***
— Он пользуется телепортами, — поясняет Кэйа, когда омега отходит на достаточно большое расстояние, чтобы их не слышать и чтобы о его сладком запахе напоминал только легкий шлейф. — С ним все будет хорошо. — Ты не единственный, кто путешествует с ним, — прохладно отзывается Рагнвиндр. — Я знаю об этом. И… перестань вонять уже. — Тц. Ровно то же самое я могу сказать о тебе, — огрызается Кэйа, но, когда воздух накаляется не то от напряжения, не то от Пиро стихии, готовой вырваться наружу, и горечь древесины только усиливается, все же берет себя в руки. — Послушай, я не отпущу его с тобой. Хочешь ты этого или нет, я буду рядом. Чем быстрее мы смиримся с этим, тем лучше будет Итэру. Дилюк отвечает на это тяжелым молчанием и скрипом перчаток. Кэйа уверен, к последнему можно было добавить еще и скрип зубов, но звук вышел слишком тихим, чтобы он смог расслышать. — Я поеду на винокурню, — все же отвечает он, устало прикрывая глаза. — Проследи, чтобы он добрался до своего телепорта без приключений.***
— Нет ничего более тупого, чем красться в бывший дом, словно вор, — делится впечатлениями Кэйа, просто чтобы нарушить раздражающее молчание, — а потом ужинать за одним столом с хозяином и не пугать горничных только потому, что ты их всех разогнал. «Приходи, Итэр, мои горничные о тебе позаботятся», — передразнивает его Кэйа. Конечно, он догадывался, что не будет здесь никаких горничных, останутся только работники винокурни, чтобы производство не встало, и даже этим людям не будет великой надобности заходить внутрь, тем более если хозяин с одним из своих самых недовольных видов решит об этом предупредить. Дилюк настолько дорожит своим образом нейтрального ко всем джентельмена, что предпочитает разогревать воду и еду сам, лишь бы никто не узнал, что он разделяет течку с одним известным на весь город омегой? Дилюк предпочитает это не комментировать. Вертит в своих руках бокал с виноградным соком, который уже битый час не может допить, и хмурит брови. У Кэйи — точно такой же виноградный сок и пьет он его просто чтобы что-то пить, в какой раз не понимая, как Дилюк мог променять вино на что-то подобное. Даже если бы ему хотелось побесить Дилюка чуть сильнее и напроситься на хорошее и дорогое выдержанное вино в честь вынужденной беседы, — и, признаться честно, ему хотелось, — он не стал бы этого делать. Затуманенный алкоголем рассудок — последнее, что он может себе сейчас позволить. — Как долго он будет спать? — Боишься, что не сможет оценить твой высокий хвост, отоспится и оставит нас ни с чем? — щурясь, подкалывает Кэйа, но затем отвечает честно: — Я не знаю. Альберих не помнит, когда Дилюк последний раз поднимал волосы наверх. Наверное, во время спаррингов, когда было настолько жарко, что шея мокла, но для других людей… Кэйа догадывается, зачем: открытая шея, бьющийся под кожей пульс, теплое местечко, куда можно уткнуться и дышать отчетливым запахом теплой древесины. К слову о нем, горечью больше не пахло. Судя по тому, что Дилюк никак не прокомментировал чужой запах с самого прихода, Кэйа тоже справлялся неплохо. Пахло чистыми простынями, недавно постиранными, недавно поглаженными, — Кэйа даже на какое-то время позавидовал, что у него больше нет слуг, — пахло деревом — домом и Дилюком, но Кэйа уже смутно разбирал эти два запаха, пахло им — и хотя свой собственный запах замечаешь последним, Альберих с уверенностью мог сказать, что к теплоте предыдущих запахов примешалась морозная хвоя. Больше всего пахло сладостью. Кэйа не понимал, чем именно, но если он и Рагнвиндр создавали воспоминания о зимних пейзажах, Итэр пах, как знойное лето. Его запах то усиливался, то угасал, но Кэйа уже давно увяз в нем и потому только терпеливо ждал течки, привыкнув к мерному клубку возбуждения внизу живота. — Омеги всегда так долго спят перед течкой? Кэйа покачал головой. — Итэр выполнил все поручения гильдии до того, как пришел сюда. Искупался в крови хиличурлов и слизи слаймов, набегал несколько километров за шишками и цветами — и все перед течкой. Он просто устал, — и то, что пришел омега как раз под вечер, как и планировал, решил умолчать. Кэйа уверен, что такое долгое ожидание и без того заставило