Белый
И всё-таки, Рыжий наблюдал. Я убедился в этом, как только зашёл в кабинет, из которого минутой ранее выкатил донельзя довольный Шакал, потрясая над головой блестящим блистером таблеток. Стоило мне только подняться с пола, стряхнув сонного Кота на смущённого Белобрюха — я понадеялся, что Лео заимеет наконец совесть и не станет изводить бедного мальчишку — и закрыть за собой белую дверь, как сосущее ощущение под ложечкой тут же отпустило, кишки раскрутились, а мой внутренний закоренелый параноик даже немного опустил забор из колючей проволоки. Расслабившись, я даже не сразу обратил внимание на врача, который уже минуты три сверлил меня взглядом, пока я приводил в порядок расшатанные нервы, удерживаясь от того, чтобы позорно скатиться по косяку вниз. — Здравствуйте… — натянув самую доброжелательную улыбку из всех возможных и доступных мне на данный момент, я уже было развернулся лицом к «Пауку», да так и застыл, ошарашенно хлопая глазами на сидящего в кресле врача. Очень серо-рыжего врача. Очень серо-рыжего и очень знакомого. Он молчал ещё пару секунд, а потом вдруг ухмыльнулся самым уголком рта. В этот миг его лицо неуловимо изменилось, как будто улыбка стёрла все следы возраста и усталости, оставив лишь хитрые глаза. — И тебе не хворать, — хмыкнул мужчина, указывая на стул с другой стороны стола. — Как твои колени? Научился уже ходить без повреждений? — Научился, — отчего то захотелось засмеяться, но я лишь фыркнул и упал на предложенное место. — А вы, оказывается, и вправду врач? Здесь? Я наигранно повертел головой, будто бы оценивая кабинет. Ничего необычного, обыкновенная врачебная норка с выбеленными стенами, полками, заставленными какой то медицинской литературой и куча мед-плакатов по стенам. О, и обязательно засохшая герань на подоконнике. — Вообще то Главврач, — поправил мужчина, уже закопавшийся в свои скучные бумажки, очевидно, перебирая медицинские книжки постояльцев. Мою что ли ищет? — Главврач? Почему же вы тогда принимаете пациентов, а не сидите где нибудь в личном кабинете под завалом бухгалтерии? — Удивлённо приподнимаю бровь и как бы между прочим бросаю, — А мою карточку вы там не найдёте. Мужчина на мгновение замер, словно переваривая поступившую информацию, а затем с фаталистским выражением лица откинулся на спинку кресла и сцепил пальцы на животе. — Принимаю, потому что решил сам проконтролировать первый плановый осмотр после отпуска, — он слегка поморщился, словно вспоминая что то не особо приятное. — Здесь… всякое бывает, так что, лучше быть всегда на чеку. Понятливо хмыкаю. Плачевное состояние здоровья жителей дома было настолько очевидно, что даже я, новенький в здешних местах, уловил суть беспокойства Паука. Всегда не круто, когда кто то умирает в твою смену… — А вот на счёт твоей карточки… Вернее, её отсутствия, — мужчина укоризненно глянул на меня поверх очков. — Как сие понимать? По каким бы причинам ты сюда не попал, предварительный осмотр и заведение личного дела — это обязательная часть оформления воспитанника. Надеюсь, хотя бы ты в этом дурдоме это понимаешь? Съезжаю по стулу ниже, выпрямляя конечности и даже прячу глаза, что для меня неестественно. Не люблю чувствовать себя виноватым. Это отвратительное чувство, когда вроде бы нужно что то сделать, как то исправить ситуацию, но ты даже не представляешь как, потому, что ты, по сути, и не виноват. — Ну, понимаете, там такое дело… — протянул я, быстро прикидывая в голове насколько правдивую версию моего появления можно поведать Доку. — Признаться, пока что не очень, — он сверкнул своими странными глазами, и мне тут же захотелось выйти вон из помещения. Создалось такое впечатление, будто Паук мог видеть меня насквозь. Внутренности передёрнуло. — В общем, Шериф неким образом записался в мои дядья, а попал я сюда по чистой случайности — друг подсказал, что здесь можно перекантоваться на почти легальной основе — я вполне подхожу под здешний контингент. Как то вот так. А если совсем честно, то виноват, вообще то Лео! Он кот. Последнее, про Леона, вылетело у меня совсем случайно, и, когда я опомнился, стало уже поздно забирать сказанное назад. Да и бесполезно. У врача наверняка уже составился мой примерный психопортрет, в который, я уверен процентов на пятьдесят, не входило слово «нормальный». Мужчина моргнул, потом шумно втянул носом воздух и выдохнул, глядя на потолок, при этом словно сдувшись рада в два. Плечи опустились, а волосы словно ещё больше посерели. — Что ж, — он прочистил горло и сел ровно, словно в один момент проглотил железный штырь, заставивший его макушку тянуться к потолку. — Подробности этого, безусловно, неординарного события я, с твоего позволения, выспрошу у директора чуть позже. Всё таки, как никак, главврач тут я, и меня не устраивает, что в такие важные дела меня не посвящают. Я лишь пожал плечами. Мне то что? Пусть у кого угодно, у того и спрашивает, мне меньше мороки. Всё равно целиком правдивую историю не знает в этом Доме никто, кроме меня самого и Лео. По крайней мере, я не надеялся на это. С каждым днём некоторые личности вызывали у меня все больше сомнений. Толи по поводу их незнания, толи моей адекватности. — А пока давай-ка оформим тебя как положено. Есть ли у тебя инвалидность? — мужчина, как то незаметно извлёк из-под кучи бумажек на столе чистый бланк и, приподняв голову вопросительно на меня воззрился. Я озадаченно почесал макушку. Не то, чтобы я так часто бывал у врачей… Но всё же, я грёбаный альбинос, окей? Это ведёт за собой некоторый осложнения со здоровьем. И Паук не мог этого не знать. — Установленной нет, — закинул я удочку на пробу. — Как, думаю, вы уже заметили, я эм… страдаю альбинизмом, — не то, чтобы я, конечно, прямо-таки страдал, но с таким диагнозом не позагораешь, да. — С этим сами собой возникают определенные проблемы. Врачи обнаружили лишь слабое зрение, но это и так очевидно. Со слухом все в норме. Было. Пару лет назад. Паук вздохнул: — Ладно. Как бы то ни было, инвалидность мне придется тебе поставить, иначе ты будешь находиться здесь не на законных основаниях. Документы есть? — Да, у директора. Врач кивнул и склонился над бумагой, что то быстро-быстро чиркая. А я только сейчас спохватился, что не знаю, как его зовут. И сам не представился, вот балда! Как пить