Осколки. История первая

Этери даже не заперла дверь, продолжая размышлять почти ни о чем, так не хотелось погружаться в реальные заботы. Впрочем, сами воспоминания стали результатом вполне реальной заботы. **** Женьку выписывали 10. В субботу. Ни раньше и ни позже, в день проката короткой на втором этапе Кубка. Хорошо, что хоть все действо в Москве, можно еще что-то делать в узких промежутках между подготовками, тренировками, двумя днями стартов. Этери мчится на выписку, надеясь не только успеть после нее к началу прокатов, но еще перед этим заскочить домой и переодеться во что-то более приличествующее успешному тренеру, чем джинсы. К дверям больницы ее ведет очевидная после всего произошедшего необходимость выяснять все подробности здоровья этой ненормальной девчонки из первых рук. Кто ее знает, что она там еще не договорит, придумает по-своему или просто проигнорирует? Именно поэтому, проклиная на чем свет стоит московские пробки, Этери едет в день короткой программы Камилы и Даши в больницу к еще одной головной боли этого ее сезона. Женя выходит из дверей в сопровождении врача, опираясь на маму. Тутберидзе коротко здоровается с Жанной, долго молча смотрит на девушку, пока та не опускает глаза вниз. После чего произносит: - Поговорим, когда придешь на первую тренировку после больничного. Взгляд, который, казалось, проковыривал земную поверхность до лавы мантии, тут же взлетает к лицу тренера. Когда тебе дарят одним взглядом столько благодарности и обожания, невозможно чувствовать себя уютно. И Этери не чувствует. Она смущается, а потому сердится: - Медведева, это не значит, что я не отправлю тебя вон с первой же тренировки. Я еще не решила! И после этой тирады наконец поворачивается к врачу, слыша, как медленно удаляются к автомобилю мать и дочь. - Справедливости ради,- резюмирует хирург, проводивший лапаро и буквально “заправлявший” на свое место пережатые нервные корешки,- я бы и правда рекомендовал вам не допускать ее больше никогда ни до каких серьезных тренировок. Если это, разумеется, возможно. - Считайте, что невозможно,- отвечает Тутберидзе. - Хорошо!- соглашается врач,- Тогда так. Минимум месяц - никаких вращений, никаких падений и уж, конечно, никаких прыжков. Если ей не терпится натянуть коньки, то ее максимум - вдоль бортика, желательно с кем-то за руку. И, Этери Георгиевна, я не преуменьшаю и не шучу. Я не стал ей вкручивать фиксирующие пластины, хотя к этому у нее прямые показания. Я рискнул. И было бы хорошо, чтобы вы оценили мой риск и поберегли мою прекрасную работу. Она действительно ювелирная! Поэтому постарайтесь донести до своей спортсменки, что между нею и инвалидностью даже не прыжок, а один неверный шаг. Переодеться она, конечно, уже не успела. Так и пришлось лететь к началу стартов “в домашнем”, с полным пакетом выписок, справок и рекомендаций для фигуристки Медведевой. Все еще фигуристки. Фигуристки, которой можно кататься вдоль бортика за руку с кем-то, чтобы не упасть. Сдается, господа, что это была комедия, не так ли, Этери Георгиевна? Но выгнать она ее не могла. И Лайшев тут был совершенно ни при чем. **** 11 сентября 2020 Тутберидзе стоит и смотрит сверху вниз на сидящую легенду. Легенда стара, попахивает очень прошлым веком во всем, от одежды до прически и даже улыбки. Легенда по сути уже пережила свой яд, который так больно травил Этери меньше двадцати лет назад. - Этери Георгиевна, не гони ты ее!- высокий голос даже старость не сделала ниже, он так же резок и полностью диссонирует со всей внешностью его владелицы,- Девчонка убьет себя. Неужели ты не помнишь, как вырастила из нее ту, которая заставляла рыдать стадионы? А если помнишь, то как можешь дать ей себя уничтожить?! Тутберидзе не расцепляет скрещенных рук, не меняет положения скрещенных ног, слова, кажется, срываются с сомкнутых губ, настолько мало мимики и мышечных движений, когда она говорит. Но каждое слово слышится отчетливо и весь смысл речи прозрачен до кристальной чистоты: - Я помню. Я многое помню Татьяна Анатольевна. И из раннего, и из позднего. И я помню, как в 2011 вы в кровь бились, чтобы эта девочка не участвовала в Чемпионате России. И помню, как вы, стоя, ей аплодировали после произвольной. И как все 6 лет после не уставали объясняться в любви. И как рыдали на олимпиаде, и причитали в эфире на миллионную аудиторию. Так любили, что забыли про второго ребенка, который должен был праздновать