Проводник, или как гулять по изнанке.

Белый

Первыми принимали Фазанов. То ли чтобы первыми от них отделаться врачам, которые уже и так наизусть выучили все их жалобы, то ли чтобы чёрно-белые не довели всех остальных в коридоре до нервного тика, когда домовцам понадобится не только осмотр, но и консультация у психолога. Насильная, скорее всего. Как для психолога, так и для подопечных. С чего такие выводы? Ну, думаю, если человек сразу после объявления, что врач скоро нас примет, начинает истерично подвывать и тянется за бритвой, тут и так всё становится понятно. — Господи! Да заберите кто нибудь у него уже эту железку! — всё же срывается Лорд. Справедливости ради надо сказать, что он держался как мог. При том, что Шакал сегодня с самого утра ответственно взялся нагнетать обстановку, периодически напряжённым голосом шепча какие то молитвы «по защите от паучьего сглаза». Интересно, если врачи — это Пауки, то почему лазарет — Могильник? Нет, ассоциация ясна, конечно, но почему не «Запретный Лес», например? По моему было бы логичней гнездовище Пауков прозвать уже существующим местом, чем могильником. Создаётся ощущение, что Могильник в какой то степени назвали так в честь Птиц, хотя я не могу себе представить такую ситуацию, особенно вкупе с всеобщим психозом в предвкушении обследования. Правда, может, не всё так печально, просто это мне в последнее время везде одни Крысы и мерещатся? Такое вполне может быть, потому что, да, нынешнюю неделю я всё чаще и чаще ловлю на себе их взгляды — иногда мне кажется, будто я откуда то заимел волшебную дудочку и в забытие хожу ночью по Дому, выманивая из его щелей всевозможных грызунов. Или же Рыжий слишком сильно влияет на своих деток, да так, что они переняли не только его манеру смотреть, но и маньячьи замашки сталкера, которыми он доводит меня уже почти чёртов месяц, постоянно мерещась на периферии бокового зрения. Встряхиваюсь, отгоняя навязчивые мысли о рыжем главаре, потому что настолько часто думать о каком то там неформале со сдвигом на зелёное совсем не в моём стиле. И вообще, это становится похоже на одержимость. При чём с обоих сторон, а мне такого «счастья» не надо, уж спасибо. Одного белобрысого горя мне и так с головой хватает. Горе, тем временем, продолжает строить из себя ни в чём не виновную меховую муфточку, задача которой заключается лишь в том, чтобы услужливо греть хозяйские руки. Руки, которые, вообще то, уже устали держать на весу эту с виду лёгкую и воздушную, а на деле будто свинцовую задницу. И вообще, я решил на него обидеться. Спина всё ещё неприятно напоминала о недавнем инциденте в столовой горящими огнём царапинами и неприятно мокрой майкой. Леон, вопреки мифам о том, что кошки всегда приземляются на лапы, бухается на пол всей поверхностью своего тела, распластавшись по нему кривоватой яичницей. Крысы, пытающиеся отобрать у своего состайника лезвие, дружно подпрыгивают и все как один поворачиваются, смотрят сначала на кряхтящего Леона, а затем на меня. Состраиваю лицо, которое Леон называет «и ведь не подкопаться, сука» и делаю вид, что очень заинтересован потрескавшейся штукатуркой на потолке. На самом деле, лучше бы и не смотрел туда, крепче бы, может, спалось. Мелкая сеточка трещин перемежалась с настоящими провалами каньонов, при взгляде на которые в голове сам собой возникал вопрос почему вся эта опасная красота не рухнула ещё кому нибудь на голову. Было бы весьма иронично, если бы человек умер от того, что на его голову упал пласт закаменелой штукатурки прямо в коридоре медблока. Леона, кажется, совершенно не смущало собственное положение. Придя в себя от резкой передислокации на пол, он блаженно потянулся, из яичницы превратившись в рулет, затем перекатился на спину, пересекая собой коридор от одной стены до другой и подставил пузо белым электрическим лучам больничной лампы. — И вовсе не обязательно было так мной швыряться, — немного недовольно тянет кот, осуждающе сверкая на меня глазами из-под полуопущенных век. Совесть у него всё-таки есть, поэтому, помня свою выходку в столовой, он не пытается возмущаться в открытую, вместо этого