Thelema — Ofdream
Дайшо взял контроль в свои руки, решив дежурить всю ночь. Все заснули, а оставаться без охраны нельзя. Он лежит уже третий час, долбясь в потолок, и слышит храп: кажется, Бокуто хорошо спится. Да и что Дайшо вообще тут делает? Он хотел бы быть сейчас с Мегуми дома, играть с ней в прятки и катать её на плечах. Ему стыдно за то, что оставил дочь на свою маму, пообещав вернуться как можно скорее, однако и это теперь находилось под огромным сомнением. Пребывая в своих мыслях, Дайшо сначала даже не обращает внимания на то, что Куроо медленно вылазит из спального мешка. Осознание приходит значительно позже, когда парень без колебаний тихо идёт к входной двери. — Что? Куроо, стой, сука! — очень громким шёпотом говорит Дайшо, но его нагло игнорируют и закрывают входную дверь. Сугуру быстро обувается и выходит вслед за ним. На улице кромешная тьма, Куроо нигде не видно и не слышно. Ливень закончился и, прислушавшись, он слышит только собственное дыхание. Дайшо быстро спускается по ступенькам и оглядывается по сторонам. — Куроо! Ты где, твою мать?! Однако ответа он не слышит. Вокруг гробовая тишина: ни треска веток, не шелеста листвы. Настолько оглушительно тихо, что в ушах слышится шум, как от старого телевизора. Но ощущение чужого присутствия только сильнее давит в затылок. — Сугуру… Такой тихий и спокойный шёпот проносится прямо над ухом. Что это? Чей это такой приятный голос? Дайшо реагирует резко, разворачивается, и у него весь воздух выбивает из лёгких. Прямо перед ним стоит молодая девушка, в красивом белом платье до щиколоток, её волосы немного вьются и еле касаются плеч. Огромные глаза с блеском смотрят прямо на него, а губы расплываются в нежной улыбке. Дайшо буквально парализует, а в сердце что-то щемит. Больно так скребётся маленькими коготками, постепенно раздирая маску безразличия, под которой он так упорно прятался последние года. Дайшо стоит, как заворожённый. Нет, это не Мика, она пропала пять лет назад. Он безрезультатно искал её на протяжении долгих месяцев, а тут она сама нашла его в ночном лесу. Может, это всё-таки сон? Либо пранк, вышедший из-под контроля. Ну, решили так пошутить над ним за всё хорошее. Ребята, выходите из-за деревьев, это не смешно. Мика тепло улыбается и нежно проводит ладонью по его щеке. Дайшо льнёт к ней. Ему так не хватало этого тепла, любви и нежности. Он её искал, ждал и никого к себе не подпускал, в надежде, что она скоро вернётся. Может, Мика просто взяла отпуск в их семейной жизни, никого об этом не предупредив? Ну, с кем не бывает? Создаётся ощущение, что они одни находятся в этом лесу, и сам мир крутится вокруг них. В глазах Дайшо настоящий расфокус. Вокруг всё кажется таким чёрным и ненужным. Только Мику он видит предельно чётко и ярко, как будто ползунок экспозиции и резкости выкрутили на максимум. И Дайшо замечает, что она ничуть не изменилась: всё такая же слегка растрёпанная челка, не достающая до бровей, огромные красивые ресницы, которые она никогда не красила тушью, маленький кукольный нос, который от холода краснел; слегка пухлые губы, которые он так любил целовать. Парень понимает, насколько сильно он её любит, как безумно скучает по ней. Он готов отдать всё, лишь бы она была рядом. Мика опускает руку в приглашающем жесте и дожидаясь, когда Дайшо сожмет её ладонь, разворачивается и ведёт их в непонятном направлении. Её рука всё такая же бледная и худая, но ладонь обжигающе горячая. И Дайшо кажется, что Мика способна растопить одной лишь ладонью его холодный и чёрствый характер, приобретённый после её пропажи. Пройдя пару метров, они доходят до их дома, и Дайшо его даже не замечает — глаз от Мики оторвать не может — а в голове творится полная каша. Дом всё в такой же уютной атмосфере, как раньше. Хотя Дайшо понимает, что как раньше уже никогда не будет. Ведь… Стоп. Какая Мика? Откуда вообще? Где дом этой странной старухи? Где все ребята? С ним происходит какая-то сказка с участием джина, который выполняет все его желания. Только вот он ничего не дал взамен. Ойкава ведь предупреждал, но конечно же, наш умный скептик Куроо Тецуро не будет никого слушать. И во что это вылилось? В то, что на Дайшо невероятно давят его боль от расставания и осознание того, что это всего лишь сон. Но