Осколки. История первая

Каждый выезд на старт - это возможность узнать что-то неожиданное про особенности перевозок, особенно на родине, хотя за свою жизнь Этери убедилась, что багаж теряется, портится, рейсы отменяются и много еще всякого интересного происходит в любой стране мира. Все на что хотелось надеяться - новых сюрпризов росавиация им не доставит. Их дружная суетливая банда погрузилась на рейс до Челябинска и сейчас Тутберидзе из заднего ряда наблюдала, как ее ребята создают веселую суету в салоне самим фактом присутствия на рейсе. Даня с молодыми помощниками тренеров дополнительно помогал в создании суеты, при том что все взрослые пытались утихомирить шебутную компанию, но хихи, хаха, селфи и видео в Тик-Ток никак не способствовали тишине. Даже все еще болезненная Аня и та активно участвовала в чехарде и суматохе. Да так, что врач команды, которого было посадили наблюдать за спортсменкой, тихонько переполз на свободное место подальше. Опекали они Аню настолько плотно, что примерно через неделю после судьбоносного решения не сниматься со старта в Челябинске, ребенок буквально взвыл от осады бдящими взрослыми. После тренировки она подъехала к Этери и почти шепотом взмолилась: - Этери Георгиевна, сделайте что-нибудь с Даниилом Марковичем?! Он меня провожает на все занятия, встречает, даже до папиной машины водит! Скажите ему, что я не упаду на ступеньках между первым и вторым этажом в обморок и вообще вполне твердо стою на ногах! По правде, Тутберидзе было бы спокойнее, если бы Аню и дальше встречали, провожали, следили внимательно за каждым вдохом и выдохом, но понять несчастную девушку она тоже могла, так что пришлось объясниться с Даней и попросить умерить пыл. - Да не могу я! Не могу я так, как ты и Дудаков. Отпускаете ее со льда и идете по своим делам! Я каждый раз после любого ее занятия и жду, что сейчас туда приду, а мне скажут, как ее утаскивали в медпункт или, что хуже, увозили на “скорой”. - Ну, уж про “скорую” все мы узнаем не после занятий, а сразу, как только она появится у наших дверей,- рассудительно заметила Тутберидзе. - Не в этом дело!- Глейхенгауз горячился,- Я же видел, как вы с Серегой бежали за Медведевой на носилках. И перед этим видел, что он чуть не плакал, когда она там на скамье стонала. А с Аней вам как-то проще, а мне - нет! Сомнений не оставалось из Даниила Марковича вырастал хороший тренер. Настоящий. По призванию. - Ты прав, мы с Сережей тоже бегаем за носилками, когда случается беда. И переживаем, конечно. И за Аню переживаем не меньше. Но мы давно работаем. И видели многое. И дети у нас падали, болели, ломали себе что-то или сильно разбивались. Бывало. Это всегда страшно. Если происходит у тебя на глазах, то ты еще и виноватым будешь себя чувствовать. И всегда будешь помнить. Каждый перелом, каждую тяжелую болезнь, каждую. Но если ты, Данечка, будешь из любой болезни делать культ, как ты потом сможешь заставить их полностью выкладываться на тренировках, восстанавливаться и набирать форму через усилия? - Может, не надо через такие усилия?- вдруг сказал Глейхенгауз, вспоминая белое лицо Щербаковой на тренировках. А дальше произошло неожиданное. Этери буквально схватила его за грудки и крепко встряхнула. - Надо, Глейхенгауз, надо! Первые, кто тебе не простят слабости и попустительства, будут именно те, кого ты пожалел! Тебя и только тебя они обвинят в своих грядущих поражениях. Тебе и только тебе будут предъявлять претензии, что ты бросил их ради более сильных, более здоровых, более перспективных! Глаза женщины горели болезненным огнем. Может быть, впервые она кому-то говорила о пережитом и перечувствованном за эти годы: - Тебе сейчас жалко ее, когда она задыхается здесь, на тренировке? Знаешь, как тебе