***
Когда Лань Хуань постучал в дверь комнаты Цзян Чэна, в ответ услышал раздражённый голос последнего: — Что бы это ни было, приходите с этим завтра! Он был взвинчен и раздражён, и разговаривать с кем-либо — последнее, что ему хотелось. Лань Сичэнь вздохнул, прекрасно понимая его чувства, но всё же предпинял ещё одну попытку. — Ваньинь. Некоторое время из-за двери не раздавалось ни звука, но затем послышались шаги, и она распахнулась, являя взору дракона взлохмаченного и немного сонного Цзян Чэна. Лань Хуаню пришлось закусить щёку изнутри, чтобы не издать восторженного пищания при виде этого зрелища. «Проклятье, это так… мило?» — он сам поразился своей мысли. Ваньинь смерил его хмурым взглядом и нехотя отошёл в сторону, пропуская в комнату. — Что ты хотел? — буркнул он, снова вызывая у Лань Сичэня улыбку. Цзян Чэн мог сколько угодно бурчать и злиться, но он всё же впустил его, а это уже было хорошим знаком… — Поговорить. — Поговорить, вот как, — Цзян Чэн усмехнулся, прислонившись спиной к стене и скрестив руки на груди. Повисло молчание. Лань Сичэнь, отчего-то вдруг растерявшись, не решался начать разговор, а Ваньинь не стремился торопить его. — Ты знаешь, кто такой этот «Юаньдао»? — Цзян Чэн всё же первым нарушил тишину. — Какая его духовная ипостась? Лань Хуань удивлённо кивнул, выныривая из размышлений. — Эм… Нет. Никогда не интересовался этим, — он пожал плечами и чуть улыбнулся. — Брат счастлив, и мне этого достаточно. Я доверяю ему. — Вот в этом вся и проблема! — неожиданно взорвался Ваньинь. — Как можно быть таким доверчивым?! Ты веришь всем! Веришь брату, веришь этому «Юаньдао», Не Хуайсану, Цзинь Гуанъяо, мне — всем! Не задавая вопросов, не задумываясь! Так нельзя, гуй побери! Лань Сичэнь нахмурился, слушая его гневную тираду. — Почему я не должен им верить? — непонимающе спросил он. — Почему я не должен верить тебе? Цзян Чэн горько усмехнулся. — Ты меня не знаешь. Лань Сичэнь мягко улыбнулся в ответ на его слова. — Конечно, знаю. Ты любишь ночь и грозу, твои любимые цветы — лотосы, а любимый цвет — лазурный, хотя и может показаться, что это не так, ты… — Кто я? — прервал его Ваньинь. — Что? — Кто я? — он повторил свой вопрос. — Ты сказал, что знаешь меня. Духовная ипостась — отражение самой сути любого духа, его характера и воли. Так кто я? Лань Сичэнь растерялся, не зная, что ответить. Цзян Чэн вздохнул, покачав головой, и продолжил: — Вот видишь. Ты знаешь многое обо мне, но не знаешь меня. Как ты можешь мне верить? Ты не знаешь, кто я такой, что со мной было, что у меня на душе и чем я живу. Как ты можешь так слепо доверять? Его слова задели дракона за живое. А ведь действительно, так ли хорошо он знает тех, кто окружает его? За столько лет он не узнал, с кем живёт его брат, не узнал, какая ипостась у Хуайсана, и так до сих пор и не смог угадать, кем же является Ваньинь. — Это не важно, — тихо сказал он. Наткнувшись на непонимающий взгляд Цзян Чэна, он повторил громче: — Это не важно. Я не знаю, кто ты, но знаю, какой ты. Гордый, сильный, благородный, ты никогда не оставишь без помощи нуждающегося, всегда готов защитить слабого. Ты — словно вспышка, искра, ты… Он запнулся, понимая, что за время своего небольшого монолога подошёл к Ваньиню вплотную, и теперь между ними было расстояние меньше вытянутой руки. — Ты ворвался мою жизнь, словно весенняя гроза, и она заиграла новыми красками, — выдохнул он, глядя в глаза Цзян Чэну. — Прекрати, — выдохнул Ваньинь, отворачиваясь. — Несёшь всякий вздор. Как ты можешь быть уверен, что я искренен с тобой? Нас предают порой даже те, кого мы знаем всю жизнь, лучше, чем самих себя, так как можно верить человеку чужому? Он попытался сбежать, увеличить дистанцию между ними, но Лань Сичэнь не дал ему этого сделать. — А раз так, то важно ли, знаю ли я тебя? — он поймал Цзян Чэна за плечи, развернув к себе лицом. — Почему ты бежишь? Ты сам назвал мне своё первое имя, а теперь отталкиваешь и гонишь! Боишься довериться? Или боишься, что моё доверие к тебе — ложно? Думаешь, я ошибаюсь насчёт тебя? — Какая в бездну разница? — Ваньинь оскалился попытавшись вырваться, но чужие пальцы лишь сильнее сжали плечи. — Если так, то позволь мне узнать тебя! — в отчаянии воскликнул Сичэнь, глядя ему