scorpio rising — paris jackson
Всё сегодня было как то не так, и это немного, самую капелюшечку, совсем-совсем чуть-чуть напрягало Табаки. Хотя, со стороны и не сказать, что что-то происходит, но он то чувствовал это. А в умении предсказывать беду у Шакала, определённо, равных на весь Дом не сыскать. Началось всё с того, что вчерашним вечером Табаки, и без того взвинченный больше обычного смутными предчувствиями и пристававший к каждому встречному по пути на ужин, чуть позже, уже сидя в своём коконе из одеял, громко и недовольно тарахтел на Македонского за то, что тот, видите ли, не знает «таких элементарных вещей!» как приметы. Бедный Македонский просто подметал пол после завалившегося в комнату Лога, который, видимо, всю грязь мира решил притащить на себе, и случайно, даже не задумываясь поставил веник ручкой вверх, чем вызвал бурное недовольство лохматого состайника и часовую лекцию о важности примет и практическом их применении. После махинаций веником, на полу остались несколько тоненьких прутиков, не удержавшихся в общей связке; их Табаки ловко подцепил с пола и запихнул в одну из трещин в рассохшемся косяке. Затем, Слепой уронил ложку, а Горбач чихнул, почесав лодыжку, на что Табаки заявил, что скоро к ним нагрянут все четыре всадника апокалипсиса собственной персоной, ещё и цепного пса Аида притащат на буксире. В общем, напророчил всякого. Никто, естественно, не воспринял эти пустые выпады всерьёз, лишь Сфинкс устало покивал, и пообещал проследить, чтобы ничего такого ни в коем случае не случилось. Про себя же, все присутствующие отметили, что всё же стоит быть поаккуратней в ближайшие дни, мало ли. Всё же, Табаки не всё время мелет чушь, ведь за огромным ворохом пустого трёпа часто скрывается важная информация. И Шакал знал, что все это знали, поэтому, немного ещё поохав и поахав, угомонился. По крайней мере, до какого-то очередного признака того, что всё решительно летит к чёртовой матери. Сегодняшним же утром всё было относительно спокойно, однако Шакал оставался всё таким же наэлектризованным и даже вопреки обыкновению был какой-то странно притихший и похож на сжатую пружину, готовую распрямиться в любую секунду. Так как сегодня был выходной и никаких других дел, кроме как абсолютной самодеятельности, у жителей Дома не было, Табаки внезапно заявил, что намерен по максимуму обезопасить комнату от потустороннего и вообще какого бы то ни было вторжения. Он с энтузиазмом сумашедшего начал вываливать все свои довольно многочисленные запасы разнообразных оберегов, амулетов, каких-то побрякушек неизвестного назначения и просто мусора прямо в центр общей кровати, на что Лорд громко, складно и переливчато добрых десять минут рассказывал Шакалу куда, как и с какой целью тому следует отправиться. Табаки же лишь посмотрел так, будто бы с жалостью, словно доказывать что-то молоденькому несмышлёнышу было сейчас ему совсем неудобно, однако он честно посочувствовал его тупости. — Не бойся, дитя, ты обязательно всё поймёшь, когда хотя бы немного поумнеешь. — Шакал не боялся праведного гнева Лорда, поэтому мог сказать такое глядя прямо в глаза оппоненту. Эльф вспыхнул, скрежетнул зубами, выплюнул что то непечатное в адрес «сумашедших старьёвщиков» и отполз на другой край кровати; захватив по пути книгу, он ловко закинул себя на подоконник и устроился около раскрытого окна. Стоявшая неподалёку пепельница пришлась ему как раз кстати. Лорд достал откуда-то пачку сигарет, которые курил исключительно он, и достав одну, задымил, раскрыв книгу где-то, где видимо была оставлена закладка в прошлый раз. По абсолютно постному выражению лица никак нельзя было сказать наверняка, нравилось сие чтиво светловолосому, или же его от него воротит, но в силу гордости и нежелания контактировать с разбушевавшимся Шакалом, он не прекращал чтение. Табаки же на это демонстративно пренебрежительное отношение к его персоне совсем не колыхало, он был слишком занят сортировкой своих богатств. Что от сглаза, что для приманивания удачи, что против несварения — в его коллекции найдётся на любой случай! Никто в этом и не сомневался, однако