Капли и комья

Пауль почти провалился в сон, когда услышал… Это. Шепот. Неизвестный, незнакомый голос шелестел в тишине и темноте автобуса, как может шелестеть старый, мрачный лес. Пауль не любил избитые сравнения и ассоциации, но поделать с собой ничего не мог: перед глазами вставали стволы деревьев, поросшие мхом, темные листья на ветках, скрученные, цепляющиеся за ноги корни и непролазный подлесок, оставляющий кровоточащие следы на коже. На границе сна и яви Пауль стоял у самой кромки этого страшного, черного леса, и напряженно прислушивался к шелесту-шепоту. Слова разобрать не получалось. В иные моменты казалось, что это был просто свист, в другие — что ему удается разобрать слова, и слова эти угрожающие и гипнотизирующее. Грудь сдавливало, Пауль тонул в нескончаемом беспокойстве и изо всех сил хотел проснуться окончательно, увериться, что он лежит на своей полке в автобусе, преодолевающем километры американских прерий, а не ощущает кожей влажное дыхание многовекового леса и шепот, зазывающий в самую чащу. Он дернулся и увидел наконец-то над собой пластик, а не далекие верхушки деревьев. Автобус мерно покачивался из стороны в сторону, гудели покрышки под полом, веки слипались под сонной тяжестью, а за задернутой шторкой было душно. Раздались едва слышные шаги, и по изменившемуся освещению Пауль понял, что кто-то замер у его полки то ли в ожидании, то ли из любопытства. — …ты это сделал? Голос звучал на самой грани слышимости липковатым шепотом, и Пауль понял, что тень у его кровати просто ждала вторую, идущую следом и отстающую. — …по-дурацки шутить. Первый голос тоже шептал, но куда более веселым и беззаботным тоном. — Ребячество. Рихард и Шнайдер вообще частенько шептались. Казалось, у обоих кто-то в одно время нажимал кнопки: стоило сумеркам опуститься на землю, а дневной жаре затаиться в тенях, как эти двое усаживались поодаль ото всех и принимались бесконечно перешептываться. Пауль не знал, что думать по этому поводу. Дни Шнайдер проводил с ним в подшучиваниях над другими и занятиями дурью, но всегда — всегда — исправно уходил к Рихарду под крылышко стоило тому только поманить пальцем. И шепот. Бесконечные шепотки, всегда звучавшие по-разному. Наверно, Паулю было обидно, что его не посвящают в тайны. Или он завидовал и ревновал. Перед глазами до сих пор была эта картина: Рихард, прижимающий к своей груди девушку, его руки, сжимающие крепкую грудь с сильно торчащими сосками. Губы мягко цепляют сережку в маленьком ушке, нос втягивает аромат возбуждения. Все самое интересное скрыто спиной Шнайдера, ведь он, согнувшись, выписывает что-то раскрытым ртом у хрупкого, беззащитного плечика, и Пауль может видеть только раскрытые в немом стоне губы красотки, ее закатившиеся глаза и широкую ладонь Кристофа, сжимающую смуглое бедро. И шепот. Сладкий настолько, что приподнимались волоски, болезненно натягивая кожу. Пауль хотел быть вовлеченным. В тайны, в братство. В разговоры. Но все, что получал — лишь обрывки шепота, слова, которых было не разобрать.