вот так вот упрекая. — Заслужил, — голос мой почти не разобрать за общим гвалтом, но это даже к лучшему. Леон разберёт, если ему надо. Кот, не найдя что ответить, замолкает, прикрывая глаза. Логи, шустро шныряющие из одного конца очереди в другой, поначалу оказались сбиты с толку, не ожидая такой внезапной котовьей преграды на пути и совершенно не зная, как её обойти. Первым расхрабрился кто то из пёсьих, не давая себе времени на раздумья, и перешагнул Кота. Если бы я имел хоть капельку того таланта к сочинительству, как у Табаки, я бы непременно написал оду его отчаянной храбрости, которая по совместительству оказалась ещё и глупостью, а песня и вовсе поминальной. Потому что Леон, не терпящий, когда через него перешагивали малознакомые ему личности, резко подскочил и вцепился храбрецу в икру. Что ж, парню стоит поблагодарить Кота, что тот хотя бы не метил в более ценные места, а то он мог бы. Сфинкс и Слепой, как только зашли в коридор медблока, сразу куда то делись. Словно растворились, ей богу. Находясь в Доме уже относительно длительное время, я начал замечать такие вот твисты, которые воспитанники интерната выкидывали с завидной частотой. Леон упорно молчал и лишь многообещающе скалился. Больше всего девиантное поведение выказывал, конечно же, Слепой. Он мог целый день не появляться в комнате и, создавалось такое ощущение, что и вообще в Доме его нет. Я бы, пожалуй, мог предположить, что он ушёл в Наружность, однако, зная о табу, наложенном даже на само упоминание внешнего мира, теория эта безвозвратно рушится и погребается под слоями осыпавшейся штукатурки. Слепого было просто невозможно найти. По крайней мере самостоятельно, или когда он не находился в Четвёртой, что подгадать было так же сложно, как и конец света. О, да, штукатурка! Это вообще отдельный пунктик нашего Вожака. Наружные врачи, когда я был на приёме последний раз, кажется, года три назад, говорили, что, мол, раз человек постоянно что то жуёт, будь то белила, бумага или же воск, к примеру, это значит, что его организму чего то такого не хватает. Представить, чего не хватает Слепому было сложно. Если честно, на мой взгляд, пусть я и никогда не был замечен в притязании к внешнему виду совершенно незнакомых мне людей, в данном случае, Вожаку не хватало решительно всего, обычно присущего человеку. Слепой перманентно напоминал мне гадюку. Такой же визуально длинный, гибкий, скользкий, невероятно чувствительный к внешним колебаниям и способный жрать всё, что угодно, а затем голодать по несколько дней. И «всё, что угодно» — в самом что ни на есть прямом смысле. Однажды я зашёл в санузел и застал вожака за весьма мерзким занятием: он блевал. Я, как зашёл, так и вышел, заткнув нос и, чтобы наверняка, не дыша. И всё же, в том, чем был наполнен до этого желудок Слепого, мне удалось, к сожалению, разобрать нечто, смутно похожее на мышиную шкурку и, возможно, часть хвоста. После такого зрелища проблеваться захотелось уже мне, но возвращаться в помещение, густо заполненное едким запахом желчи, не было никакого желания, поэтому я лишь добрёл до общей кровати и стёк по её лохматому боку куда то вниз, к пыли, огрызкам еды и забытым носкам. — Хей, дорогуша, ты что же, клад там какой нашёл? Покажи! — перед моим взглядом тут же замаячила перевёрнутая и растрёпанная пуще обычного голова Шакала. Глаза его хитро щурились, будто посмеиваясь над моим состоянием и над ситуацией, в которой мне угораздило оказаться. Всё нутро аж пробрало — так раздражали меня подобные взгляды. Думаю, побывай он в туалете пока там опорожнялся вожак, его бы ещё пуще перекосило. На споры не было сил, поэтому я лишь устало закрыл глаза, спрятав лицо в сгиб локтя. — Отстань от человека, Табаки! Его ещё, небось, после такого представления не отпустило, — хохотнул Лэри, развалившийся на своей полке и подперевший щёку кулаком. В ногах его покоилась громадная куча каких то заляпанных тряпок, которую Нанетта уже начала переделывать в гнездо. Не сказать, чтобы я был ему благодарен — Табаки после его слов даже и не подумал успокаиваться, наоборот, заголосил ещё громче, но хоть щекотать своей