альфу понервничать. Дилюк смотрел на него тяжело. «Как ты мог это допустить?», читалось в его взгляде, но Кэйа только пожал плечами: Итэру нельзя было запретить практически ничего, их препирательства не дали бы никакого эффекта. Дилюк подпирает голову рукой и в какой раз заглядывает в бокал, чтобы убедиться, что сок, надо же, все еще не испарился сам по себе, чтобы снова отставить напиток, грустно вздохнуть и усесться поудобнее. Кэйа старается смеяться тише, чтобы не разбудить омегу. — Позаботиться о тебе, Дилюк Рагнвиндр? Уверен, моих талантов хватит даже на альфу, даже на такого ворчливого, как ты, — заигрывающе предлагает он и подмигивает не скрытым под повязкой глазом. — Катись. Кэйа и не настаивает. В конце концов, кому нужен этот Дилюк, когда рядом лежит такое теплое солнышко, мерно сопящее и даже не думающее просыпаться. — Ты хоть знаешь, что делать? — Наверное. — Наверное? У главного холостяка Мондштадта хотя бы была омега? — Ну извините, что не все в этом городе практикуют секс втроем с другим альфой. Кэйа прищуривается, моргает, обдумывает. Это было довольно предсказуемо: Дилюк был слишком молод, когда покинул Мондштадт, а когда вернулся в родной город, был показательно отстранен и вежлив со всеми омегами, желавшими привлечь его внимание. Человек с его жизненными целями и многочисленными талантами едва ли мог найти место в своем расписании на такие, казалось бы, обыденные вещи, как провести с кем-то время. В конце концов, шутки про то, что он был женат на винодельне, не были шутками на сто процентов. Кэйя бы удивился, почему он вдруг решил оказать внимание Путешественнику, но сам бы себе соврал: во-первых, это было не «вдруг», и Венти очень любил комментировать их красноречивые взгляды и сухие, но колкие диалоги, когда они пересекались в таверне, а их интересы пересекались на одном омеге. Венти, как правило, был до такой степени пьян, что вообще не стеснялся в выражениях, заставляя краснеть не только омегу, но и некоторых посетителей. Во-вторых, Кэйа знал, что Дилюк мог чувствовать то же самое по отношению к нему: капитан кавалерии, который не был обременен ни чувством стыда, ни сильной привязанностью, и всего лишь один омега из многих. — У меня никогда не было секса втроем, — все же решает поделиться Кэйа, раз уж пошла такая вечеринка. — У тебя есть ошейник для омег? — Что? — Ошейник, — терпеливо повторяет Кэйа, заранее зная, что нет, конечно. — Широкая полоска кожи, которая нужна для того, чтобы ты не поставил ему метку. — Я не стал бы ставить метку без чужого разрешения. — Не сдержишься ведь. — Я… — Дилюк замолкает. — Остановишь. Хоть для чего-то полезного ты здесь сгодишься. Кэйа хохотнул и не стал говорить, как много полезных дел он собирался сегодня сделать. В конце концов, Дилюк и сам это увидит. — Вставай, — говорит он, потягиваясь и разминая ноги, шею и кисти рук. Запястья неприятно хрустнули. Дилюк вскидывает на него удивленный взгляд, принюхивается внимательно. — Но… — Это его первая течка, он спит в комнате с двумя альфами и не думает просыпаться. Я не знаю, как скоро он потечет, возможно, его вообще начнет ломать от жара и желания насухую, но мы можем немного ускорить процесс. Это была настолько сцена из разряда «Познакомьтесь, Кэйа Альберих, капитан кавалерии, обманом заманил омегу в комнату самого богатого холостяка Мондштадта, — не без его участия, на минутку, — и теперь собирается обучать двух безнадежных девственников, один из которых просто девственник, а второй — путешественник между мирами и с огромной вероятностью девственник весьма относительно, искусству секса во время течки. Ах да, к слову, омег в течку у него никогда не было, зато был богатейший теоретический опыт», что Кэйе впервые за долгое время становится невыносимо неловко. Он бы смеялся до колик, если бы кто-то рассказал ему такую историю, но он ее непосредственный участник. Не смешно. Как бы ему ни хотелось оказаться лицом к лицу, он прижимается к омеге со спины и хлопает ладонью по другой стороне, приглашая. Хлопок покрывала приятно холодит босые ноги, Дилюк неловко укладывается рядом, бегая взглядом по омеге и не зная, куда положить руки. В конце концов, касается пальцами