Самовыражение

«Человек всю жизнь не живет, а сочиняет себя, самосочиняется.» Федор Михайлович Достоевский

              Дазай лениво шел по коридору в сторону своего кабинета, кивая здоровающимся с ним ученикам. Этот четверг выдался очень теплым и даже душным, от чего не спасали даже открытые настежь окна. Хотя, может, все дело в бинтах? Да, как-то он не подумал, пока собирался на работу утром…               — Эй, мумия! — окликнул его знакомый голос.               Осаму широко ухмыльнулся выглянувшему из своего кабинета Чуе и специально пошел медленнее, чтобы его побесить. Накахара с презрением смотрел на него, скрестив руки на груди и нахмурившись. «Как страшно-то!» — мысленно расхохотался психолог, останавливаясь перед своим первым и, пожалуй, единственным другом на новой работе. Хотя и с математиком Куникидой они хорошо общались.               — Чего тебе, малыш чиби? Хочешь научиться смотреть на всех свысока? Боюсь, это тебе недоступно, — осклабился Дазай, посмеиваясь над закипающим литературоведом.               — Убью… Я тебя прикончу, чертова скумбрия! — завопил Накахара, от досады пнув хихикающего психолога под коленку. Впрочем, Осаму это не остановило. Зато Чуя сбросил пар. Глубоко вдохнув и медленно выдохнув, он зашел в кабинет, поманив Дазая за собой.               Внутри обнаружился Накаджима, сидящий в одиночестве за первой партой, чуть пригнувшись к ее поверхности и осторожно поглядывающий на старших. Завидев его, психолог расплылся в доброй улыбке и протянул:               — Приветик, Ацуши! Не ожидал увидеть тебя посреди недели!               — Здравствуйте, Дазай-сан, — кивнул парень, пожевав губу и снова уткнувшись взглядом в парту. «Хм, а раньше он не боялся смотреть на меня. Интересно, что же произошло?» — подумалось психологу, когда он опирался копчиком на парту справа от Накаджимы, что стояла ближе к входу. Оттуда подошел Чуя и встал между ними, переводя почти-что-гневный взгляд с одного на другого.               — И чему ты его учишь, суицидальный отброс? — угрожающе начал Накахара, и Дазай не смог удержать смешка от вида маленького, но раздраженного литературоведа. «Как разбуженный щенок» — усмехнулся Осаму, тут же возвращаясь к теме обсуждения.               — О чем ты? — похлопал глазками психолог, тут же переводя искрящийся взгляд на парня. — Ацуши, ты что, подкинул ему гормональные таблетки? Похвально, конечно, что ты пытаешься помочь нашему дорогому Чиби-Чуе вырасти как человеку, но он такой старикашка, что, боюсь, это не поможет.               — Я старше тебя всего на пару месяцев! — завопил Накахара, какой-то толстой книжкой со своего стола огревая Осаму по голове. Потом литературовед быстро успокоился и пояснил, размахивая знакомой тетрадью перед носом психолога. — Накаджима весь урок что-то строчил в этой тетрадке. Да так увлекся, что напрочь забыл меня слушать. Наверняка твоя наука, чертов Дазай…               — Нет, ну я советовал Ацуши самовыражаться через текст, но я и слова не сказал, что нужно это делать во время уроков Накахары-сана, по-настоящему большого человека! Ай, больно же! — взвыл Осаму, хватаясь за отхватившую пинок голень.               — Как же ты меня бесишь… — сквозь зубы просвистел литературовед.               — Чуя-сан, не злитесь на него, — вдруг подал голос паренек. Психолог тут же по-отечески нежно ему улыбнулся, взглядом подбадривая. Кто бы мог подумать, что такой скромный ученик вступится за него перед несправедливостью в лице гневного чиби! Ах, до чего добрый мальчик! — Дазай-сан советовал записывать свои мысли, но у меня не получалось. А на уроке я вдруг почувствовал, что смогу… Простите, я постараюсь больше не отвлекаться.               Старшие молча на него смотрели, не зная, что сказать. Накахара открыл было рот, но так и замер. Зато слова пришли к Осаму:               — Ну, судя по тому, что ты писал почти весь урок, — раз Крошка Чу-Чу так зол, то это наверняка заняло не пару минут, — то у тебя поперло вдохновение. Дашь почитать?               Накаджима кивнул и молча перевел взгляд на Накахару, у которого до сих пор была его тетрадь. Улыбнувшись, психолог молниеносно выхватил у опешившего друга записи и быстро пролистал их. Много исписанных страниц, на некоторых заметны зачеркивания — и правда старался. Дазай быстро пробежался глазами по первым записям, но они его мало порадовали: ломанная речь, скудные описания, банальные мысли. А вот потом стало поистине интересно.               «Темнота сгущалась за окном. Закатное солнце уже опустилось за горизонт, и теперь последние его лучи освещали небо у самой земли ало-красными, словно кто-то разлил акварель. А вот если поднять голову вверх, можно увидеть черные, но постепенно синеющие сумерки, скрадывающие свет. Это самое таинственное время дня, когда ни одно из светил еще не показалось на небосводе, но что-то сияет, почти незаметно, но все же очень явственно. Может, этот свет излучают сами люди? Все прохожие, что идут домой где-то внизу, все те, кто стоят на балконах, вдыхая холодеющий воздух, который остался без солнечного тепла…               Сумерки — самое прекрасное явление природы. Безоблачное небо становилось все темнее, и на этом черном покрывале, если всматриваться, можно увидеть звезды. Городские фонари затмевают их свет, но тот, кто отчаянно стремится ввысь, обязательно их увидит. Сначала покажется, что на небе есть только одна-единственная крошечная звездочка, но за ней тут же будут показываться другие, пусть не такие яркие, но по-своему великолепные. Они будут покрывать весь небосвод, вспыхивая то тут, то там, создавая собой удивительную картину.               