ложем, и он откидывается на спинку, слушая, как шуршит магнитола, а в приоткрытое переднее окно задувает ветер. Машина мягко тормозит, Олег шуршит чем-то в бардачке, и Серёжа сидит, поглаживая пластиковые ручки на дверях. Ему кажется это неправильным, то, что он ничего не чувствует — ещё недавно Питер горел, Птиц затеял Игру, и тяжесть пистолета до сих пор ощутима в ладони… Олег громко хлопает крышкой, и Серёжа выныривает из воспоминаний, протягивает руку на звук, вперёд, и ему страшно наткнуться на пустоту. Олег легко касается его пальцев, когда передаёт полиэтиленовый небольшой пакет. — Снимай. Серёжа развязывает тугой узел на затылке, медлит, боится, и ткань сама падает на худые острые коленки. Они смотрят друга на друга, и взгляд тёмных глаз Олега тёплый и ободряющий, в нём нет осуждения, страха или брезгливости. Олег несмело ему улыбается, у Олега под глазами тёмные глубокие мешки, скулы обострились и обветренные искусанные губы кажутся ярким пятном на его бледной коже. Так, думает Серёжа, ощущаются пять пуль. И волчья преданность. Он отворачивается, потрошит содержимое пакета. Переодевается в новые джинсы и кроссовки, натягивает тёплый черный свитер, больше его на несколько размеров, и пуховую куртку со смешной ярко-желтой шапкой. Он, наверное, смотрится нелепо, но Серёже всё равно. В машине пахнет новой одеждой. Это старенькая иномарка с содранной кожей на руле, механика — стилизованный под кость переключатель скоростей, крестик, свисающий с зеркала, какая-то глупая наклейка на непонятном языке на лобовом стекле. Серёжа проводит по оконному стеклу пальцем, и уверенно открывает дверь, выскальзывая на улицу. Повязка падает на обтесанные прибоем и хлестким ветром камни, и Серёжа наклоняется, чтобы её поднять. По воздуху плывёт запах сигарет. Волков до сих пор курит те же, что и с первого курса их неудавшегося студенчества. — Зачем это всё? — Серёжа не знает, что конкретно хочет спросить. Он крепче сжимает повязку в ладони — хоть на один вопрос у него есть точный ответ. Он не сбежит в этот раз, не сможет. Не от Олега Волкова. — Олег? Произносить его имя сейчас кажется неправильно. Оно перекатывается на языке, чужое и странное, звучит, как приговор, но Серёжа упрямо повторяет его пару раз про себя. Просто чтобы напомнить что он натворил. Волков молчит, сигарета летит под камни, галька под берцами неприятно шуршит. Тёмное мрачное море лижет берег, подбирается волнами ближе и ближе, разбивается об острые скалы недалеко от пляжа. Когда-то, ещё классе в восьмом, они с Олегом хотели поехать туда, где легенды о викингах становятся реальностью, а к каменистым берегам выносит деревянные остатки кораблей и парусных фрегатов. Серёжа не видит в море ни одного корабля, но чувствует себя маленькой лодочкой, дрейфующей в грозовом океане. Его, наконец, прибивает к пирсу — Летучий Голландец нашёл свой приют. Волков молчит. — Олежа. Он останавливается у самой кромки мокрой гальки, и волны жадно подбираются ближе, чтобы слизнуть с края ботинок дорожную пыль. Спина у Олега напряжённая, он чуть-чуть горбится — раньше такого не было. Серёжа хмурится, и думает, что там, под пальто, наверное до сих пор повязки… Пожелтевшие эластичные от мазей бинты, марля, пропитанная сукровицей или кровью, тёмные гематомы и ещё не оформившиеся до конца шрамы. Цена волчьей преданности. Серёжа скидывает кроссовки и носки, закатывает джинсы чуть выше щиколоток, и входит в ледяную воду. Море щиплет тонкую бледную кожу, море волнуется раз, два… Олег дёргает его за руку на себя, замочив высокие протектора армейских ботинок, и Серёжа цепляется за его плечи, откидывает голову назад, открывает бессильно рот — звук из глотки не вырывается, как бы он ни пытался. По щекам стекает солёное и горячее, Олег тащит его за собой, прочь из воды, и Серёжа путается в ногах, пока не прижимается близко-близко, ухом к груди, где бьющееся яростно сердце. Так хорошо. Спокойно. Серёжа плачет. Рыжие волосы липнут к мокрому лицу, Волков гладит его по лопаткам и плечам, словно вытряхивая из кожи и из собственных мыслей. Он горячий, родной, любимый, привычно пахнет табаком и металлом, волчьей сырой шерстью. Олегом. Серёжа зарывается носом в воротник пальто, и стоит так очень долго, пока Волков не встряхивает его, отстраняя. — Обувайся, заболеешь. — Олежа… Олежа, прости меня… Волков приносит ему кроссовки, помогает обуться. Они идут до машины рука об руку, и Олег останавливает его, не дав снова завязать повязкой глаза. — Всё хорошо. Серёжа тянется снова — потрогать, обнять, прочувствовать. Со спины касается Волкова самыми кончиками пальцев, а в следующее мгновение оказывается прижат лицом к автомобильному стеклу. Конечно, всё хорошо. Вот цена волчьей преданности.