даже если сон, может, стоит им насладиться сполна? Они заходят во двор. К ним навстречу выбегают собака и Мегуми. Мика отпускает руку Дайшо, и парень сразу чувствует дикий холод на ладони, будто руку опустили в моря Антарктиды. А ведь он именно так и чувствовал себя без неё: будто его сбросили с палубы в холодную воду к айсбергам и касаткам, а Мика — тот самый спасательный круг и тёплая одежда, которую у него отобрали. Девушка падает на колени перед дочкой и крепко обнимает её, плача от радости. Дайшо бы тоже хотел сейчас заплакать, только вот это всё — ненадолго, и он это прекрасно понимал. Мика поднимается, держа малышку на руках, а Дайшо просто внутри разрывается от эмоций, которые так больно подступают к горлу. Как давно он не видел их вместе… Они заходят в дом, в котором после пропажи Мики совсем ничего не изменилось. Всё точно так же, как и пять лет назад. Однако всё равно дом с её присутствием становится другим. Становится тёплым, уютным, таким домашним. И если Мегуми своим детским теплом наполняла дом только наполовину, то Мика заполняет его до конца. И эти тепло, забота и любовь выливаются за края, а Дайшо ходит с ведёрком и собирает всё до последней капли. Они садятся за кухонный стол, красиво накрытый приготовленной едой. Как же давно Дайшо этого не ощущал — этой полноценности в семье, этой наполненности, когда дочери не надо объяснять, почему мама с ними не завтракает, не обедает и не ужинает. И он хорошо помнит те моменты, когда они были вместе. Это как отрыть в коробке на чердаке старую игру, в которую ты играл по молодости, и снова решил в неё сыграть, спустя дохера лет. И ты вроде помнишь, как проходил уровни и куда нажимал, но всё равно играешь, словно впервые. И только сейчас, по прошествии пяти лет, он понимает, что совсем не помнит, что такое любовь. Нет, безусловно, Дайшо любит Мегуми, очень сильно любит. Однако отцовская любовь отлична от той, которую испытываешь к любимой женщине. Ему слишком не хватает этой женской нежности и тёплых улыбок, которые Мика дарила ему каждый день. Этих утренних поцелуев после завтрака и семейных прогулок на природе, пусть сейчас он достаточно сильно ненавидит леса, чтобы снова там гулять. Как только они берут столовые приборы в руки, дом, как в самом страшном кошмаре, начинает трястись. Он рушится: штукатурка сыплется, посуда разбивается, и огромные трещины тянутся к потолку. Дайшо реагирует моментально. Подхватывает Мегуми, прижимая к груди, а второй сжимает кисть Мики и бежит к входной двери. Он не будет допускать повторно ошибок. Он никого не хочет терять! Они выбегают из дома, и он моментально проваливается глубоко в темноту. Дайшо сильнее сжимает ладонь Мики и прижимает к себе Мегуми, но это не помогает. Он чувствует, как его ладони снова становится неимоверно холодно. Дайшо оборачивается и видит, как Мика буквально растворяется в воздухе на маленькие частички. Нет, пожалуйста! Он не хочет снова всех терять! Автор книги, я, конечно, понимаю, что ты любитель стекла, но не настолько же! Он, по-твоему, не настрадался?! Дайшо ощущает лёгкость на второй руке и понимает, что Мегуми растворяется точно так же. Когда от них ничего не остаётся, парень срывается. Боль, вина и тяжесть так сильно чувствуются в горле и голове и ломят всё тело, что он просто кричит. Громко и надрывно кричит, падая на землю — отчаяние сбивает с ног. Дайшо падает на колени, изо всех цепляясь пальцами за траву, пытаясь вырвать жизнь из-под слоя земли, твёрдой, как бетон. Крик в немом звуке пронзает тишину хрипом: слёзы тысячи обвитых вокруг шеи змей душат. Ему уже всё равно, что с ним будет: смысл жизни без любимой семьи потерян. Рвущаяся трава колется в пальцах. С корнем никак не вырвать, и эта переплетённая нить только сильнее бесит. Дайшо тянет её на себя, пытаясь выдрать всё до последнего миллиметра, но тут же в ужасе останавливается, застывая — земля покрывается глубокими трещинами. Они тянутся по всему периметру, разделяя пространство на тысячи маленьких частичек — настигают. Земля — тоньше льда. Если вдохнуть — провалишься. Окажешься заживо погребён в земле, чьих детей захотелось избавить от жизни. Рассыпающаяся прахом трава в руке — наказание. Пространство делится на три враждующих стороны: небо, земля и море, бесшумно