Проводник, или как гулять по изнанке.

Медосмотр нагрянул абсолютно внезапно, пуская по Дому шепотки сплетен и заставляя всполошённых Фазанов в ускоренном темпе конспектировать все свои болячки и жалобы. Заявившийся с утра пораньше Ральф, однако, сильной неожиданностью не был — вернувшийся пару дней назад из могильного плена Волк упоминал, что, кажется, Янус вернулся из честно выстраданного отпуска, отчего все Пауки вновь ожили и закопошились. Хотя, то, что воспитатель нагрянул прямо перед самым завтраком, да ещё и в понедельник, было несколько нехарактерно для общих сборов на осмотры, которые обычно проводились по выходным, когда у обучающихся не было уроков. О чём, конечно же, не преминул спросить Шакал: — Дражайший наш воспитатель, не подскажите ли, отчего же так внезапно?! Мы даже подготовиться не успеем! А это, извините меня, уже свинство какое то! — Ничего не знаю, — буркнул Ральф, мрачно покосившись на свернувшегося на одеялах Кота. Он тоже был не в лучшем расположении духа, впрочем, как и всегда, — Собирайтесь и дуйте на завтрак, а сразу после него в лазарет. И чтоб все были! Воспитатель многозначительно посмотрел на Слепого, который спрятался за гардиной — измазанные в земле ноги его выдавали — и ретировался за дверь. Спальня пришла в движение. Взъерошенный после сна, и злой ещё больше чем обычно, Лорд раздражённо отпихнул навалившегося на него Табаки, отчего тот придавил своей тушкой уже Белого, свернувшегося калачиком на выделенном ему куске кровати. Альбиносу удалось притулиться с самого края ближней к двери стороны общей кровати, отчего непосредственно соседствовал он только с Табаки — и, конечно же, Леоном, который тоже безапелляционно поселился в одеялах -, что, вообще то тоже не было утешительно. Спасало то, что Белый оказался непривередливым — а Леон компактным — и спальное место не хаял, как опасались поначалу некоторые. Горбач так напряжённо следил за делёжкой кровати со своей верхотуры, что переживавший за его душевное равновесие Табаки даже пообещал не сильно захламлять кровать, «хотя он, вообще то, и без того занимает не такую уж и большую площадь!», а Белый утешающе поведал чудную историю о том, как «однажды ночевал на кресле в какой то заброшке и под боком у него сопели парочка бомжей и этот меховой придурок». «Меховой придурок» участливо боднул Горбатого в плечо — с недавних пор Кот часто наведывался в гости к Нанетте, которая успела привыкнуть к тому, что она теперь не единственная нечеловекообразная жительница Четвёртой. Горбача всё это не сильно успокоило. Чуть позже выяснилось, что Белый ко всему прочему ещё и «сова» по хронотипу, отчего ложился он порой даже позже трудяжки Македонского, который мог вертеться вкруг состайников пока последний из них не уляжется и вскакивать чуть наступит рассвет. За то время, пока Белый осознанно прибывал в стае его, казалось бы, безукоризненный режим пару раз внезапно сбивался. Однажды, едва покончив с занятиями и отмахнувшись от ужина, парень, даже почти не раздеваясь, завалился спать и проснулся только к обеду следующего дня, пропустив все уроки, потому что был элементарно не в силах встать с кровати. В тот раз прикипевший уже к альбиносу Горбач и заботливый Македонский тряслись над ним целый день, подсовывая то кружку с кофе, то булочки из Кофейника. Слепой, с которым альбинос наконец смог познакомиться по нормальному, даже попытался сыграть с ним партию в шахматы, но парень неожиданно заснул на половине, привалившись к спине наблюдающего за игрой Сфинкса. Кот в такие дни тоже не появлялся на виду, видимо, предпочитая, как и хозяин, перейти в амёбную форму существования и спать, закопавшись в подушки. Белый всё уверял их, что это нормально и такое случается с ним иногда. Даже обозвал это лёгкой формой нарколепсии, обостряющейся у него периодами. Шакал заявил, что никакая это не нарколепсия, и что вот у Сони из шестой — вот это да, это нарколепсия, а у Белого просто проходит тяжёлая форма адаптации к Дому. Белый спорить не стал, лишь пожал плечами, а на следующий день уже влился обратно в привычный уже всем ритм. То есть — ложился далеко после полуночи и раскачивался только к обеду, блестяще изображая зомби за завтраком и на уроках. Вот и сейчас он лишь сдавленно хрипнул под барахтающимся на нём и яро голосящим Шакалом и попытался зарыться поглубже в одеяла. Табак и потянул одеяло на себя и, не удержавшись, свалился на пол, стряхнув заодно и Кота, который