дать идиотизмом от Леона заражаюсь! — А-а-а как вас зовут? — Что? — мужчина отрывается от записей и удивлённо смотрит на меня своими проницательными глазами. — Ну, мы как то сразу о деле, а представиться так и не сподобились. Я вот Белый, например, — хитро щурюсь, пытаясь угадать: он в курсе «правил» или нет? И если в курсе, то будет ли придерживаться? Оно ему вообще надо? — А, ты об этом, — мужчина ещё пару секунд сверлил мои глаза своими, а потом вновь вернулся к оставленному делу, почти что безразлично бросив. — Можешь звать меня Янус. Или Ян, не важно. Больше он не отвлекался, а я не отвлекал. Всё таки, думается мне, он знает. И принимает все здесь происходящее за должное. Как минимум не подаёт вида, что его всё это не устраивает. В таком случае, у него либо стальные нервы, либо он работает здесь уже достаточно долго, чтобы просто-напросто привыкнуть, слиться с этим местом, как и Лео, который ощущает себя здесь натурально как дома. Закончив с записями и влепив мне первую степень инвалидности по зрению из-за сильно выраженного альбинизма, Янус провел полный осмотр, как он выразился, для успокоения его души и врачебного долга. Пришлось объяснять, что я не занимаюсь самоистязанием, валяясь спиной на битом стекле, и что это всего лишь следы от кошачьих когтей — Леона назвали бешеным и посоветовали остричь ему чешущиеся конечности, на что я иронично пообещал выполнить всё в лучшем виде. Леон ни за что не дал бы кромсать свои когтищи. В итоге спину мне обработали чем то жутко щиплящим и заклеили кучей пластырей. Теперь я походил на вылинявшую зебру. Или на тигра, если позволить себе немного больше самомнения. Пересчитав мне все двадцать четыре ребра и, сурово хмурясь, приписал к моей истории болезни подозрение на анорексию, хотя я уверял его, что просто не всегда хорошо питаюсь и ни в коем случае не делаю этого нарочно. Не сказать, чтобы он мне поверил, скорее всего таких болезных на его памяти было дофига и с горочкой, так что верить им на словах он давно уже перестал. Клятвенно пообещав хорошо питаться и непременно явиться на ещё один контрольный осмотр через пару дней, когда Янус заполнит всё бумажки, взяв информацию из моих документов, я был отпущен восвояси. Выйдя из кабинета, я застал почти что идиллическую картину. Большинство домовцев уже осмотрели и отпустили, а оставшиеся скучковались в одном из углов и скучающе перекидывались в карты. Общий психоз, похоже, миновал, вновь даруя Дому мнимый покой. Об ноги потёрся Лео, тут же запросившийся на ручки, и, получив желаемое, царственно развалившийся у меня па плечах, словно воротник. На оценивающий хмык за спиной Лео только пренебрежительно махнул хвостом. Оказывается, кроме Кота меня дождался ещё и Сфинкс. Вскинув брови, мол, «что уж поделать, дуракам надо уступать», я покорно поплелся за ним на выход. Впереди ещё целый учебный день и куча скучных уроков, на которых мне жуть как не хотелось присутствовать. *** Занятия тянулись, словно жвачка — долго и липко-муторно. И, если учесть, что поучиться то я особо и не успел, да и отвыкнуть пришлось за последние годы странствий, учёба стала для меня сущим адом. И это даже с условием того, что от здешних постояльцев почти что ничего не требовали, главное, чтоб хотя бы на урок приходили. Естественно, соблюдалась данная просьба через пень-колоду, а учителя уже почти что не пытались призывать детей к порядку. Ну, разве что кроме меня, да ещё парочки особо умных. Они все ещё надеялись, что я — нечто другое, нежели безнадёжные домовцы. Сказать о том, что я не стремился оправдывать их надежды, значило бы ничего не сказать. Поэтому я был очень рад, когда последнее на сегодня и самое тягостное занятие математики закончилось и бравадно ворчащий учитель поспешил смыться из класса. Табаки тут же укатил в коридор — у него сегодня много каких то дел. Каких не уточняет, но зато так искусно упоминает о них в любом контексте в каждой сегодняшней беседе с кем бы то ни было, что даже я заинтересовался что же такое грандиозное задумал Шакал. Вместе с ним, подгоняемый недовольными шакалиными возгласами и только слабо огрызающийся, утопал и вожак. Горбач поспешил проведать Нанетту, наверняка скучающую от одиночества в запертой Четвёртой. Македонский испарился сразу же, как только объявили конец занятий. Очень может быть, что его вообще не было на двух последних уроках. Волк, закинув ноги на стол и, скрестив руки на груди, мирно посапывал на своем месте. Никто даже не подумал разбудить его. Я тоже предпочел не возникать хотя бы потому, что первому, кто попытается потревожить его сон, парень весьма убедительно пообещал открутить голову. Черный, оценив оставшийся состав класса, тоже решил не задерживаться. Судя по всему, у него с безбровым были напряжённые отношения. При взаимодействии со Сфинксом Чёрный всегда как то напрягался и становился ядовитым, а порой и взрывоопасным. Лорд, замученный у врачей и к концу занятий уставший как собака, а после добитый ещё и гиперактивным Шакалом, психанул, весьма красочно послав нас всех куда подальше, и исчез в неизвестном направлении. Никто за ним не пошёл. Хотя Табаки постоянно причитал «какой же Лорд ещё ребенок» и что этот самый ребёнок обязательно «вляпается ведь в какое нибудь дерьмо!», но у него сегодня нашлись более важные дела, чем «подростковый бунт» Лорда, поэтому на исчезновение состайника даже он не отреагировал должным образом. Лишь прокричал что то вроде «Ему тысячу и один раз говорено было! Надо когда то и мозги включать! Не все же бедному мне с вами всеми возиться?!». В общем, царило относительное спокойствие. Если такое вообще возможно в пределах этого учебного заведения. Иногда я в этом сомневался. Особенно во время Крысиных пьянок, когда приходилось проходить мимо их двери. Оттуда могло вылететь что угодно. Особенно что угодно острое, очень хорошо заточенное или бьющееся. Чаще всего это были всего лишь бутылки. Однажды вылетел целый Крыс. Чуть не сбил меня с ног, тут же подскочил, совсем меня не заметив, и с воинственным пьяным кличем ввалился обратно в спальню. После этого я стал стараться проскальзывать мимо Второй как можно быстрее и незаметнее. Лео, все занятия проспавший у меня на коленях теплым шерстяным клубком, потянулся, и, боднув меня башкой в