Чувство ETERY

Следующее утро в Хрустальном началось не с кофе. А с поэзии Вы оба, средь несчастий всех Меня дарившие удачей, Здесь, с труппою моей бродячей, Какой мне прочите успех? *1) Именно с такими словами Этери следующим утром ворвалась на рабочее место размахивая коньками и хорошим настроением. Обращалась к Дудакову, который сидел за столом и Глейхенгаузу, который подъехал с той стороны бортика. — Этери, что это? — изумился Дудаков — Не что это, а кто это! Гёте! «Фауст»! Всю ночь перечитывала, — с предельной серьезностью сказала Этери. «Шутит» — подумал Дудаков «Не шутит» — подумал Глейхенгауз. — Она стихами разговаривает еще со вчерашнего вечера. Мам, это лечится вообще? — спросила Диана, которая шла за матерью следом, выходя на лед. После своих приветственных рифмованных строф Этери посмотрела длинным взглядом в глаза Даниила. Он ей ответил таким же длинным взглядом. Произошло впервые историческое событие. То, что будет потом происходить за бортиком на прокатах, в общественных местах, везде там, где словами не скажешь, а руками не обнимешь. То, что будут потом снимать и разгадывать. То, по чем их потом вычислят. Их фирменные приглядки и переглядки. В тот день их глаза впервые встретились. После нашего мистического разговора на льду я приехала домой. Внутри все бурлило, как в котле. Не отпускало. Неужели и на мои истории нашелся читатель? Как-то было дрожаще-странно, что впервые тебя кто-то понимает без слов, на твоем привычном языке. Языке следов на льду, жестов, взглядов и атмосферы, смысла. Я на льду всегда рассказывала истории. А когда мне не дали их рассказывать лично, я стала это делать через других. Ни один прокат не был просто так. Всегда это была история, которую я хотела донести миру. И они всегда были новы и откровенны. То, о чем мир еще не знал. Но мир не знал моего языка и принимал его за красивый птичий щебет. Мой язык был извне, его на этой планете не изучали. И так было волнительно-удивительно осознать, что меня такую высадили сюда не одну. Что меня понимают. И как оказалось, понимают даже более, чем я сама могла понимать в тот момент. В бурлящий котел мозга полетели страницы — «Фауст», «Мастер...», Пастернак. Здесь прошёлся загадки таинственный ноготь. — Поздно, высплюсь чем свет, перечту и пойму. *2) Перечитывать! Понимать! Читать вслух! Что он читал на последок? Это нельзя было читать глазами. Это надо было пробовать на вкус. Губами. Все буквы «эр», которые скопились в этом сгустке пастернаковской Маргариты. И как брызги шампанского рассеялись по мне — моей фамилии, имени, отчеству. Эр главная. Разрывая кусты на себе, как силок, Маргаритиных стиснутых губ лиловей, Горячей, чем глазной Маргаритин белок, Бился, щелкал, царил и сиял соловей. Он как запах от трав исходил. Он как ртуть Очумелых дождей меж черемух висел. Он кору одурял. Задыхаясь, ко рту Подступал. Оставался висеть на косе. И когда, изумленной рукой проводя По глазам, Маргарита влеклась к серебру, То казалось, под каской ветвей и дождя Повалилась без сил амазонка в бору. И затылок с рукою в руке у него, А другую назад заломила, где лег, Где застрял, где повис ее шлем теневой, Разрывая кусты на себе, как склок. *3) И так грассируя я ходила в вечерний час по кухне. Пытаясь как в тайну мироздания, проникнуть глубже в смысл этой Маргариты и всех остальных Маргарит и ее свиты. Пытаясь получить после этих глубоких проникновений настоящий поэтический оргазм. — Мааам, — заглянула обеспокоенно в кухню Диша, — мы с бабушкой волнуемся. Ты обложилась чертячьими книгами, — показывает мне дочь взглядом на открытые лежащие друг на друге издания «Фауста» и «Мастера», — бегаешь растрепанная по кухне и рычишь. Ты что сатану вызываешь? — И вот поэтому ты пришла? Шутить у нас в семье заведено на грани фола. Я успокоила Дишу, обняла и уверила: — Просто у твоей, Диша, мамы В голове вырастают программы Сказала и сама удивилась рифмованности сказанного. — Господи, ты уже стихами разговариваешь. Мамочка, точно все нормально? — Да, все как всегда и бабушке тоже передай мое «да». Пришло время десерта. Хотя сладкое на ночь нельзя, сегодня особенный день. Я достала и покрутила в руках флешку. Из динамика ноутбука полились первые несмелые звуки. Как наши взгляды в будущем. Потом на кошачьих лапах тревожно вошли арпеджатто фортепиано, чуть позже задублировавшиеся с арфой. Эти два инструмента, по сути одно и то же: арфа оголенная душа, а фортепиано заточенная дека арфовых струн в деревянную броню от окружающего мира. И на эту женскую, мягкую, тревожную, но такую разную суть наложился нежный и ласковый зверь — маскулинный, длинный, твердый кларнет. А потом, когда они слились воедино — всё в музыке закрутилось, понеслось, стремительно ломая все устои и преграды. Зарождался шедевр. Яркий, который у всех вызывал восторг и заставлял смотреть и слушать себя с придыханием. Так зарождались МЫ. В голове кружил этот свадебный