в глаза. — Позволь снова идти с тобой, помогать тебе и постепенно узнавать тебя! Цзян Чэн перестал вырываться и взглянул на него, горько усмехнувшись. — Зачем тебе это? — тихо спросил он. — Почему так стремишься мне помочь? В благодарность за спасение? Так вот, можешь засунуть себе свою благодарность в… — В бездну благодарность! Ваньинь удивлённо моргнул, ошарашено глядя на дракона. Он не ожидал, что его прервут, и уж тем более не ожидал от мягкого, улыбчивого Сичэня такой несдержанности… — Как ты не поймёшь? — дракон встряхнул его за плечи и подался вперёд, готовый кричать в лицо этому упрямому ослу. — Я хочу быть с тобой просто потому, что хочу быть с тобой! Потому что ты мне дорог! Эхо его слов тихо звенело в воздухе, сменяясь оглушающей тишиной. Цзян Чэн шокировано смотрел на него, не в силах понять. Не в силах справиться с той бурей, что бушевала в его собственной груди… Их лица были так близко, что он ощущал аромат сандала и хвои, преследовавший Лань Сичэня, чувствовал его дыхание и отчаянно давил в себе желание податься вперёд и впиться в эти губы напротив. — Отпусти, — наконец буркнул он, первым отводя взгляд. — От твоей хватки уже плечи болят. Дракон поспешно отстранился, смущённо кашлянув. В пылу спора он совершенно не сдерживал силу, и теперь у Цзян Чэна наверняка останутся синяки… Однако эта мысль почему-то вызывала у Лань Хуаня не сожаление и чувство вины, а скрытое самодольство. — Уже поздно, — снова заговорил Ваньинь. — День был долгим, а перед завтрашним собранием надо бы выспаться. — Да, прости. Лань Сичэнь виновато улыбнулся. Хоть Цзян Чэн и прервал разговор, толком ничего не ответив, дракон чувствовал, как изменилось его настроение. Он был смущён, он колебался — и это было уже что-то. Не так уж плохо для начала… Уже переступив порог, Лань Хуань обернулся. — Так ты позволишь мне снова путешествовать с тобой? Цзян Чэн фыркнул, закатил глаза и молча захлопнул перед ним дверь. Сичэнь рассмеялся, глядя на деревянную поверхность, и пошёл к себе. «Конечно, позволишь…»***
Ваньинь напряжённо вслушивался в удаляющиеся по коридору шаги. Когда они окончательно стихли где-то за поворотом, он, наконец, выдохнул и обессилено сполз по двери прямо на пол, чувствуя разрывающую боль где-то в груди. Слова Лань Сичэня проникли в самую его душу и вывернули наизнанку, чувствительным нутром наружу, а потом прошлись по нему, терзая и разрывая на клочки и без того страдающее глупое сердце. «Дорог тебе, говоришь? Дурак… Ты ведь действительно не знаешь меня, совсем не знаешь. Как можно говорить такие слова? Балбес… Ты бы возненавидел меня, если бы узнал правду». Это всё было неправильно. Он ненавидел и презирал Лань Ванцзи за то, что тот столько лет лгал брату, скрывая от него правду. Ненавидел самого Лань Сичэня за то, что тот от этой правды и своего прошлого бежал, попросту стерев свои воспоминания. Ему было больно, ну так что?! Нельзя что-то вычёркивать из своей жизни просто потому, что оно приносит боль! Каждая рана, каждый шрам — напоминание об ошибке, которое поможет избежать её в будущем. Поэтому он так и не избавился от своих шрамов, хотя, наверное, мог бы. Пусть они временами и ныли, стягивали грудь канатами, мешали дышать, они были важным уроком, который не стоило забывать… У Сичэня тоже были шрамы, но что толку? Он просыпался почти каждую ночь от кошмаров, захлёбывался болью, страдал — и ничерта не помнил. Помнил бы — не верил бы всем подряд. Не верил бы ему, Цзян Чэну. Ваньинь уронил голову, вцепившись пальцами в волосы и стискивая зубы до боли. Он ненавидел Лань Ванцзи за ложь и Лань Сичэня за трусость. И в то же время был эгоистично рад их слабости, ведь она потакала его собственной. Он был рад, что Сичэнь не помнит его вины перед ним, что позволяет быть рядом, что верит, что сам тянется… «Дорог?.. Идиот!..» Он винил Лань Ванцзи, но сам был не способен сделать то, что следовало бы. Лань Сичэнь заслуживает знать правду. Он должен знать её, а не убегать от неё! Должен знать — и потом уже решать, кому верить. Но каждый раз, как Цзян Чэн смотрел на него, слова вставали в горле, и он не решался произнести их. Потом, как-нибудь потом, обязательно… Но не сейчас. Ваньинь горько рассмеялся. Презирал Ланей? Нет. Он презирал себя.