Шакал, пока откладывал в кучку подходящие по его таинственным критериям вещи, всё не переставал увещевать о крайней полезности всего этого добра, рассказывал историю какой-то отдельной безделушки и легонько шлёпал по рукам Толстого, когда тот потихоньку тянулся клешнями к какому то шнурку или деревяшке. — А вот эту прелесть принесла мне Крыса из своего последнего полёта! — гордый владелец суёт прямо под нос сидящему неподалёку Сфинксу небольшого — с ладонь — деревянного конька, выкрашенного жёлтой краской. — Правда красота?! Табаки так искрился, что Сфинксу пришлось даже прищуриться, чтобы не ослепнуть раньше времени. — И нафига она тебе? — подал голос Чёрный со своей кровати, отвлекаясь от разгадывания какого то кроссворда. — Как зачем? Ты что! Это же такой хороший оберег! — возмущению Шакала не было границ, он даже запустил в сторону Чёрного какую то скомканную бумажку, но она, конечно же, не долетела, упав посередине комнаты под насмешливым взглядом белобрысого. Табаки с видом оскорблённого в лучших помыслах человека, ещё упоённее зарылся в свои вещи, а Сфинкс, устав от «всего этого бардака», взял в грабли любезно предложенную Македонским чашку с кофе, и ушёл жаловаться на идиотов-состайников к намного более уравновешенным Птицам. Хотя, это, конечно, как посмотреть, но в данной ситуации пернатые объективно выигрывали. Через пару минут после ухода Сфинкса в спальню завалился Лог и распластался по краю общей кровати, удивлённо наблюдая за копошащимся в груде хлама состайником. — Слышь, Шакал, ты чего это тут устроил? — Я, дорогой мой Лэри, единственный, видимо, в этой спальне, кто беспокоится за нашу безопасность! Лог непонимающе заморгал, а Чёрный громко демонстративно фыркнул. Табаки наконец разложил всё по кучкам, и аккуратно сгрёб ту, что поменьше. Остальное так и осталось валяться на покрывале, и, кажется, никого это не беспокоило, только лишь Лорд недовольно зыркнул на оккупировавший его спальное место хлам. Ничего не сказав, он опять уткнулся в книгу, а Табаки вдруг заявил: — Ну, а теперь, так как вы все очень-очень сильно-сильно меня любите, и цените то, что я ради всех вас так стараюсь, охотно поможете мне всё это пристроить на свои места! Лэри, держи это. — не слушая скомканных возражений Лога, Шакал впихнул отпирающемуся парню малую кучку «всего самого нужного и необходимого», и сам, чуть не навернувшись, перебрался в коляску. — Так-так-так, для начала это сюда… — покопавшись немного в боковом кармане своего громадного рюкзака, он извлёк оттуда складной нож, и под непонимающий взгляд гружёного вещами Лога, подкатив к проходу, который вёл из прихожей прямо в коридор, размахнувшись, всадил лезвие на добрых пару сантиметров в дверной косяк. Лэри выпучив глаза следил за действиями соседа, и набравшись смелости осторожно поинтересовался: — И… зачем это? — непонимание ощутимо сквозило во взгляде зеленоволосого. — О-о-о, это, дорогуша, для того чтобы сюда никакие бесы да колдуны не пробрались. А то представь, как неприятно было бы, появись они у нас вдруг? Пакостничать бы начали, будто нам своих проблем не хватает, — Табаки говорил так убедительно, что Лэри, не особо то и анализируя, сразу же согласился с ним. — Во-о-от, а теперь, так как мы приняли меры предосторожности, им теперь только лишь мечтать и осталось о нашей спальне! Ты, давай-давай, не стой, клади сюда всё это добро, сейчас капитально обезопашиваться будем. Лог по возможности осторожно сгрузил свою ношу, состоящую из каких-то странного вида каменных и деревянных статуэток, сухих пучков травы, колокольчиков, ловцов снов, звенящих амулетов и многого другого, в подол майки, который подставил ему Шакал. Отряхнув руки от сора и пыли, которые в изобилии разлетались от Шакальих сокровищ, Лог тут же получил несколько связок каких то веточек с тёмно-зелёными листьями округлой формы и тёмно-синими ягодами, собравшимися в кучки в пазухах листьев*, и распоряжение прилепить это самое над входной дверью и окнами, «дабы уж точно никакой нечистый не просочился». Пока Лэри, аки горный козлик, скакал по подоконникам, попутно извиняясь перед