переливающееся между расползающимся трещинами. Война за душу Дайшо, только выбор, где рассеяться прахом — за ним. Земля раскалывается на огромные трещины, и Дайшо падает, из последних сил хватаясь за края земли. Сугуру чувствует, как земля под его ладонями начинает обламываться, он пытается ухватиться за целую часть, но это не венчается успехом. Он срывается, падая вниз, и спустя секунды оказывается в ледяной воде. Какие-то обломки падают рядом, совсем не задевая Дайшо. Вокруг очень темно и тихо. Он задерживает дыхание, понимая, что надолго его не хватит. Дайшо пытается быстро всплыть наверх, откуда виден яркий солнечный свет. Он отчаянно гребёт руками и ногами, но поверхность воды оказывается всё дальше и дальше. Из-за такой резкой смены температур всё тело покрывается мурашками, конечности немеют, а ноги понемногу начинают отказывать. Лёгкие больно сжимаются и кислорода совсем не остаётся. Грести становится труднее и сил совсем нет. Дышать нечем, но это уже и не нужно. Дайшо с лёгкостью отдаётся этой пучине одиночества и болезненности. Он смотрит в черноту воды, пытаясь разглядеть хоть что-то, и видит их. Мика плачет, держа Мегуми на руках, сильно прижимая к груди. А Дайшо ужасно плохо от того, что он даже ничего не может исправить. Он всё испортил, он слабак и трус, который ничем не смог помочь своим родным. «Простите меня, я пытался…» «Что ты пытался? Ты ничего не делал. Ничтожество, которое ни на что не способно!» — Заткнись, заткнись, заткнись! — Дайшо кричит и весь воздух моментально выходит из лёгких, не оставляя никаких надежд. Они наполняются водой, остатки воздуха пузырьками всплывают наверх, а Дайшо медленно тянет ко дну.***
Abaddon — Lustmord
Ойкава просыпается в своей кровати. Он точно помнит, как глазами рисовал узоры на деревянном потолке дома в лесу, чтобы заснуть. О боже, нет, он знал, что это плохо закончится. Например, вот этим. Тоору оглядывается по сторонам и понимает, что его комната выглядит иначе. На стенах ещё нет всех этих рисунков и записок. Растения, которые сейчас сильно разрослись, стоят в маленьких горшках на подоконнике. Он решает встать с кровати и разведать обстановку в доме. Всё выглядит иначе. Но что именно, Ойкава никак не может понять. С первого этажа доносятся какие-то звуки, и парня это настораживает. Он живёт один, что это может быть? Спускаясь по лестнице, Тоору смотрит на настенный календарь, который давно выкинул. Стоп, что? «17 мая, 2015г.» — Нет, нет, вы что, серьёзно… Семнадцатое мая две тысячи пятнадцатого года — день пропажи Иваизуми. День, когда всё изменилось. Ойкава отчётливо помнит этот день. Тогда он ездил в город по работе, а у Хаджиме выпал выходной, и он остался дома. По возвращении Ойкавы Иваизуми нигде не оказалось, а его телефон он нашёл неподалёку от дома, в лесу. Полиция прочесала весь район, а кинологи с собаками — лесную часть, но безрезультатно. От парня не было и следа. В тот же день Тоору бродил среди тёмных деревьев с фонариком в поисках хоть какой-нибудь зацепки и услышал странный звук. Посветив ярким лучом вглубь леса, он увидел стаю непонятных уродливых животных. Они были огромны, совершенно без кожи, и у них светились глаза. Ойкава бежал сломя голову, не смотря под ноги, постоянно оборачиваясь назад. Оказавшись дома, он был настолько напуган, что даже не понял, как сильно его трясёт. После самого тяжёлого воспоминания Ойкаве становится не по себе. Он сильно винит себя в случившемся и не хочет, чтобы подобное произошло и с Куроо. Отодвинув груду тяжёлых мыслей в сторону, он всё-таки решает спуститься на первый этаж. Лестница неприятно еле слышно скрипит, солнечные лучи пробиваются сквозь закрытые шторы, и лёгкий сквозняк щекочет стопы. Ойкава медленно идёт к источнику шума — возня точно доносится с кухни — но в целях безопасности по пути берёт подаренную ему Хаджиме вазу с полки. Медленно перешагивая босыми пятками, Ойкава заворачивает за угол и заглядывает в дверной проем кухни. Он столбенеет. Руки начинают дико трястись, а ваза выпадает из рук, с громким звоном разбиваясь о плитку. Перед с ним всё та же картина его с Иваизуми совместного прошлого. Хаджиме в одних серых спортивных штанах и домашних чёрных носках с зелёными инопланетянами, которые подарил ему Тоору. Он