РазГром СероВолка

Есть вещи, которых очень долго ждёшь, но, тем не менее, когда они случаются, в это очень непросто поверить… Очередное пробуждение весьма удивило Разумовского: таких реальных галлюцинаций он ещё не видел. Во снах он бывал в разных обстановках, прикасался к разным предметам, но все они осязательно были абстрактны. Сейчас же перед ним была целая комната, выглядевшая, между прочим, крайне реалистично. Сергей усмехнулся, отметив стиль прошлого века. Взгляд его зацепился за ковёр на стене. Гений протянул к нему руку и прикоснулся. Мягко. «Не может быть! Это какой-то сбой,» — он встал с дивана — что только воображение не подкинет! — и направился к следующему бросившемуся в глаза предмету, которым оказалась стеклянная ваза. «Стекло… твёрдое, гладкое…» «С этим миром точно что-то не так,» — мысль была логичной. Его же не могли забрать из клиники. Да и кто бы стал этим заниматься? Своему злому двойнику он не дал на это согласия. Или.? Нет, точно не давал. Тогда каким же образом он мог выбраться, да не просто выбраться, а оказаться в каком-либо другом месте (кроме следственного изолятора и тюрьмы)? Вот тут-то мысль гения и заходила в тупик: всё вокруг реальное, но реальностью быть не может. До слуха Разумовского донеслось тихое тиканье. Повернув голову на звук, он нашёл взглядом старенький будильник. По нему выходило, что почти наступил полдень. «Интересно, — подумал Разум, — а во сколько в клинике совершали обход?» Если он всё ещё там, то скоро, наверное, придёт медсестра и сделает ему какой-то там по счёту укол, после которого, быть может, эта комната растворится и остовом реальности окажутся только отвратительно-белые стены. Обратно не хотелось. Серёжа вернулся на диван и оглядел комнату более внимательно, словно стараясь сохранить в своей памяти то, что после минувших событий походило на самое прекрасное видение. Пожелтевшие от времени обои в цветочек, стенка красного дерева, занимавшая всю противоположную стену, круглый антикварный столик, почти посередине комнаты, на нём стеклянная ваза и какие-то бумаги. Слева дверь, справа окно. Окно особенно понравилось Серёже: большое, светлое, обрамлённое лёгкими зеленоватыми шторками. Вспомнилось детство. Нет, разумеется, в детском доме — а Сергею «посчастливилось» прожить юные годы именно там — о такой роскоши и речи не шло, но в том, что это именно роскошь, гений не сомневался. Ему вдруг подумалось, как хорошо расти в такой среде: спать одному в комнате наподобие этой. Засыпая, рассматривать узоры на ковре, а уснув видеть тихие безмятежные сны. Увы, он сам был этого лишён и имел понятие о подобной жизни только через рассказы, услышанные от других. Детские годы Разумовского были плотно связаны с одиночеством, страхом, который так отчаянно он старался победить, невесёлыми мыслями о грядущем и… с Олегом. Да, Волков был неотъемлемой частью не то, что детства — жизни. Практически сразу, с самого знакомства они стали неразлучны. Сергей иногда задумывался о том, что же такое в нём нашёл этот мальчишка, так не похожий на других детей и так часто смотревший на всё волчьим взглядом исподлобья. Он ни с кем особо не дружил и Разум не мог знать — будь у него друзья, относился бы он к ним также, как к нему, или иначе? Друзей у Волкова не было; были знакомые и незнакомцы, враги и приятели, на основе чего Сергей вполне справедливо считал себя его единственным другом. Вместе они шли через детство и юность. Последнее довольно удивительно, ведь юность — тот самый возраст, когда мальчишки начинали писать девчонкам первые, нескладные записочки, а те, в свою очередь, дарили им собственноручно сплетённые браслеты и улыбались таинственно и странно, словно знали что-то, чего не знал больше никто. Когда это началось среди них, Разумовский искренне думал, что Волков постоит рядом с ним день-другой да и побежит на поиски той самой, о которой ещё не мечтали, но уже начинали мечтать другие. Сам по себе Разумовский был асексуален и просто не чувствовал нашедшей на всех