потревоженным и сильно раздражённым из-за этого Лордом, виновник всего этого сыр-бора прокатывался по периметру комнаты, и то туда, то сюда рассовывал маленькие статуэтки Гекаты Перекрёстков, попутно что то нашёптывая. Увлечённый своим занятием Шакал даже не заметил поначалу тихонько подошедшего к нему Македонского. Который молча наблюдал за махинациями обвешанного амулетами парня. Когда же у Табаки закончились статуэтки и он обратил своё внимание на более высокие поверхности, на подобии полок, и стен, на которых эти самые полки держались, то случайно переведя взгляд на рыжего парня даже вздрогнул от неожиданности. — Боги, Мак, ты чего тут стоишь то? — Шакал совершенно натурально схватился за сердце и согнулся бы пополам, ложась на свои колени, если бы не обереги, всё ещё лежащие у него в подоле. Македонский смутился, и нервно затеребил растянутые рукава своего свитера. Пересилив себя, он наконец тихо отзывается: — Я подумал, может быть, тебе будет нужна моя помощь?.. — он неуверенно переступил с ноги на ногу и поднял свои скрытые занавеской из волос глаза. Табаки пару секунд непонимающе смотрел на всё больше смущающегося парня, немного выбитый из колеи тем, что Македонский так внезапно решил показать, что он не немой, хотя вопрос был весьма риторический. Потом, отвиснув, с удвоенным энтузиазмом он вцепился в рыжего, показывая и рассказывая, что, для чего и куда это лучше пристроить. Македонский ушёл развешивать всё звеняще-бренчащее, а Табаки ещё раз цепко осмотрел помещение. Взгляд его остановился на шкафе. Не удалось уклониться от неумолимо энергичного Табаки и Горбачу, до этого тихонько лежащему на своей верхотуре и притворяющемуся спящим, в тщетной надежде не быть замеченным. Выдала его Нанетта, увлечённо наблюдавшая за всем происходящим, и непременно хотевшая принять в этом участие, однако схваченная Горбачом, и обездвиженная, от того начавшая возмущённо и громко голосить о несправедливости жизни. — Хе-е-е-ей, Горбач, я знаю, что ты не спишь. — Шакал заискивающе поскрёбся о край кровати, и не получив ответа, уже более обиженно заворчал. — Стараешься тут для них, разоряешься, а в ответ такая вопиющая невоспитанность! Ни спасибо тебе, ни «ой, Табаки, какой ты молодец!», тьфу на вас, нельзя такими быть! Табаки по природе своей очень злопамятная личность. А обиженный Табаки — существо совсем непредсказуемое, язвительное и крайне опасное. Поэтому все очень старались с ним не ссориться. Основываясь на не очень приятном опыте, Горбач пришёл к выводу, что лучше он сейчас немного пострадает, нежели будет потом виновником плохого настроения состайника. — Давай, Табаки, чего там тебе надо. — выражение лица Горбача нельзя было назвать хоть немного радостным предстоящей перспективе участвовать в очередном массовом безумии, однако он слез с кровати и предстал перед главным руководителем «обезопашивания территории» покорный, и готовый к любой работе, предназначенной ему. — Вот! Вот это правильно! Какое рвение! — Шакал радостно оскалился и протянул темноволосому фигурку лошадки. — Вот, поставь, пожалуйста, на шкаф, где нибудь с краю. Только так, чтобы Нанетта не уронила. Горбач полез обратно на кровать, а Табаки выехал на середину комнаты и покрутился немного вокруг своей оси, оценивая уровень защищённости жилища. Убедившись, что его задумка исполнена как надо, парень даже немного успокоился и сказал подошедшему Логу, который всё так и сумел без увечий (для себя) развесить всё, что дали и даже не сильно разозлить Лорда: — Ну, вот теперь душа моя спокойна. А то знаешь, как я за вас всех волнуюсь каждый божий день? Не знаешь, то-то же. — Колясник наставительно покачал пальцем, а потом поспешно схватился за живот, когда тот издал звуки протеста против голодовок. — Кстати, есть у нас чего пожевать? А то закрутился я с вами, даже бутербродов с завтрака не успел захватить! Бандерлог на пару с освободившимся Македонским начали обшаривать все теоретически возможные места, где могла бы заваляться какая-нибудь еда, когда Горбач, до этого игравшийся с Толстым, сообщил, что где то в это время обычно всех собирают на обед. Шакал