Мафиозная парочка

Витторио проснулся на рассвете и некоторое время еще лежал, приводя мысли в порядок. Неугомонная l'uccellina, которая даже после того, как они оба рухнули на смятые простыни, порывалась его в чем-то убеждать, наконец успокоилась и тихонько сопела рядом, крепко обхватив его руками. Как будто он собирался от нее убегать. Он вспомнил их ночной разговор и нахмурился. Все пошло не по плану. Положа руку на сердце, он не собирался рассказывать о своих чувствах вот так; diavolo, он вообще не собирался ей об этом говорить! Если бы все пошло как надо, за месяц он бы замел все следы, чтобы, даже если Элизабет вздумалось пойти в полицию, никто не смог бы связать ее рассказ с респектабельным джентльменом Витторио Пьюзо. Однако несносная мисс репортер в первый же день отправила все планы к чертям. И теперь он понятия не имел, что делать дальше — держать ее подальше от их дела? Ее? Черта с два у него получится. Поверить ее обещанию молчать? Витторио не сомневался, что она говорила вполне искренне, но она не была родом из Италии. А Витторио — был. Он с молоком матери впитал сицилийский кодекс чести, в котором самым страшным грехом считалось вовсе не убийство, а донос. Молчание скрепляло их семью крепче страха, на котором построил свою империю Джулиано. Крепче крови на их руках, которая надежно держала другие семьи. Каждый из них был omu di panza, в чем Витторио не раз убеждался, но он прекрасно понимал, что за пределами его родной страны мало кто придерживался тех же убеждений. Элизабет была американкой, и более того — американкой, верящей в государство и правосудие. Они были по разные стороны баррикад. Разумеется, он знал, как заставить ее молчать даже отпустив на свободу, но, santo cielo, как же ему не хотелось делать этого именно с ней. Именно потому что она была неугомонной, отчаянно храброй, упрямой, хрупкой и доверчивой. Его мисс репортер. Рука затекла. Он осторожно пошевелился, меняя позу, на что Элизабет, не просыпаясь, обняла его еще крепче. Сегодня ее не мучили кошмары, даже наоборот — на мгновение она нахмурилась во сне, но тут же расслабилась и улыбнулась. Витторио повернул голову, зарывшись лицом в ее макушку, и провалился в неглубокий утренний сон. Рано или поздно он разберется. Когда Элизабет открыла глаза, в комнате было все так же темно, но она тут же напомнила себе, что свету здесь взяться неоткуда. Ее голова лежала на груди Витторио, так что она слышала ровный стук его сердца. Так, стоп. Еще раз. Ее голова лежала на груди Витторио Пьюзо. Элизабет забыла на минуту, как дышать. Значит, это был все-таки не сон. Ей на самом деле пришло в голову спросить одного из самых опасных людей Нью-Йорка, почему он ее просто не убьет. А он на самом деле ей ответил. Элизабет осторожно подняла голову, чтобы посмотреть на него... и встретила внимательный взгляд темных, почти черных глаз. — Доброе утро, мисс репортер,— Витторио был серьёзен, но где-то в глубине глаз пряталась ласковая улыбка: Элизабет готова была поклясться, что она ее почти заметила. — Доброе утро, мистер Пьюзо,— передразнила она его и, не удержавшись, фыркнула, уткнувшись носом в его плечо.— Я, признаться, подумала, что мне все это приснилось. — А хотите? — Ну уж нет,— она приподнялась на руках и посмотрела на него сверху вниз.— Я не для того столько собиралась с духом, чтобы сейчас все взять и отменить. Не дождетесь, мистер бизнесмен. Он усмехнулся и взъерошил ей волосы. — Mia coraggiosa bambina... — Это итальянский? Что это означает? — Ничего особенного. Всего лишь «моя храбрая девочка». Ты очень трогательно храбришься, тебе когда-нибудь говорили об этом? — Нет... Витто...— Она помедлила.— Не думай, что я забыла о нашем ночном разговоре. Я действительно хочу стать частью семьи. Он вздохнул. — Piccola mia, ты же не знаешь, что это на самом деле такое. А когда узнаешь... назад пути уже не будет. — Расскажи мне, Витто. По крайней мере, мы оба будем знать, что у меня действительно был выбор. Он вздохнул. Все снова пошло не по плану. И начал рассказывать. Элизабет внимательно слушала, прижавшись щекой к его плечу, пока он рассказывал о семье, об омерте, об итальянском кодексе чести, о Пяти семьях Нью-Йорка... и о способах, которыми его семья зарабатывала влияние и обеспечивала свою безопасность. Когда он закончил, девушка приподнялась на локте и взглянула ему в глаза. — Я понимаю, почему ты мне не доверяешь,— голос ее был тих и серьезен.— И понимаю, почему ты не хочешь, чтобы я во все это ввязывалась. Но ты опоздал, мы — опоздали. Я уже здесь. Я убила Франческо Джулиано, и не говори мне, что на курок жал кто-то другой. Это сделала я. И — более того — я этого по-настоящему хотела. А еще я убила бедного Леонарда. Можно сколько угодно говорить, что оба этих убийства не считаются, но вместе — в сумме — я отобрала жизнь. Как минимум одну. И знаешь, что? Я не боюсь, что это случится снова. Витторио медленно моргнул. Она снова перевернула все вверх тормашками в тот самый момент, когда он менее всего этого ожидал. — Я легла под Джулиано,— его явственно перекосило, когда Элизабет это произнесла, но она прижала палец к его губам, давая понять, что еще не закончила.— Я слушала его довольный треп, мило улыбаясь и представляя, как сама сношу ему голову. Я ездила вместе с ним и запоминала все, что он делает, кому отдает приказы и с кем ведет дела. Я — повторю снова — нажимала на курок. Я теперь не смогу вернуться обратно. Что мне там делать? Записывать за этой, как ее, Дейзи? «Ах, я столько знаю о мужчинах, слушайте же!»,— передразнила она манерным голосом, скривившись от отвращения.— Или уехать к родителям на ферму в Кентукки, выйти замуж за соседского фермера и сдохнуть через пару-тройку лет от отвращения и отчаяния? Ну уж нет. — Элизабет... Лиз...— Витторио отчаянно искал слова, но никак не мог подобрать подходящие. Девушка, которая лежала рядом с ним, все еще была маленькой птичкой, но теперь он мог поклясться, что перья у этой птички — из бритвенных лезвий. — Ты боишься, что я предам тебя и всю семью, если решу уйти? Это резонное опасение. Но ты знаешь, где живут мои родители. Я уверена в их безопасности, потому что уверена в себе самой. Витто...— она моргнула, и взгляд ее смягчился.— Мое место здесь, и дело даже не в том, что я люблю тебя. Здесь я чувствую себя на своем месте. И я все сделаю, чтобы остаться. Он молча кивнул, обдумывая ее слова. — У нас с тобой есть месяц, Лиз. Если ты передумаешь, ты сможешь уйти спокойно. — А если не передумаю? — Тогда я тебя никогда больше не отпущу.