держит в руках сковородку, другой рукой перемешивая лопаткой мясо и овощи. А Ойкава пускает слюни на то, как его мышцы спины плавно и красиво передвигаются. На Иваизуми падает тёплый солнечный свет из окна, создавая тени и завораживающий рельеф. На звук разбитой вазы он даже не поворачивается, продолжая готовить. А у Ойкавы сердце замирает, в лёгкие перестаёт поступать кислород, кровь не циркулирует, и вообще вся нервная система идёт коту под хвост. Ну что, Куроо, ты доволен? Остались, блять, у бабки ночевать… Такие визиты с такими бонусами Ойкаву быстро на тот свет отправят. Он был готов к чему угодно, но точно не к этому. Ойкава всё это время старался забыть произошедшее, чтобы боль от разлуки так сильно не давила на него, но сегодня у него комбо! Два в одном, заверните в пакетик и колу не забудьте. Ойкава был бы даже рад обычному сну с участием Иваизуми. Он бы смог снова просто провести с ним время, поболтать о всякой всячине и наконец рассказать о своих чувствах, которые он упорно старался скрывать на протяжении долгих лет. Съехаться вместе было идеей Ойкавы, спать на одной кровати — тоже, и Хаджиме был не особо-то против. Он просто не видел в этом ничего такого. Ну, так же все друзья делают, верно? Только от этого маленького убеждения у Ойкавы сердце трепетало от каждого его хриплого слова, дыхание учащалось от каждого прикосновения, и он бы отдал все деньги хотя бы за такие сны. Но ёбаная бабка! Конечно, это не просто сон. Сон с подвохом, когда происходит какая-то дичь, которой ты начинаешь верить и вестись на неё, как маленький ребёнок. А всё от безысходности. Больше ничего не остаётся, только следовать сюжету. Ойкава решается подойти поближе. Он медленно переступает через осколки и подходит к Хаджиме. — Ива? Однако парень никак не реагирует, и Ойкава подходит вплотную. Он аккуратно поднимает руку, чтобы коснуться такого тёплого и домашнего тела, но рука проходит сквозь так, будто это слишком реальная голограмма, словно на глазах очки виртуальной реальности и включили старые воспоминания, чтобы он окончательно размяк. — Блин, ну и что это за сон без прикосновений. Неинтересно, — Ойкава фыркает, отстраняясь назад. Иваизуми резко оборачивается в сторону окна, отвлекаясь от готовки и прислушиваясь. Его профиль всё так же красив и привлекателен: нос с еле заметной горбинкой, выразительно-острый взгляд, хмуро сведённые в кучу брови, маленькие губы, сомкнутые в тонкую линию. Ойкава мог бы любоваться вечно, но Хаджиме быстро выключает конфорку, берёт небольшой кухонный нож и быстрым шагом идёт на задний двор. Тоору даже понять ничего не успевает и быстро без раздумий бежит за ним, даже не обуваясь. На улице тёплая весенняя погода. Слабый ветерок слегка раздувает пряди в разные стороны. Время близится к вечеру, и солнце медленно уходит в закат, покрывая небо красивыми красными оттенками. Деревья слегка покачиваются, создавая приятный уху шум. Диких птиц, кажется, совсем не слышно. Хаджиме бежит по дворовой дорожке в сторону леса, крепко держа в руках нож. Ойкава уже почти догоняет его. Иваизуми бежит, изредка останавливаясь и прислушиваясь. Шум деревьев немного сбивает, но он всё равно выбирает направление. Ойкава бежит рядом, совершенно не понимая, что происходит. Лицо у Иваизуми выглядит испуганным, и это пугает Тоору ещё больше. Он ещё никогда не видел Иву в таком состоянии. — Да что, сука, происходит?! Ойкава останавливается, упираясь руками в колени, чтобы отдышаться. Бежать по земле неприятно: под ноги то и дело попадаются камни и иголки от елей, которые больно впиваются в голые стопы. Но выбора у него нет: он должен разобраться. Тут же Иваизуми падает на землю в паре метров от него. Нож выпадает из рук, и металл красиво переливается от вечернего заката. В лесу необычно темно, несмотря на довольно светлое небо. Деревья будто живые и смотрят прямо на Тоору, провожая своими презрительными взглядами. Игра света и теней создаёт из них жуткие образы, ветви удлиняются и шевелятся хаотично. Кусты папоротника приобрели тёмно-изумрудный цвет, а ели почернели совершенно. Ойкава хочет подбежать, но не может, хочет кричать, но не может, хочет вдохнуть полной грудью, но не может. Он будто статуя, которую поставили стоять и молча наблюдать за тем, как прохожие