лица, поглаживая щеку, и Альберих понимающе любуется этим зрелищем, подперев голову рукой, отзеркалив чужую позу. Если абстрагироваться от того, что пальцы и руки — не его, то вид весьма эстетичен и уютен. У Дилюка красивые тонкие пальцы, у Итэра — красивые золотистые волосы, которые альфа заправляет за ушко. Курносый нос, бледная кожа без веснушек, светлые ресницы. Кэйа отвлекается только за тем, чтобы рассмотреть край ночной рубашки и запустить под нее руку. Теплый живот, дразняще выглядывающий из-под стандартной одежды Путешественника, встречает его ладонь рельефными мышцами, опускается и поднимается в такт дыханию. Кэйа задерживается на нем не долго, поглаживает кубики пресса, надавливает на впадинку пупка пальцем и почти сразу переходит на грудь. Дилюк замечает это и так и замирает на середине движения и на середине собственного вдоха. Ему видно только натянувшуюся рубаху напротив сердца, складки на ткани, смутно выдающее чужие пальцы. Пальцы движутся, тень скользит по одежде, меняясь, и когда мозг и фантазия Дилюка помогают ему понять, что происходит, его опаляет таким жаром, что от позорного стона спасает только полная неспособность отреагировать. Альберих улавливает, как меняется выражение чужого лица, становясь потерянным, и напрягает руку чуть сильнее, предоставляя лучший вид. Он прекрасно понимает, что ощущает альфа напротив: непрекращающиеся волны желания, вызванные запахом омеги, вид чужих рук под одеждой на вожделенной омеге, подстегивающий немедленно заменить их своими или сделать что-то настолько же приятное. Запоздалое осознание, что завораживающие движения и игра светотени — это чужие пальцы, ласкающие соски. Услужливая фантазия, нашептывающая, как выглядят смуглые фаланги пальцев на нежном розовом соске, то сжимающие его, то гладящие по самому верху, то царапающие ногтями. Любуйся, Дилюк Рагнвиндр, у тебя для этого вся ночь впереди. — Он нежный, — докладывает Кэйа и даже сам не понимает, зачем. Захотел. Его помутненное желанием сознание просто захотело поделиться с другим альфой этой информацией, чтобы после — наблюдать за чужой реакцией, ловить жадность и похоть во взгляде и разделять их полностью. — И теплый. Теплее, чем должен быть, но скоро ему станет совсем жарко из-за течки. Когда Дилюк вспоминает, что такое дыхание, Кэйа просит: — Расстегни ему рубашку. Не отвлекаясь от своих действий. Может быть, просить об этом Дилюка было не лучшей идеей, мелкая моторика дается ему сейчас явно плохо, и они постоянно сталкиваются руками, когда альфа в очередной раз резко дергает на себя полы рубашки, проигрывая маленькой пуговице. Кэйа наклоняется к шее и принюхивается. Запах должен стать еще сильнее, когда Итэр потечет, но пока что Кэйа едва ли может разобрать какие-то изменения. Да, вблизи пахнет сильнее и приятнее, так, что отстраняться не хочется, но Дилюк наконец справляется с рубашкой, Итэр — ворочается и трепещет ресницами, и Альбериху приходится отстраниться, чтобы проследить чужое пробуждение. — Доброе утро, пташка, — дразнится Альберих, едва Путешественник успевает открыть глаза. Солнце за окном наполовину скрыто за горизонтом. — Ди… Слог чужого имени тонет в касании губ. Наверное, стоило дать Итэру возможность хотя бы проснуться и вспомнить, где он находится, прежде чем швырнуть его в смесь запахов двух альф и горячечную течку, но у Дилюка явно другие планы. Если Путешественник собирался спросить что-то около «Дилюк? Почему ты здесь?», то ответ на вопрос он получает в лучшем виде: рукой Дилюка в своих волосах, легкими поцелуями на губах. Прохладной ладонью на груди и пальцами, дразнящими вставшие розовые соски. Кэйе даже принюхиваться не приходится — сладость ударяет в нос и отдает мощным толчком возбуждения в паху, а Итэр обмякает в его руках и прикрывает глаза, позволяя аловолосому альфе сцеловывать выдохи со своих губ. Сдается омега быстро, и Кэйе хочется думать, что помогает в этом не только течка. В конце концов, они были в хороших отношениях. — Пташка, помоги мне немного. Кэйа поднимает его одной рукой, отрывая от Рагнвиндра и получая за это предупреждающий рык, ставит на коленки. Пытается снять рубашку с плеч, с Итэра станется только не