***
— Цзян Чэн! Вот ты где! — из ворот Пристани Лотоса под ноги Белому Тигру выкатился взъерошенный чёрный клубок. — Я тебя уже заждался! Что, опять не скажешь, где ты был? — Отвали, — огрызнулся тигр. — Я не должен перед тобой отчитываться! Лис удивлённо посмотрел на брата. Сегодня тот был мрачнее обычного и весь был похож на грозовую тучу, хотя раньше из своих отлучек всегда возвращался, наоборот, в приподнятом настроении. — Какая муха тебя укусила? — буркнул Вэй Усянь. — Как будто с девушкой расстался… — Какая часть слова «отвали» была тебе не понятна?! — вспылил Цзян Чэн, сверля его недовольным взглядом. — Ай, ладно-ладно, я всё понял! — обиженно фыркнул лис. — Я, между прочим, соскучился! И волновался. С южных границ снова дурные вести, дядя Цзян ушёл разбираться, а госпожа Юй из-за этого рвёт и мечет. Смотри не попадись ей под горячую руку. Услышав это, Цзян Чэн помрачнел ещё больше. Мало им было проблем с Алой Птицей, так и в семье последние годы пошёл разлад. Не то чтобы раньше всё было гладко. Были ссоры, была ругань, обиды… Цзян Фэнмянь, казалось, так и не принял Цзян Чэна до конца. Скорее, смирился… Нет, он признавал его силу, его право зваться Небесным Владыкой, уважал его, помогал ему. Но… он словно бы не видел в нём своего сына, как мадам Юй. Вёл себя с ним, скорее, как добрый дядюшка, наставник, советник — но не как отец. Всегда держал дистанцию, как бы ни пытался сам Цзян Чэн её сократить. Чего нельзя сказать про Вэй Усяня: вступившись за него единожды в тот день, когда Белый Тигр привёл лиса в дом, Фэнмянь так и взял его под свою опеку, всегда выгораживая и защищая. С Девятихвостым он был добр и ласков, а его глаза лучились теплотой, которую никогда не видел Цзян Чэн… Мадам Юй же, напротив, признавала только Цзян Чэна, но не Вэй Усяня. Для неё лис навсегда оставался чужим, приёмышем, неприятным дополнением к тому, кого она назвала своим сыном, с которым приходилось мириться. Но и от неё Цзян Чэн не видел тепла… Она всегда требовала от него большего, лучшего, любых его заслуг ей было недостаточно. И когда Чжу Цюэ провозгласил себя Бессмертным Владыкой, ситуация лишь обострилась. — В тебе и так все Небесные Владыки видят младшего! Как ты собираешься отстаивать своё, если тебя никто не воспринимает всерьёз? Если даже твой отец тебя не признаёт за сына! Цзян Фэнмянь всегда отвечал ей, она взъедалась ещё сильнее — и всё по новой. А детям оставалось лишь с болью смотреть на грызню родителей, что зачем-то пытались их поделить, да никак не могли… Цзян Чэн и сам нередко спорил и ругался с родителями. Отстаивал брата и собственную гордость, пытался доказать им, что… Что-то. Что чего-то стоит? Что не зря носит свой титул? Что достоин зваться их сыном? Он сам не знал, что именно. Знал только, что брат в этот момент всегда рядом и поддержит его — что и случалось неизбежно всегда. Они всегда были вместе, плечом к плечу… Примирить спорщиков могла лишь Яньли. Её вмешательство всегда волшебным образом утихомиривало спорщиков, и оказывалось, что причины ругаться какие-то смешные и надуманные, все претензии выдуманы из воздуха, а обидные слова сказаны лишь сгоряча. В семье гордецов и упрямцев она была лучиком света, связующим звеном, что удерживало вместе тех, кто на самом деле любил друг друга, но не умел сказать этого. — Если бы вы были безразличны друг другу, вы бы не ругались, — с мягкой улыбкой говорила она, успокаивая братьев после очередной ссоры. — Если вы ругаетесь и злитесь друг на друга, это значит, что вам не всё равно. Мама с папой любят друг друга и вас обоих, иначе бы мы не прожили