подбородок, взгромоздился на столешнице, деланно-надменно оглядываясь вокруг. — Какая же скукотища эти ваши уроки, — ноюще протянул кошак, недовольно подёргивая хвостом. Я лишь поморщился. Как будто без него не знаю, ага. — О, спасибо, кэп. А по мне дак очень заметно как тут весело-задорно. Закинув голову назад и прикрыв глаза, съезжаю по стулу и назло пушистой заднице со всей дури ударяю коленом по столу. Наверняка останется синяк, но чего уж не сделаешь, чтоб насолить ближнему своему. Парта подлетает вместе с Котом, который, выпустив когти, ошалело крутит глазами, ещё не осознав, что произошло. А когда осознал, недобро зыркнул в мою сторону и приготовился мстить. О, его месть была бы жестокой. Очень кровавой и очень кровожадной. Была бы, если бы его настрой не сбил Сфинкс, беспардонно возникший в зоне моего личного пространства, отчего Леону стало как то неудобно линчевать меня на глазах у кого то постороннего. Да, мы жили бок о бок в одной комнате уже с месяц, спали на одной кровати и даже иногда пили из одной кружки — последнее дичайше выводило меня из себя — но, всё же, этот человек был чужой. — И как тебе здесь? — Сфинкс опирается задом о соседнюю такую же замызганную парту и с интересом склоняет голову набок, как бы обращаясь ко мне, хотя сам сверлит глазами спину замершего столбиком Лео. — Ничего, жить можно. Кормят, поят, крыша есть над головой — чего ж ещё мне желать? — принимаю одухотворённый вид, слегка покачиваясь на стуле и ожидая, когда же он перейдет к основной цели этой спонтанной беседы. Не просто же ему поболтать захотелось! Для такого есть Шакал. — Может быть, у тебя есть какие то вопросы? Можешь задать их мне. Или Табаки. Если, конечно, хочешь, — душераздирающие зелёные глазища так и норовят вырвать из моего нутра что то очень уж их интересующее. Э, нет, парень, так дело не пойдёт! Не хочется мне, знаете ли, быть распотрошённым, как лягушка на столе студентов-медиков! Предложение не кажется мне искренним — скорее с очень даже многозначительным подтекстом, что то на подобии: хочешь — не хочешь, но ты станешь нашим ритуальным ужином, бр-р. Поэтому я лишь криво ухмыляюсь самыми уголками губ и решительно встаю. Как хорошо, что я не могу побледнеть ещё сильнее. Пора заканчивать этот абсурдный разговор. Очень уж не нравился огонёк непонятного подозрения и некой заинтересованности, то и дело мелькающий в глазах Сфинкса. Да и не только его, если честно. — Пожалуй, я откажусь. Если меня что то заинтересует, предпочту разобраться с этим сам. Спасибо, — подхватываю так и не шелохнувшегося Кота, устраивая его у себя на плече. Безрукий сначала долго смотрит на нас, затем пожимает плечами с выражением «я предлагал», и произносит: — Похвально. Только будьте осторожны, Дом — не всегда то, чем кажется на самом деле. — О, поверь, я знаю, — иронично хмыкаю, припоминая свой мгновенный провал на Ту Сторону. Ничего удивительного, если здесь происходит что то из ряда вон выходящее. Как никак, настоящая межпространственная дырка от бублика, если так можно сказать. Нельзя, наверное, но кто ж мне запретит — ещё не придумали науки, которая бы взялась за изучение феномена Той Стороны и придумала бы более презентабельные термины для описания Здешних метаморфоз. Сфинкс ничего не отвечает, только ещё раз непонятно косится на Кота и качает головой. — Ладно, пошли. Надо бы помочь Шакалу, не то он нас живьём съест, а из косточек сделает бусы. Или того хуже до смерти заговорит. А он это умеет. Я лишь пожимаю плечами. Надо — значит надо. Только подпихиваю Лео под зад, а то он грозился сверзнуться с меня на землю. Мы вышли, так и не разбудив Волка. *** Шакал и впрямь оказался тот ещё энтузиаст. Не то, чтобы по нему нельзя было этого заметить с самого начала, просто, когда дело касалось его любимых самопальных настоек, он становился уж очень щепетильным. Перенюхав пару десятков склянок разной формы, объема и назначения, он все же отобрал несколько самых приличных на его взгляд, вручил их Македонскому и велел куда то перепрятать. Следующим пунктом в подготовке Табаки к чему то стала попытка хоть немного прибраться в комнате. Все, даже я, прекрасно понимали, что идея эта обречена на провал, но не перечили «увлеченному психу», как в сердцах окрестил шебутного колясника Лорд, когда тот имел неосторожность попытаться экспроприировать лордовский кусок общей кровати «под нужды общества» и чуть не получил по голове медной статуэткой Фортуны. Слава небу, что существуют такие самоотверженные люди как Горбач и Македонский, в противном случае мне бы так и не удалось сбежать оттуда. Очевидно, Горбач проникся моим кислым выражением лица, поэтому, отвлекая Шакала внеочередным вопросом о какой то «потеряшке», незаметно выразительно глянул на меня и махнул в сторону входа. Прослезившись, я отправил своему чернобровому спасителю воздушный поцелуйчик, на который тот лишь отмахнулся, иди, мол. Всегда ненавидел уборки. В приюте постоянно ругались, если мы не держали свои комнаты в идеальном порядке. Сцапав из-под подушки пачку сигарет и черный полиэтиленовый мешок, который гонец-Лэри приволок от Стервятника, и уже успевший наполниться всяким мусором, отрытым по углам, я поспешил удалиться. Лео, всё это время торчащий в коридоре под дверью, ибо генеральная уборка в Четвёртой его тоже решительно не устраивала, тут же увязался следом. В коридоре мы столкнулись с Волком, который всё же проснулся сам и теперь, помятый и немного хмурый, брёл в сторону спальни. Подняв глаза, я наткнулся на какой то излишне внимательный, можно даже сказать изучающий, если не расчленяющий, взгляд. Ох уж эти жители Дома. Им бы только дай кого нибудь пораздирать взглядом. Наверное, я никогда не пойму что творится у них в головах… Пришлось сделал максимально незаинтересованный вид, безразлично проводить глазами до двери и поспешить скрыться за поворотом. — Ох, каналья! Что то ведь точно замышляет! — Кот с наигранным неудовольствием покосился на удаляющуюся дверь Четвертой. Мы направлялись к мусорным бакам, стоящим во дворе. — Думаешь? — вопросительно приподнимаю бровь. Кот говорил о Шакале, хотя на секунду я подумал о Волке. Выглядел он и вправду как человек, который может что то замышлять. — Точно тебе говорю — будет пьянка, — решительно кивает Лео, ни на грамм не сомневаясь