сопротивляться, но он и здесь мешается. Закидывает руку за спину, чтобы вцепиться в синие волосы и дернуть альфу на себя. Укладывает голову на плечо, смотрит своими карими глазами только на губы и ни сантиметром выше, — кому-то понравилось, хах? — и Кэйа просто не может отказать ему в этом поцелуе. Целоваться вот так — неудобно жутко, Кэйа еще и окончательно запутался в том, как стянуть рукав, беспомощно дергая ткань, но Итэр лижется, не целуется даже, а вылизывается, так увлеченно, что через какое-то время помочь им может только Дилюк, выпутывая пуговицу из петли, — серьезно, Рагнвиндр, это просто кусок тряпки для сна, ты не мог выбрать модель попроще?! — и стягивая рубашку с плеч. Рубаха длинная и все еще прикрывает омежьи ноги до середины бедра, оставшись висеть на талии на нерасстегнутых пуговицах. Итэр отстраняется, отдавая свое внимание раздевшему его альфе, чьи руки так удобно обхватывают талию. Возвращается взглядом к Кэйе, снова к Дилюку, повторяет это еще несколько раз. Потерянность и неуверенность отчетливо читаются в его лице. — Голова кружится, — доверительно делится Итэр, когда у него все же не получается выбрать никого и он покорно склоняет голову, пытаясь отдышаться и прийти в себя. — Пить хочу, и… вы так вкусно пахнете, оба. Я не знаю… что мне делать. У меня такое впервые, я не был с людьми до этого, почему… все горит. Мне… страшно, я… Кэйа, что происходит?.. — Все хорошо, — Архонты, он устроит такую взбучку Путешественнику за то, что тот проигнорировал не то что маленькие лекции Кэйи — все книги по биологии, которые Лиза любезно подсунула. Даже его подозрительное «не был с людьми» кажется не таким важным. — Но мне так плооохо, — тихонько хнычет Итэр и пытается выпутаться из-под держащих его горячих рук. — Тшшш, пташка, тише. — Он ничего не знает про течки? — хрипло интересуется Дилюк, и, несмотря на его низкий от возбуждения голос, даже его взгляд проясняется. — А не заметно? — если Альберих и пытался не огрызаться, вышло с трудом. — Тогда он и не знает, как предохраняться? Логичный до невозможности вопрос Дилюка окатывает его, словно ведро холодной воды. Самые популярные и доступные средства контрацепции представляли из себя пахучие микстуры для омег, в которых Кэйа разбирался весьма посредственно. Аналогичные существовали для альф, противнее на вкус и куда дороже, с бОльшим количеством побочных действий. Кэйа их терпеть не мог, но исправно глотал, когда не был уверен в партнере. Сегодня про них он и не вспомнил. Черт возьми, не подумал даже тогда, когда понял, что Итэр осознает свое положение постольку-поскольку и уж точно не может знать о чем-то подобном. — Мои горничные держат аптечку на первом этаже. Могут они?.. — Иди быстрее. Если найдется что-то для альф, будет еще лучше. Кэйа крайне вежливо не комментирует то, как Рагнвиндр спотыкается на пороге и грязно выругивается, ударившись мизинцем. Вместо этого ему приходится поддержать Итэра под грудью, чтобы тот не вздумал рухнуть на кровать, и прижать к себе. — Кэйа, — снова зовет Итэр, и Альберих послушно утыкается носом под ушко, показывая, что он рядом. — Мы же на винокурне? Я уснул? — Да. — Но это… совсем не то, что Дилюк обещал. Я даже не ужинал. — Но он же приготовил тебе ванну. — Потому что сказал, что я пахну отвратительно. Альберих вздыхает. Вообще-то, он был свидетелем этого монолога, и Дилюк имел в виду засохшую кровь и слаймовую слизь, и к его равнодушному тону просто нужно привыкнуть, чтобы понять: это — акт заботы с его стороны. В конце концов, когда Путешественник устало пересек порог дома, ванна уже была готова, а горничные с час как покинули винокурню (потому что путешественник соизволил задержаться даже дольше, чем обещал). Альбериху было откровенно лень выгораживать Дилюка и пытаться пояснять его намерения, — в конце концов, это не его проблемы вовсе, — поэтому он просто сказал: — Дилюк не сделает тебе больно, пташка, — успокаивающий поцелуй в покат плеча. — Я знаю, как помочь течной омеге, и я знаю Дилюка. Просто слушайся меня, хорошо? — Ммм… — в другой ситуации Итэр сказал бы: «Не хорошо!» и сморщил нос, но сейчас, Кэйа был уверен, он старался понять, насколько бы ему понравилось