немного поморщился от упоминания своего злейшего врага, но разумно согласился, что раз такое дело, и еды в комнате решительно нет, то можно и на обед скататься. Пока все копошились и собирались, словно не в столовую, находящуюся этажом ниже, а в недельный поход — по крайней мере любой, увидевший Табаки в этот момент, подумал бы именно это — в комнату без стука влетел взмыленный Конь, и нашарив глазами сгорбившегося над тумбочкой Лэри, зачастил: — Там, это… — глубоко вздохнув, он продолжил, — Волка выпустили из Могильника! Меланхоличное настроение в комнате тут же сменилось радостно-оживлённым. Табаки радостно вскинул руки, смахнув со стола кружку, которую поймал почти у самого пола вовремя подоспевший Македонский. — Не помер ещё! Во даёт, чертяга! — Заметив возникшего за так и стоявшем в проходе Конём, Сфинкса, Табаки радостно возопил. — Волчара из кутузки выкарабкался! Лицо Сфинкса на секунду приняло выражение приятного удивления, а затем снова вернулось в привычное меланхолично-мудрое состояние. — Хорошие новости. Главный Лог Дома как только услышал принесённую подчинённым весть, тут же запрыгнул в сапоги, на ходу сцапал с вешалки косуху, и подхватив Коня под локоть уволок в коридор. — Вот как бывает, когда отлыниваешь от работы! Все всё без тебя узнают. — Наставительным тоном проговорил Шакал, и продолжил собираться к походу в столовую. *** Уже когда все желающие собрались в помещении столовой и увлечённо клацали ложками по тарелкам, а особо запасливые, такие как, например, Табаки, мазали, и штабелями складывали бутерброды, дабы удобнее было утащить к себе, в дверях возник знакомый всем силуэт, с белёсой чёлкой и неестественно прямой осанкой. Он гордо, будто побывавший и вернувшийся живым из смертельно опасной зоны сталкер, прошествовал к своему столу, и тяжело плюхнулся на скамейку с краю, рядом с увлечённо работающим ножом Шакалом. — Ну, и как вы тут без меня, разбойники? — Довольная ухмылка расползлась по его лицу, обнажая не слишком ровные, однако длинные клыки. Сфинкс поднимает на него взгляд и улыбается. Сфинкс вообще то не слишком часто улыбается, именно так, однако для Волка в его арсенале всегда найдётся хотя бы одна, пусть даже немного покоцанная, улыбка. Самыми краешками губ, зато теплота в ней прослеживается чётко, так что Волк удовлетворённо вздыхает и переводит взгляд на остальных присутствующих. Не многие захотели прийти на, вообще то обязательный, однако не удостоенный вниманием приём пищи. Большинство учащихся игнорировали обед как таковой и появлялись на нём либо самые голодные, либо самые отчаянные. Одно из двух, по другим причинам здесь не появлялись. — Да вот, батюшка, печалимся, — Табаки повернулся к Волку и оскалился то ли язвительной, то ли задорной улыбкой. Сразу и не разобрать. — Как же мы без тебя тут бедные жили то, представить страшно! — Табаки, прекращай. Все уже поняли, что у тебя сегодня нет настроения. — Горбач устало закатил глаза и отхлебнул сладкого чая из побитой на краях стеклянной чашки. — Да не в этом дело, как вы не понимаете! — Табаки горестно всплеснул руками, да так, что нож чуть было не выскользнул из его пальцев и не впился сидящему справа от него Волку в глаз. Тот отшатнулся, но как только понял, что опасность миновала вновь распластался по столу и стянул с тарелки кусок хлеба. — Что то точно надвигается! Говорю вам! Вот когда произойдёт неотвратимое, вот тогда вы прибежите ко мне и покаетесь, что не слушали старого мудрого Табаки! Все сидящие за столом дружно застонали, и хором пообещали Шакалу, что ни в коем разе не собираются падать перед ним ниц и что он может жить спокойно. Македонский докармливал Толстого, а Табаки, надувшись, и будто бы даже более походя на свой указанный возраст, складывал пакеты с бутербродами в рюкзак, утрамбовывая всё так, чтобы влезло побольше. И вдруг в эту идиллию врывается Лэри, весь запыханный, истекающий потом и захлёбывающийся воздухом, будто бы бежал кросс пару километров. Он пытается что то сказать, однако дыхание его сбито, поэтому изо рта доносились только сдавленные хрипы. Махнув рукой, он, гремя