недовольно на него зашипел. Македонский был занят Толстым, Сфинкс о чём то шептался со Слепым, подвинув того на подоконнике. Волк тихонько прикидывался тряпочкой, страдальчески вытянувшись на своей кровати: в отличии от всех остальных, его Пауки пожалели и разрешили не проходить осмотр. Горбач закопался в шкаф, перерывая залежи носков в поисках более менее чистой пары. На нём была кислотно-зелёная майка Белого с чёрным черепом на груди, которая, в отличие от хозяина, сидела на черноволосом как влитая. После неприятного конфликта с сумкой новичка все ходили вокруг новоприбывшего на цыпочках. В меру возможностей, конечно — Табаки после нравоучительного монолога Сфинкса предпочёл просто не лезть к нервному состайнику какое то время. Естественно, надолго его не хватило. Вся стая прекрасно знала Шакала, поэтому увидев однажды утром на Табак и неопознанную тёмно-синюю футболку со старым потрескавшимся принтом какого то рыжего коньона не особо удивились. Мало ли разномастных футболок валялись в их шкафу, а если говорить совсем честно — никто почти и не запоминал откуда они там берутся. Только лишь наблюдательный Сфинкс, приметивший эту часть гардероба у Белого, невольно напрягся, да чуткий Македонский взволнованно покосился на новичка. Однако, к их удивлению и возможному разочарованию провокатора-Табаки, не случилось ровным счётом ничего: Белый посидел, безэмоционально пялясь на вызывающе красующегося Табаки, зевнул, устало вздёрнул бровь, безмолвно вопрошая Шакала, мол, «и что же ты от меня ждёшь?», и поплёлся в санузел, по пути споткнувшись об отжимающегося Чёрного. Чёрный удивлённо поглядел на захлопнувшуюся за ворчащим про «всяких двинутых на здоровом образе жизни качков» Белым, преступил к прессу под восхищённый щебет Шакала, который эмоционально доказывал Сфинксу, что это всё его, Табаки, заслуга, потому что он превосходный, супер-классный учитель. На завтрак Волк тоже не поднялся, замогильным голосом попросив, чтобы его бренные косточки оставили в покое. Табаки поохал над ним и клятвенно пообещал привезти что нибудь с завтрака. Волк сказал, что не отказался бы от шоколадки, но, что уж поделать, раз таким богатством в Доме разжиться не так уж легко. Белый молча докурил свою утреннюю сигарету, тяжело вздохнул, отмахнулся от ухмыляющегося Леона и полез за сумкой. Удивлённо округлившему глаза Волку была всунута в руки серебристая плитка шоколада, а на сначала неловкие, а потом бурные благодарности Белый лишь ещё раз вздохнул, отломил от протянутой сладости полоску и молча вышел из комнаты. Кот посеменил за ним следом, а вскоре и остальная стая подтянулась. В столовой Табаки, быстренько прикончив свою порцию безвкусной овсянки и сладкого чая с булочкой, выхватив у Лэри из-под носа его плюшку — отчего тот насупился и ушёл за стол к Псам, где его собратья Логи дружно резались в карты — принялся сноровисто мазать бутерброды и накладывать между слоями хлеба всего понемногу. Македонский кормил Толстого. Горбач собирал объедки для Нанетты, перед этим великодушно отдав свою булочку Белому, которого от одного только вида каши заметно замутило. Он понюхал серое нечто в тарелке, болезненно сморщился, потирая нос костяшками пальцев и отодвинул тарелку как можно дальше от себя. Так как на дополнительную порцию противной каши никто не претендовал, она так и осталась одиноко покрываться мерзкой плёночкой на самом краю стола. Зато посахаренную плюшку и чай, больше напоминающий сладкий сироп, Белый воспринял с большим воодушевлением. Отщипнул кусок булки и предложил Коту, умостившемуся у него на коленях: Леон охотно сжевал угощение, заинтересованно потянулся к каше, но, так же как и хозяин, с отвращением отпрянул, для острастки ещё и чихнув. Наблюдавший за этим Лорд злорадно ухмыльнулся. Кот успел здорово ему досадить, оставляя свою длинную белую шерсть везде и всюду. Одежда Лорда, конечно же, в стороне не осталась. Леон, как и прочие другие кошки обожал поваляться на чьих нибудь тряпках, поэтому вскоре после его появления, в Четвёртой не осталось ни одного распоследнего носка, не отмеченного прилипчивой кошачьей шерстью. Это заметили даже в других стаях и теперь постоянно пытались выпытать у жильцов Четвёртой загадочную историю появления у них кота. Лорд на подобные вопросы только злобно скрежетал зубами, а Табаки заводил свою шарманку и мог трещать о «таинственном белом посланнике, что, несомненно, приносит лишь счастье и