столько лет вместе. А ссоры… Они случаются в любой семье. Даже люди, чей век короток, тратят немало времени на конфликты и ругань, а ведь у них этого времени не так уж много. В этот раз перед своим уходом Цзян Чэн снова поругался с отцом. Он уже не помнил, из-за чего… Наверняка вспылил из-за какой-то мелочи опять, которую Фэнмянь не заметил, но которая в тот момент казалась безумно важной самому Цзян Чэну. Теперь он уже жалел о сказанном тогда и хотел извиниться — а отец, как назло, ушёл. И без того паршивое настроение стало ещё хуже, а от осознания того, что теперь, скорее всего, он поругается ещё и с матушкой, и вовсе становилось дурно. — Спасибо, что предупредил, — нехотя буркнул он лису, нервно хлестнув хвостом из стороны в сторону. — Сам не попадись ей на глаза, а то опять отходит тебя кнутом, как паршивую собаку. Вэй Усянь обиженно зафыркал, когда его сравнили с собакой, но спорить не стал. Он не раз испытал на себе гнев мадам Юй, и снова получить кнутом ему совершенно не хотелось… Хотя «кнут» — не совсем подходящее описание для оружия, которым пользовалась Юй Цзыюань в человеческом обличье. На деле это была нить её собственной паутины длиной в пару метров, обмотанная вокруг руки. Вот только «нить» эта была в палец толщиной и наполнена духовной силой своей хозяйки, что придавало ей поистине огромную разрушительную силу и внушало трепет любому, кто окажется на пути. Отражая темперамент Пурпурной Паучихи, её духовное оружие нередко искрило молниями, за что было прозвано Цзыдянем.* Пока Цзян Чэн размышлял, как бы ему лучше подступиться к матушке (или где лучше переждать бурю), к нему подбежал один из послушников и склонился в учтивом поклоне. — Господин Цзян, как хорошо, что вы вернулись! Эм… Простите, что прерываю, но, боюсь, у нас гости. Бай Ху досадливо рыкнул, понимая, что ему мало того, что не удастся избежать встречи с матерью, так ещё и придётся кого-то принимать. — Кого ещё принесло? — поморщился он, глядя на перепуганного его реакцией послушника. — П-парламентёр, господин! — пискнул тот. — От Алой Птицы!***
Цзян Чэн наивно полагал, что хуже этот день стать уже не может, но понял, как сильно заблуждался, стоило только «парламентёру» показаться на пороге. В тронном зале Пристани Лотоса сейчас собрались все представители семейства Цзян, и напряжённая атмосфера давила бедных послушников из числа людей, однако все разборки было благоразумно решено перенести на другое время, когда уйдёт так некстати объявившийся гость. Однако едва он ступил в зал, как всеобщее недовольство стало ещё острее, но теперь единодушно было обращено к вошедшему. Не только мадам Юй и Цзян Чэн, но все присутствующие до последнего слуги, и даже Яньли — никто не был ему рад. Ибо парламентёром оказался Красный Шакал. Второй сын Алой Птицы, с которым уже столкнулся на празднике основания Вэй Усянь, вальяжно подошёл к основанию трона, нагло усмехаясь и даже не думая хоть как-то показать своё почтение хозяевам. — Вэнь Чао, — мрачно процедил Цзян Чэн. — Что ты тут забыл? — Разве так встречают гостей? — протянул он. — Где же твоя вежливость, Цзян Бин? Я, между прочим, парламентёр с посланием от самого Бессмертного Владыки! Могли бы проявить больше почтения. — На Западе есть лишь один Владыка, а его имя не Чжу Цюэ! — резко ответила мадам Юй. — Так всегда было и останется неизменно! Говори, что хотел, — и убирайся. Красный Шакал недовольно цокнул, покосившись на неё, но огрызаться на саму Пурпурную Паучиху побоялся. — Быть может, так и было, но вот то, что так останется и впредь — вопрос спорный, — хмыкнул он. — С этим и связано