остальных ровесников весенней эйфории, но его крайне поразило, что Волков остался нечувствительным ко всей романтической чепухе, на которую иные были падки. Он смеялся над ними, скалился и продолжал защищать Серёжу, если кто-то смел что-то сказать в его адрес или даже не так посмотреть вслед. Несмотря на это Разум всё равно боялся потерять своего Волка, которого искренне считал другом. Однажды он даже сплёл венок из одуванчиков, перепачкав при этом все руки соком этих цветов. — Тебе нравится? — заглядывая в глаза Олегу, только и спросил он тогда. — А зачем это? — честно не понял Волков. — Ну, — Разумовский чуть смутился и долю секунды почувствовал себя глупо. — Всем дарят, вдруг тебе… тоже хотелось бы… — Серёж, — Волк внимательно посмотрел в синие глаза, — хотелось бы мне совсем другого: чтобы ты был рядом. Серёжа радостно обнял Олега, уронив в траву венок, про который он сразу же забыл. «Хорошее время было,» — теперь уже взрослый Разумовский грустно улыбнулся. Он скучал по этому теплу, по защите, по поддержке Волкова. Он с некоторым стыдом вспоминал разоблачение Громом, ведь всё это время он верил, что Олег здесь, с ним, а это внезапно оказалось только игрой разума. «Это же как сильно мне должно было его не хватать…» Серёжа посмотрел на выцветше-синий будильник: прошёл почти час с момента пробуждения. Вдруг со стороны двери раздались шаги. «Врачи, — было первой мыслью Разумовского, — опять…» Другая мысль была о том, что Тёмный Разум снова издевается над ним, и своим приходом он превратит всю установившуюся идиллию в крах. Сергею вдруг стало интересно, как всё изменится, если он просто останется сидеть на диване. Шаги приблизились, кто-то по ту сторону аккуратно толкнул дверь и она, тихо скрипя, открылась. Разумовский, встретившись взглядом с пришедшим, на время потерял дар речи. Это был не врач. *** Утром Гром встал совершенно разбитый. Голова болела, мышцы ныли, настроение было отвратительным. — Твою мать, — будильник на телефоне, который он зачем-то завёл с ночи, теперь раздражал его своим звоном. На работу идти не хотелось. Хотелось убивать или, как минимум, проспать полдня. Но было слово «надо». Пустой холодильник, туалет с выбитой дверью, гулкий подъезд и вот оно, едва греющее солнце северной столицы. Идя по улице, Игорь прикидывал какую шаверму он возьмёт и сколько чашек кофе выпьет сегодня на работе, но тут его размышления прервал звонок. — Похоронное бюро на связи, — мрачно сообщил Гром. — В смысле? — на том конце на пару секунд воцарилась тишина, видимо, звонивший убеждался в правильности номера. — Смешно тебе? Игорь, я по делу звоню! Тут… — Приеду в участок — обсудим, — Гром уже собирался сбросить вызов, но Дима успел вставить свои пять копеек: — Я как раз недалеко от твоего дома, — Игорь вздохнул. «Ох уж этот стажёр…» Пришлось договариваться на встречу в том районе, где сейчас находился Игорь. Перед встречей полицейский по обыкновению решил взять себе шавермы. — Вах, дарагой! Такой шаверма сегодня вкусный! Бери двэ! — продавец был рад постоянному покупателю; подумав, Игорь принял его предложение. — Давайте две, — рассчитавшись, он уже распланировал, как одну заточит сейчас, а вторую во время обеденного перерыва. Отойдя от ларька с шавермой, Гром вгрызся в ближневосточное блюдо. «Со вчерашнего дня ничего не жрал! — думал он, не без удовольствия, — как же вкусно!» Курица была необычайно сочной и овощи очень хорошо дополняли её. Мысленно Гром уже набрасывал хвалебные оды этому сочетанию лаваша, мяса, овощей и соусов, но тут на горизонте появился Дубин. Шёл он стремительно, так, словно должен был сообщить Игорю какую-то сверхважную новость и счёт шёл на секунды. — Привет! — поздоровавшись с майором, стажёр сначала обратил внимание на то, с каким аппетитом его коллега поглощает шаверму, после чего внезапно заметил в пакете ещё одну. — Это мне? — он кивнул на пакет; в его голосе звучали интонации обездоленного ребёнка, которого обычно обделяют всегда и во всём, и дополнялось это такой надеждой