фантастическую удачу» часами. А это, кстати, была ещё одна причина лордовской нелюбви к Коту. Белый скомкано поблагодарил Горбача, цапнул булку, разделив её с Леоном, и принялся сонно жевать, медленно блуждая расфокусированным взглядом по залу. За всё время, проведённое им в Доме — а это, к сведению, почти две недели — он уже успел примерно наметить для себя иерархическую систему Дома, постарался запомнить основной костяк стай, да перезнакомиться со всеми попадавшимися под руку учителями и воспитателями. Несколько раз к ним заглядывал Шериф, вытягивая Белого в коридор и раскручивая на «родственную беседу». Белый был не против — ему и самому было интересно пообщаться с, фактически, последним оставшимся в живых родственником. Правда, возвращался он всегда задумчивый и непременно закуривал под пристальным взглядом Сфинкса. Сфинкс Белому нравился. С ним всегда было о чём поговорить — кругозор безбрового приятно удивил парня, так как после получасового спора Табаки и Лэри о способностях болтов предсказывать погоду, сберегать от беды и о прочих их занятных функциях, альбинос уже думал о том, что ничего занятней беседы о погоде его в ближайшем будущем не ждёт. А потом Сфинкс спросил читал ли Белый Диккенса. По ходу обсуждения «Барнеби Радж», когда Белый эмоционально высказывался о маниакальной страсти людей сжигать всё и вся, внезапно оживился Лорд, видимо, почуяв «любимого конька». Лорд Белому тоже понравился, хотя и не так сильно, как флегматичный и рассудительный Сфинкс, в котором белобрысый неуловимо почуял родственную душу. Составы стай Белый запомнить даже не пытался, поэтому слушал затяжные распинания Шакала исключительно в пол-уха. Ему и в правду было не особо интересно, что «этот патлатый кожаный паренёк родом из Шестой, а во-о-он тот эксцентричный фрик с мазохистскими наклонностями — коренная Крыса». Вот часть с вожаками альбинос слушал уже более внимательно и даже соизволил вынырнуть из полудрёмы и разлепить один глаз для того, чтобы посмотреть на раскрасневшегося Шакала. Было интересно узнать, что вожаки — это что то навроде негласных предводителей — Белый для себя сравнил их с вожатыми в лагере -, в обязанности которых входило попытаться в меру возможностей скоординировать копошение своих подчинённых. Исходя из болтовни Шакала, не у всех это получалось должным образом. Например, у Крыс, то бишь второй группы, вожаки надолго не задерживались. На вопрос что же такого с ними случалось, Табаки картинно приложил руки к груди и голосом взволнованной матери сказал, что «бедненькая неокрепшая и неиспытанная Домом психика малыша Белого не выдержит всех подробностей». Слышать подобные рецензии на самого себя было, конечно, не лестно, но Белый не настаивал. Раз сказали — не вынесет, значит, наверное, так и есть, старожилам всяко виднее. Белый, во всяком случае, постарался заглушить в себе недовольный голосок Эго в виде пушистозадого Леона, твердящий, что он, вообще то, тоже всякого дерьма в жизни повидал: и сторчавшихся, и порезанных, и даже один раз играл в прятки в компании ебанутого мужика с ножом, которому не понравилось, как Белый на него посмотрел. Альбинос прихлебнул чай и проследил глазами за белой солонкой с чёрной крышечкой, путешествующей по такому же чёрно-белому столу первой группы. О Фазанах — со слов Табаки — он знал, что они все как один повёрнуты на расписаниях, белых выглаженных рубашках и своих болячках. В общем, обыкновенные «пай-мальчики», которые у учителей всегда во главе списков, на всех конкурсах на первых местах, а ущербные хулиганы обязательно точат на них зуб. Белый полагал, что в Наружности — как называли местные всё, что не было Домом — таким «правильным» личностям было бы не выжить. У него, правда, не было уверенности, что и в Доме Фазанов сильно любят — он видел, как на чёрно-белых косятся кожаные. Однако, тут у Фазанов хотя бы была возможность сбиться в кучку, найти собратьев по интересам и сколотить собственную маленькую коммуну, чем они и поспешили воспользоваться. Полной противоположностью фазаньему столу был стол Крысятника. Табаки охарактеризовал представителей второй группы как «наглухо отбитых, истеричных личностей, причисляющих себя к ответвлению панковской культуры, исключительно мазохистских наклонностей». Признаться честно, такое описание почти что соседей Белого напрягло. Не хотелось бы оказаться зажатым где нибудь в тёмном закутке кем то с явными психическими проблемами и бритвой в руках. Горбач поспешил его успокоить, сказав, что вообще то, Крысы — парни неконфликтные, мирные почти, к чужим особо не лезут, предпочитают домогаться друг друга. От них больше шума, чем вреда как такового. Белый не поверил, но всё равно поблагодарил за информацию. Больше всего из Крыс альбиноса заинтересовал их нынешний вожак — Рыжий. Со слов всё того же Шакала, Рыжий — «в высшей степени воспитанный, галантный и вообще сэкс-символ Дома по мужской стороне».