радость, а не прятаться от визгов толп о “случайной” медали. Скажите, когда вы ей “подсказывали” выход со сменой тренера - это тоже от великой любви? Вот что я вам скажу, Татьяна Анатольевна! Пусть она остается с вами! Так ее любить, как вы, я никогда не смогу! Эта боль невыносима и с каждым словом все невыносимее. Сил нет больше что-то говорить. Этери направляется к выходу, все так же не расцепляя скрещенных рук. Тарасова хватает ее, проходящую мимо, буквально за задницу, а точнее за задний карман джинсов: - Этери, она умирает без тебя! Мы убиваем ее! Если в тебе больше нет любви к ней, то хотя б минимальное милосердие! Дай ей год. Еще один сезон. Тутберидзе замирает на месте. Рваться вперед, когда тебя держат за жопу, и бессмысленно, и комично. Молчание густеет превращаясь по консистенции в кисель. Есть повод начать орать и возмущаться. Но две женщин просто молчат. И вдруг за своей спиной Этери слышит: - Пожалуйста! Такое короткое слово, сказанное с такой мольбой, которой противиться не могли бы и стены. И Тутберидзе сдается: - Хорошо, Татьяна Анатольевна. Только сезон. И без всяких обещаний. Рука, которая держит ее, отпускается: - Прав твой Буянов, ты действительно королева, Этери Георгиевна,- констатирует старая черепаха. Блондинка разворачивается и отвечает: - Не по адресу фраза, Татьяна Анатольевна. И у меня условие: все вопросы с руководством решайте сами. Без меня. Официально я ни на что не согласилась, ничего не хотела и ни о чем с вами не говорила. Вам надо оформить спортсменку к тренеру. Вот пусть мое начальство и решит, как это сделать, а не я буду бегать и убеждать их. Тарасова заливается смехом. Он у нее совершенно девичий, легкий и нежный, будто колокольчик. Этери сдержанно улыбается в ответ: - А ты не промах, Этери Георгиевна! Молодец! Дай я тебя обниму!- и раскидывает руки. Две женщины легко проникают друг к другу, смыкая объятия. Маша активно снимает на смартфон встречу великих тренеров. **** “Придется изображать Бережную и Сихарулидзе после черепно-мозговой” в очередной раз саркастически отмечает про себя Тутберидзе. “Я за партнера, блин! Но без олимпийских притязаний в будущем!” **** Ночь приносит сумрак и новую вариацию давно выученного наизусть кошмара. Она ведет Женьку под руку от двери больницы. Шаги их медленны и аккуратны. Через одежду чувствуется фиксирующий корсет в пол спины. Молчаливое движение, шаг за шагом. Уже видна ее машина. За рулем сидит Даня. Дойти осталось метров сто… И тут земля охает и вздрагивает. Разлетающиеся от взрыва осколки стекол центра хирургии летят в них. И все, что помнит Этери “Ей нельзя никаких вращений, никаких падений”. Остается только заступить Женьке за спину, прижать к себе. Стоять до конца и чувствовать, как в тело влетают сотни осколков: “Хорошо, что ты такая маленькая и худенькая. Не посечет”,- думает Этери. И молчит, разрываясь болью изнутри… Ее взгляд держится за взгляд Дани, который так и продолжает сидеть в машине. Молча. Соблюдает дистанцию. Держит паузу. Все, как она сказала. А осколки летят и летят. И какой-нибудь однажды залетит в самое сердце. Резкий звук будильника прерывает родной кошмар и давно заученную боль. Женщина не просыпается, а выбирается из черной дыры. Только сердце еще колотится так, словно и правда работало на грани болевого шока. Здравствуй жизнь! Пять минут на отдышаться и сверять план на день с возможностями дня. Медленно протягивает руку к планшету на прикроватной тумбочке. Открывает планировщик. Делает необходимые пометки и комментарии. Закрыв, натыкается на файл с танцем, который она скачала с Даниного планшета. В графическом редакторе несколькими линиями набрасывает вариант платья, то и дело заглядывая в прописанный контент, чтоб понимать, как наряд будет выглядеть в движении на льду. Наносит контуры перехода белого в серый, чтобы увидеть, как обозначить четко фигуру партнерши на льду, не дав слиться белому с белым. И, оторвавшись от своего занятия понимает, что давно пора завтракать и торопиться жить. Напоследок - пожелание спокойной ночи Ди за океан, которое она, вероятно, и не увидит, так как сама давно спит. Там же, в мессенджере, видит личное сообщение от Дудакова: “Забрал придурка. Везу домой.” “Да уж, Данечка, добавляешь ты мне забот!”. Делает пометку: “Выговор Глейхенгаузу за неподобающее поведение и слишком личные отношения со спортсменками”. Внутри нехорошо сжимается сердце и становится совсем пусто.