Ночью небо темно-синее. В сумерках закатные лучи бросали отсветы, но позже, когда на небосвод восходит луна, можно увидеть темно-синие краски. Светила подкрашивают их, придают таинственное внутреннее сияние, и кажется, будто чья-то душа смотрит прямо в сердце, такое очарованное и восхищенное.               Может, это вовсе не звезды освещают небо? Может, кто-то стоит сейчас на земле, задрав голову вверх, и открывает свою душу небосклону, рассказывает свои самые потаённые и сокровенные мечты, такие прекрасные своей невыполнимостью и тем самым сиянием, что меняет небо. И таких людей много — тех, кто с наступлением темноты рассеивает ее, придает ей загадочный свет, очаровывающий, позволяющий почувствовать что-то далёкое, незримое, но при этом близкое и понятное, то, что испытывал каждый, чье сердце сияет изнутри и смотрит ввысь, желая о чем-то поведать, шепотом рассказать. И небо принимает это, сохраняет эти сокровенные тайны на себе яркими белыми звездами, маленькими точками, словно крупицами сахара, такими же сладкими, как то воодушевление, когда смотришь в индиговую тьму, ловя ее ответный взгляд.               Ночь прекрасна: прекрасен ее синий оттенок, прекрасна ее серебряная луна и маленькие точки звезд, что впитали в себя людские мечты, обещая когда-нибудь упасть и воплотить их.»               Дазай пару раз перевел взгляд с тетради на ее владельца и обратно, не зная, что и думать по этому поводу. Прогресс не то, что был, он пафосно заявлял о себе, самодовольно ухмыляясь с тетрадных листов. Судя по тому, что страницы с этим рассказом были одними из последних исписанных, их Накаджима придумал как раз на уроке современной литературы.               — Ацуши… — начал психолог, посмотрев на съежившегося парня. Он сидел, положив лицо на парту, и краем глаза боязливо косился на него, будто на гильотине.               — Я знаю, господин Дазай, это ни в какое сравнение с вашими текстами не идет, но… Мне просто показалось… Я подумал, что… Ну… — забормотал Накаджима, смущенно зажмурившись и прижав плечи чуть ли не к ушам. Осаму ощутил практически физическую необходимость его поддержать. Поэтому он неслышно соскочил со своей парты, подошел к пареньку, подтолкнул к нему тетрадь и ладонью невесомо провел по его волосам, пальцами ощущая вздыбленные пряди. Ацуши поднял лицо от деревянной поверхности, с надеждой посмотрел на психолога и, с улыбкой покраснев, сказал. — Мне очень понравилась идея звезд-мечтаний, поэтому мне показалось, что я смогу хорошо описать это.        — И ты справился просто отлично, — одобрительно кивнул Дазай, глядя, как блестят фиолетово-желтые глаза. Паренек в смущении опустил голову, и пальцы Осаму скользнули по его затылку на шею, поглаживая кожу под короткими волосками прически. Заметив яркий румянец, психолог убрал руку, не прекращая поощряюще улыбаться. Затем обернулся к ошарашенному Накахаре и сказал. — Чуя, позволь ему писать на уроках. Я более, чем уверен, что Ацуши еще в начале года прочитал все книги из учебной программы, так что разреши ему действительно развиваться, а не просто сидеть и слушать то, что он уже знает.               — А оценки я ему из воздуха клепать буду? — возмутился литературовед, еще не до конца все осознав.               — Хм, тогда пусть пишет со всеми тесты и сдает парочку своих задумок. Не ручаюсь, что не буду читать, но в редактуру точно не полезу! — лучезарно ухмыльнулся Дазай, подмигнув заинтересованно поднявшему голову парню.               — Хочешь сказать, ты подсадил его на писательство? — недоверчиво выгнул бровь Накахара.               — Именно так, Малыш Чу! — горделиво покивал Осаму, со смехом принимая болезненные тычки в плечо — до лица Накахара не дотянулся. — Да и потом, у Ацуши определенно есть талант, пусть и глубоко спрятанный. Настоящий одаренный! Было бы глупо закапывать такую интересную способность в землю.               — Раз уж ты его нахваливаешь… — задумчиво протянул литературовед, переводя настороженный взгляд с улыбающегося психолога на полного надежд парня. — Ладно! Мы с ним сами обсудим формат уроков, но, Дазай, чтобы без всяких выкрутасов мне тут! Если Накаджима из-за тебя скатится, самолично придушу!               — Какая прекрасная смерть! — пропел психолог, драматично прижимая руки к сердцу. — Но не волнуйся, все будет просто чудесненько! Ацуши парень толковый и очень способный!               — Вы правда так думаете, Дазай-сан? — с надеждой спросил Накаджима, во все глаза глядя на него.               — Конечно! Кстати, как насчет занять еще и среду нашими встречами? — лукаво поинтересовался Осаму, заискивающе ухмыльнувшись.               Парень аж подорвался с места, радостно воскликнув:               — С удовольствием, господин Дазай!