во взгляде, что Гром просто не смог сказать «нет». Он молча протянул Дубину пакет. — Спасибо! — поблагодарил тот и принялся за еду. Они шли по улице; Дубин молчал, ибо рот был занят. До этого он несколько раз попытался заговорить с Громом, но в последний раз майор одернул его взрослым и типично воспитательским «Прожуй сначала», так что Дима решил последовать его совету. Юнец ещё ни слова не сказал о той новости, которую так необходимо, по его мнению, было услышать Грому; впрочем, Игорь уже догадывался, о чём пойдёт речь. — Погода сегодня хорошая! — закончив с едой первым, отозвался майор. Дима, в этот момент вгрызшийся в лаваш, посмотрел на него искоса и замычал, кивая. — Отпуск что ли взять? — мечтательно завёл полицейский, вальяжно шагая по тротуару. — Рвануть куда-нибудь… Города другие посмотреть, страны… — Так вот, новость, — дожевав, стажёр попытался вставить слово. В руке у него была ещё половина шавермы. Гром бросил грозный взгляд на этот остаток и серьёзно сказал: — Доешь сначала. Дима послушно и уже без видимого удовольствия продолжил свой обед. «Нечего было просить,» — подумал Гром, глядя на медленно жующего Дубина. — Рвануть куда-нибудь, а там можно было бы и Юльку с собой взять, — продолжал мечтать вслух Игорь. — Она бы разнообразила свои репортажи путешествиями, а то одни расследования; и как ещё не надоело? — он усмехнулся и, сжалившись, забрал у напарника то, что оставалось от шавермы. — Новость, — снова продолжил Дима, — новость заключается в том, что вчера в Чумной форт… — Как думаешь, будет сегодня дождь? — безапелляционно перебил его собеседник, кивнув на небо. — Не знаю, — растерялся стажёр. — А причём здесь? — А притом, что совсем недавно Прокопенко на дачу рассаду привёз. Если будет дождь, ещё ничего, но вот если град — побьёт ведь, — он многозначительно понизил голос. — При чём тут.? — Дубин перестал понимать, к чему клонит Гром. — Так просто, — легко ответил Игорь, — трудов жаль. — А, — делая вид, что понял логическую цепочку, протянул стажёр. И подождав с полминуты, возобновил вещание новости, — так вот форт. На него было совершено… — Так будет сегодня дождь или нет? — Игорь уже откровенно издевался, вновь перебивая коллегу. — Дождь не побьёт рассаду, — уверенно ответил Дубин и только открыл рот, чтобы рассказывать дальше, как Игорь опять не дал ему сказать. — Да причём здесь рассада? — голос Грома звучал так, как будто на рассаду, которую он жалел минуту назад, ему теперь было совершенно плевать, — я зонтик не взял… Досада в голосе майора безусловно впечатлила Диму, но он по-прежнему не знал, как сообщить важнейшее известие, когда его совсем не слушают. — Игорь, — встретившись взглядом с полицейским, Дубин всмотрелся в усталое лицо майора, — что-то случилось? В ответ полицейский махнул рукой, мол, неважно. Пока Дима шёл, не понимая, что происходит, у Грома запиликал телефон. — Да, Юль, — видимо, вспомнив, что напарник всё ещё здесь, майор оторвался от телефона и негромко сказал, — иди в участок, я тебя догоню. Сам же Гром направился в совершенно противоположную сторону, болтая с Юлей. Дима пожал плечами, он уже ничего не понимал. *** Вечернее небо протянуло свои розово-голубые тени; эти цвета делали даже самый грустный вечер сказочным. Как ни странно, для одного из наблюдателей этого заката определение «сказочный» было наилучшим, потому как он до сих пор не мог поверить в реальность. Разумовский стоял на балконе, любовался небом и всё равно не верил. У него сегодня всё было хорошо, что казалось ему нереальным; не приходили врачи, не наведывалось нечто, сводящее его с ума. Сергей стоял на кухне хрущёвки, ледяной пол приятно холодил босые ноги; было приятно в принципе что-то чувствовать — тактильно, обонятельно, потому как глазам и ушам Разум уже не мог доверять. На кухне приятно пахло сырниками. «А что, если я окончательно спятил и сейчас сижу и качаюсь из стороны в сторону в той проклятой палате?» — гений поник головой, представляя, что это может быть правдой. Перед его