РазГром СероВолка

К тому моменту, как Волков вернулся домой, Сергей уже разлепил глаза и теперь лежал и примерно прикидывал, что он сможет сделать за этот день. — Олеж, — он инстинктивно отреагировал на проворачивающийся в замке ключ и мягкий скрип открывающейся двери. — Нет, Чумной Доктор! — подколол Волк; на самом деле, ему было приятно, что гений наконец-то к нему привык. «Отходняк проходит хорошо, » — Олег сделал мысленную пометку об улучшениях Разумовского. Совсем скоро его гений станет таким, как прежде. — Олеж, я скучал, — только Волков успел развязать и стянуть берцы, как к нему вышел Сергей. Он был в одной растянутой футболке, с растрёпанными волосами и босиком. И главное, впервые за долгое время от него веяло покоем. Ни секунды не медля, рыжее чудо обняло Волка за шею. Волков в ответ прижал его к себе так, словно сейчас за Разумовским должны были прийти, чтобы навсегда забрать у Олега источник его радости. Было в движениях гения и такое, что пока не до конца было расшифровано Олегом. Сергей не стал рассказывать Волкову, что его приход послужил катализатором; обрывки утреннего сна ожили и пробудили в нём чувства, испытанные не в этой реальности. Он не помнил, кто, с кем и как именно — на это он, кажется, даже не обратил внимания — зато тело помнило: тепло, ласки и страсть, какой Разум доныне не испытывал. Олег, в свою очередь, решил не спрашивать у Разумовского про его сны. Утренние стоны с упоминанием Грома намекали: там что-то слишком личное. В душу Волков лезть не собирался. В серёжину душу, разумеется. Никаких сцен ревности Волк и не думал закатывать; такое, в понимании мужчины, можно было позволить себе только в супружеской паре. Их же с Разумовским отношения он не определял как любовные; Сергей ему как брат — и точка. Только на деле он был больше, чем брат… Чувства, переходящие дружбу, лишённые любовного пафоса, соединяющие в себе родственную заботу и религиозное упорство — вот, что испытывал Волк к гению. Конечно, это было намного выше ревности. Единственное, за что переживал Олег, так это за безопасность Разума, но об этом он предпочитал не говорить; деяния Волкова в этом направлении давали ему гораздо больше уверенности и покоя, нежели слова и мысли. То, что Разумовский испытывал к Волку, было, как ни странно, намного проще: Волков был его опорой; а значит, ему нужно было всегда быть рядом. Сергей уже успел в этом убедиться… Они оказались в комнате и Сергей, не помня, когда ещё он ощущал такой прилив сил и наглости, толкнул Волка на диван; тот поддался. Ему было интересно, что будет дальше, хотя он уже догадывался. Но кто ж знает наверняка?.. Разумовский вскочил на него сверху, оседлав бёдра, и стремительно впился в желанные губы. «Взаимность, » — подумал Олег и почувствовал Разум. Ладони гения поползли вверх по шее Волкова, а добравшись до головы пальцами зарылись в чёрные волосы, до того уложенные в некое подобие причёски. Сплетение губ и языков воедино; близость горячих тел разбила привычное ощущение мира, раздробив его на тысячу маленьких кусочков, каждый из которых был во сто крат тоньше и острее прежнего восприятия. Голова Разумовского кружилась, низ живота сладостно тянуло, мышцы напряглись в ожидании большего. Энергия перекатывалась мощными волнами в этом изящном теле. Не разрывая поцелуя, гений завалился на бок, вынуждая Волкова поменяться с ним местами, что тот покорно исполнил. Сергей отстранился. Волк удивлённо открыл глаза и сразу же в него впились бездонные карие омуты Серёжи. В этот раз мольбы не было; была просьба, но и её было достаточно… Одежда была разбросана по комнате с максимальной небрежностью — время было важнее порядка. Два взрослых человека, поддавшись, наконец, своим желаниям, чувствовали себя бесконечно свободными. Подобная возможность просто не предоставлялась им раньше: мешало или отсутствие собственного пространства или не-присутствие рядом близкого человека. Нельзя сказать, что будучи не вместе они были порознь: каждый всегда ощущал присутствие другого, просто иногда оно было бесплотным. Теперь же препятствий не было и они отдавались друг другу не только ментально, но и физически.  — Ты готов? — шёпот-мурчание над ухом и Разум закатывает глаза, чуть приоткрыв рот. Зажмурившись, он несколько судорожно кивнул, потому как на слова воздуха не осталось — он выдохнул весь. Волков приступил к телу того, кто был ему так дорог, со всем трепетом и обожанием, на которое был способен. Ладони, пальцы, лицо, губы, зубы, — в долгожданном акте удовольствия орудием ласк могло выступить всё, что угодно. Когда Олег в очередной раз прикусил слишком чувствительную кожу, гений выгнулся, вжимаясь в диван и откидывая назад голову, протяжно выдыхая. По губам Волка скользнула хитрая улыбка: он всегда знал, что делал; реакция Серёжи была тому подтверждением. Ещё чуть-чуть и Олег с максимальной осторожностью приступил к тому, чего они оба так долго ждали. Время словно расплавилось или само превратилось в лаву, едва-едва текущую, как будто застывшую на месте. Но действие свершалось. Волк уверенно взял контроль в свои руки, наслаждаясь тем, как извивался под ним Серёжа. «А ведь я, по сути, ещё не начинал,» — эта мысль была ему до дрожи приятна. В некотором роде, Волков завидовал Разумовскому, а именно тому, с какой лёгкостью Серёжа отпускал контроль, предоставляя своё тело в абсолютную власть Волка. Расслабленный, он лежал, откинувшись на подушку, временами змеёй извиваясь под умелыми прикосновениями. Надавить там, погладить здесь, дразня царапнуть ключицы, прикусить кожу на шее, — Олег был здесь таким же мастером, каким Разум в программировании, и прямо сейчас он создавал свою неповторимую программу, целью которой было блаженство гения, прямо на теле Разумовского. Прошло немного времени — теперь оно измерялось горячим, срывающимся дыханием — и напряжённые до предела мышцы расслабились под воздействием ласк, становящихся всё более настойчивыми. Улыбка коварного гения скользнула по губам Олега, когда он почувствовал это; теперь Сергей окончательно и бесповоротно, на всех мыслимых и немыслимых уровнях принадлежал ему. Только ему одному. Мысль об этом казалась обжигающей; она раскалённым металлом стекла от затылка вниз по позвоночнику, тем самым заставив Волкова выгнуться навстречу Разуму. Пальцы Разумовского цеплялись за простынь, сминали её, комкая, царапали… Олег видел это и понимал, что на месте бездушно-податливой ткани, мог быть он; когда предоставлялся нужный момент, Волков протягивал руки к гению и тот, нащупав их не иначе, как интуитивно, оставлял красные, а подчас и кровоточащие следы уже на них. Волк, которому больше не нужно было следить за конспирацией и маскировкой, с радостью позволял ему это. Напряжение нарастало. Воздух уплотнился как спрессованный. Рыжие волосы разметались по подушке и это проявление вольности и лёгкости ещё сильнее разжигало кровь Волка; чего уж и говорить про остро-белоснежный оскал, которым Разумовский сверкал, когда в лёгких по нерасчётливости в порыве страсти заканчивался воздух. В стонах Серёжа также был намного раскрепощённее своей тёмной половины. Олег, не умея полностью сбросить контроль, ограничивался шумным дыханием. В какой-то момент Волков провёл ладонью по грудной клетке гения, отчего мурашки поползли по его коже: сердце Разума билось ужасающе быстро, так, словно готово было превратиться в чистое всепоглощающее пламя. Стараясь не зацикливаться на чём-то одном — иначе эта сладострастная пляска грозила не кончиться никогда, а Серёжа-то, наверно, устал уже — Олег спустился ниже. Скольжение горячих рук по тонкой гибкой талии Разум воспринял как очередную непростительно точную ласку. Закусив губу, он сильнее впился ногтями в простынь. Спустя секунду, отвернувшись в сторону, гений издал полустон-полурык, который своей аутентичностью привёл Волка в дикий восторг. В последний раз прижавшись к любимому телу так близко, как только мог, Олег задержался в таком положении на несколько секунд, словно заставив время заморозить этот сладостный миг. Если до этого по коже Разумовского маленькими змейками пробегали электрические разряды, от чего гений зажмуривался и негромко постанывал, то теперь, когда его захлестнуло одной сплошной волной, накрывшей так быстро, что перед погружением он даже не успел вдохнуть, Разум широко раскрыл глаза, как будто не веря в произошедшее. Миг казался бесконечностью, но сразу после его завершения Серёжа молнией пролетел тот же путь, что мгновением раньше прошёл Волк. Разумовскому на самую короткую из всех возможных единицу времени показалось, что где-то далеко, совсем не здесь, они с Олегом стали одним неразделимым потоком света. *** Волков любовался гением, точнее тем, с какой безмятежностью тот возлежал на белых простынях, после произошедшего довольно мятых. В его карих глазах плескалась юношеская надежда на то, что дальше будет или также или только лучше; что будущее принадлежит ему. Скрывая за почти родственным теплом своей ласковой улыбки неуместную правду, Волк загадочно молчал и смотрел, желая закрепить этот образ навсегда. Правда не рвалась наружу, она тихо свернулась клубком за лобной костью и смиренно ждала своего часа. На душе Олега — впервые за долгое время — был покой, потому что он знал, что на данный момент является единственным здесь хозяином этого существа с огненно-острым язычком; правда была в его власти.