Владыки лазурно-белых небес

      Гроза бушевала несколько часов. Фиолетовые ветвистые всполохи разрезали ночную тьму, пронзая воздух от небес до земли, раскаты грома оглушали четырёх людей, устроившихся под деревом в полусотне шагов от призрачной деревни. Несмотря на то, что они были так близко, ни молния, ни дождь не трогали их. Вэнь Нин, всё ещё пребывавший в некотором шоке после пережитого, то и дело испуганно вздрагивал, во все глаза таращась на беснующуюся совсем рядом стихию, Вэй Усянь, сидевший прямо на земле и нагло усадивший рядом с собой Лань Чжаня, привалился спиной к дереву и задумчиво жевал травинку, а Лань Хуань едва заметно хмурился, напряжённо вглядываясь в бурю.       — М-да, что-то он сегодня не на шутку разошёлся, — протянул Вэй Усянь, выплёвывая измочаленную травинку и закидывая руки за голову. — Похоже, это глубоко его задело.       Лань Хуань резко выдохнул и решительно сделал шаг из-под кроны дерева, но лис поймал его за запястье.       — Стойте! Цин Лун, куда вы?       — Хочу помочь.       Хули Цзин покачал головой, не отпуская его.       — Не стоит. Вы сделаете только хуже. Владыка Запада очень горд, и ваша помощь может оскорбить его. Поймите: он тяжело пережил произошедшее с этой деревней. Постоянные сравнения со старшими Владыками и позорные слухи о «младшем и слабейшем» всегда задевали его, как и поучения Чжу Цюэ на празднике и его дерзкие заявления после, а потом… это. Вэнь Жохань ткнул в его слабость и якобы несостоятельность, как котёнка, словно намеренно показывая его беспомощность, показывая, что он не сможет всех защитить. Деревня была обречена изначально: слишком маленькая, слишком близка к границе, слишком далеко от Пристани Лотоса и других крупных городов — но разве объяснишь это нашему Владыке? Знаете, это был первый раз, когда Белый Тигр не смог защитить-то на своей земле…       Лань Хуань нехотя вернулся под крону, продолжая напряжённо вглядываться в сердце бури.       — Он ведь справится?       Вэй Усянь самодовольно усмехнулся, закинув руки за голову.       — Разумеется! Не недооценивайте нашего Владыку, он ничуть не уступает вам.       Цин Лун, и в иное время спускавший подобные дерзости, сейчас вовсе не обратил внимания.       «Что же лежит у тебя на душе, Бай Ху? Какую ношу взвалил себе на плечи? Наши судьбы столь схожи и в то же время так различны…»       Небо на востоке давно посветлело, но над деревней всё ещё было темно, словно ночью. Не выдержав длинного ожидания в бездействии, Лань Хуань всё же покинул их укрытие под деревом и пошёл, сам не зная куда, повинуясь зову сердца. Вэй Усянь хотел было снова окликнуть его, но Лань Ванцзи остановил, покачав головой.       — Оставь. Брат не будет вмешиваться.       Лис посмотрел на него и, усмехнувшись, игриво промурлыкал:       — Ах, Лань Чжань! Когда ты говоришь это таким тоном, я просто не могу тебе сопротивляться!       Второй Нефрит промолчал, отворачиваясь, но Хули Цзин успел заметить, как покраснели мочки его ушей. Этот факт невероятно развеселил его и заставил податься вперёд в попытке разглядеть получше: вдруг показалось?       — Что ты делаешь? — Лань Ванцзи чуть нахмурился, попытавшись отстраниться, но настойчивый лис и не подумал соблюдать границы личного пространства.       — Лань Чжань, что я вижу! Неужели ты стесняешься? У тебя уши покраснели! — видя, как сильнее хмурится дракон и отводит взгляд, Вэй Ин заливисто рассмеялся, буквально повиснув у него на плече. — Это так мило! Лань Чжань, а ты не так холоден, как хочешь казаться!       Младший дракон сжал губы, отворачиваясь, и бросил лишь одно своё веское:       — Вздор.       Вэй Ин едва не запищал от восторга. Лань Чжань сегодня не переставал его удивлять, с того момента, как вступился за него перед Цзян Чэном, как потом пошёл за ним в деревню-призрак, а теперь сидел тут и так мило смущался от совершенно невинных вещей! Это было просто невероятно, и Хули Цзин уже подумывал, как бы ещё попытаться вывести холодного Второго Нефрита на эмоции, когда сбоку раздалось деликатное покашливание.       — Простите… — смущённо подал голос Вэнь Нин. — Я… Я хотел поблагодарить вас за спасение. Ещё раз. А вы… Вас правда послала сестра? Она в порядке? Я, должно быть, заставил её беспокоиться. Я доставил всем столько хлопот…       Вэй Усянь тут же переключился на спасённого юношу, бесконечно шутя и заливисто смеясь в попытках его подбодрить. Лань Ванцзи тихо вздохнул, украдкой глядя на лиса.       Вэй Ин был таким… открытым и дружелюбным. Легко сближался с людьми, открывался им, уже через полчаса общения был способен назвать недавнего незнакомца своим другом и тут же за него вступиться, если понадобится. Казалось, он готов был отдать кусочек себя любому желающему, всем вокруг, легко, не задумываясь, впустить каждого в своё сердце и там бережно хранить…       Ванцзи не понимал, как можно быть таким. Ему всегда было тяжело подпускать к себе других. Сблизиться с кем-то, ему казалось, означает, обречь себя на страдания, и окружающая его действительность только подтверждала это. Он видел, как обжёгся его брат об отношения с Мэн Яо. Дядя как-то ненароком обмолвился, что потерял лучшего друга в каком-то давнем сражении. Лань Цижэнь, поняв по глазам тогда ещё маленького племянника, что сказал лишнее, тут же перевёл тему и потерянного друга больше никогда не напоминал, но в память Лань Чжаня навсегда врезалось выражение глубокой скорби, на краткий миг отразившееся на его лице.       Но самым ярким примером, несомненно, была мама. Они все любили её: сам Лань Чжань, Лань Хуань, их отец, даже дядя, хотя последний и ворчал постоянно на неё для виду. Когда её не стало, это был тяжёлый удар для всех…       Поначалу Лань Чжань не понял, что произошло. Не понял, что значат слова «её больше нет». Потом он решил, что она на что-то злится и не хочет его видеть. Старался изо всех сил «исправиться», вставал с рассветом, упорно выполнял задания наставников и старейшин, прилежно учился, а вечером приходил к её домику и упорно ждал до самого отбоя. Ждал бы и ночью, но не решался нарушить правило, боясь, что мама обидится ещё сильнее. Он так по ней скучал… В ту пору ему думалось, что нет у него никого ближе, чем она. Что на ней держится их семья. Когда её «не было» уже слишком долго, ему стало страшно…       Страшно от того, какая пустота поселилась в глазах отца. Пустота, в которой постепенно исчезали все эмоции драконьего вождя, в которой исчезал он сам, пока в конце концов и он не оставил своих детей, впав в летаргический сон.       Страшно от того, как сильно вдруг постарел дядя, лишившийся любимого брата, на плечи которого пала ответственность за двух маленьких племянников и всю драконью стаю.       Страшно от того, что с того дня к лицу Лань Хуаня намертво прилипла вежливая дружелюбная улыбка, которую он охотно дарил всем окружающим. Брат не проронил ни единой слезинки тогда. Он сделался учтив, приветлив и участлив, никто больше не видел на его лице ни скорби, ни злости. А ведь в детстве он часто позволял себе при маме плакать, злиться или обижаться на несправедливо-тяжёлые, как ему казалось, задания наставников… Позже Лань Чжань поймёт, что таким образом брат пытался защититься от боли. Он стремился помочь всем вокруг и сделать всех счастливыми, чтобы не страдать самому. Лань Хуань всегда очень близко к сердцу воспринимал чужие страдания, и волна чужой и собственной боли после смерти матери едва не потопила его тогда…       Это событие навсегда изменило их всех, заставив бежать из от боли — каждого по-своему.       Отец погрузился в сон.       Дядя отгородился правилами.       Брат — участливой улыбкой.       Сам Лань Чжань — маской холодности и отчуждённости.       