костями, падает на скамейку со стороны Сфинкса и опустошает первую попавшуюся кружку с чаем, только после чего заговаривает: — Рыжий пропал. — Хриплый, прокуренный голос звучит глухо и удручённо. — Это как — пропал? — Табаки с заинтересованным видом оборачивается на Лога и впивается в него жаждущим взглядом. Стороннему наблюдателю могло показаться, будто в этот момент вся столовая обратилась в слух, ожидая, что же скажет Лог. На самом деле так и было, потому как сейчас в помещении было очень мало человек, звуки распространялись далеко и Лэри было слышно во всех, даже самых дальних углах большого помещения. — Да вот так, нету его и всё тут. — Лог потянулся за ещё одним чаем, но под неодобрительным взглядом Сфинкса, сложил руки на груди и продолжил, — Гибрид сказал, что со вчерашнего утра его никто не видел. — Разве для него это не нормально? Ну, пропадать на какое то время, потом ведь всё равно выясняется что он где то налакался и заснул. — Горбач неопределённо махнул рукой и вопросительно взглянул на Сфинкса, как на наиболее близко знавшего Вожака Крыс. Сфинкс выглядел задумчивым, но не обеспокоенным. Рыжий и до этого пропадал. Однако вкупе со странно-обеспокоенным поведением Табаки вчера вечером это не могло не выглядеть странно. — Вот! Вот, а я ведь говорил! Го-во-рил я вам, что то происходит. Теперь бедные Крысы, почувствовав свободу, станут на путь тьмы и устроят массовый геноцид! — Лицо Табаки приняло страдальческо-сочувствующее выражение с оттенками предвкушения, а Горбач поморщился, видимо, представив как это могло бы выглядеть. — Так. Предлагаю не поднимать панику раньше времени. Крысы привычные, раньше, чем через пару дней они не должны ничего заподозрить. Тем более у них там есть ещё Мертвец, он как нибудь, да присмотрит за этим гадюшником. — Сфинкс хмурится немного и замолкает, видимо, что то ещё обдумывая. Слушатели притихли, и даже Шакал, кажется, понял всю серьёзность ситуации. Хотя, он то смекнул всё одним из первых, но, естественно, никак не подал виду. — Если же, Рыжий не объявится… — Сфинкс замолк, затем вздохнув, словно приняв неизбежное, продолжил, — Будем искать. Хоть где то да должен он быть… Недосказанное «живой или мёртвый» так и осталось висеть в воздухе, словно дамоклов меч, чуть покачиваясь от потоков различных, не очень радостных мыслей со всех сторон. Трапезу закончили в гробовом молчании.***
Pelicans We — Cosmo Sheldrake
Я стоял и смотрел на удивительно большое, для своих заявленных трёх этажей, здание, проходившее скорее не на дом, а на громадный муравейник. Огромный, серый, облупившийся и неустанно гудящий муравейник. Окна его были похожи на чёрные провалы миллионов входов и выходов, ведущих куда то внутрь, куда обычным людям вход был заказан. Я находился со стороны внутреннего двора, огороженного сетчатым забором, в это время года только лишь начинающего возводить для себя плотную завесу из листьев крупного дерева, которое хоть и было толстое и с раскидистой кроной, однако не могло сокрыть всё пространство двора. Из здания то и дело появлялись какие то люди, видимо, воспитанники, и, громко переругиваясь, или же чинно прохаживаясь, шныряли по двору туда-сюда с завидной цикличностью, так как пока я разглядывал интернат, одни и те же парни проходили мимо забора, рядом с которым я стоял, уже раза три. Я не исключаю, конечно, вариант, что я, как чужеродный для их консервативного мирка объект, в теории, мог быть им интересен, но не так же открыто пялиться. Кстати, интересные тут личности обитают. Яркие такие. Хотя вон те вообще все в чёрном, помер у них кто то или что? Во всяком случае, те, которые проявляли ко мне повышенный интерес, были очень похожи на детей, нацепивших по старой батиной косухе, обвесились цепями да берцы старые в шкафу откопали и теперь гордо именовали себя Панк-Рокерами. До полноценных Рокеров, как ни погляди, они не дотягивали. "Панк-" же, потому, что в сумме у всех мимо проходящих я насчитал восемь различных цветов волос, причём иногда и по несколько разновидностей краски на голову. В общем, маляр, видимо, очень старался избавиться от всей имеющейся в его