взглядом рисовались не самые радужные картины: вот он совсем перестал воспринимать реальность, переместившись сознанием в более приятный мир, а тело бросил в старом; вот за ним пришли санитары и, видя абсолютное безумие на лице пациента, волоком потащили на уколы; он сопротивляется, а может и нет, но его точно привяжут к кровати, чтоб не натворил чего, ведь эти люди больше не могут предугадать его логику. Потому что он больше… не человек? Серёжа сжал правую ладонь в кулак, впиваясь ногтями в кожу. Было больно, но он всё ещё не верил этой боли. Обессиленный мрачными думами, Разумовский сел прямо на пол. Сегодня хороший день — он даже видел человека, до ужаса родного и близкого ему; но если это всё его собственная выдумка — выдумал же себе Олега несколько времени назад — этот день будет первым в веренице худших дней в его жизни. Неопределённость томила. В горле сжимался ком. «Нужно убедиться в том, что я не сплю! — иногда Разуму казалось, что с какого-то момента вся его жизнь стала лишь сном, от которого он уже никогда не проснётся, — я должен знать точно…» Поднявшись, гений направился в ванную; он провёл там минут десять, умываясь и изучая собственное отражение в зеркале; оно было очень похоже на него, но у Серёжи совсем не было уверенности, что оно не засмеётся и не ударит его. Разумовский уже собрался выходить из ванной, как взгляд его наткнулся на лезвие в бумажном конвертике, лежащее на полке. Оно было новым и, значит, чистым. Разум протянул руку и взял его; аккуратно достал лезвие из конвертика и покрутил в руке, осматривая со всех сторон. Недолго думая, Сергей зажал лезвие между большим и указательным пальцем правой руки и выставил перед собой левую. Медленным, плавным движением рассекая бледную кожу, Разумовский внимательно наблюдал за тем, как из ранок начинает сочиться кровь. Первая, вторая, третья… Сделав пять надрезов, Серёжа замер, прислушиваясь. В мире всё оставалось на своих местах. Никаких шагов, голосов и прочего ада не было и в помине. Из рассечённой кожи тонкой струйкой вытекала красная кровь — не белая, не зелёная и даже не чёрная, что время от времени демонстрировало гению странное существо. К чему-то вспомнился предпоследний разговор с ним. «Вот же кровь, красная, — Разумовский вертел руку, оглядывая с разных сторон и ракурсов, как алые капельки жидкой ткани покидают его организм. — Красная, как у всех…» Сергею вдруг захотелось опровергнуть высказывание про душу, а точнее про её отсутствие у Разумовского, но он не решился поднимать это воспоминание, связанное с внутренним дьяволом. Ещё был страх, что нечто может появиться в любую секунду. Серёжа нерешительно тронул языком кровоточащую руку. Кровь отозвалась солоноватым металлическим вкусом и гений просиял. Радости ему добавляла и лёгкая боль от порезов. Он засмеялся от осознания реальности происходящего и смех этот был только из чистой радости, но не потому, что было что-то действительно смешное в порезанной руке. В коридоре хлопнула входная дверь и Серёжа не глядя понёсся туда. Олег с улыбкой ответил на объятия своего друга; он гладил его по спине, по лицу, по рукам — и всё это не отцепляя Разумовского от себя. Лицо Волкова омрачилось только когда он почувствовал неприятную липкость в пальцах и взглянув на руку увидел кровь. Он сразу же резко отстранил от себя гения и принялся методично его осматривать. Рана нашлась почти сразу же — несколько порезов на левой руке. Сергей виновато улыбнулся. Олег тяжело вздохнул. «Ни на минуту, блять, не оставь!» — злобно подумал он, идя за перекисью; злости в этой мысли было напополам со страхом за близкого человека. Вскоре Серёже представилась ещё одна возможность убедиться в реальности происходящего: может перекись была такая злая, может ещё что, но порезы жгло и щипало только так. Пока Разумовский шипел и мотал головой по сторонам, закусывая губу, Олег украдкой бросил на него счастливый взгляд. Волков был счастлив, что они наконец снова вместе, и рад, что это всего лишь незначительные порезы.