в сказанном. Что ж, и правда, немного выпить не повредит. Нервы в последнее время стали ни к чёрту. Да и положение мое шаткое и даже непонятное. Что будет, когда эти дети выпустятся в открытый мир? Наверняка, мне нельзя будет больше здесь оставаться. Неужели, Шериф серьезно воспринял на себя роль моего дяди? Во всяком случае пока что складывается такое впечатление… Но вот, что же он будет делать, когда мне придется уйти из Дома? Возьмёт ли он меня к себе, или мне опять придется возвращаться на свой «Путь»? Есть ли у него вообще дом как таковой? Квартира, дача, любимый куст у подъезда? Я же совершенно ничего о чем не знаю, не помню чтобы мама когда нибудь упоминала его. Хотя, может я просто забыл, тоже не исключено. За всеми этими размышлениями мы добрели до мусорки, и я закинул туда пакет. Что то звякнуло и из бака вылетела ошарашенная серая как пыль кошка. Она безумно закрутила глазами и остановилась на коте. Лео усмехнулся презрительно и шикнул на неё. Серая распушилась и тут же грозно ощетинилась. Лео, не теряя времени, без дальнейших предупреждений, кинулся на распушившуюся противницу, и они покатились кубарем, приминая молодую весеннюю поросль. Кошка оказалась котом, и они с Леоном славно помутузили друг друга, пока, обессиленные и вдоволь наоравшиеся, не откатились в противоположные стороны. Теперь Лео щеголял всклокоченным хвостом и разодранным ухом, кровь из которого заляпала белую морду и смотрелась устрашающе. Серый получил несколько царапин над бровью, прокушенную подушечку на задней лапе и, возможно, потрёпанный леоновыми когтями живот. Шерсти выдрано было у обоих столько, что хватило бы набить небольшую подушечку. — Так, ну все, разбойник-дуэлянт, хватит, пошли назад, — я подхватил несопротивляющегося Лео под брюхо и закинул на плечо. Серый проводил нас удовлетворённым взглядом и принялся зализывать боевые ранения. Весна, мать ее. В комнату, к этой их стихийной уборке возвращаться совсем не хотелось, Леону на данный момент было все равно — он был занят умыванием — так что, я прямым курсом направился на Перекресток. *** Сгрузив Кота на диван и рухнув рядом, тут же тянусь за сигаретами. Зажигалка, заткнутая в пачку, дешевенькая и с колёсиком, которые я искренне ненавижу, поэтому зажигается не с первого раза. Подпалённый краешек сигареты начал тлеть и вокруг тут же повис приятный аромат вишни, смешанный с дымом. Кисло-сладкий фильтр удобно устроился в уголке рта, и я с наслаждением откинулся головой на спинку, закинув туда же руки. Волосы, постоянно норовившие залезть в глаза, теперь не мешались и стало очень удобно разглядывать потрескавшийся потолок. Лео по-птичьи устроился на той же спинке, вжав голову, и теперь был похож на снегиря переростка. Сидели молча. С каждой новой затяжкой голова приятно пустела и жизнь уже не казалась таким дерьмом как парой минут назад. — Доброго денёчка! Чего один тут сидишь? У вас там вроде как какое то мероприятие намечается, — совершенно внезапно и излишне радостно раздается откуда то сбоку. Диван рядом прогибается и всего в каких то жалких полуметрах от меня нежданно-негаданно возникает Рыжий, выряженный в какие то яркие тряпки, сливающиеся в один неповторимый образ. Я аж дымом подавился. Согнулся чуть ли не пополам, пытаясь не выкашлять лёгкие к чёртовой бабушке. Рука Рыжего, оказавшаяся узкой и теплой, тут же заботливо хлопает по спине, пока приступ кашля не отпускает. — Кто ж так здоровается то? Я чуть концы не отдал, придурок, — вырывается у меня прежде, чем я успеваю подумать. Вообще, весьма и весьма опрометчиво с моей стороны заводить хоть какой нибудь разговор с крысиным вожаком. А уж такой фамильярный… Но он лишь почти виновато улыбается, легкомысленно дергает острыми плечами и заискивающе склоняет голову: — Я думал, ты не из пугливых. Неужто ошибся? — Я осторожный, — роняю веско и разрываю зрительный контакт с окулярами его невозможно зелёных очков, ставший вдруг каким то неловким. Опираюсь предплечьями о колени и в пару затяжек приканчиваю сигарету, туша её в консервной банке, которую, словно фокусник, Рыжий выуживает из-под дивана. — Спасибо… — хмуро шмыгаю носом. Повышенное внимание Рыжего и без того напрягало, а теперь, на так некстати пустынном перекрестке и вовсе побуждало ретироваться как можно быстрее. Можно даже в Четвертую, к Шакалу с его навязчивыми идеями. — Всегда к вашим услугам, — вожак Второй картинно отдает честь, а я упрямо молчу и делаю вид, что крайне заинтересован рваной дыркой на колене, которая образовалась после встречи оного с асфальтом. Молчание затягивается. И если Рыжего, похоже, всё устраивает, потому что он расслаблено растекается по дивану и закидывает одну ногу на другую, то меня, наоборот, всё чаще посещает мысль просто взять и наглым образом сбежать отсюда и будь что будет. Пусть теперь Лео пооправдывается за странное поведение его так называемого «хозяина». Я уже было решился, и приготовился вставать, как вдруг Рыжий подал голос: — Как думаешь, какого Там цвета небо? Я резко оборачиваюсь и смотрю на него, всего такого невозмутимо-расслабленного. Сейчас Рыжий не похож на того ненормального гиперактивного Крысиного вожака, каким показался мне изначально. Пока что я без понятия что с этим делать, так что пытаюсь сделать вид, что всё это в порядке вещей. Это его «Там» показалось мне неким намёком. Но ведь, насколько я успел понять, даже если что то подобное и происходит в Доме, об этом не принято говорить. Почему же тогда он… — Слушай, — Рыжий вдруг встрепенулся, словно в один момент стряхнул с себя минутное наваждение и тут же превратился в привычного уже рыжеволосого придурка, — ты же уже простил моих крысят за тот неловкий маленький конфуз с белилами? — Маленький конфуз? Ты серьезно? — сил злиться не осталось, поэтому я лишь очень саркастично смотрю на непробиваемого в этом плане Рыжего. Он невинно ставит брови домиком. — Они ведь уже попросили прощения? — полуутвердительно тянет парень. — Конечно. Приволокли мне бутылку крашеного спирта и какие то бренчащие цацки. Табаки был очень рад, — хмыкаю, совершенно точно не собираясь уточнять, что бусы из черных камушков и интересный косячок, который напоследок с хитрым видом всучил мне синеволосый фрик с зеленоватым, словно у покойника, лицом, возглавлявший эту