Белый пару раз замечал его краем глаза в коридорах — тот подозрительно часто отирался рядом. Иногда на пару с каким то патлатым синеволосым хреном, который выглядел так, будто собирался откинуться вотпрямщас.Альбиносу не очень то хотелось становиться свидетелем чьей то смерти, поэтому он каждый раз, заметив ненавязчивую слежку, сматываться в комнату. От греха подальше, ага. Сейчас же, когда Рыжий не пытался изображать грёбаного сталкера и вообще на него не смотрел, выглядел вполне соответствующе статусу «сэкс-символа Дома по мужской стороне».Кто бы что ни подумал, но Белый совершенно точно не рассматривал его с подобной стороны. Нет, совсем нет. Просто парню было до сих пор жутко неудобно за поступок Леона, который так беспардонно утащил Рыжего на Ту Сторону и даже не спросил его мнения. В голову белобрысому уже несколько раз закрадывалась мысль о том, что надо бы извиниться, потому что иначе он, несомненно, в скором времени свихнётся. Безусловно. Ещё и Кот легче не делал — вечно как то напоминал о рыжем парне. То расскажет, как видел его в коридоре, то возьмётся в подробностях описывать Крысятник изнутри и Рыжего в домашней обстановке, в частности. Честное слово, Белого уже начинал бесить такой абсурдный энтузиазм Кота. Ну право слово, что ему опять в голову ударило? Не хватило приключений на свою мохнатую жопу? Белый раздражённо вздохнул, со стуком поставив чашку на стол, отводя взгляд от стола Крыс — Рыжий каким то непостижимым образом всегда узнавал если Белый на него смотрел и обязательно пялился в ответ. Причём ладно бы если можно было увидеть глаза Рыжего, но нет же — извечные зелёные очки надёжно скрывали от Белого добрую половину лица вожака. Это весьма раздражало. Довольно сложно взаимодействовать с человеком, при этом не видя его глаз.Альбинос постарался успокоиться, рассеянно потрепав Лео по голове, на что тот возмущённо на него зыркнул. Третья группа, Птицы, симпатизировали Белому пока что больше всех. Мрачная атмосфера гнездовища совсем не пугала его, даже скорее наоборот. Отчего то альбинос ощущал неоправданное умиротворение даже когда просто думал о Третьей. Наверное, это всё стресс и ему просто хочется элементарной тишины, которой в Четвёртой никогда не бывало, а в Гнездовище, наоборот, почти всегда царило спокойствие. Стервятник тоже понравился Белому уже заочно. Табаки пел настоящие дифирамбы, описывая «мудрость и аристократическое величие Птичьего Папы».На счёт аристократических замашек Стервятника Белый сказать ничего не мог, так как сам с Птицей ещё не сталкивался, но вот аристократическую бледность приметил ещё за первым обедом. Жители Третьей вообще были все как один бледные, словно их кожу натёрли побелкой разной степени серости — один лишь заросший сверх всякой меры Дракон, как поведал всезнающий Табаки, был смугл. С альбиносом им, конечно, тягаться было рано, но про себя парень отметил, что так, скорее всего, действует на Птиц их собственное место проживания, по рассказам больше похожее на заросший садик какой нибудь безумной старушки, чем на жилое помещение. — Белый, детка, ты почему не ешь? — внезапно возникший в поле зрения Шакал заставил Белого подпрыгнуть на месте. Благо, чашку он уже поставил на стол, иначе всё могло закончиться небольшим погромом. Кот, недовольный, что его лежанка двигается, грозно фыркнул на Табак и, на что тот оскорблённо охнул. — Это значит я баламут?! Я?! Да я только и делаю, что о вас обо всех забочусь, носы подтираю, кормлю, как родных люблю! И за что, спрашивается, такое отношение к себе я заслужил?! А? Ответь-ка, будь так добр, — Табаки разгневанно ткнул в Леона грязным пальцем, на котором болталось кольцо, явно ему не по размеру. — Не ори, — злобно прошипел Лорд, отталкивая от себя полупустую тарелку и извлекая из кармана сигарету. Шакал случайно заехал локтем по лордовскому лбу, так что, пожалуй, у него была причина негодовать. Леон тяжко вздохнул и, кажется, даже закатил глаза, хотя кошки делать