волосатой и оперённой макушкой моё лицо перестал, и на том спасибо, как говорится. Мимо прошаркали полосатые заштопанные носки Македонского. Личный ангел Четвёртой уже спешил на помощь распластвшемуся в ванной вожаку. Хлопнула дверь и на пороге возник Сфинкс. Он был хмур, бледен и опасен. Вкупе с подобным выражением лица ярко-розовые подтяжки на обрезанных джинсах, фиолетовый сюртук, декорированный в силу возможностей хозяина и не раз виденный мной на Рыжем, а оттого не сходящийся на мощной груди безбрового, расписанной чёрным маркером, и леопардовые, сползшие гормошкой к лодыжкам гольфы ну никак не сочетались. На щеке блестела золотом маленькая звёздочка, одна из тех, которые заряжают в праздничные хлопушки. К месту вспомнилось, что вся честная компания — из Стервятника, Сфинкса (по моему, он был единственной причиной присутствия там Волка), Слепого, Табаки, Горбача (тут я удивился), какого то синеволосого фрика из Крыс, непосредственно Рыжего и, почему то, Валета из Псов — накануне как раз решила закатить пьянку по причине уже совсем-совсем возвратившегося на своё до сих пор законное — не занятое другим более расторопным кандидатом — место вожака Второй. Хотя, вообще то, мне кажется, крысята, которые не собирались отставать от своего пока-ещё-живого вожака, просто нашли себе ещё один повод промочить горло и провести генеральную ревизию внутренностей крепким пряно пахнущим спиртом, который, как поговаривали, изготавливали кто то из Фазанов. Сомнительная вера в то, что Фазаны, эти картонные мальчики могли гнать такую убийственную бурду боролась во мне со стереотипным представлением о пай-мальчиках в беленьких беретиках и начищеннных туфлях. — О, Сфинкс! Ты погляди, погляди! Совсем уж Слепой разошёлся что то, неужто, передушить нас всех что ли вздумал?! Я даже отсюда чую как от него несёт этим вот всем, нелицеприятным, — Табаки возмущённо мотнул головой, замотанной в цветастый тюрбан, и картинно зажал нос, другой лапкой сочувствующе указав куда то под кровать, где по его предположениям находился я. — Дитёнка вон уже потравил, деспот! Я, как наглядный пример жестокости Слепого к своим состайникам и главный пострадавший, подтверждающе издал полу-стон полу-хрип, потому что лежание лицом в пол к беседам не располагало. Брови Табаки исчезли за тюрбаном, а лицо стало уж совсем крайне уличающего выражения. Он ещё раз ткнул в меня пальцем. Сфинкс молча выслушал сыплющиеся на вожака обвинения, в процессе чего надбровные дуги его уж совсем заслонили собой травяные глаза, а когда Табаки выговорился, спросил одно только: — Где он? — На данный момент Мак пытается сделать из него хотя бы отдалённое подобие хомо-сапиенс, хотя, все мы здесь знаем, что под понятие «человек разумный», не в обиду будет сказано, нашему дорогому Вожаку никогда в жизни не попасть, и даже не потому, что, в отличии от большинства, он имеет тенденцию вести хищническо-ночной образ жизни, а его ареалы обитания совсем не Здесь, а давно уже Там, но хотя бы потому, что у людей не такой бронированный желудок, наполненный, по видимому, серной кислотой, так как другого объяснения почему он ещё не подавился одним из крысёнышей, которых глотает возмутительно много и часто, я пока не нахожу, хотя мог бы, дай ты мне подумать ещё хотя бы до ужина, — Табаки довольно выдохнул, непомерно довольный собой, поправил свой головной убор, который во время его небольшого экспрессивного монолога, сопровождающегося частыми беспорядочными взмахами рук, слез ему почти на нос. Сфинкс не ответил. Лишь скинул с плеч фиолетовое нечто с отворотами, густо утыканными английскими булавками и цветными бусинами в виде бантиков разного калибра, и, чуть не наступив на сбежавшего из-под всевидящего ока Македонского и отправившегося в путешествие по полу спальни Толстого, скрылся за дверью санузла. — На правду не обижаются! — на всякий случай гаркнул в уже закрывшуюся дверь Шакал, а затем свесился с кровати и ультимативно предложил. — Слушай, давай-ка ты уже поднимайся сюда, а то ещё, чего доброго, воспаление лёгких заработаешь — на полу то лежать, оно быстро! Табаки протянул было руку, свою