делегацию, я оставил себе. Рыжий тут же надулся, словно получил личное оскорбление. — Но, на самом деле, я уже не злюсь. Если бы эти идиоты застали меня в гневе, боюсь, ты бы не досчитался парочки своих крысёнышей. Рыжеволосый покосился на меня как бы не веря, но потом, очевидно, что то припомнив, решил не комментировать. В общем то, я и не сомневался, что ситуация с моей вспышкой гнева рано или поздно выйдет за пределы Четвертой, несомненно, благодаря Лэри. Или Шакалу. Тут сложно угадать. Что ж, тем же лучше, меньше будут приставать всякие дурики на подобие тех же мелких и наглых Псов. Ещё несколько минут посидели в тишине. Только теперь она была не давящей, а наоборот, вполне комфортной. Не уютной, как с Македонским, когда рано-рано утром или же поздно-поздно ночью нам доводилось оставаться единственными бодрствующим в спальне; в такие моменты он заваривал нам чай, а я иногда зачитывал шёпотом любимые отрывки из истрёпанного до лохматого корешка сборника рассказов «Любовь к жизни» Джека Лондона. Македонский всегда сначала очень внимательно слушал, подбираясь поближе, а потом, немного переварив прослушанное, задумчиво кивал. С Рыжим я не ощущал того чувства спокойствия, что каждый раз появлялось, как только мы с Маком оказывались вдвоем. Зато молчать с Рыжим было… правильно, наверное. Я никак не мог дать точное название этому чувству, которое появлялось у меня, как только вожак Крыс переставал клоунадничать. Рядом с Рыжим я вообще очень часто не могу сосредоточиться, и это, если честно, пугает. Жизнь уже не раз наглядно показывала мне чем может обернуться излишняя рассеянность. Лео, качнувшись, элегантно сваливается со спинки и плюхается ровнёхонько между нами. Рыжий, не привычный к таким вот внезапным появлениям Кота, взвизгивает и вскакивает с дивана, попутно запутавшись в развязанных шнурках и в итоге приземляется на задницу, каким то неведомым образом успев в полёте перевернуться, иначе расквасил бы себе нос. Проследив за этим эпичным падением, поворачиваюсь к довольной морде Кота и устало интересуюсь: — Ты же издеваешься, скотина, признавайся. — Допустим, и что? — Мне просто интересно, на кой чёрт ты сначала всеми силами пытаешься… — я машу в воздухе рукой, надеясь, что Кот поймёт, что я имею в виду, — ну, вот это всё, твоё любимое. Теперь, надо полагать, ты его совсем убить решил, да? — Обижаешь, — Лео состраивает недовольную мордочку и алчно косится на застывшего в нелепой позе Рыжего. — Я бы чего поинтересней придумал. Смерть от испуга — сущая нелепость! — О, я не сомневаюсь в твоей фантазии. Всегда подозревал в тебе садистские наклонности. Леон довольно жмурится, словно бы его только что похвалили. — И вообще, тебе не кажется, что мы, м-м-м… рушим конспирацию? — я с беспокойством краем глаза наблюдаю за Рыжим. Он до сих пор не проронил ни одного слова и даже не пошевелился. Как бы и правда не окочурился от испуга… — Да что ты? — ехидно скалит зубы Кот. — То есть, когда мы с этим касатиком валандались по Той Стороне — это ещё ничего, в пределах нормы? Я нахмурился и постарался взглядом пришпилить подлую скотину к дивану: — Не будем забывать, что это твой промах. Вообще всё, что с нами случается — это либо твои проёбы, либо их последствия. Парочка Логов, направляющихся к Перекрёстку, поглядели на меня, на Кота, на ошалелого вида Крысиного вожака, так и не вставшего с пола, и, резко перестроив маршрут, юркнули обратно в коридор. Так, пожалуй, пора сматываться отсюда. Сплетни и так тянутся за нами длинным шлейфом, не хватало стать ещё какой нибудь местной знаменитостью! Да и вожаку лишние проблемы не на руку. — Ты, это, поднимись что ли, а то мало ли что подумают. Слухи — дрянная вещь. Потом не отбрехаешься, — я встаю с дивана, попутно спихивая на пол заворчавшего Леона, и подаю руку зависшему вожаку. Парень поднимается, хлопает глазами, пусть за очками и не очень их видно, а затем задаёт довольно глупый вопрос: — Дак это всё же были вы? — Да, мы, — довольно тянет Лео и почему то начинает гнусно хихикать. — Да, — легонько подпинываю обнаглевшего Кота и смущённо тру затылок. — Так что ты прости его пожалуйста за это всё. Он как клептоман, не может удержаться, хватает всех подряд. — Эй! Нет! Вот уж ничего подобного! — вопит кошак, а глаза его пылают праведным негодованием и оскорблённостью в лучших чувствах. — Да? Ладно. Хорошо. Ага, — Рыжий, всё ещё словно по затылку огретый, потерянно разглядывает уже в открытую ржущего кошака. Да, пожалуй, говорящий, пусть и только у тебя в голове, кот — это уже немного слишком. — Так! Всё, прекращай, Лео! — хватаю провокатора за шкирку и хорошенько встряхиваю. — Не доводи парня! Кот, вот уж кто реально двинулся кукухой, отчего то снова начинает зубоскалить, но после внезапного короткого полёта и последующего столкновения с полом, разумно сделал вывод, что целостность косточек ему важнее, чем какие то личные интрижки. — Ты, кстати, куда так вырядился то? — одариваю одежду парня скептическим взглядом — брюки в мелкую вертикальную чёрно-белую полоску и разноцветные подтяжки, драная на животе майка с принтом Green Day и потёртый велюровый пиджак, без пуговиц, но зато броского ярко-алого цвета (я, со своими заношенными, варёными, а затем постиранными в отбеливателе синими джинсами и простецкой майке-алкоголичке теперь чувствую себя каким то даже скучным на фоне всего марафета Рыжего) — и достаю ещё пару сигарет, предлагаю одну Рыжему. Тот отмирает, охотно берёт, и мы потихоньку начинаем двигаться в сторону Четвёртой. Вернее, это я туда иду, а вожак просто плетется следом. — Ну, а откуда, ты думаешь, я знаю о вашей заварушке? — криво ухмыляется Рыжий и красивыми кольцами, словно рисуясь, отправляет дым вверх. — Табаки пригласил заглянуть на огонек. А в гости, как известно, принято ходить при всем параде! — Да? Ну, я подозревал, что этот фрукт может выкинуть что то такое. — Ага, наш старик такой, — Рыжий от души расхохотался, хотя, вроде как, смеяться было особо не над чем. Что ж, у всех свои тараканы. Где то далеко впереди послышались звуки яростной возни, шипение, и торжествующий вопль Леона. *** Посиделки, организованные Табаки, оказались не таким ужасом, как я ожидал. Разливать начали ещё до ужина, поэтому, как только прозвенел призыв на вечерний прием пищи