так не должны. Белый предостерегающие щёлкнул Кота по уху и сгрузил его на скамейку рядом с собой. Леон в отместку прикусил Белому палец, а затем ловко запрыгнул на стол. Белобрысый просто тихо надеялся, что их странное поведение не привлекает слишком много нежелательного внимания. Табаки ведь всегда ведёт себя… слегка неадекватно, верно же? Сфинкс хмыкнул, словно бы прочитав мысли альбиноса. Парень поёжился. Под жадными взглядами нескольких Логов Кот пересёк столешницу, аккуратно огибая препятствия из пустой посуды, и подобрался совсем близко к бутербродной баррикаде Табаки. Шакал всё ещё обиженно пыжился, картинно отвернувшись от протянувшегося в его сторону носа. Лео снова вздохнул, а Белый прыснул, представляя Леона в роли Миротворца. Да задолбавшийся кошак скорее нассыт Шакалу в тапочки, чем тому наскучит выводить всех своим крайне обиженным видом, и лохматые помирятся. Докормленный Толстый заинтересованно потянулся к привлекательному яркому меху Кота. Табаки, внезапно переставший выёживаться, ревностно сгрёб ошарашенного внезапным нападением Леона со стола и усадил к себе на колени. Белый хохотал, уткнувшись лицом в удачно подставленное плечо Горбача. Леон многообещающе щурился, уже планируя жестокую месть так легко сдавшему его на растерзание хозяину. — Детка! Да ты просто прелесть! Словно пуховую подушку потрогал, ей богу! Ну что за чудо, где ж ты раньше был, а, муфточка ты моя меховая? — почти маниакально-ласково проворковал Шакал, перебирая в своих тонких длинных паучьих лапках пушистую шерсть. Кот с опаской покосился на колясника. — Только хвост ему не оторви, — Белый проигнорировал возмущённое котовье завывание, заглушённое радостным щебетом Табаки. За пёсьим столом Логи уже закончили очередную партию и теперь не менее азартно шептались, сблизив головы, словно какие то шпионы; один Лэри сидел довольный и перебирал крупные бусины выигранного у кого то браслета. Они по очереди кидали жадные взгляды на стол Четвёртой, чем заметно напрягали не только Белого, но и всех остальных. Ну, может, кроме Табаки, который был целиком и полностью поглощён тисканьем Леона, да Толстого, который монотонно мусолил салфетку, которую не успел отобрать у него Македонский. Чёрный вдруг бухнул кулаком по столу и раздражённо прорычал: — Да что ж они пялятся то всё, а? Мы, что, объявляли себя цирковым коллективом, чтобы они гляделки пялили да потешались? Хотя, в случае некоторых, можно было и не объявлять, и так всю жизнь клоунадничают. Белый уже приготовился к ожесточённой перепалке, мысленно строя планы незаметного побега, однако Чёрного проигнорировали. Было слышно, как он заскрипел зубами, но, слава небу, развивать конфликт не стал. Горбач коротко вздохнул и завязал пакет с объедками для Нанетты. Альбинос чуть склонил голову и на грани слышимости произнёс: — И часто он так? Горбач быстро глянул на него, отвернулся, уткнувшись в кружку, и пробормотал: — Да бывает. Это же Чёрный, что с него взять. Такой характер. Все уже привыкли. Слепой внезапно повернул к ним голову. Подслушивал, очевидно. Белый, если честно, не совсем понимал, как он относится к слепцу. Как оказалось, Слепой являлся не только вожаком Четвёртой — ещё на этой новости альбинос чуть не поседел ещё раз, уже от удивления — но и Хозяином Дома, «Вожаком всех вожаков и вообще важной шишкой». Белый до сих пор сомневался во всём перечисленном. Ну, ладно, может, вожаком в Четвёртой он бы и мог стать — правда, непонятно как Чёрный такое допустил. Но Вожаком всего Дома?! Нет, в это было ну очень сложно поверить. Скорей уж на это место метил вожак Шестой, судя по его сильно напыщенному виду. Белый всё же был не столь подвластен глупым предрассудкам, однако, слепой и катастрофически тощий парень даже ему не мог бы показаться кем то вроде «Хозяина Дома». Всё это было очень и очень странно, и наверняка не обходилось без какого нибудь совершенно неожиданного подвоха, о котором Белый пока не знал. Даже Табаки однажды сказал ему: «да, в это сложно поверить, может быть, даже невозможно, но только ровно до того момента, пока не увидишь его в действии, парень, и тогда, поверь мне, сомнения покинут тебя навсегда». Белый что то для себя отметив, молчаливо кивнул и перевёл взгляд на стол Шестой. За столом Четвёртой сгущалась какая то не самая приятная атмосфера. Радовало, что хоть сидеть оставалось не долго — чуть меньше, чем через пол часа должен быть начаться осмотр, поэтому