на него харкают. Иваизуми лежит и не двигается прямо на холодной, поросшей злом и ужасом земле. Вокруг пусто и тихо. Только сам лес заполняет своими звуками это ужасную тишину. Он будто подыгрывает этому страху и дополняет его. Ойкава прикрывает глаза, надеясь забыть это всё, как страшный сон. Хочется открыть глаза и проснуться в доме у Ведьмы, рядом со всеми ребятами, и наконец спокойно выдохнуть. Не то чтобы Ойкаве так комфортно в доме Ведьмы, просто в реальной жизни ему больше нравится. Однако, к его сожалению, он до сих пор во сне, и кто-то шутит с ним ужасно злые шутки. Иваизуми исчез. Ойкава стоит посреди леса в попытке обернуться, но страх сковывает тело. Чьё-то присутствие настолько сильно давит на спину, что хочется провалиться под землю прямо здесь и больше никогда на поверхность не выбираться. Позади слышны тяжёлые и громкие шаги, непохожие на человеческие. Время тянется мучительно долго, а шаги слышны всё ближе с каждой секундой. Тоору пиздецки страшно, обосраться можно. Открыто уже хуиллион кирпичных заводов — добро пожаловать, дома бомбезные можно строить. Смотря фильмы ужасов, он бы возмущался на главного героя. Он же мог убежать, так почему стоял и ждал, пока нечто помалу настигает его? Но, самолично оказавшись в такой ситуации, он понимает, что ни на что не способен. Страх крепко сжимает Ойкаву в своих ледяных ладонях и даже не думает отпускать. Хочется сейчас укутаться в тёплый плед, потому что уже всё тело покрылось мурашками от холода. Лучше бы ему сразу дали возможность распрощаться с жизнью, чем оставили сейчас стоять в таком положении без возможности обернуться. И пусть это будет медведь: такую участь принять легче. Тоору слышит приближение шагов, и это нечто медленно обходит его. Так нерасторопно, будто наслаждаясь страхом жертвы. Питается им, вкушая эту панику полностью, облизывая каждый пальчик, пропитанный ужасом. То, какой образ Ойкава видит боковым зрением, заставляет зажмуриться. Сердце стучит, как ненормальное, и кажется, что просто выпрыгнет из груди, а Ойкава так и останется без него стоять. Ему оно уже не поможет, да и больно надо. Говорят, что без сердца человек не сможет прожить, но, как видите, Ойкава у нас — исключение из правил. Жаль, что сейчас невозможно включить функцию «Я в домике» и повесить табличку «Не беспокоить», потому что Тоору, хоть и не сердечник, но такие выходки явно не переживёт. Открывать глаза — страшно, но с закрытыми ещё страшнее. Все чувства обострились, и слух его сейчас не подводит. Шаги затихли. Нечто остановилось прямо перед ним — он это чувствует. Веет сильным холодом и зловещей аурой. Зубы плотно сжимаются до скрипа, а губы искусаны до крови. Иголки больно давят в пятки, но он их не чувствует — адреналин не даёт боли взять вверх. Если бы она сейчас смогла победить страх, то Ойкава бы без раздумий отрезал себе руку, лишь бы не терпеть это. Он понимает, что выбора у него немного, и решается посмотреть на незваного гостя. Он боится скримеров, поэтому открывает глаза медленно, и с каждым миллиметром он думает, что лучше бы не делал этого вовсе. Руки ужасно трясутся, сердце колотится, пульс херачит, как сумасшедший. Ойкаве не хватает только пены у рта — у него сейчас точно случится припадок. Глазам хотелось бы забыть то, что они видят, но, к сожалению, под рукой нет машины времени. Если бы он знал, что всё так обернётся, то вообще из кровати не вылазил. Хочется стать слепым и глухим, чтобы спокойно свалить отсюда. Прямо перед ним стоит Имаджи: полутораметровый лысый оборотень с фонариками вместо глаз. Тот, кто придумал назвать их «Хранителями леса» — полный ублюдок. Они скорее походят на разрушителей леса, которые жрут всё живое на своём пути. Существо стоит буквально в метре. Ойкава настолько близко, что чувствует его тяжёлое дыхание. Белые яркие светящиеся глаза направлены прямо на него. Они оказывают дикое давление, против которого Тоору не способен пойти. Он пленён этим взглядом и не может контролировать свои мысли, будто его разумом кто-то управляет. Словно кто-то начинает копаться в его мозге, и Ойкава явно чувствует чьё-то вмешательство. Перед глазами всё плывёт и тяжело сфокусироваться. Всё вышло из-под контроля, когда он надел очки виртуальной реальности. Тоору неожиданно для