Neполноценный

Благородный поступок, Осаму, бесспорно. Но оставить его одного, чтобы самому спастись — совершенно не вписывалось в рамки нравственности Чуи. Выломать дверь гравитацией, чтобы увидеть его: высокого худощавого мужчину, облаченного в белую мантию и того же цвета шапку, что сильно контрастировала с его черными отросшими волосами и темно-фиолетовыми глазами. Его взгляд, казалось, мог пронзить не хуже заостренной катаны, но вместе с тем, он слабо улыбался, смотря на появившегося, как охотник на добычу. Прошло всего мгновение, а ощущение, что они знакомы тысячелетие, будто бы жизнь пронеслась у юноши перед глазами, будто он попал в непродолжительный транс, оказался под действием сильнейшего гипноза. — Чуя, — выдох Дазая, что вывел того из оцепенения, — почему не сбежал? — Да разве мог я оставить тебя, суицидника, — бегло прошептал тот, посмотрев в пол. — Тот самый Чуя, — мужчина развел руки в пригласительном жесте, — я и не думал, что вы столь очаровательны, мой милый друг, — психопатичный оскал, который Чуя не раз замечал у Осаму. — Кто вы такой? — Чуя будто бы не смел вновь смотреть тому в глаза, чтобы не ощущать первых чувств, — зачем вам Арахабаки? — Ты неверно считаешь, если думаешь, что меня интересует только Бог, — на последнем слове, мужчина поднял голову, смотря в ночное небо, — меня зовут Федор Достоевский, — он приблизился на шаг, — и я знаю намного больше о тебе, чем ты думаешь. На что действительно ты способен, и, о боже, — развел руками, — ты не содержишь Бога в себе, ты и сам подобен ему! Нежные голубые встретились с устрашающими фиолетовыми. Дазай все это время стоял спереди, немного загораживая Чую. — Федор, не много ли ты на себя берешь, — он подал голос, склонив голову вбок, — поклоняйся своим мертвым богам, не посягай на чужое, — тот самый ледяной тон, с которым он зажимал Чую у кабинета Мори. — Чужое? Ты имел ввиду твое? — Достоевский перешел с певуче-мелодичного голоса, как и Дазай, на свой «темный» тон. — Моё. — Я безмерно рад за тебя и принуждать его ни к чему не буду. Чуя-кун, — он вновь смотрел с тем пугающим выражением лица, — я не собираюсь тебя похищать или что-то в таком роде, я вовсе не садист, — усмехнувшись, посмотрел на Дазая, — если тебе действительно интересно узнать о себе побольше, я всегда буду рад составить тебе компанию, — он поклонился, снимая шапку и прикладывая к груди, — не меня тебе стоит бояться, — последнее, что сказал он перед тем, как взмахнув подолом пушистой мантии, исчез. Пронесся холодный ветер. У Чуи даже прошла ассоциация с кладбищем. Некая могильная «свежесть». Он стоял, не смея пошевелиться, всё пытаясь окунуться в те воспоминания, что пронеслись у него в голове в первую секунду. Но он ни за что не мог ухватиться, словно этот человек вместе с собой унес все секреты. Дазай протянул свою руку и сжал ладонь Чуи. Тот даже не сопротивлялся. Они пошли в ту сторону, где их давно ждала машина. Они сели в нее и шатен велел везти в один адрес. Он не понаслышке знает галлюциногенные способности Федора, от которых Чуя заснул в реальности. Накахару необходимо взять под контроль, чего бы он никогда не сделал ни с кем из мафии. Постепенно он начал понимать силу связи и здесь не может быть осечки. Его сердце болело, когда он днями не видел рыжего, сон стал спокойнее, а лезвие в ванной покрылось тонким слоем пыли. Дазай не знал, что такое любовь и как она проявляется, как самому ее проявлять. Вот все и выливалось в такие отважные попытки защиты такого же сильного напарника. А Чуя, казалось, ничего не ощущал, не видел очевидного, однако в бессознательном состоянии всегда тянулся, доверял Осаму, что грело слабую надежду в душе первого. Они приехали и улеглись. Чуя, что обычно было бы удивительно, не сказал ни слова. Лег, отвернулся и сразу задремал. В маленькое окошко прорывались первые лучи — уже светало. Небольшой отчет Мори и он лег рядом. Сон не шел, хотя в присутствии рыжего, он был уверен, что будет спать, как младенец. Золотистые ресницы напарника подрагивали, он дышал глубоко, слегка хмурясь. Так выглядит кошмар снаружи? Дазай посмотрел на его левое запястье и слегка провел пальцем по пустому имени, поднимаясь к ладони. Не успел он дойти до середины, как Чуя слегка сжал кулак и выражение его лица приняло абсолютно невинный вид. Успокоился. Как описать все те чувства, что горели внутри Осаму? Он и сам не понимал, все это всегда было чуждо ему, ведь с рождения он не получал любви от тех, кто должен был ее давать. Но они не смогли, наоборот, убивая, насмехаясь над очевидной тягой чувствовать себя нужным. Все это приводило к мысли, что любовь для такого, как он — недоступна, что проще всего отречься от нее, что это единственное, что делает людей слабыми, что меняет их истинную суть. Он счастлив был бы отключить помимо любви и другие эмоции, порой проскальзывающие в нем. Отлично помогала физическая боль от лезвий, иногда хождение по краю крыши небоскреба. Мысли отключаются, и ты не чувствуешь ни тела, ни души, отрекаешься от своего внутреннего человека. То, что было необходимо ему. А здесь, судьба словно насмехается над ним, наконец дав «соулмейта». И им оказался тот, кто так отчаянно искал человечность, от которой Дазай всеми силами открещивался. Только Чуя сам не понимал этого. Он, как и Осаму, по-прежнему не считал себя достойным, исходя из его непробиваемых убеждений в том, что его эмоции сделаны искусственно. Хотя Дазай всегда видел, к примеру, настоящую природу его гнева и это зрелище невозможно было назвать обычной внедренной программой. Он был живой, самый настоящий. Но его самооценка и, подкрепленные ужасным опытом, убеждения, делали свое дело. Он не верил в себя, испытывал стыд, то закрываясь от всех, то давая волю одной лишь ненависти.