многие уже потихоньку тянулись к выходу. Пёсий вожак — «Кто? Вожак Шестой? Ох, дорогуша, этого бравого предводителя блохастой братии свищут Помпеем, и, должен сказать, это не тот человек, с которым тебе следовало бы общаться! Помяни моё слово, он нам ещё подгадит, ох, подгадит!» — о котором Табаки отзывался наименее лестно, с важным видом сидел во главе стола и, как выразился Сфинкс, «обзирал свои владения». Шестая группа, даже без шакалиной характеристики не вызывала у альбиноса ни одной малейшей толики симпатии. Псы и правда смахивали на настоящих собак, преданно смотрящих в глаза своему вожаку и гоняющих по полу пыль, перманентно-радостно стуча хвостами. Парень представил, как из их раскрытых пастей вместе со зловонным дыханием, пахнущим дешёвым сигаретным дымом, старыми носками и жеваной кожей, капает на пол слюна, заливая старенький протёртый паркет, и передёрнулся. Вчера несколько Щенков заступили ему дорогу в коридоре второго этажа и попытались, как говориться, «зажать новичка». Они ехидно скалились, уверенные в своём превосходстве. Ну, а чего им бояться, тем более, на безусловно своей территории, правда? Не болезненно же бледного, до крайности жилистого и длинного самозванца, так самоуверенно, в одиночку, выползшего из своей норы, верно? Захрустели пальцы разминаемых кулаков. Леон кровожадно предложил зашвырнуть обнаглевших шавок на Ту Сторону и пооткручивать им там бошки к чёртовой бабушке. Парень, скрепя сердце, одёрнул Кота и предложил пёсьеголовым тихо мирно разойтись. Никто, конечно же, не отреагировал. Не сказать, чтобы Белый прямо-таки умел драться. Хотя, если несерьёзные — только в глазах взрослых, но не детей — стычки, в которых ему приходилось участвовать в приюте считались, то, наверное, у него был внушительный опыт в этих делах. До взаимного избиения дело всё таки не дошло. Внезапно, один из Щенков вскрикнул, заставив главного в их шайке резко обернуться и нос к носу столкнуться со Слепым. С его бездонными глазами — дымными озёрами. Никто не понял, когда Вожак появился, но уж точно никто из Псов абсолютно не горел желанием объясняться жуткому Хозяину Дома, что они отнюдь не погоду обсуждали с новым членом его стаи. Псы, на прощание многообещающе сверкнув на Белого глазами, поспешили скрыться в кишке коридора. Как бы ни было хорошо, что теперь не придётся махать кулаками, отстаивая свою честь и право на существование, но новоприобретённая проблема под названием «тот-самый-жуткий-и-таинственный-Слепой» уходить никуда не собиралась. Он, наверное, так бы и простоял посреди коридора, словно какой нибудь Тотем, если бы Белый, осмелившись, не потянул его легонько за рукав растянутого свитера. Хотя, вообще то, Белый не был уверен, что это такое надето на вожака, потому что это что то выглядело… ну, убого это ещё мягко сказано. Слепой дёрнулся, на секунду на его лице отпечаталась абсолютно непередаваемая гримаса, тут же сменившаяся привычным безразличием.Альбинос от неожиданности даже отшатнулся. Никто из них не проронил ни слова. В тот день в комнату Белый вернулся один. Вожак просочился в спящую стайную лишь под утро. В общем, с Псами у Белого изначально не заладилось. Парню абсолютно точно не была близка их идеология, которая призывала, как он понял из обрывочных рассказов состайников, стоять за вожака до последнего вздоха. И вообще, он лучше будет демократом, но уж точно не поклонником диктаторского режима. Сфинкс поднялся со своего места, незаметно толкая Слепого, выводя его из подобия транса над тарелкой уже давно остывшей каши, которой даже Бледнолицый погнушался. Стоило безбровому встать, как вся стая тут же пришла в движение. Горбач вылез из-за стола, поудобнее перехватив пакет с Наннетиной едой, для надёжности укрыв его полой потрёпанной и местами помеченной вороной куртки. Всё таки работники столовой не любили, когда воспитанники растаскивали еду по спальням, поэтому все старались проворачивать хищение съестного как можно незаметнее. Разве что Крысы могли свободно выйти из столовой с чашкой чая — или чего покрепче — в руке и даже не быть задержанными вездесущим дежурным воспитателем — просто потому, что «это же Крысы!» А с Крысами никто не хотел иметь дело. Проще было просто проигнорировать вопиющие нарушение — за что потом получить нагоняй от Акулы — зато не приходилось терпеть на себе явно потешающийся взгляд наглого крысёнка, который словно говорил: «и что же ты мне сделаешь?» Особенно