от нашей компании отделилась небольшая делегация, в состав которой вошли не пьющие Македонский с Толстым наперевес, Горбач с рюкзаком, как наиболее ответственный, Лэри, тоже с какой то котомкой, которого просто не спросили, и Чёрный, потому что Сфинксу, который уже был немного подшофе и вызвался нести добытое вовремя напомнили, что в этом деле он не помощник. Волк утешающе похлопал безбрового по ноге и чокнулся с ним стаканом. Оба выпили залпом под одобряющие возгласы. Раздались ещё несколько стеклянных перезвонов и, кажется, даже тост. Из-за края кровати высунулась рука Слепого с пустым стаканом и Табаки, на правах «гостеприимного хозяина» плеснул ему настойки, да так щедро махнув бутылкой, что половина даже не попала в цель. Добытчики ушли, дышать в комнате сразу стало как то легче. Хотя, скорей всего это потому, что кто то догадался открыть окно и в задымлённое помещение резко ворвался порыв прохладного весеннего воздуха. На улице вечерело, драную тюль колыхал ветерок, тяжёлая гардина была отдёрнута в сторону и комнату заливал розово-янтарный закатный свет. Полулёжа на кровати, опёршись спиной об изголовье и закинув ноги на чей то бок было очень удобно наблюдать проплывающие по небу редкие рваные терракотово-бежевые облачка. Прекрасную картину загородила чёрная, как уголь, голова и спросила голосом Рыжего: — У тебя как? — Чего? — Стакан, говорю, давай. Я протягиваю ему свою кружку, а силуэт вожака забирает у кого то протянутую бутылку и наливает мне чего то сильно пахнущего рябиной и кислыми яблоками. Возвращает кружку мне, чокается со мной боком склянки и сам прикладывается прямо к горлышку, хотя Табаки уже предупреждал всех, что, если увидит «этакое свинство!», то тут же открутит наглецу голову. Но сейчас Шакал был слишком увлечён тем, что уговаривал ломающегося Волка сыграть что нибудь на гитаре, и не отстал, пока тот, с кряхтением, не встал и не принёс покоцанную, но от этого не менее изящную светлобокую гитару старого образца, ощетинившуюся у колков обрезками струн. Лорд грозился уехать, если Табаки будет петь, а он, судя по убедительной брани светловолосого точно это сделает, но его остановили, задобрив бутылкой местной «медовухи», которая, как мне уже известно, делается на крыжовнике и от названия там от силы пара ложек. Я отхлебнул из кружки и тут же сморщился. Настойка оказалась очень кислой, хоть там и чувствовалось достаточно много сахара. — Уж-ж-жас, и как ты это пьёшь? — толкаю Рыжего под локоть, отчего он захлёбывается очередным глотком, и я бью его уже по спине в надежде, что он не задохнётся. — Да ты, блин! Осторожно! Он пьяно смеётся и вытирает мокрый подбородок такой же мокрой майкой. Потом замечает пятно на моих джинсах и, пошарив вокруг, набрасывает на него полотенце. За его копошениями наблюдает разморённый Сфинкс, который, устроив подбородок на подушке, и растянувшись на животе во всю длину общей кровати, лениво подмечает: — Что с тобой, Рыжий? Он не один из твоих крысёнышей, успокойся. — Может у меня синдром спасателя. Не могу смотреть как страдают мои ближние! — парень театрально запрокидывает голову, его ведёт в сторону, и он чуть не падает на пол, но я успеваю схватить его за отворот пиджака и притянуть назад. — Не дёргайся, спасатель, тоже мне, — хмыкаю и спрашиваю у Лорда сигарету. Он ворчит, но кидает мне пачку, которую я не ловлю и приходится выискивать её в складках пледа. С горем пополам нахожу, закуриваю. Пачку тут же утаскивает Рыжий, помогает Сфинксу, и мы дымим уже все втроём. Солнце окончательно заходит за горизонт и теперь единственными источниками света остаются пара настенных светильников и мелькающие огоньки сигарет. Волк, настроивший гитару, затягивает какую то мелодию, которую я не узнаю, но она мне всё равно нравится. Табаки начинает невнятно подвывать, но пока не поёт. Всем наливают ещё несколько раз подряд и настроение заметно улучшается, а мозг расслабляется, позволяя с головой окунуться в беззаботную атмосферу начала весны. Наконец, из столовой возвращается наша делегация. Они выглядят как то странно, потому что когда они уходили, их было явно меньше. Табаки тут же прерывается и требует показать ему добытую снедь. Еду вытряхивают на общую кровать и салфеточные свёртки раскатываются кто куда. Я подбираю один, разворачиваю и, недолго думая, кусаю. Это оказывается бутерброд с котлетой и огурцами, а я только сейчас понимаю, как был голоден всё это время. — О! Дружище, и ты здесь! — вдруг восклицает Табаки, обратив внимание на новоприбывших. — Да вот, решили заглянуть на огонёк, коли не погоните, — весело хмыкнули в ответ и в темноте сверкнули два жёлтых глаза. — Тю-ю-ю, обижаешь! — отмахнулся Шакал. — Присаживайся, старче, тебе долго стоять вредно. Эй! Раздвиньтесь там, дайте Папе сесть! Общими усилиями и под руководством Табаки, забравшегося на спинку кровати, словно воробей на жёрдочку, и размахивающего руками, как дирижёр, нам удалось таки переползти так, что гость смог усесться на край кровати и даже вытянуть на ней правую ногу. Теперь с одной стороны мой бок подпирало чьё то колено, с другой пристроился возникший, будто из ниоткуда Кот — наверное, он гулял вместе с Горбачом до столовой — а на коленях уютно устроилась вездесущая в последнее время рыжая макушка, будто всегда там и была. Утрамбованный со всех сторон вожак не мог двинуть даже пальцем ноги, потому что на неё кто то уселся, но его, кажется, опять все устраивало. Какого хрена он такой невозмутимый? Так же не бывает, чтобы человеку всё всегда нравилось и ничего никогда не бесило. Только сейчас, при тусклом свете настенных абажуров, еле-еле достававших до кровати, я сумел таки разглядеть гостя и мой затуманенный алкоголем мозг наконец выдал мне его кличку. Это был Стервятник. Папа Птиц и парочка его птенцов, рассевшихся на полу, кто где, принесли ещё несколько бутылок явно не с лимонадом. Всем разлили «на попробовать». А вот эта штука мне уже понравилась: небольшая кислинка, будто от лимона, что то пряное, почти жгучее, как чёрный перец или корица в большом количестве и стойкий аромат хмеля. В голове навязчиво крутилась мелодия, гитара всё ярче сияла медовыми боками, а они всё говорили, говорили, говорили и никто не обращал внимания на разгорающуюся в темноте янтарную звезду. Македонский