Тогда он решил: если он никого к себе не подпустит, он больше никого не потеряет. Если он никого не потеряет, больше не будет так больно и страшно. Ему останется лишь сохранить тех, кто ещё остался… Он убедил сам себя, что ему больше никто не нужен. Ему достаточно, что дядя и брат рядом. Ему не нужны друзья, и тем более не нужна любовь, которая может столь сильно ранить. Если чувства приносят боль — значит, они не нужны. Он воздвиг вокруг себя нерушимую ледяную стену, каменный кокон, в котором скрылся от внешнего мира в попытке защититься, его собственный мир застыл, словно в капле янтаря…       Пока однажды эта оболочка не пошла трещинами. Вэй Ин ворвался в его жизнь бесцеремонно, словно весенний ветер в распахнутое окно, принёс с собой хаос, перевернул все вверх дном, разбил его защиты в пыль и разметал осколки, не оставляя ни шанса скрыться снова. Влез в душу, в сердце, угнездился там, беспрестанно волнуя разум и чувства…       И Лань Чжань проснулся. Он не мог описать это иначе. Ему казалось, что все эти годы он спал, так же как и его отец, и лишь его оболочка продолжала существовать и двигаться, а Вэй Ин вновь оживил его.       Вот только, похоже, сам Вэй Усянь даже и не подозревал, что натворил. Бесконечно кидал камушки в ровную водную гладь, пытаясь вызвать рябь на поверхности, а пробудил бурю.       Случилось то, чего Лань Чжань так боялся. Он почувствовал, он привязался, он полюбил — и эта любовь приносила ему только боль…

***

      Цин Лун неспешно брёл вперёд, глубоко вдыхая запах грозы. Травы, достигавшие ему почти до пояса, волнами покачивались под стремительным ветром, то и дело щекоча прикосновениями кончики пальцев. Здесь ветер был мягче, чем вблизи деревни, где буря бушевала не на шутку, но на открытом пространстве, ничем не сдерживаемый, всё равно был достаточно сильным, чтобы растрепать волосы и одежды, забираясь под плотную ткань, отчего пальцы, уши и нос слегка покалывало от холода.       А может, и не от холода. Всё здесь было пропитано силой хозяина этих мест. Воздух, земля, воды озёр и рек — казалось, везде таилась, клокотала энергия грозы, приглядись — и увидишь сверкающие искры. Лань Хуань глубоко вдохнул, позволяя этому чувству захватить себя, наполнить до краёв, просочиться сквозь лёгкие и поры в каждую клеточку, пробежать по жилам. Как же сильно он желал, чтобы владелец этой энергии сам делился ею с ним, а он, Лань Хуань, охотно делился бы своей в ответ…       Яркая белая вспышка вырвала его в реальность, озаряя небо, и вокруг на краткий миг стало светлее, чем в ясный полдень, а последовавший за ней раскат грома был столь оглушителен, что вибрацией отозвался, казалось, в самой плоти земли. Гроза, бушевавшая над деревней, стихла, и из-за горизонта показались первые лучи солнца. Повинуясь внутреннему голосу, Лань Хуань свернул, и вскоре вышел к тому холму, с которого они начинали поиски.       Стоя у подножия, он поднял голову и увидел, как в лучах рассветного солнца, с той стороны холма поднимается могучий зверь, как показываются из-за вершины чёрные кончики ушей, сильные плечи, покрытые белым мехом, мерно покачивающийся из стороны в сторону полосатый хвост… Пробуждающее солнце поднималось на небосвод за спиной Белого Тигра, создавая вокруг него словно бы ореол света, и Лань Хуань тонул в этом сиянии, чувствуя, как щемит сердце, а пальцы подрагивают от желания запечатлеть этот прекрасный образ на картине. Он потратил несколько секунд, чтобы совладать с нахлынувшими эмоциями, после чего неспешно поднялся на вершину, вставая подле Владыки Запада.       Цзян Чэн глубоко вздохнул, на секунду прикрывая глаза, и принял человеческий облик, устало привалившись спиной к скале. Лань Хуань видел, как тяжело ему пришлось: на лбу выступила испарина, руки подрагивали от усталости, под глазами залегли тени, а сам он был невероятно бледен. Однако, памятуя о словах Вэй Усяня и не желая ранить гордость Белого Тигра, он не стал указывать на это. Не стал спрашивать и про деревню — всплеск духовной силы, который он почувствовал вместе с той последней вспышкой, ясно давал понять, что деревня-призрак если не уничтожена, то запечатана, и боле никому не будет угрожать.       Первым заговорил Бай Ху.       — Я встретил Вэй Усяня, Вэнь Нина и твоего брата недалеко от деревни и отправил их в Пристань Лотоса вместе с поисковым отрядом. Это была тяжёлая ночь, пусть все отдохнут. Да и Вэнь Цин наверняка с ума сходит от беспокойства за брата…       Лань Хуань сжал губы, усилием воли подавив всколыхнувшееся чувство ревности. В голосе вспыльчивого и гордого Владыки Запада звучало слишком много тепла и нежности, когда он произносил имя дочери Алой Птицы…       — Спасибо за помощь, — неожиданно сказал Цзян Чэн. — Если бы не вы, этот придурок, по недоразумению зовущийся моим братом, сгинул бы в деревне, как и Вэнь Нин. Я бы не смог смотреть в глаза сестре и Вэнь Цин…       Лань Хуань лишь вздохнул, покачав головой.       — Ты берёшь на себя очень много ответственности, Бай Ху. Слишком много. Никто не всесилен — даже мы. Увы, как бы нам не хотелось иного, мы не всегда можем защитить тех, кто следует за нами. Ты сделал всё, что мог, но иногда этого недостаточно. Даже Небесные Владыки не властны над судьбой. Не вини себя…       Это было неосторожно. Совсем не осторожно. Цин Лун ходил по тонкому льду, желая избавить Белого Тигра от лишнего груза, но, кажется, переступил невидимую грань. Посмотрев на Цзян Чэна, он увидел мрачный взгляд, полный едкой горечи, направленный на него.       — При всём уважении, Цин Лун, откуда вам это знать? — ядовито спросил он. — Ваши земли не разоряли южные псы. Не вам давать советы, как мне править и за что брать на себя ответственность. Кажется, некоторые из ваших последователей так и колеблются, не желая возвращаться под вашу опеку: насколько мне известно, Молин до сих не присоединился к вам.       Лань Хуань потупил взор, смолчав. Он не хотел уязвить Бай Ху, лишь поддержать, но тот воспринял это иначе и сделал ответный выпад — и крыть его было нечем.       — Прошу меня простить, — тихо произнёс он. — Кажется, я перешёл черту.       — Не будем больше об этом, — сдержанно сказал Цзян Чэн, закрывая тему. — Вернёмся в Пристань Лотоса. Это была действительно долгая ночь… Вы с братом задержитесь? Вы, должно быть, устали, я не могу позволить вам отправляться в обратный путь в таком состоянии.       Простая вежливость. Лань Хуань чувствовал, что за этими словами не кроется ничего более, и Бай Ху на деле не горит желанием привечать чужаков дольше, чем того требуют законы гостеприимства.       — Благодарю за предложение. Мы вернёмся домой, как только восстановим силы.       Надежда поговорить по душам и укрепить связь между ними таяла, словно предрассветный туман, и всё же Цин Лун предпринял ещё одну попытку:       — Я хотел бы обсудить то, ради чего мы с братом изначально прибыли в Земли Запада. С Юга всё больше нарастает угроза, и будет лучше, если мы встретим её вместе. Если Чжу Цюэ перейдёт к более открытым действиям, нам может понадобиться помощь друг друга…       Бай Ху несколько удивлённо на него посмотрел на него и хмыкнул, пожав плечами.       — Действительно ли стоит обсуждать это? Разумеется, Запад без колебаний придёт на помощь другим землям, если понадобится.       Лань Хуань лишь тяжело вздохнул, с тоской глядя на него и чувствуя, как последняя надежда разбилась вдребезги. Обещание поддержки Белый Тигр воспринял, как просьбу о помощи, предложение дружбы не заметил вовсе или (Цин Лун не хотел об этом думать) отверг, проигнорировав.       Весь обратный путь прошёл в тяжёлом молчании. Лань Хуаня не покидало ощущение, что чужое присутствие тяготит Цзян Чэна, и это тяготило его самого. Ощущение лишь окрепло, когда они вернулись.       Когда он увидел, как Вэй Усянь смеётся, обнимая спасённого Вэнь Нина, а Лань Чжань в стороне не сводит с него взгляда, в котором плещется тщательно скрываемая боль. Когда он увидел, как расцветает улыбка на губах Цзян Чэна, когда он видит деву Вэнь, и как они незаметно соприкасаются руками и переплетают пальцы, думая, что их никто не видит. Когда понял, что они с братом здесь лишние — чужаки, словно бы заглянувшие на чей-то семейный праздник.       Кажется, кто-то повторил учтивое приглашение остаться, но Цин Лун лишь покачал головой, вежливо отказываясь, и подошёл к брату.       — Идём, Ванцзи, — тихо сказал он. — Нам пора домой.