послание моего отца. По праву старшего Бессмертный Владыка требует от тех-кто-пришёл-после склониться перед ним, признать Безночный Город главенствующим Домом Бессмертных и принять его учение, а все территории отдать под мудрое правление Алой Птицы! В случае, если Небесные Владыки будут упорствовать и настаивать на своём статусе хозяев, Бессмертный заберёт силой то, что принадлежит ему по праву, сожжёт непокорные Дома Бессмертных, а те, кто будет сопротивляться и откажется признавать его господство, будут казнены. Несколько секунд в тронном зале висела звенящая тишина, которая лопнула, словно натянутая струна, и взорвалась возмущёнными криками. — Да как он смеет! По какому праву?! Что за дерзкие речи! Нелепые требования, мы не позволим!.. — Ты, шавка! — прорычал Вэй Усянь, скаля клыки. — Не слишком ли зарвались ты и твой папаша?! Мы — не его слуги, а любой из Небесных Владык ничуть не слабее его! — Уж точно не твой хозяин, — сплюнул под ноги Вэнь Чао. — Бай Ху, младший и слабейший из Небесных Владык! Едва последнее слово сорвалось с его губ, Цзян Чэн, доселе молчавший, медленно поднялся со своего трона, и в зале тут же воцарилась гробовая тишина. Взоры всех присутствующих обратились к нему, и Красный Шакал невольно ощутил, как по загривку ползёт холодок. Возможно, всё же стоило быть осмотрительнее в своих словах… Эта разумная мысль пришла ему в голову слишком поздно, когда он буквально физически ощутил, какая мощь окутывает хозяина этой земли. Нет, Белый Тигр отнюдь не был слабейшим из Небесных Владык, Вэнь Чао в этот миг ясно осознал это. Ему оставалось лишь молиться небесам, чтобы план его отца сработал… — Ты, — Бай Ху говорил негромко, но каждое его слово разносилось по залу, подобно удару грома. — Ты пришёл в мой дом без приглашения, посмел выдвинуть мне какие-то нелепые требования, угрожать мне на моей же земле — а теперь смеешь оскорблять меня?! Ты слишком много на себя берёшь, ничтожество! Вэнь Чао испуганно попятился, когда понял, огромная белая тень надвинулась на него. — Убирайся вон, или я отправлю твоему отцу твою шкуру в качестве ответа! — Забавно, — Красный Шакал нашёл в себе силы оскалиться. — Возможно, между Небесными Владыками всё же есть что-то общее. По крайней мере, мыслите вы схоже, ибо мой отец велел передать вам ещё кое-что! Он взмахнул рукой, извлекая что-то из мешочка цянькунь, и по залу прокатился шокированный вздох. — Нет… — Яньли всхлипнула, зажимая рот ладонью. — Не может быть! В руках Вэнь Чао держал огромный рог. Рог, принадлежавший Могучему Буйволу… — Цзян Фэнмяню был предложен тот же выбор, что и всем, но он отказался от щедрого предложения, — усмехнулся Шакал, довольный произведённым впечатлением. — За что и поплатился… своей жизнью! — Ублюдок! — взревел Вэй Усянь, бросаясь на посланника с намерением прикончить его, но его опередили. Белый Тигр одним прыжком оказался возле Вэнь Чао и сбил его с ног, прижимая к земле. — Это была твоя последняя ошибка, падаль! — прорычал он, сжимая клыки на чужом горле, но в ответ услышал лишь хриплый смех. — Нет… Это была твоя последняя ошибка! Бай Ху окатило отвратительное чувство, тошнотой подступившее к горлу. Сладковатый запах разложения и смерти забивал ноздри и кружил голову. Цзян Чэн вдруг почувствовал, как слабеет, как силы стремительно покидают его, а в глазах темнеет. «Я что, теряю сознание?» — эта мысль показалась ему невероятно глупой, но именно она пришла ему в голову в этот момент, прежде чем разум окончательно канул во тьму. А в следующую секунду раздался чей-то перепуганный крик: — Пожар! Пристань Лотоса горит!..