невыносимым был этот взгляд у Рыжего. И видимо, дети и правда перенимают поведение своего родителя, иначе как можно было объяснить, что буквально все Крысы в той или иной мере владели этим тонким искусством выбешивать одним только своим видом? Македонский пересадил упирающегося Толстого на плечи к Сфинксу. Неразумный всё ещё обиженно дулся, из-под насупленных бровей наблюдая, как Кот задыхается в тисках тонких лапок Табаки. Ему тоже хотелось потрогать интересное белое существо. На вид его шерсть была очень мягкой. Но Толстому не дали: Табак и забрал существо себе и отдавать, видимо, не собирался. Это было обидно. Почему Табаки не отдаёт существо? Оно ведь даже не его. Толстый был наблюдателен, хоть никто бы так и не сказал, глядя на него, с увлечением катающего бумажные шарики. Но, в любом случае, Толстый был уверен, что существо скорее принадлежит новому беловолосому парню, но точно не Табаки. Тогда почему беловолосый не забирает своё существо? Пусть в их стае и было всё общее, но свои игрушки каждый берёг особенно ревностно. Вернулся от Псов Лэри. Как то странно косясь на Белого — или это его обычный взгляд? — он затолкал подготовленную провизию в шакалиный рюкзак. Хозяин рюкзака был слишком сильно занят Котом, чтобы хоть как то отреагировать на посягнувшего на его территорию Бандерлога. — Эй, Табаки, заканчивай, пора идти — окликнул его Горбач, сочувственно глянув на замученного Леона. — Что, уже-е-е? — разочарованно протянул колясник, однако не спеша выпускать жаждущее на волю животное. Руки его уже давним давно покрылись царапинами от кошачьих когтей — результатами множества попыток побега; от Шакала ещё никто так просто не убегал. Внезапно вмешавшийся Лорд быстро разрешил ситуацию: — Отдай ты эту скотину уже! Я не хочу объяснять Ральфу какого хрена в столовой делает труп задушенного кота! Под свирепым взглядом светловолосого Табаки сдаётся и позволяет выдернуть из своих объятий обмякшее животное. Лорд небрежно швыряет Кота под стол, а в следующую секунду вся столовая наблюдает забавную картину того, как выскочивший из-за стола Белый со скоростью света вертится вокруг своей оси, гнёт трёхэтажные конструкции, за которые получает одобрительный крысиный свист, и тщетно пытается содрать со своей спины вцепившегося намертво Кота. — Етить твою же ж матерь, Лео, слезь, скотина окаянная! — парень тянется рукой за плечо, скребёт по лопаткам, но ничего не нащупывает и разражается ещё одной тирадой, перебиваемой болезненным шипением обоих. — Блять, ты, комок ебанутости, убирайся к чертям! У меня из-за тебя и так уже не спина, а фарш какой то! Свали! Кот, кажется, просто прирастает к спине белобрысого, настолько сильно впившись когтями в спину парню, что на светлой майке уже проступали алые пятнышки. На помощь погибающему от когтей собственного кота приходит Македонский, подловив момент, когда бешеное кружение немного замедляется и резко хватает животное за холку, параллельно что то нашёптывая. Все, как по команде переводят взгляд на окоченевшего кота, который всё ещё не отцепился от спины, но зато хотя бы перестал истошно орать. Македонский, всё так же что то бормоча себе под нос аккуратно перехватывает кота второй рукой под живот, а вручивший Логу свой пакет Горбач сноровисто выпутывает острые когти из спины стонущего альбиноса. — Эй, ты как? Сильно он тебя, — взволнованно всплеснул руками черноволосый, когда операция «отлепи кота от живого человека, при этом оставив на месте когти одного и кожу другого» была успешно завершена. Белый лишь отмахивается, страдальчески морщась и ощупывая жгучие раны. Кровавые пятна стали размером с кулак. Кот на руках Македонского жмётся, виновато глядя на чертыхающегося хозяина. — У вас всё в порядке? Помощь не нужна? Как подошёл Стервятник никто не заметил. Ну, наверное, Слепой и заметил, но не счёл нужным предупредить состайников, обступивших плотным кольцом согнувшегося пополам альбиноса, закрывая того от любопытных взглядов домовцев, потихоньку вытекающих из столовой через распахнутые створки застеклённых дверей. Через пятнадцать минут Пауки начнут осмотр. — От твоей помощи он быстрее скопытится, — хмыкает Сфинкс, — Ничего с ним страшного не случилось. Дружеские разногласия, с кем не бывает. Стервятник заглядывает через плечо Горбача, скептически осматривая уже распрямившегося, но не менее помятого альбиноса. Парень касается лица вымазанными в крови пальцами, оставляя тёмно-алые разводы