тоненькую, даже по сравнению с моей, лапку. Я скептически оглядел тощие пальцы с болтающимися кольцами-браслетами-цепочками-бусинами-ниточками и отрицательно мотнул головой. Затёкшая шея отозвалась в плечах неприятными покалываниями. Шакал надулся и руку спрятал. — Ну и не надо! Ну и не так уж и хотелось! Сам теперь подымайся, а не то вожак об тебя ещё споткнётся и познаешь ты учесть лэриных сапогов! Лог, при упонимании своих драгоценных, тут же сел и рефлекторно схватился за голенища своей заношенной, но всё ещё местами блестящей, остроносой обувки. Историю с сапогами Лэри я знал, поэтому поспешил встать, отчаянно кряхтя, аки старый дед. В мифическую мощь Вожака я всё ещё не до конца верил, однако проверять её в действии на себе всё-таки желания не было никакого. Леон всё же смилостивился над глупцами и отпустил Псов восвояси. Наблюдать улепётывающие пятки воистинну было приятное зрелище. Даже не хотелось проводить никаких нравоучительных монологов в сторону Кота тем более, что Логи были сами виноваты. Лео, здорово позабавившись обдиранием пёсьих ног, немного сменил расположение, вытянувшись уже вдоль стены, положил голову на лапы и блаженно засопел. Удивительное животное — его умение засыпать в любых условиях всегда поражало меня до глубины души и заставляло даже чуть-чуть завидовать. Но только самую малость. Крысы наконец разобрались со своим шибко буйным состайником и теперь галдели не хуже сорок в сосновом бору, сбившись в стайку прямо там, где стояли. То есть, по середине коридора. Иногда я даже проникался сочувствием к Рыжему — но только иногда! — ведь руководить такими индивидами — это ещё как надо изъябнуться. Обернувшись на свою стаю, я заметил Горбача. Тот, видимо, покормив ворону, уже вернулся, и теперь стоял, втиснувшись между абстаргировавшимся от внешнего мира Лордом и хитренько зыркающим по сторонам Шакалом, который с переменным успехом пытался выковырять пробку из какого то бутылька зелёного стекла, паралельно умудряющимся повествовать слушающему его Горбачу какую то интересную историю, от которой черноволосый весело посмеивался. Вдруг прямо передо мной шлёпнулось нечто, вытолкнутое из самой гущи крысиных недр. Не подпрыгнул я лишь из-за того, что тоже был плотно спрессован с обоих боков прикрывшим глаза, наверное медитирующим, Чёрным, неведомо как оказавшимся рядом со мной, и Македонским, уткнувшимся лбом в стену и таким образом спрятавшимся ото всех. Нечто, кстати, оказалось мелким светловолосым крысёнком с яркими голубыми вкраплениями. Его волосы не были подстрижены под ирокез, а стояли дыбом, по всей голове одинаково прикрывающие уши. Мальчишка, а это был именно что мальчишка — ещё более тонкий, чем его соплеменники, не такой высокий как многие, лицо пока без таких уж явных признаков алкоголизма и балования колёсами, лишь с парочкой прыщей на висках — упал на задницу, кряхтя, перевернулся на живот, и ползком, по видимому, собирался драпать дальше по коридору и прямо на выход. По крайней мере ничего другого примечательного в той стороне не было. — Ну емае, парень, какого хрена? — я наклонился и резко вздёрнул крысёнка за шиворот его чёрной футболки. — Ноги, значит, отрастили, а ходить не научились. Ну что за люди. Хорошенько встряхнув, как говорится, для профилактики, вернул парнишку на свои двои. Всё же я не Геркулес, чтоб таскать, пусть и таких безбожно тощих, но всё ещё натуральных мальчишек из мяса и костей. Для такого бодибилдинга нужно иметь каменные руки, а мои представляют собой лишь еле-еле пару крепко свитых железных канатов. Потянут хоть репку, хоть бабку, но Великую Китайскую стену, уж простите, не поднимут. Пацанёнок покачнулся, но устоял на ногах, принявшись тут же трепетно отряхивать фктболку от мусора, который успели накидать прямо на пол коридора воспитанники. Ещё раз осмотрев мальчишку на наличие разбитого носа или отбитого о светлый могильный пол лба, внезапно цепляюсь взглядом за удивительно знакомую надпись, хоть и начерченную криво-косо и от руки. Брови сами лезут вверх, приподнимая за собой уголки губ, преобразуя постную мину в приятно удивлённое выражение. — Это