слушаться. Кэйа чувствовал в его густом, как патока, запахе, что течка постепенно подчинила его сознание, и сейчас альфа рядом и его желания — первое, на чем он будет сосредоточен. Итэр играется с его волосами, пропуская пряди через пальцы, и Кэйа не может отказать себе в том, чтобы потереться кончиком носа за ухом. Они ласкаются так еще немного, прежде чем Альберих, пропуская удар сердца, слышит тихое мурчание. Омега довольна, омега чувствует себя в безопасности и показывает это, и Кэйа напрягает голосовые связки, привыкшие к громкому агрессивному рычанию, чтобы издать похожее ломаное мурлыкание. «Мне тоже уютно, пташка». Такой он хорошенький, такой теплый, такой отзывчивый. — Только для омег, — докладывает Дилюк, бросая бутылочку на кровать и присаживаясь следом. Альберих не может точно сказать, как давно альфа в этой комнате и сколько он видел, но непроницаемое лицо держит прекрасно, сосредоточившись только на том, чтобы влить нужное количество микстуры в мерный стакан и напоить этим омегу, придерживая за подбородок. Итэр послушно пьет из его рук, слизывает потекшие по подбородку травянистые капли и затем, боязливо вскидывая взгляд, на пробу лижет палец альфы. — Пахнешь деревом, — бормочет Путешественник, вылизывает чужие пальцы увереннее, и Кэйа успевает только медленно моргнуть, прежде чем эти двое влепляются друг в друга и начинают жадно целоваться, наполняя комнату влажными чмокающими звуками. Дилюк не отпускает омегу ни на секунду, заставляя того буквально задыхаться, кусает губы, слизывает выступившие капельки крови, и когда Итэру начинает не хватать воздуха настолько, что его задыхающееся «Ахааах» едва глушится чужими губами, Рагнвиндр милостиво припадает к его подбородку, выцеловывая линию вдоль челюсти. «Прекратите, черт возьми, перестаньте, это… слишком», — хочет сказать Кэйа, когда очередная волна возбуждения отдает практически болью в паху. — Дилюк, — скулит Итэр, откидывая голову и открывая больше места. — Кэйа… Итэр всего лишь переступает коленками, потираясь мягкими ягодицами о скрытый за тканью штанов член, всего лишь тонко вскрикивает — а Кэйа по удушающему, невыносимо сладкому запаху угадывает, что Итэр, — наконец-то, — намок так сильно, что смазка потекла по его бедрам. Он толкает Дилюка в плечо, укладывая спиной на кровать, и тот несколько заторможенно понимает его намерения, слепо нащупывая подушку и подтягивая под голову. Кэйа нагибает омегу следом, велит Дилюку: — Приласкай, — чтобы Итэр не вздумал сейчас испугаться чужой жадности и зажаться. Дилюк обнимает его спину, широко прогладив, и Альбериху приходится предупреждающе бить по его предплечью, чтобы не вздумал прижать омегу к себе, как бы ему этого ни хотелось. Дилюк ворчит, но слушается. Тянется за очередным поцелуем, и Кэйа уверяет себя, что ему вовсе не завидно, что это не он сцеловывает каждый тихий стон и заставляет омегу вцепляться в свои плечи и неловко запускать руки под рубаху, пытаясь потереться о голую кожу груди. — По крайней мере, Дилюк, научишься целоваться, — подпускает шпильку Кэйа, но его не слышат. Альфа задирает полы рубашки на талию, так и не избавив омегу от одеяния полностью, и завороженно скользит ладонями по ягодицам. На внутренней стороне бедра блестит тонкая струя природной смазки, пока что только одна, но… Кэйа облизывается. Он знает, что делать, чтобы омега потекла еще сильнее, чтобы тело начало буквально умолять о проникновении. Он знает — и собирается это сделать. Итэр кричит, когда язык плашмя проходится по дырочке, бьется всем телом, и Дилюку приходится удерживать его обеими руками, а Кэйе — фиксировать бедра, чтобы коленки омеги не разошлись в сторону. Итэр мечется, вздрагивает, пытается соскользнуть с ловкого языка, тараторит: — Нет, нет, нет, пожалуйста, ах, пожалуйста, хватит, Кээээйа… Его просьбы переходят в жалкие скулежи, когда Альберих не дает ему ни малейшей передышки, дразня влажный вход и пока что не проникая языком внутрь. Слух улавливает тихое: — Ты такой громкий, малыш, такой отзывчивый, так хорошо реагируешь, — и если бы не голос Дилюка, если бы не его тембр и интонации, если бы он не был единственным, кто еще мог связно говорить, Кэйа бы