на белой коже. Выглядит это одновременно жутко и эстетично. — Как тебя зовут? — чисто ради формальности спросил Папа Птица. Ни у кого не было сомнений, что он уже давно всё про новичка разузнал и просто дожидался удобного момента. — Белый, — коротко бросает парень. Мельком оглядывает Стервятника и наконец замечает кровь на пальцах. Протяжно стонет. — Приятно познакомиться, Белый. Меня, думаю, ты уже знаешь, — кривовато тянет губы птица. — Так что, помощь нужна? — Нет, спасибо. Не умираю пока, — отзеркаливает его угловатую улыбку альбинос. — Вот как только, так сразу, не волнуйся. Стервятник пару секунд удивлённо смотрит на оказавшегося достаточно наглым, чтобы ответить ему в такой манере, новенького, а потом усмехается и машет рукой в сторону уже почти пустого выхода: — Что ж, тогда предлагаю двигаться в сторону Могильника. Кажется, мы уже немного опаздываем. Заодно и тебя подлатают. Белый согласно кивает, словно одобряя решение вожака Третьей. Кот на руках Македонского тихонько мявкает, забито глядя на белобрысого. Парень тяжело вздыхает, качает головой: — Ладно, чудовище, что уж с тобой делать… Леон несмело приподнимается, тянется в сторону хозяина, заставляя Македонского подойти на пару шагов. Под непонимающие взгляды Белый забирает Кота из рук рыжего, благодарно кивая на тихое бормотание. Парень вдруг подхватывает кота под передние лапы, поднимая на уровень лица, отчего тело кота вытягивается, доставая своим длинным хвостом аж до паха белобрысого. Белый заглядывает в ядовито-жёлтые омуты, в которых сейчас плещется вина напополам с обидой, и серьёзно произносит: — Я, конечно, извиняюсь, но ещё один такой раз — и я сделаю так, что ты останешься Там навсегда. Понял? На удивление, Кот, будто поняв всё, что ему говорят от слова до слова, покаянно качнул пушистой головой и поспешил прижаться к груди альбиноса, который, охнув, обхватил его тушку обеими руками. Обе стаи — птенчики не посмели никуда уйти без своего Папы —стояли посреди столовой почти что в гробовом молчании, которое нарушало лишь монотонное гудение Толстого, да несмелые шепотки где то среди Птиц.Поэтому неуверенный вопрос Лэри прозвучал как гром среди ясного дня: — Ну? Мы так и будем здесь стоять? Не то, чтобы я против пропустить осмотр, но… — Да, Лэри прав, следует поторопиться, — подхватил заглохшую фразу Лога Стервятник, и первым направился в сторону выхода. За ним потянулись остальные птицы, всё ещё бросая заинтересованные взгляды на Белого, так и прижимающего Леона к груди. Кот тихо тарахтел. Чёрный, вскочивший вместе со всеми, и теперь молча стоявший чуть в стороне, громко хмыкнул, выражая этим, наверное, своё недовольство ситуацией, тоже потопал на выход.Уехал Лорд, всё ещё хмурый, и перевозбуждённый Табаки, первым отошедший от всего происходящего, но отчего то деликатно молчащий до этого момента, экспрессивно взмахивая руками, то и дело наровя заехать конечностью в бедного Македонского, везящего его коляску.Убежал Горбач, спохватившийся, что ему ещё надо было занести еду вороне, и очень извиняющийся по этому поводу. Белый на его сокрушения только мягко усмехнулся: — О, небо, успокойся, я не дитя малое чтобы в трёх коридорах потеряться. Последними в сторону Могильника двинулись Сфинкс со Слепым и устроившийся за ними Белый с Леоном на руках. Альбинос даже не думал намеренно подслушивать разговор вожака и его правой руки — как бы это иронично не звучало — однако, до ушей сам собой донёсся обрывок разговора, перед тем, как они вошли в распахнутые белоснежные двери медблока, уже гудящего множеством голосов: — Ну, и как тебе это? — голос Сфинкса был спокоен, однако скрыть свой интерес он не сумел. — Что — это? — Слепой шелестел, словно куча опавших листьев, которую раскидал ветер. — Не прикидывайся, ты знаешь о чём я. — Мне кажется, тут и так всё понятно. — Я спросил, как тебе это, а не то, что все скорей всего и так знают. Слепой остановился, пропуская Белого вперёд, и уверенно произнёс: — Они — свои. Он — оттуда. Ответа Сфинкса альбинос уже не услышал. Да и был ли он вообще? Как сказал Слепой: тут и так всё понятно. — Н-да, влипли мы с тобой, а, скотина мохнатая? — обращается Белый к пригревщемуся Коту. Тот лишь блаженно жмурит глаза и ничего не отвечает. Белый всё же настроен вывести его на ответ, поэтому спрашивает ещё раз: — Спалились мы? — Спалились, — примирительно мурчит Леон. В глубине могильного коридора кто то выкручивает радио на полную.