ее будет жалко, когда она будет рыдать у тебя на плече, потому что единственный шанс на медаль всей жизни пролетит мимо нее?! Единственный шанс, к которому они идут с двух, трех, четырех лет! Что ты ей тогда расскажешь? Как жалел ее раньше? Да плевать ей будет на это! Откровение лилось, перебиваемое резкими вдохами, чтоб набрать новую порцию воздуха, руки все крепче держали полы его куртки. Каждый толчок стиснутыми пальцами в грудь чуть отодвигал их по скользкой поверхности катка, с которого они несколько минут назад отпустили детей. В конце концов тренеру Тутберидзе было что порассказать о том, как не прощают спортсмены. Даниил чувствовал, как раскручивается волна страстной ярости в тонкой женщине, держащей его за полы куртки и того и гляди закоротит контакты в плате эмоций. Злая на него, обиженная на несправедливость и обвинения, которые неизбежны при ее работе, испуганная очередными неопределенностями и трудностями, грядущих событый. Прекрасная во всей этой буре непростых эмоций. Она рассказывала ему в этот момент, наверное, больше, чем сказала про свои чувства за все время, пока он был с ней. И невозможно было оторваться или прервать ее. Хотелось слышать, видеть, чувствовать. Этери не поняла в какой момент в ответ на ее слова Даня обнял ее за талию и притянул к себе, то ли давая защиту, то ли предлагая еще больше разделить с ним. Но она отлично поняла и всем телом почувствовала его губы на своей скуле и, вместо того, чтобы отвести голову, зачем-то повернулась по направлению этих знакомых губ и нашла свое утешение. Утешение обволакивало, втягивало в себя, ласкало, предлагало и отдавало то, о чем положено было забыть и не желать. Утешение одобряло в ней слабость и женственность, желало ее нежности и требовало сострадания к себе и принятия себя. Утешение прощало ей все грехи и обязывало ее простить их себе. Утешение было абсолютным и оттого запретным. - Я тебя услышал, Эр!- почти не отрываясь от ее губ прошептал Даня. Поднял голову вверх. Мгновенно женщина почувствовала его напряжение, и почти сразу поняла его причину. От бортика раздался голос Мориса: - Охренеть, каминг-аут! “Дети наша радость! Мужчины наша слабость! Один раз расслабишься…”- было стыдно и при этом очень смешно. - Морис, какого дьявола тебе понадобилось?- не выдержал Даня. - Я хотел предложить убрать там из дорожки пару мест и переделать, а то мне неудобно и не нравится. - А медали тебе удобно и нравится выигрывать, Квителашвили?- задала вопрос Тутберидзе. Как смотреть после всего того, что он только что наблюдал, в глаза этому молодому мужчине и оставаться его тренером - непонятно. Такого в практике Этери Георгиевны еще не было. - А медали мне выигрывать удобно и нравится,- согласился Морис,- Так чего, не поменяем, да?- безнадежно прозондировал почву еще раз молодой человек. Этери отрицательно покачала головой, продолжая смотреть куда-то мимо плеча Квителашвили, потому что поднять глаза сил не было. - Вообще, я, конечно, охренел, но я это, восхищен, ага. И я забуду то, что видел, Этери Георгиевна- сообщил Морис. - Только на это и надежда, Квителашвили,- с непонятной от смущения интонацией ответила Тутберидзе. Как только Морис ушел в раздевалку, тренер и хореограф переглянулись и одновременно с одинаковой интонацией произнесли: - Блин! Караулить каждый Анин шаг с того дня Глейхенгауз прекратил. А в их тренировках появилось что-то такое, чего раньше Этери не замечала: упорное желание отодвинуть еще чуть-чуть доступный предел. И это довольно быстро дало результат. Сегодня уже понятно, что при хорошем раскладе, даже произвольную Аня дотянет до конца, хотя и с потерями. С этим можно выходить на старт. И именно с этим они летели в Челябинск, создавая на весь салон кутерьму и суету.