арсенале пигментированной смеси, поэтому выкидывал всё что не попадя, а эти мо́лодцы очень удачно под окнами проходили. Когда очередной «отряд разведчиков» неспешно проходил вдоль забора и, как, видимо, они полагали, «незаметно» зыркали на меня в равной мере любопытными и испуганными глазищами, я резко развернулся к ним, отвлекаясь от созерцания растрескавшегося фасада, и уставился прямо на главаря этой делегации; они, не ожидавшие от меня такой внезапной реакции на себя, спешно ретировались назад в дом. Я знал, как выглядят мои глаза. При определённом освещении они бликовали и становились кроваво красных оттенков. Всё, конечно, зависело от света, но менее завораживающе от этого не становилось. Победно хмыкнув, и поправив лямку сумки, висевшей на моём плече, я беру курс к главному входу в образовательное учреждение. Обойдя здание со всех сторон, наконец нахожу то, что искал. Странно, с этой стороны дом уже не кажется муравейником. Теперь он скорее походит на ощерившегося усами-антеннами зверя, уставившегося всеми своими темнеющими глазницами прямо мне в душу. Пугающее место, на самом то деле. Будь я волен выбирать, я бы, наверное, и не сунулся никогда сюда. Но, к сожалению, из-за одного не раз уже упомянутого недобрым словом Кота, мне приходится сейчас находиться тут и гадать, что же будет дальше. Я отлично помнил всё произошедшее на Той Стороне и, в частности, тот ментальный разговор с Леоном, в котором он призывал меня найти какой то там «Серый Дом». Я, конечно, как адекватный, пока что, человек, воспринял всё довольно остро, ибо ну какого хуя, Леон, ты уже в край охренел, слышишь?! Смыться посреди дороги, ничего не сказав и не предупредив, а потом врываться ко мне в голову и требовать придти в какой то дом. Это уже не в какие рамки, извините меня. Я свёл брови к переносице и тряхнул головой так, что солнечные очки, до этого покоившиеся на моём лбу, которые так кстати отыскались где то в карманах сумки, упали мне прямо на нос. Большие и круглые, мелькающие жёлтыми отблесками снаружи и затемнённые изнутри они были очень удобными и совершенно не мешали, даже в помещении. *** Когда меня выкинуло с Той Стороны, я очутился всё в том же автобусе, в котором засыпал. Кассета доиграла и остановилась, а транспорт уже почти добрался до конечной точки своего пути. Я ощущал себя откровенно паршиво. Глаза мои опухли, лицо отекло, будто после хорошей пьянки или же бессонной ночи; настроение моё давно уже пробило центр земли, и стремилось вырваться наружу на противоположной её стороне. Тяжело вздохнув и потерев шею, я уткнулся лбом в прохладное дребезжащее стекло. От моего дыхания на нём оставался пар. Я прикрыл глаза и постарался вспомнить всё, что пытался сообщить мне Кот. Выходило негусто. Всего лишь какое то странное «Серый Дом», и уверенное: «ты точно его узнаешь, как только найдёшь». По крайней мере что то в этом роде, но я слишком хорошо знал его, чтобы ошибаться в чём то таком. Пожалуй, первым делом, следовало бы найти какое нибудь справочное бюро, что ли … Может, там и не знают никакого «Дома», однако подсказать местоположение ближайших детских домов и образовательных учреждений подобного типа уж точно смогут. Во всяком случае, Надежда умирает последней. Бедная Надежда, вот и зачем её кому то убивать? Никогда не принимал. Автобус уже въехал в город, и за окнами проплывали одинаковые панельные строения, будто бы скопированные друг с друга, только незначительно изменяясь по форме и, совсем чуть чуть, цвету. Последнее происходило даже не из-за разной краски, просто старея, панельки приобретали лёгкую желтизну и переставали походить на своих более младших последователей. Вскоре объявили о прибытии к последней остановке в маршруте, поэтому все спешно собирались и тянулись к выходу из транспорта. Я не видел смысла спешить. Тем более моё место находилось почти в самом конце салона, поэтому выходить мне пришлось одним из последних. Смотав, и запихнув гарнитуру вместе с плеером в карман сумки, я подхватил её и джинсовку и вышел на улицу. Прохладный весенний ветер хлестнул мне по лицу. Ну, что ж, тоже своего рода