Начало конца

Я ненавидел зеркала. Не потому, что именно мне приходилось собирать осколки всякий раз после того, как Сергей яростно запускал в свое отражение тяжёлой статуэткой или стулом и, ещё больше раздражаясь, пытался добить его кулаками. И не потому, что вид его окровавленных пальцев причинял мне почти физическую боль. Я лишь молча извлекал стекло из его ладоней, при необходимости зашивал глубокие порезы, перевязывал израненные руки, но ни о чем не спрашивал. А про себя искренне надеялся, что в такие минуты помешательства он никогда не доберется до вен, ведь тогда я попросту ничем не смогу ему помочь. Я ненавидел собственное отражение. Но это не было что-то из разряда комплексов и уж точно никак не было связано с самокопанием, мол я отвратительный человек и мне противно на себя смотреть - причина крылась совсем в другом. Как-то выйдя из душа, натянув белье и брюки, обнаженный по пояс, я увидел себя в зеркале. Так тоскливо мне ещё никогда не было. Не могу сказать, что когда-либо переживал из-за шрамов на теле, но в тот момент я внезапно осознал, что большинство из них нанесены мне Сергеем или из-за Сергея. Вспомнились его недавние слова про причинение боли, в памяти всплыли и слова Ворона в их подслушанном споре - и тогда я действительно впервые за все время понял, что так оно и есть: больше всего боли я натерпелся от него самого. Но едва ли я мог винить в этом Сергея. Порой мне казалось, что он сам не знает, чего ожидать от себя же, а когда осознает, что натворил, замыкается в себе сильнее, забивается в угол, так или иначе наказывает себя. И старается держаться подальше от меня. Поначалу я списывал это на нежелание показывать свой страх и слабость; даже когда я предлагал ему свою помощь и поддержку, он огрызался на меня и запирался в комнате. Только позже я понял, что Сергей боится повторения истории с кинжалом, что, выведя из себя его альтер-эго, я снова буду истекать кровью по его милости. И несмотря на то, как странно это прозвучит, я был практически счастлив, что все обстоит именно так. Сама мысль о том, что я для него - всего лишь предмет интерьера, просто какой-то наёмник, а то и груша для битья, на которой он время от времени вымещает злость, была невыносима. Разумеется, я не ждал от Сергея проявлений высоких чувств вроде признаний в любви и верности - ничего из этого не изменило бы моих чувств и отношения к нему; мне же было достаточно, что он иногда проявлял внимание и заботу, даже если до этого отвесил пощечину или пырнул ножом. Я ненавидел зеркала, потому что они напоминали мне о боли, но когда позади меня появлялось отражение Сергея, мне становилось чуть легче. И несмотря на то, что дыхание сбивалось и пару невыносимо долгих секунд я с замиранием сердца ожидал, что же он предпримет в следующий миг - вонзит мне нож в спину или обнимет за талию, уткнувшись носом в плечо, - я знал, что ради него готов вытерпеть что угодно, в том числе и от него самого.