Капли и комья

Небольшой домик утопал в зелени. Сад казался запущенным — и оттого только более живописным. Кажется, на заднем дворе был целый лабиринт — тенистый и уютный. В таком хорошо пить прохладный чай под сенью дерева, сидя в плетенных креслах, и любоваться игрой внуков. Было странно осознавать, что мама вышла замуж во второй раз и родила еще детей после смерти всех, кто был ей дорог. Что она родила еще кого-то, кроме самого Кристофа и его сестры… Он не мог и не имел права винить маму в том, что она не пожелала жить в одиночестве, но все равно иррационально обижался и чувствовал себя брошенным. Рихард говорил, что это даже хорошо. Мать поскорее забудет о Кристофе, погрузившись в обычные семейные хлопоты, а у Кристофа будет меньше соблазна показаться матери на глаза. Официально он числился без вести пропавшим. До сих пор. И не видел ее так долго… Все это время старательно гнал прочь любые соблазны и просто следовал за Рихардом. Сейчас его мать умирала, и никто не играл в саду, и плетенные кресла давно отяжелели от влаги, и ивовые прутья потерлись и растрескались. Едва уловимый флер смерти бродил между пышными цветами, благоухающими в ночи, заплетался между ветвями фруктовых деревьев и доносил до Кристофа, что времени осталось совсем немного. Приглашение уже было не нужно — дом всецело принадлежал маме. И останется принадлежать только ей. Под ним не скрипнула ни одна половица, не прошуршал ни один сантиметр ковровых дорожек, и даже старый пес не дернулся на своей подстилке. Дверь в спальню была приоткрыта, и в коридор пробивался тусклый свет прикроватной лампы. Мама была такой старой… Седые, чуть всклоченные волосы, высушенная морщинистая кожа, тяжелое дыхание, вырывающееся через приоткрытый беззубый рот… И все равно это была она. Такая же, какой Кристоф ее запомнил — серьезная, озабоченная проблемами, но все равно при этом улыбающаяся так ласково и заразительно. В груди дернуло так, будто там до сих пор было бьющееся сердце, и Кристоф медленно подошел ближе к кровати. Странная слабость сковала его, перехватила за горло, и он просто стоял и смотрел на женщину перед ним, пока та не застонала во сне, и тонкие, узловатые пальцы не полоснули воздух. — Мама… Мамочка. Он прижимался лицом к впалому животу сквозь слои одежды, запахов лекарств и толстого одеяла. Прижимался к своей матери, которую не видел больше полувека, прижимался к женщине, которая родила его и которая сейчас умирала. На плечи легли чересчур легкие, почти прозрачные руки, и даже своим слухом Кристоф едва расслышал слабое и полное нежности: — Кристоф… Мальчик мой. Хотелось рыдать. Хотелось биться, заливаться слезами, но он не мог, и только бессильно скалился от огромной, распирающей изнутри боли, едва контролируя желание разорвать себе грудь когтями — только бы боль прекратилась. — Ты такой же, какой и был… Мама улыбалась, и ее глаза уже были закрыты, когда по глубоким морщинам скользнуло две слезы. Она плакала за них двоих.