приветствие. Я оглядел остановку. Обычная средненькая станция, такая же, как и многие другие, серая и отсыревшая. Кое где сновали приезжие и отъезжающие, но, в целом, станция сейчас пустовала. Не считая нашего автобуса, тут не было ровным счётом ничего примечательного. Почувствовав, как ветер настойчиво пытается пробраться мне под майку, я решаю надеть куртку. Побрякав немного застёжками и заклёпками, облачаюсь в свой «доспех». Ну вот, совсем другое дело. Подхватываю с асфальта сумку и направляюсь к стендам изучать местность по представленной на них карте города. *** Ощущение безлюдности, обманчиво царившее на остановке, сразу же рассеялось в пыль как только я, сверяясь с картой города, купленной в ближайшем ларьке, выбрался на главную улицу. Тут жизнь сновала, шуршала, кричала, хлопала и трещала. Поток людей здесь был не столь плотен, чтобы утащить меня за собой, однако я всё же благоразумно прижался ближе к стене дома и вновь уткнулся в карту. Выходило так, что чтобы добраться до ближайшего справочного отделения мне предстояло перед этим пересечь несколько прилегающих к главной, улиц, и небольшой парк. Обмозговав этот вариант, я решил, что могло быть и хуже. Например, пробираться через незнакомый город совершенно без карты. Так хоть какой то ориентир в руках. И на том спасибо. Я направился вверх по улице, искусно огибая слишком выделяющиеся из основного ряда торговые палатки. Да, сам того не ведая, я забрёл на местный рынок. А что, на карте его не было, сезонный, видимо. По краю широкого тротуара гнездились полосатые и брезентовые тенты и палатки. Бойкие торговцы в них тянулись ко всем проходящим мимо прохожим и на перебой расхваливали свой товар. Между собой, однако, они умудрялись не ссориться, что было удивительно и в равной мере приятно. Не хотелось бы застать кровавое побоище за право на покупателя. Бр-р-р. Я старался сильно не задерживаться по пути, ведь неизвестно когда я вообще смогу найти сей таинственный «Дом» или какое нибудь другое место для ночёвки. Спать на станции всё же не хотелось. Однако, проходя мимо напичканной разнообразием ветряных колокольчиков, брелков, погремушек, амулетов, зачем то пучков вербы и берёзовых веников, воздушных змеев на любой вкус, палатки, просто невозможно было не остановиться. Я разглядывал эти сокровища с затаённым дыханием и распахнутыми глазами. Никогда мне не приходилось видеть столь искусно скомбинированные, казалось бы, не комбинируемые вещи. Тут были и ловцы снов из колючих веток какого то кустарника с привязанным к получившемуся обручу беличьими хвостами, и ветряные колокольчики с подвязанными на разной высоте ракушками, и воздушные змеи в форме рыбок из пастельной ткани, и яркие драконы на верёвочках, что так же могли парить по воздуху, размахивая резными хвостами. Тотемы из цельного дерева ухмылялись мне своими зубастыми пастями. Амулеты в виде маленьких солнышек и листиков и бог знает чего ещё позвякивали в связке, подвешенные среди многочисленных кружевных пластинок ловцов снов прямо под потолком палатки. Хотя, на палатку это походило меньше всего. Скорее, это был некий шалаш, только обтянутый тканью вместо палок и лесной хвои. На макушке у него был установлен тонкий, вырезанный из металла и потемневший от дождей и солнца, изящный кот, выгнувший спину и поднявший хвост над головой. От восторженного рассматривания товаров меня отвлёк тихий хрипловатый смех, доносившийся из глубины шалаша. Всмотревшись в темноту, я заметил сидящего на каких то ящиках, покрытых цветастым ковром и поскрипывающих от движений седока, человека. В руках у него была медная проволока, из которой тот что то сосредоточенно крутил, пока я не подошёл и не отвлёк его от дела. Смутившись, я потеребил лямку сумки и скомкано буркнул: — Извините. Я только посмотреть, не отвлекайтесь. Старичок, а на проверку это оказался именно он, с кряхтением слез с ящиков и оказалось, что он чуть ли не на две головы ниже меня. Подойдя к стойке, которая разделяла пространство тротуара и внутренности шалаша, он заинтересованно и ничуть не стесняясь уставился на меня и будто бы сканировал