же «Крематорий», да? Паренёк, отскребающий от эмблемы группы какую то липкую гадость, которая всё же успела прицепиться к ткани, резко вскидывает лохматую голову и смотрит слегка недоверчиво. Ухмыляюсь по доброму. Наверное, я даже в некоторой степени понимаю его — какой то непонятный хрен с горы вдруг врывается в твою привычную, пусть и не тихо-мирную консервацию и начинает проявлять неожиданную активность, да ещё и в сторону тебя. Подобное и правда напрягает. Леон, говнюк, правда, оказался не таким смекалистым как я, когда мы познакомились. О, да, это были ужасно-незабываемые несколько недель, когда он пытался убедить меня, что у меня не поехала крыша и я не стал внезапно слышать в своей голове голос, мать его, кота. Не, вообще то, так и есть — его голос слышен только тому, к кому Леон обращается, однако, этот факт никак бы не успокоил меня тогда. Даже и думать не хочу, за какие коврижки подлый кошак заставил меня слезть с дерева и мирно всё обсудить. Наверное, угрожал сохранностью моей заначки шоколада… Пожить в приюте — сродни прохождению какой нибудь войны, честное слово. Нигде вы больше не будете настолько отчаянно бороться за последний оставшийся с завтрака сухарь, даже если этот сухарь, вообще то, ваш. — Ага, — мальчишка шмыгает носом, который он всё-таки ушиб. — Слушаешь? В глазах его зажёгся в тот момент какой то огонёк, так что я не стал мучить его ожиданием ответа: — Конечно, — я вновь обвёл коридор взглядом. Очередь, кажется, начала уменьшаться. — Мне нравится их «Кома». Мальчишка аж загорелся. Обвиняюще махнул исполосованной рукой с кучей силиконовых браслетов в сторону крысиной братии и обиженно пожаловался: — А вот из них никто — никто! — не слушает! Представляешь?! — Представляю, — кивнул я, и тут же поскрёб нос, который вдруг дико зачесался и захотелось чихнуть. Появилось желание тут же подозрительно обернуться, словно Крысиный вожак всё это время стоял за спиной и сверлил своими зелёными окулярами мой затылок. Бред, конечно. Хотя, кто их знает, вожаков этих… Фазаны, уже обследованные и отпущенные на свободу, дружно скрипя колёсами, с важностью и привычным уже презрением ко всему, что не являлось частью их «правильного» мирка, укатили в коридор. Под конец этого показательного парада, на выходе, Логи оглушительно засвистели им вслед. Колясники унеслись так, что только спицы засвистели, а единственный ходячий из их группы не вписался в поворот и чуть не снёс информационный стенд. Мне пришлось согнуться пополам, чтобы только не захохотать в голос. А вот Табаки с Логами себя не сдерживали. Зашедший в этот момент Ральф даже шарахнулся в сторону, чуть не придавив своей широкой затянутой в чёрный пиджак спиной зазевавшегося Ангела. С уходом Первой дело пошло намного быстрее. Бедные Пауки, поди, уже мечтали, когда же этот дьявольский день закончится. А он, день то есть, всё не спешил, тягуче разливаясь по уже не такому чистому полу, облепляя стены и даже немного потолок, словно во время набегов жильцов, Могильник терял часть своей тёмной зловещей ауры и представлялся всего лишь больничным коридором. Местом неприятным, но не смертельным. Только если после очередного рейда ты не остаёшься здесь, совсем один, запутавшись в липкой паучьей паутине. Повинуясь хмурому взгляду Ральфа, Стервятник быстро, но не теряя при этом степенности, собрал вокруг себя всех своих птенцов, и рассовал их по освободившимся кабинетам. Сам Папа остался снаружи, дабы убедиться, что все его дети вернутся из цепких лапок Пауков в целости и сохранности. Табаки таки справился с тугой пробкой, и теперь от него слегка разило хвоей и немного эвкалиптом. На подозрительный вопрос воспитателя Шакал набожно открестился, уверяя, что это лишь профилактический настой от насморка, сверкая такими честными и оскорблёнными глазами, что Ральф лишь махнул на него рукой. Но пригрозил, что если врачи хоть что то у него найдут — кара постигнет всю группу. — Что вы! Что вы! — кудахтал Шакал, а когда воспитатель отвернулся, вновь приложился к бутыльку. — Ты бы не напивался, — посоветовал ему Сфинкс, когда Р Первый отошёл на достаточное расстояние, чтобы