и не поверил, что он способен на такие нежности. На язык льется сладость, и Кэйа невозможно довольно мычит, жадно разлизывая омегу и сглатывая перемешанную со смазкой слюну. Достопочтенному Путешественнику нравится, когда его хвалят; нравится настолько, что он бесстыдно течет и разводит ножки шире, подставляясь. Кэйа бы так и увлекся этим надолго, вжимаясь лицом в ягодицы и пачкая губы и подбородок в смазке, едва различая шепот Дилюка выше, но Дилюк возится, — да ну какого же черта, — и упавшая рядом рубашка дает понять, что он снял верх. Кэйа нехотя отрывает от своего занятия и поднимается, чтобы встретиться взглядом с таким же сидящим Дилюком. С удивлением отмечает полный беспорядок в чужих волосах, — у Дилюка даже резинка слетела, и алые волосы разметались по спине, — и ненормально расширенные зрачки. Дилюк голодно облизывается, глядя на него, и Кэйа едва удерживает себя от пошлой шутки, но потом с запозданием понимает, что половина его лица измазана в омежьей смазке и дело дилюковского помешательства явно не в природном очаровании капитана. Рагнвиндр глупо и ревниво немного спрашивает: — Он сладкий? И прежде, чем Кэйа успевает придумать хоть какой-нибудь достойный ответ, буквально влизывается в его губы, мажет подбородком по подбородку, пачкаясь тоже. Накрывает горло Кэйи ладонью, как будто тот собирался куда-то сбегать, — Архонт тебя дери, Дилюк, расслабь хватку, ты переусердствуешь, — чистит его лицо языком, словно животное, едва не постанывая от удовольствия. Альберих вспоминает, как накрыло его, когда он впервые попробовал омегу на вкус, и прощает этому грубияну все: подставляет губы, подбородок. Разрешает бесцеремонному языку толкнуться внутрь, обмениваясь с альфой слюной и смазкой и одним дыханием на двоих. Он забывает, в какой момент это превращается в жадный обоюдный недопоцелуй, где он просто позволяет вылизывать свой рот изнутри, забирая сладость, и стонать в его рот. Кэйа просто надеется, что не стонал в ответ. — Он потек еще сильнее, — успевает шепнуть Кэйа в губы альфе, пока Дилюк пытается отдышаться, наконец, отцепившись от него. Если омежьи кинки на похвалу были Кэйе более чем понятными, неконтролируемое возбуждение от вида двух целующихся альф — это что-то новенькое. — Мы можем вечность дразнить его своими облизываниями, но я бы предпочел, чтобы ты вернулся обратно. Только сядь. Дилюк согласно кивает, отстраняясь. — Нет, Дилюк, — встревает Итэр, вцепляясь в его руку в попытках остановить. — Пожалуйста. Пожалуйста?.. — Ух ты. Даже твой голос дрожит после таких сладких стонов, пташка, и ты все равно решил напрячь его для такой просьбы… А я планировал заняться сексом с тобой, а не мастером Дилюком. Мыслительный процесс на лице Дилюка почти читаем. Как же ему, должно быть, сложно отказать таким щенячьим, влажным от подступающих слез глазам. — В другой раз, — наконец отвечает Рагнвиндр, быстро чмокая омегу в лоб и облокачиваясь спиной на подушки. Кэйе приходится подлаживаться, подталкивая вяло сопротивляющегося омегу поближе к Дилюку. У них уходят долгие секунды, прежде чем Итэр на четвереньках проходит нужное расстояние. Альберих не совсем уверен, что Итэру будет удобна такая поза, но все же приказывает положить руки на бедра. — Давай, пташка, — подначивает Кэйа. Наклоняется, тесно прижимаясь грудью к спине, и накрывает маленькую ладонь своей, чтобы уверенно направить руку к паху альфы, сжимая пальцы на вставшем члене, показывая, куда лучше надавить и как двигаться. — Сделай Дилюку приятно. Дилюк закусывает указательный палец, чтобы не перепугать омегу низким грудным рыком, и Альберих замечает, как его уши и лицо окрашивает редкий, но такой заметный благодаря бледности кожи румянец. — Но я… не умею, не пробовал, не… — Пожалуйста, малыш. Мне бы очень понравилось. Рагнвиндр заменяет руку Кэйи своей, не отталкивает грубо, не отдергивает, просто кладет свои пальцы под пальцы альфы, почти спрашивая разрешение. Альберих невольно думает, что того, видимо, настолько кроет, что ему даже мозги включать больше не нужно, чтобы подавлять инстинкты собственника. Его не смущает ни рука альфы на члене, ни Кэйа, который слушает все его адресованные омеге нежности и