***

Чуе никогда в жизни не снились сны. Он даже не понимал, какого это — что-то видеть. Завидовал тем, кто получал желаемое во снах, по-свойски представлял «свои». Когда он засыпал, он словно падал в мутную воду и медленно опускался на дно, что становилось поверхностью кровати, когда он просыпался. Сегодня же, аллилуйя, ему открыли глаза на давно интересовавшее «сокровище». Маленький Чуя, он смотрит на себя в зеркало и видит свое прошлое отражение. Большие глаза с очаровательным голубым цветом, курносый носик, крохотный рот, обрамляющие лицо вьющиеся рыжие прядки. Он одет в маленькую синюю юкату, ноги босые. На вид отражающемуся мальчику около трех, не больше. Он кружится в своей комнате, наблюдая за развевающимся поясом. Мальчик совсем недавно научился читать, но вид двух букв «O. D.» на левом запястье, он мог отличить везде. Так и сейчас он потирает их, воображая, где находится некая девочка с такими инициалами. Хотя, она должно быть еще не родилась, но Чуя уже любил ее, представлял, как будет защищать ее. В доме вкусно пахнет и слышна музыка сямисэна. Благоговение. Но мальчишка этого не понимает, ему скучно, он решает спуститься к матери, которая занята приготовлением чая для пришедших гостей. — Чуенька, какой ты красивый в этой юкате, — приятный голос молодой женщины, глаза и волосы которой полностью соответствуют ребенку, — и не хотел, а вот посмотри, как ты прекрасен, — она наклонилась в своем ярко-красном кимоно, нежно проведя по волосам сына. Чуя смотрел на нее округлившимися глазами. Он не мог оторваться, его сердце бешено стучало. Словно попал в прошлое, это ни с чем не спутать. Родное лицо, что никогда не потеряется в памяти. Он протягивает маленькую ладошку, дотронувшись до щеки матери. Та лишь улыбается: — Тебе страшно? Ты испугался гостей? — она провела пальчиком по его руке, которую он в ту же секунду сомкнул — все пальцы малыша хватало на указательный палец женщины, — не бойся, Чуя-кун, ты же у меня храбрый, иди, поздоровайся с ними, они все хотят тебя увидеть, — родная улыбка, родное лицо. А он забыл. Мальчик кивнул, смахнув слезу. Он пошел на шум, пока не пришел в огромный зал, исполненный в традиционном японском стиле. Смотря на каждый предмет, его словно встряхивало, он знал, что это было, просто забыл, а теперь воспоминания вернулись. — Чуя-кун, поздоровайся с пришедшими, — голос отца, который на вид гораздо старше матери. Чуя делает нелепый поклон и, поднимаясь, встречается с темно-фиолетовым взглядом одного из гостей. — Тот самый Чуя, я и не думал, что вы столь очаровательны, мой милый друг.