вальс. А я интуитивно чувствуя, что да, ОНО, продолжала искать: почему, почему? Должны же быть разумные аргументы на мои вопросы. И…находила их. Аргументы. Связки. Привязки. Сюжеты. Параллели. И тяжело дыша, как-будто я оттанцевала весь этот вальс поисков сама, здесь и сейчас — откинулась на стену. — Что ты за сатана Даниил Глейхенгауз? Откуда ты все знаешь? Как ты мог рассказать мне обо мне даже то, что я не знала, как рассказывать? По наитию это чувствовала, а как рассказывать не знала. А конкретно по вальсу еще и не могла. Рана свежая. А ты за нее так схватился и содрал так брутально ту верхнюю корочку, которая на ней уже начала появляться. Как ты это схватил? Я ставила об этом программы. Но как рассказать сама себе не знала. А ты взял так просто и рассказал. Словами. Вчера. Расскажешь и завтра! Мимо закрытой двери на кухню, где происходила ночная вакханалия с чертями и вальсами прошла Этери Петровна. Она не стала заходить. Чтоб не спугнуть. «Пусть лучше так, чем плачет каждую ночь над чашкой чая в темноте», — подумала она и прошла к себе. В ту ночь я впервые за долгие годы не плакала. Я начала учиться мечтать. Одним стихотворным приветствием я в то утро не ограничилась. «Фауст» меня переполнял, а значит фонтанировал. Бросив через Дудакова моим спортсменам наставления: Я вам сказала, что во благо. Вы и варите вашу брагу. Без разговоров за котел! День проморгали, день прошел, — Упущенного не вернете. Ловите на ходу, в работе *1) Поехала ловить еще одного спортсмена. Он так ловко справился с поставленной перед ним задачей по скольжениям, что проскользил прямо мне под кожу и удобно там расположился по периметру. Перехватываю его за руку возле запястья. — Рассказывай. И он начинает мне рассказывать взглядом. Мне становится не по себе. — Рассказывай словами! — требую я — Кто вносит в шум разрозненности жалкой Аккорда благозвучье и красу? Кто с бурею сближает чувств смятенье? Кто грусть роднит с закатом у реки? Чьей волею цветущее растенье На любящих роняет лепестки? Кто подвиги венчает? Кто защита? БОГИНЯ под сенью олимпийских рощ! Кто это? — Вы! Человеческая мощь! *1) Молчим. Смотрим. Я вспоминаю как дышать, чтоб себя не выдать. — Фауст? — Фауст. — А теперь по сути. По вальсу. — Она похожа на Юлю. Внешне. У Серафимы тот же взгляд, что и у Юли в Шиндлере, и вообще. Я пересмотрел ее юниорские программы. И то, что и Серафима и Юля в один и тот же период катали в короткой программе «Не отрекаются любя» — это не совпадение. Это подсказка, значит так и должно быть. Отречься можно по-разному. Но любя — никогда. «Новая» Юля должна закончить Ваш гештальт — прокатать «старую» Юлю. Исповедаться за нее на льду, попросить прощения. Это Вам надо, чтоб идти дальше. Чтоб не курить до утра на балконе в южный воздух. Иначе на льду будут и далее одни сплошные Юли. В сказках все заканчивается свадьбой. А Вы заканчивайте эту сказку с таким скомканным и некрасивым концом, свадебным вальсом. Ласковый и нежный зверь. Главная героиня, Ольга — девушка, внешне «ангел во плоти», на первый взгляд чиста, наивна, легка. А внутри прогнившая и расчетливая душа. Которая проезжает по всем, кто ее любит, грязной гусеницей танка, давя их души, любовь и уважение к себе. Беспринципная дрянь. Как и Юля. А еще именно этот вальс открывал ту самую Олимпиаду 2014 в Сочи. Вы знали? Даниил говорил еще что-то… Но то, что я уже услышала было настолько пронзительно Я сжала его запястье так крепко, что сама почувствовала, как стала впиваться в его кожу. «Я тоже проникну под твою кожу, не тебе одному!» — Замолчи! И в последнем споре возьму тебя — замолчи! — У того, с которым Иаков стоял в ночи. *4) Говорю рублеными фразами. Не могу по другому. Знаю, что если открою рот  — хлынет всё. А уж это лишнее. Он и так слишком в теме. — Откуда всё знаешь? Даниил шутя снимает эту звериную атмосферу, которая сейчас между нами. — Просто я Баба Ванга. Гадаю. Недорого. Иногда угадываю, — смеется он. «Нет мой милый, это угадать нельзя. Это надо быть мною, чтоб так чувствовать». — Едем в Новогорск. Будем ставить. Пробовать. Вместе. Раз всё так идет. — Хорошо, — отвечает Даниил счастливо. — Это не был вопрос. И ответ мне был не нужен. Если не хочешь, можешь не ехать. Но ты поедешь. Я видела, как он смотрел, когда мы ставили с Авербухом. Он поедет. На сим отъезжаю и на развороте. — И перестань мне «выкать». После того как ты меня лишил моей подкожной девственности, ты на мне должен или жениться, — смотрю смутился, а пусть привыкает к моим словесным «коленкам», — или…быть равным. Тянись. Дерзай. *1) Гете. «Фауст» *2) «***» Стихотворение Б.Пастернака, которое Даниил потом читал Этери на балконе в Граце *3) «Маргарита» Б.Пастернак *4) «Я тебя отвоюю» М.Цветаева. В этих строках аллюзия к библейскому сюжету противостояния Иакова и Господа Бога. Известно, что Богу понравилась храбрость Иакова, и после полуночной схватки он благословил его.