явно откладывает в голове, чтобы припомнить в самый неподходящий момент, ничего. — Эй, Дилюк, я еще здесь. — Я знаю. — Не перестарайся. Не вздумай кусать. — Да знаю я! Поторопись уже. Ладно, хорошо. Кэйа знает, что удушливое возбуждение, вызванное феромонами омег, подобно плаванию в небольшой шторм: тебя швыряет то на глубину, то на поверхность вод, и если минуту назад ты еще мог себя контролировать, одно неосторожное действие может сорвать с тебя все предохранители. Дилюк выглядит именно так и все же, Кэйа надеется, сможет сдержать себя в руках. У него нет никакого желания любоваться открывшимися видами, когда в паху все ноет и скручивает от боли, а ласкают вовсе не тебя, поэтому он усилием воли заставляет себя сосредоточиться на собственных пальцах. Итэру не нужна была растяжка, течка подготавливает тело омеги лучше, чем что-либо, и все же Кэйа погружает два пальца внутрь, дурея от того, как бархатные стеночки обнимают его и как легко вместе с этим растягивается нутро, когда он разводит пальцы ножницами. Смазка течет по его запястью, Итэр тихонечко стонет и скулит, начиная подмахивать пальцам и сбиваясь с ритма. Раздевается Кэйа привычно быстро. Непривычно медлит, прежде чем войти, любуется тем, как контрастно смотрится смуглая плоть с бордовой головкой на фоне бледных ягодиц. Итэр, насаженный на его член, наверняка будет смотреться еще лучше. — Давай, — голос Дилюка, обращенный к нему — последнее, что он ожидал услышать. Кэйа направляет себя внутрь, оттягивая левую ягодицу, и медленно движет бедрами, плавно погружаясь внутрь. Омега стонет на одной долгой благодарной ноте. Его нежный голос обрывается звуком влажного соприкосновения, затем — мычания, и через секунду заинтересованный Кэйа сталкивается взглядом с Дилюком. Кэйа насаживает омегу на свой член, не отрывая взгляда от алых радужек, пока другой альфа насаживает его рот. И Кэйа это прекрасно видит, и еще лучше — слышит. Это должно отвращать. Это должно? Тогда почему все, что чувствует Альберих, это первобытное желание двигаться и неуместное — покрасоваться? — Нравится, что видишь? — Нравится. Первые движения прекрасны. Внутри Итэра мягко и влажно, смазка вытекает при каждом движении назад, Кэйа перепачкал в ней бедра и лобок. Хлюпающие звуки заполняют комнату, и даже громкий Итэр не может перекрыть их своими стонами — слишком занят. Слишком занят, вылизывая по всей длине ствол и выцеловывая головку. Он не сможет сделать полноценный минет, не с его умениями и не в такой позе, но Дилюк все еще закрывает часть своего лица ладонью и кусает свои же пальцы, коротко постанывая, и Альберих понимает — даже это ощущать ему невозможно приятно. Кэйа на пробу толкается резче, и омега все же не сдерживается: жмурится, беззвучно приоткрывая рот, и скопившаяся на глазах влага скатывается по щекам. Впрочем, Дилюк тут же стирает ее горячими пальцами, шепчет: — Какой же ты все-таки красивый, когда плачешь от удовольствия. Итэр благодарно прижимается к чужому бедру, трется о него щекой, и Рагнвиндр буквально чувствует темп толчков. Итэр не контролирует свое тело абсолютно, слепо доверяя двум альфам рядом, и его немного потряхивает вперед-назад на каждом движении. Дилюк проталкивает во влажный ротик большой палец — необдуманно, повинуясь иррациональным инстинктам. Итэр ласкает горячую, пахнущую древесиной кожу губами и языком с таким усердием, будто бы это едва ли не самое вкусное, что ему доводилось пробовать. Он даже не разговаривает больше: только стонет, скулит и дрожит, и плачет, постоянно плачет, и Дилюка напугало бы это, не будь он так безнадежно возбужден и очарован влажными глазами со слипшимися ресницами. — Заставь Дилюка кончить, пташка, — Кэйа уверен, его просьба сработала бы и без подчинения в голосе, но, кажется, Дилюк, простонавший на одной ноте, когда Итэр с удвоенным рвением обласкал головку члена, помогая себе пальцами, был ему только благодарен. Когда-нибудь Кэйа будет тем, кто толкнется в его жаркий рот, наблюдая, как омега капает слезами на постель, но пока что оставит это прекрасное зрелище Дилюку. Когда-нибудь он попробует обучить Итэра глубокому минету, прощупывая движения собственного члена в горле