забирает у нас бычки и мой пустой стакан. Смазано благодарю ангела, на что он низко опускает голову, будто смущаясь и растворяется в темноте. Табаки о чём то щебечет с вожаком Птиц. Сфинкс уже давно прикрыл глаза и, вроде как, придремал. Дорогуша достаёт карты, предлагает сыграть и находит достаточно трезвыми и согласными только своих состайников, да ещё Горбача с Волком, который устал играть и отложил гитару. Лорд, осведомившись во что будут играть и узнав, что это будет не покер, отказался. Чёрный, смерив нас недовольным взглядом и захватив с собой наполненный чем то стакан, ретировался на кровать. Лэри отдал предпочтение выпивке и байкам Шакала, которые тот извергал из себя в немереном количестве. — И вот, сижу я, значит, под дубом, никого не трогаю, собираю, так сказать, компромат на природу — жёлуди в том году были просто загляденье! — и тут РАЗ! — Табаки подпрыгивает на изножье, чуть не падая вниз. — На меня откуда ни возьмись налетает здоровенный такой кобелище! Целый мастиф, слюнявый весь, в шипастом таком ошейнике и с клыками, что мой палец! И давай сетку грызть! Я тогда чуть концы не отдал, чесслово! Ты только представь себе, дорогуша, такая пасть, вонючая и великанская, да прямо у твоего носа! Ужас! Лэри впечатлённо крякает и присасывается к стакану. Стервятник уважительно хмыкает. Напряжение внутри все нарастает, скребётся жалобно о рёбра изнутри, мешаясь с выпитым алкоголем, и мелодия просится наружу. Я прошу у Волка гитару. — Чего? — поначалу совершенно непонимающе моргает парень, а затем, когда до него наконец доходит, надувается, как будто мы в песочнице и я пытаюсь забрать его любимую игрушку. — Да ну не-е-ет. Ты играть то вообще умеешь? А вдруг попортишь мою малышку? Тут уже обижаюсь я. Совершенно по-идиотски, ведь он, несомненно, имел право на подозрения, но пьяному сознанию сейчас абсолютно по барабану. — Да я получше твоего буду! — Да неужели! — Волк досадливо бросает карты, из-за чего Дорогуша недовольно шипит на него и выгоняет из игры, но желтоглазому все равно. Он уже загорелся, поэтому запальчиво и абсолютно уверенно в своих музыкальных способностях вскакивает, чуть не падая на спину, но быстро ловит ускользающее равновесие. Он перебирается через усевшегося на пол Горбача, дотягивается до гитары и, так же рискуя навернуться, перегибается через спинку кровати и сопящего Сфинкса, чуть не долбанув того инструментом по голове. Протягивает мне гитару, цепко держа её за гриф, и, как только я забираю её у него, криво и клыкасто ухмыляется: — Ну давай, маэстро, — это выходит у него особенно ядовито, — жги! А я уже не обращал внимания на его явный сарказм. На гитару в моих руках стало больно смотреть — так ярко она сияла. Было очень странно, что никто этого не замечает. Я зажмурился, затем проморгался, пытаясь согнать настырный слезящийся туман, и посмотрел на инструмент ещё раз. Теперь она не ослепляла, горела тёплым, мягким, ровным светом; струны под моими пальцами так и звали прикоснуться к ним, взять один аккорд, другой, третий. Ударить по корпусу, чтобы гитара отозвалась гулким задорным смешком, с металлическим звоном щёлкнуть по струнам… Я взял гитару поудобнее, положив её к себе на колени с бережным трепетом, и выпрямился, отчего Рыжему пришлось скатиться с меня. Крысиный вожак вцепился взглядом своих окуляров прямо в душу, помолчал пару секунд пока я на пробу провёл кончиками пальцев по струнам — гитара издала мелодичный перезвон — и протянул совершенно захмелевшим уже голосом: — Де-ела-а-а-а… Пальцы вспомнили заученные до боли в подушечках аккорды, перед глазами всплыли строчки, и руки сами взяли первый аккорд. Гитара, вопреки моим скептическим ожиданиям, оказалась прекрасно настроена. Короткий проигрыш шестёркой с глушением заполнил комнату неосязаемым объёмом, заставив всех присутствующих если не оторваться от своего занятия, то прислушаться: всем было интересно узнать на что способен новичок.Он ревновал её к дождю И укрывал джинсовой курткой Её июневые кудри, А зонтик прижимал к локтю.
Мне не хотелось ни на кого производить впечатление, даже мысли такой, пусть и пьяной, не возникло. Сейчас я пел исключительно для себя и только потому, что хотелось. Глаза слипались, но я упорно пялился на гриф, потому что знал — стоит только опустить веки, как желание провалиться в долгий, совершенно бесчувственный сон станет воистину дьявольским.День дожидался темноты, Жизнь начиналась с середины, И закрывали магазины Свои разнузданные рты.
Стервятник спустил с кровати больную ногу, которая, вроде как, немного успокоилась, и застыл, словно копия мраморной статуи Мыслителя. Табаки, не прекращая бряцать баночками-скляночками где то в глубине рюкзака, однако ж, заинтересованно вытащил одно ухо, которое имело обыкновение забавно шевелиться, когда его хозяин прислушивался.Ветра стояли на своём, Шатая цепь священнодейства, И пошлое Адмиралтейство Сдавало ангелов в наём,
Македонский, пробирающийся мимо нас к тумбочке с чайником, встрепенулся и мельком нервно заозирался. Прошмыгнув в свой угол, ангел Четвёртой забился на кровать и загнанно зыркал оттуда своими чайными глазами. Цвет их я знал лишь потому, что однажды от скуки валялся на полу, когда Македонский наклонился ко мне и волосы его на мгновение открыли впалые грустные глазницы. Сфинкс спал.Но вместо звёзд их берегли Два добрых духа — Джин и Тоник, И мир, казалось, в них утонет, Едва дотронувшись земли…
Ангел шумно припечатал козырным тузом короля Горбача и победно захихикал. Черноволосый философски кхекнул и отхлебнул из чашки с настойкой. Нанетта упала со шкафа и кривобоко спланировала, метя, наверное, на плечо Горбача, но не долетела и упала в ворох карт, благо игра уже была закончена. Волосатый Дракон аккуратно сгреб ворону своими громадными лапищами, отчего она на секунду исчезла в них, и сгрузил её в подставленную Горбачом шапку. Из-под общей кровати вылез Толстый с какой то линялой и пыльной тряпкой во рту, и под удивлённый вздох Дорогуши с помощью Македонского, который отобрал у ребенка новоприобретенную игрушку, отправился уже в свой ящик.А мне казалось, А мне казалось, Что белая зависть — не грех, Что чёрная зависть — не дым, И мне не писалось, Мне не писалось, Мне в эту ночь не писалось, — Я привыкал быть великим немым.