себя начинает снимать одежду. Снимает свою толстовку и футболку через голову, отбрасывая их куда-то в сторону. Не сводя взгляда с этих глаз, Тоору стягивает с себя спортивные штаны вместе с нижним бельём. Лишённый мыслей, он стоит в шоке. Дыхание резкое, но редкое, грудная клетка сдавлена от ужаса; глаза всё это время не смыкались, а зрачки сильно сузились. Имаджи стоит не двигаясь, увлечённо наблюдая за действиями Ойкавы, будто принуждая к подчинению. Навязывая, что Ойкава простой смертный и не может ослушаться. Будто по велению, Тоору медленно опускается на колени прямо перед существом. Сам того не понимая, полностью ложится на землю, преклоняясь перед ним. Тело не слушается, потому что то, перед чем он стоит, обладает огромной силой. Оно не даёт поблажек и с огромным напором действует на Ойкаву. Возможно, это сам Имаджи обладает такой силой, а может это что-то, что в разы мощнее и опаснее. Что-то, что способно завладеть разумом, подчинить себе животное или человека, заставить делать то, что оно захочет, не давая возможности самостоятельно мыслить. Ойкава не знает, у него под рукой, к сожалению, нет большого блокнота, в который, кажется, записаны все мифические существа. Да если бы и был, он вряд ли бы смог им сейчас воспользоваться. Тоору прижимается лбом к ледяной земле, смотря в никуда стеклянным взглядом. Он ничего не слышит, ничего не видит и ничего не понимает — просто делает, что ему приказывают. Тут же снова слышится звук отдаляющихся шагов, и Ойкава медленно поднимается. Он пусто смотрит вперёд на уходящего вглубь леса Имаджи и медленно следует за ним. Понемногу всё вокруг начинает темнеть и плыть, словно выпил пол литра виски, вдобавок покурив травы. Ветви и корни извилисто вьются, плавно двигаясь вокруг него. Имаджи совсем пропадает из вида, и Ойкава останавливается. Он снова слышит треск веток и шуршание листвы. Похоже на шаги. Но уже более человеческие. — Ойкава? Ойкава, эй? Ты меня слышишь? Ойкава слышит. Да, он слышит! Только вот ничего сделать не может. Голос, окликающий его, кажется таким знакомым, но парень не может понять, кому он принадлежит. Ойкава стоит, никак не в силах отвести взгляд. Тело дрожит от страха, а глаза так и не смыкаются. Он слышит рядом какое-то бормотание, но всё слишком неразборчиво и приглушённо. На плечо вдруг опускается рука, и Ойкава замирает. Страх отступает, и кажется, что самое ужасное позади. Однако и это не даёт спокойно выдохнуть. Тело сковано — не пошевелиться и глаз не отвести от чёрной и злой глубины леса, которая всё манит и манит, будто зовёт. Деревья растягивают ветки в приглашающем жесте, листья шумят от ветра, радостно ликуя, темнота всё сильнее сгущается. Лес начинает медленно испаряться, превращаясь в одну густую и вязкую черноту. А Ойкава этим очарован, погряз по уши в этой липкой и засасывающей мгле, которая просто так никого уже не отпустит.***
Shift — Luke Howard
Куроо бежит по лесу, ощущая себя героем немого фильма. Не может различить ни звука, а оттого тревожность начинает пульсировать в венах вместе со страхом. В глазах рябит, а в лёгкие поступает тяжёлый сырой воздух, забивая собой альвеолы и будто оседая на них. Луна напоминает оборванный круг. Бледно-жёлтые лучи падают на ветви, создавая пугающие тени, праздно танцующие во всём этом хаосе. Леденящий ветер бьёт по глазам и заставляет их слезиться. Руки потряхивает от быстрого бега через иллюзии призрачно-серых деревьев. Мышцы ног сводит, а сердце грозится выпрыгнуть, сообщая невидимым зрителям марафона о своём перебивающем шелест листвы намерении. Ветер проползает меж стволов, создавая устрашающий гул. Корни переплетаются под подошвой, образуют невесомые препятствия. Куроо вдруг останавливается, начинает задыхаться сырым воздухом и оглядывается по сторонам, чтобы найти во всём этом безумии пропавшего из виду Кенму. В глазах плывёт, будто на палитру выдавили тёмно-синие тона и начали мешать мастихином. Художник пишет так, словно хочет заставить зрителя спиной ощутить животный ужас. Так, чтобы все мысли путались, как клубок нитей, чтобы дыхание захватывало, как в открытом космосе, чтобы сердце билось так сильно, как во время приступа. Он пишет эту картину так искусно, чтобы кто-нибудь однажды повесил её в музей, ненамеренно наводя