не слышать о чём толкует безбровый. — Пауки ведь и вправду могут учуять. Янус не станет нас покрывать, а там и до директора недалеко. Табаки в изумлении округлил глаза. — Когда это ты стал бурчания Акулы бояться? Неужто наша рыбина отрастила зубы? И почему я об этом не знаю?! — Я не боюсь, — покачал головой Сфинкс, — я просто не хочу лишней кутерьмы. Ты же знаешь, Акула скор на организацию очередного внеурочного собрания, на котором нам обязательно нужно будет присутствовать. — Н-да, брат, тут ты, пожалуй, прав, — Табаки с сожалением заткнул бутылёк и спрятал его в один из карманов рюкзака. Леон, запугав Логов до такой степени, что теперь они сами отгоняли от кота всех мимо проходящих, скучающе зевнул и поинтересовался: — Долго ещё? Разговаривать с Котом, на весь коридор объявляя себя слегка двинутым, не хотелось, поэтому под страшными взглядами Бандерлогов я наклоняюсь к коту, подхватывая того под живот и устраиваясь на его нагретом месте. Лео тут же сворачивается в какой то невообразимый крендель, уютно устроившись на моих коленях. Глаза кожаных в этот момент надо было видеть. — Ты можешь идти, тебя здесь никто не держит, — говорить приходится в пол голоса. Кот в ответ лишь шумно засопел. Вообще то я знал почему он всё ещё не ушёл. Леон на самом деле был до ужаса привязчивым и тактильным существом. Может быть, уровень его привязанности зависел от времени, проведённого с человеком, а может от чего то другого, но в нашем случае Лео попал конкретно. Порой он не мог отлипнуть от меня целыми неделями, сопровождая даже в туалет, не говоря уже про сон. Когда же его отпускало, он мог шляться по округе круглыми сутками, но стоило бы мне только подумать о том, где он — шерстяной клубок тут же оказывался рядом, тёрся о ноги, словно самый обычный кот и мурчал так, что уши закладывало. Видимо, Кот ждал от меня какой то определённой реакции, потому что, не дождавшись никакой, обиженно наморщил мордочку и отгородился от меня своим похожим на распушившийся пипидастр хвостищем. — Да ну брось, чувак, ты же знаешь, что я несерьёзно, — попытался исправить ситуацию я. Когда Леон обижался — это была и в правду серьёзная проблема. Для окружающих. Потому что обиженный Леон становился в два раза противнее и мстительней. Мне, ожидаемо, не ответили. Что ж, ладно, пообижается и остынет. В первый раз что ли? Главное в такой ситуации не бесить этот комок нервов ещё больше, иначе разодранной спиной мне не отделаться. Я осторожно ощупал поясницу. Вроде, кровь остановилась. Не хотелось бы потом отмывать белые стены Могильника от абстрактных алых разводов. Было бы, наверное, неловко. Рядом смущённо кашлянули. Справа от меня топтались чёрные кеды, вручную разрисованные узором из белых черепков и кривых костей. Обладателем обуви оказался давешний пацанёнок с такой же самопальной футболкой «Крематория». Он отчаянно храбрился, хмуря светлые брови, наверное, чтобы выглядеть посуровей, но с моей точки зрения он был больше похож на насупленного воробья. Я постарался не выдавать своих мыслей на этот счёт, дабы не ранить чувство собственного достоинства молодого крысёнка. Приподнимаю вопросительно бровь и приглашающе киваю на место рядом. Мальчишка с сомнением косится на Кота, но всё же плюхается рядом, вытягивая худые ноги поперёк коридора. В руке он сжимал перемотанный изолентой плеер, который, видимо, тоже успел почувствовать на себе прелести жизни в Крысятнике. — У меня тут как раз «Кома» есть. Хочешь?.. — в этом вопросе остро чувствуется готовность мальца к отказу. Я киваю. Пока он разматывает наушники, мельтеша рядом светлой макушкой, я ухмыляюсь: — Мы ведь даже не познакомились ещё, а ты уже такое предлагаешь… Мальчик неловко останавливается, теребя в пальцах провод, не уверенный, что я имел в виду. Ох уж эти дети… И как его только сюда занесло? — Белый, — протягиваю мальцу руку, которую тот торопливо пожимает. На фоне моей бледной длиннопалой ладони его кажется какой то маленькой и заляпанной. Он отдёргивает лапку, вытирая вспотевшую ладошку о джинсы и тараторит, слегка заикаясь: — Б-Белобрюх! — Ну, будем знакомы. Давай сюда свою музыку.