Шевелится на своей кровати Чёрный. Садится, и долго так, задумчиво пялится в никуда. Наверное, сейчас в его голове думаются какие то важные мысли, такое сложное у него лицо. Я тоже пялюсь, только не в философскую бездну, а на отблёскивающие в жёлтом свете лампы струны.Он ревновал её к богам И прятал под мостом от неба, А голуби просили хлеба И разбивались за стакан.
У меня в ногах снова завозился Рыжий. Теперь этот беспокойный перекатился на бок, подпёр голову рукой и, закурив, бессовестно пялился… да один чёрт поймёт куда он может пялиться! Всё равно из-за очков глаз ничерта не разглядеть! Бесит. Жуть как захотелось двинуть этой самодовольной роже пяткой промеж глаз, и меня останавливали лишь проблемы, которые непременно бы возникли, сломай я вожаку Второй нос.И плоть несло, и дух опять Штормил в девятибальном танце —От невозможности остаться До невозможности унять.
Волк ловко тасовал вновь собранные в колоду засаленные карты. До некоторых из них уже успели добраться Толстый и Нанетта: края карт были погрызены и разлохмачены. Горбач набивал трубку. Табаки, уже достаточно долго просто хлебавший настойку и вслушивавшийся в слова песни вдруг начал подвывать в такт и, наверное, ждал припева, чтобы окончательно добить Лорда, который и так уже валялся на груде подушек со страдальческим лицом человека, которому неприятно здесь находиться и, будь возможность, он бы уже давно свалил отсюда. Но, всё же, я думаю, это был лишь образ, так как, насколько я успел изучить Лорда — ему никогда не нужно было чьё то одобрение, чтобы куда то прийти или откуда то уйти.И вечер длинных папирос Линял муниципальным цветом, И сфинксов он пугал ответом На каждый каверзный вопрос.
Солнце уже почти скрылось за плотными рядами многоэтажек и в комнату попадали только его прощальные лучи. Они окрашивали стену и всё, что было к ней приколочено, прилеплено и навешено в светло-красный. Эта тонкая полоска солнечного огня ещё теплилась под самым потолком и, казалось, что вот сейчас светило окончательно закатится, а эта полоска так и останется на стене, прилипнув к ней, как и другие вещи в Четвёртой, которые когда то так же прилипли и остались здесь навсегда.И, видно, не забавы для —По венам кровь против теченья. Миг тормозов — развал — схожденье… И снова — твердая земля.
Воздух стремительно холодел. Ещё было не то время, когда от жары не бывает спасения даже ночью. Но окна не закрывали, и Слепой, оставив стакан, незаметной тенью скользнул на подоконник. Леон, открыв один сонный, сверкающий в темноте глаз и проводил вожака нечитаемым взглядом. Оставалось только надеяться, что в его пушистой голове сейчас с бухты-барахты не родился ещё один «великолепный» план как свести меня в могилу своими выходками… Лорд предусмотрительно закрыл ладонями уши, когда Табаки набрал в грудь побольше воздуха и приготовился петь со мной дуэтом.А мне казалось, А мне всё казалось, Что белая зависть — не блеф, Что черная зависть — не дым. И мне не писалось, Мне опять не писалось, Не пелось и не писалось, — Я привыкал быть великим немым…
Лорд всё-таки отвесил Табаки заслуженный подзатыльник и закурил. По потолку плыл розоватый дым от трубки Горбача. Я прикрыл глаза. Сонный морок одолевал меня, но несуществующий кодекс гитаристов в моей голове гласил: начатую песню необходимо допеть во что бы то ни стало. Или это опять был Лео? Ничего уже не понимаю…И отступил девятый вал И растворил свой сахар в дымке… К стихам, к Довлатову, к «Ордынке» Он вдохновенно ревновал,
В уголок рта ткнулось что то влажное. На автомате схватив это «что то» губами, обнаруживаю вишнёвый фильтр. В голове проносится смазанная мысль, которой я сейчас не уделяю должного внимания: «Похоже, кто то под шумок стащил сигарету из моей пачки… Ещё и дразнится, сволочь…». На зло воришке глубоко затягиваюсь, прожигая бычок до самого фильтра. Лёгкие заполнены до упора, в песне повисает небольшая пауза. Вдруг меня вновь касается что то мокрое. Да так размашисто и внезапно, что я давлюсь всем тем, что только что с таким злорадством держал внутри. Слепо двигаю локтем вбок, желая садануть шутнику куда нибудь побольнее. Желательно в зубы, конечно. Чтоб больше не было охоты разевать жвалы на ни в чём не повинного меня. увы, попадаю куда то в мягкое место. Слышится сдавленный звук. Удовлетворённо хмыкнув, вытираю мерзкую мокроту с шеи. Ужас, кому расскажешь — засмеют. С силой бью по струнам, да так, что от резкого звука Лэри, кажется, прикусывает свой язык. По крайней мере по звукам похоже на то. Табаки заливается икающим хохотом, подтверждая догадки.Но вместо рифм бежали вследДва юных сфинкса Джин и Тоник, И воздух был упрям и тонок, Впитав рассеянный рассвет.
Заканчиваю последний куплет и отпихиваю в сторону гитару. Спать. Как же хочется спать. В эти настойки наверняка подмешивают каких нибудь медицинский колёс, как пить дать… Где то на далёком-далёком от меня заднем плане Шакал разражается аплодисментами: — Браво, дорогуша, браво! Это чистая победа! Ты просто обязан сыграть на нашем конкурсе талантов! — Какой ещё конкурс, ты что городишь? — Как?! Ты не знал? Это же…! Чёрт, кажется, заканчивать свой день в отключке уже входит у меня в привычку…