ладонью, когда-нибудь он закинет его ноги на свои плечи и насадится ртом сам. Когда-нибудь — обязательно. Пока что он замедляется, пережидая оргазм второго альфы и резко отворачиваясь, чтобы не видеть, как белые подтеки украшают омежье лицо. На короткое мгновение в нем полыхнула болезненная ревность, но Кэйа быстро берет себя в руки. Накрывает нижнюю часть лица омеги ладонью, перекрывая доступ кислорода, и мощно подкидывает бедра вперед. Приходится немного приподнять Итэра на себя и изогнуть его спину, но тот никак не реагирует на неудобную позу. Он не подмахивает, не пытается держаться хоть за что-то руками — просто безвольно виснет на руках альфы, наслаждаясь такими правильными толчками внутри. Узел набухает у основания, и Кэйа старается делать толчки короче по амплитуде. — Давай же, пташка, давай, пожалуйста, кончи. Кончи для меня. Кэйа не знает, была ли это простая мольба или он неосознанно включил подчиняющие ноты, но Итэр совсем жалобно всхлипнул в ладонь и затрясся всем телом, ритмично сжимаясь вокруг члена. Кэйа проталкивает узел внутрь одним слитным движением. Кончает. Архонты, как же ему хорошо, до всепоглощающей пустоты в голове и звезд перед глазами. Его хватку разжимает уже Дилюк: — Он же дышать не может, идиот. Постепенно, по кусочкам, Кэйа приходит в себя и осознает, что Итэр сейчас вообще много чего не может. Он просто ничком лежит на груди Дилюка и даже не открывает глаз. Его лицо перепачкано в сперме, изо рта течет слюнка, волосы — растрепаны до невозможности. Ни Дилюк, ни Кэйа не позволяли себе сегодня даже засосов, но и без них весь его вид так и кричал о том, что кого-то здесь хорошо выебали. Кэйа прослеживает взглядом дорожки слез на щеках. Прикидывает, что же будет дальше, когда омега попривыкнет к ним еще сильнее, когда они позволят себе укусы и яркие засосы, когда можно будет быть более грубыми, когда, возможно, они возьмут его вдвоем и он будет наслаждаться этим так сильно, что позабудет человеческую речь. Прикидывает — и вздрагивает. Они его растерзают, такую нежную и отзывчивую пташку. Не оставят и части тела без своих следов, сотрут его собственный запах на коже и заменят своим, наполнят внутри горячим семенем. О, Архонты. — Пить хочу, — тихонечко говорит Итэр, и Кэйа перехватывает его из объятий Дилюка, чтобы откатиться в сторону и принять более удобную для сцепки позу. — Принеси воды. И противозачаточное, — просит Альберих, устало прикрывая глаза. — И налей ванну. Дилюк ничего не отвечает. Наверное, теперь, когда плен возбуждения немного спал, он чувствует ярость и ревность, как Кэйа несколько минут назад. Альберих не знает, как должно восприниматься осознание, что желанная омега сцеплена с другим альфой на долгих полчаса. Наверняка ужасно. Кэйа слышит, как проминается кровать под чужим весом, затем — удаляющиеся шаги. Дилюк снова поит омегу из рук, помогая придерживать стакан с живительной влагой. Наливает микстуру в мерный стакан и буквально упрашивает Итэра выпить это, обещая, что это только на первое время, а затем микстуру можно будет принимать всего лишь раз в день. Потрудился даже прочитать инструкцию, надо же. Альбериху надо будет сказать им обоим, что вообще-то самые подходящие для омеги противозачаточные прописывает доктор, и Итэру стоило бы его посетить, а не пить то, что имеется. — А меня напоишь? — скорее в шутку спрашивает Альберих, но изворачиваться, чтобы привстать и выпить самостоятельно, ему действительно лень. — Обойдешься. Ванную Рагнвиндр предсказуемо не нагревает. Ложится рядом, закидывает руку на талию Путешественника, прижимается теснее и сонно прикрывает глаза. — Дилюк, — зовет Кэйа. Им нужно столько еще обсудить, и желательно до того, как омега проснется в очередной горячечной волне течки. — Потом, Кэйа. Я устал. Давай спать. — Но… Дилюк пихает его в плечо. Не сильно, это очень похоже на словесное «Архонты, Кэйа, отстань, я решу все проблемы, но позже». Глядя на безмятежное дыхание этих двоих, Кэйа и сам невольно заражется сонливостью. «Да и черт с тобой», — думается Альбериху, когда он все-таки сдается и решает, что завтра будет просто подстраиваться под ситуацию. В конце концов, у них троих еще столько времени впереди.