взглядом, пока я не знал куда себя деть и просто стоял в ожидании. Наконец, удовлетворённо хмыкнув и что то себе отметив, старичок морщинисто, по-доброму улыбнулся мне и произнёс: — Ну, отрок, и что же тебе приглянулось в моей лавочке? — Глаза его, казалось, тлели изнутри тёплыми угольками и поблёскивали таким живым интересом, что я не мог проигнорировать его. — Да не важно, у меня всё равно нет денег. — Я понуро опустил голову, хотя, казалось бы, от чего мне чувствовать стыд? Я же ничем перед ним не провинился, дак от чего же? — Э-э-э малой, куда так быстро? Ты сначала скажи всё же, что понравилось? Старичок отставать не собирался, а я уже начинал жалеть, что остановился у его лавки. Я оглядел болтающиеся под потолком самоделки и взгляд мой зацепился за нечто очень походящее на вешалку с десятком колокольчиков, зацепленных за плечики той. Бубенцы болтались на разных по длине цепочках и перемежались прозрачно-зелёными стрекозками, вырезанными из блестящего металла и разбрасывающими цветастые блики по всему пологу. Старичок проследил мой завороженный взгляд и понимающе улыбнулся. — Да-а-а, красивая штучка. Пару дней назад закончил, да вот только никому пока не приглянулась, бедная. — Он удручённо покачал головой и хитро сверкнул на меня своими светлыми глазами из-под кустистых бровей. — А вообще раз такое дело, кажется, я знаю, как поступить. Старичок нырнул под стойку и через пол минуты копошения там под аккомпанемент ударов головы об дерево, сдавленного шипения и непечатных восклицаний появился вновь, немного потрёпанный и отплёвывавшийся от пыли и каких то перьев, водрузил на стол большую коробку и принялся что то в ней откапывать. Я смотрел на всё это и решительно не понимал, что происходит. Дедушка, тем временем, выцарапал так и что то непонятное из этой самой коробки и увлечённо распутывал тонкие позвякивающие висюльки, плотно скрутившиеся воедино. С победным «Во!» он продемонстрировал мне ещё один колокольчик. Этот был выполнен в сине-белых цветах и позвякивал уже не бубенцами, а множеством бусинок, каких то гранёных, простых круглых и продолговатых. На концах некоторых из таких цепочек поблескивало медью маленькое пёрышко. Крепилась вся эта красота так же на перо, только уже более крупное и надёжное. — Какая красота… — только и мог сказать в тот момент я, потому что, ну правда, это выглядело очень завораживающе. Я даже, кажется, рот открыл от удивления, потому как мастер тихонько захихикал и щёлкнул меня по подбородку. — Прав ты, малец, красота! Вот и я так считаю, — он развёл руками и колокольчик тихонько звякнул, — только вот, не берет никто её, красоту такую. Всем тоненькое, плетёное подавай. Мода, дескать, такая пошла. А что, прикажете на милость, со всем остальным тогда делать, м? Вот то-то же. Только и остаётся, что в коробке им, бедным, пылиться. Я сочувственно вздохнул, в душе недоумевая, как можно было такую прелесть не признать? — Ты, знаешь что, мальчик мой, забирай-ка его. И того, понравился тебе который, тоже бери. — Старичок подошёл к колокольчикам-вешалке и снял их с крючка. — Пусть хоть так делу пригодятся, а то, что им просто так тут висеть? Так хоть тебе радость будет, и душу старику успокоишь. Я запротестовал было, ведь как так можно, товаром ценным разбрасываться, но старичок и слушать меня не стал: — Ты, давай это, не учи старого человека жить! Кому хочу — тому дарю. Моё дело, кого осчастливить, так что не сопротивляйся и бери. Не то эти бедолаги ещё пол века тут пропылиться могут. Старичок выглядел грозным, но несерьёзно, я почувствовал это, и в итоге сдался. Колокольчики и вправду были прелестные, и я всё же решил не расстраивать старого человека. — Вот! Так бы сразу, а то деньги, деньги! Тьфу на них, будто у меня своих мало. — Дедушка сплюнул через плечо и ловко обернул мои колокольчики мягкой замшей, после чего вручил мне. — Так что, с тебя теперь только использование по назначению и обещание верить в лучшее! А ну-ка, пообещай дедушке! Старичок лучисто улыбнулся, я принял из его старых, морщинистых, но всё ещё хранивших силу рук свой свёрток и серьёзно произнёс: — Обещаю.