страх и панику на посетителей. Пишет так, чтобы богатый старый дед выкупил её на аукционе для своей любимой жены, и она бы повесила жутко приятный презент над кроватью в их маленьком домике в глубине леса. Чтобы эта картина страшила всех гостей, от которых потом ничего не останется. Как и от полотна. Словно неприятности притянутся, и засохшие краски обесцветит пожар, а пока… Первый мазок — Куроо дико морозит. Второй мазок — Куроо чувствует чьё-то присутствие. Третий мазок — Куроо чертовски не по себе. Ноги обдаёт холодом. Новый порыв ветра разбивается о кусты где-то справа от парня, раздвигая ветви в стороны и будто создавая проход. Тецуро оборачивается. Смахивая с ресниц разъедающую глаза боль, он фокусирует взгляд на предложенном природой пути и вдалеке замечает Кенму. От родной улыбки становится тепло. Золотая радужка глаза блестит огнём от лунного света, а кошачий прищур словно зовёт поиграть. Куроо отлично помнит этот взгляд, и его никак не изменить, не подделать. Подмигивая парню, Кенма лукаво косится в сторону и вновь скрывается за деревьями. Куроо, прокручивая в голове мысль за мыслью, отбрасывает всё ненужное в сторону. Комкает исписанные бумажки сознания и соревнуется сам с собой: докинет до урны или промахнётся. Однако сейчас решает бежать — глупые игры в голове не к месту. Он без оглядки срывается вперёд по выложенному самим лесом пути, который точно ведёт его к цели. Ветви расступаются прямо прямо перед ним, листья подгибаются, а трава уходит под землю. Кажется, что всё создаётся только лишь для того, чтобы Куроо не потерял бдительность. Однако чёртова природа всё-таки делает неожиданные подлости. Куроо спотыкается о корень дерева, со сдавленным стоном падая на землю. Локтями проезжая по сырой почве и носом чуть ли не вскапывая землю, он обессилено лежит, тяжело дыша. Каждый вдох разрывает лёгкие, а глотку рвёт от сухости, но парень находит в себе силы подняться. Он бежит дальше по освещаемому луной пути. Снова чувствует чьё-то присутствие. Оно отвлекает, давит, и на этот раз Куроо позволяет себе обернуться. Нечто слева врезается под кожу мурашками тем самым животным ужасом, что изобразил художник на своей картине. Герой немого кино кричать не может, а потому единственное, на что он оказывается способен — остановиться, замерев в пантомиме. Хочется закрыть глаза, сморгнуть иллюзию из злорадствующих теней, смахнув всё на воображение, и продолжить бежать за Кенмой. Но стебли растений переплетают стопы, словно заковывают в наручники, и не позволяют сдвинуться с места. Мимолетный ужас проносится перед глазами и будто пулей простреливает лёгкие навылет. Сейчас жертва — Куроо, и даже если первая пуля прошла навылет, то вторая пригреется прямо во лбу из дробовика, не оставив от него живого места. Жертва всегда чувствует опасность. Для этого и существуют инстинкты, которые Куроо разом ослушался. Приблизительно в десяти метрах от него парит нечто. Оно не двигается и не издает звуков — просто молча висит в воздухе. Непонятный череп с огромными рогами, с которого свисают страшные оборванные шкуры. С рогов обвисает мох и шерсть, а со шкур на землю стекают и капают красные капли. Главная особенность, которой Куроо придал большое значение — яркие белые глаза, разрезающие светом густую темноту. Вокруг существа собирается плотный туман и гул ветра становится всё громче. Он играет злую лесную мелодию. Куроо не отводит взгляда, совсем забывая, зачем и куда он бежал. Нечто своей мёртвой тишиной и ярким взглядом прожигает туман, создавая между ним и Куроо некий тоннель. И благодаря этому он видит существо довольно чётко. Это словно русская рулетка. Шагнёшь вперед — навсегда провалишься в чёрную пучину страданий, шагнёшь назад — окунёшься в гору болезненных воспоминаний, которые острыми лезвиями режут только зажитые раны. — Куро. Из транса Тецуро моментально выводит тихий и спокойный голос Кенмы, словно напоминающий о том, что ему надо идти дальше. Куроо быстро моргает несколько раз и разворачивается в нужную сторону. Чувствуя тяжесть в ногах, он видит, что растения плотно оплели ботинки и мешают идти дальше. Он садится на корточки и резкими рывками избавляется от них. Оторванные стебли моментально чернеют и гниют. Из-за их гибели лес начинает громко шуметь листвой. Оборвав всё до последней травинки, Куроо срывается с места и бежит туда, где недавно стоял Кенма. Листва и ветви расступаются прямо перед мокрыми ботинками, которые пинают в стороны шишки и камни. Сухие иголки липнут к подошве. Он уже не чувствует боли в лёгких и мышцах, ему уже всё равно на это зловещее существо, парящее в воздухе. Главное для Куроо — найти Кенму, а остальное подождёт. Добежав ровно до того дерева, за которым так легко скрылся Кенма, Куроо опирается рукой на него, дабы отдышаться. Перед глазами так же всё плывет и режет, а на виски больно давит тьма. Заворачивая за дерево, Куроо столбенеет. Глаза сейчас точно выкатятся, а на лбу появятся еще десять морщин. Дыхание замирает, а взгляд бегает, пытаясь сфокусироваться. Куроо мог ожидать чего угодно, но точно не этого. Он бы отдал все деньги, лишь бы не видеть это снова. Но этот чёртов лес сводит с ума! Куроо уже готов развернуться и пойти назад, в компании той жуткой штуки будет куда приятнее находиться, чем здесь. Огромное количество мыслей и воспоминаний, словно горячий металл, плавят мозг. Он медленно растекается, обжигает стенки черепа и сетчатку глаза, вязкой массой вытекает из ушей, сжигая нервы и перепонки. Течёт вниз по шее и рукам, оставляя ожоги и шрамы, которые никогда не забудешь. И когда боль становится невыносимой, хочется просто кричать. Кричать от боли, воспоминаний и ненависти. Но ненависть не к себе, а к тому, кто сделал всё это. Все эти шрамы, все эти ожоги, и болезненные рубцы прошлого. Прямо перед Куроо — его главный страх. Место, пропитанное слезами и переживаниями — детская комната в родительском доме. Прожитые в ней годы недостойны воспитания. Это больно. Невыносимо больно — возвращаться туда, пусть и мысленно. Каждое воспоминание сыплет соль на рану и заливает её кислотой, сжигая всё до костей. Куроо чувствовал себя так, будто он тот самый писатель с тяжёлым детством, и, чтобы избавиться от этого груза обид, он полностью погружался в учёбу и работу, но тщетно. Это не помогало. Не помогало до тех пор, пока в его жизни не появился самый эффективный антидепрессант. И этот светловолосый антидепрессант уверенно перешагнул через порог в его жизнь и свернулся в клубочек, грея своим теплом, так нежно утыкаясь носом в подмышку, подминая под себя лапы, тем самым заживляя места, что так больно отзываются в груди. Кого бы Куроо ни спрашивал, ища поддержки в чужих сердцах — большинство хорошо отзывались о своих родителях и часто навещали их. Для них это… так обыденно: просто общаться со своими родными, обмениваясь любовью и заручаясь их поддержкой. Куроо не знает, каково это. Не понимает. Своих родителей он не видел почти десять лет. Уехал из Японии, оборвав с концами пути общения, без мысли вернуться назад. Все эти канаты, сделанные из огромного количества дерьма, которые связывали их такое долгое время — были разорваны мгновенно, сожжены дотла и закопаны глубоко под землю. Комната за это время никак не изменилась. Всё такая же, как и десять лет назад, когда Куроо при первой же возможности собрал все вещи и переехал к Кенме. Парень сам предложил. Он безмерно сочувствовал Куроо, ведь даже и предположить не мог, каково это, когда тебя не принимают собственные родители, ведь у Козуме — тёплая семья, дарящая любовь друг другу. И к Куроо они всегда относились, как к родному. Эта ситуация была напряжённой для всех. Куроо уход от родителей переживал слишком болезненно, а Кенма… Кенме было ещё тяжелее, ведь он бесконечно за него волновался. По стенам расползаются мягкие тёплые лучи от настольной лампы. Постельное бельё слегка смято, а прикроватная тумбочка забита разным барахлом. Под кроватью пылится множество коробок с разным содержимым. На рабочем столе ровно сложены тетради и учебники по окончании года. Куроо всегда старался держать всё в порядке, не допуская прогрессии срача. Это порой до сих пор удивляет Кенму, ведь творческий беспорядок есть у каждого человека, и он сам не исключение. А вот Куроо… к его чистоплотности до сих пор тяжело привыкнуть, в отличие от шлепков по жопе за разбросанные там, где пригрелись, носки. Стены совершенно голые, без постеров «Марвел» или фотографий каких-нибудь актрис из любимых сериалов. Куроо так хотелось разукрасить эту пустоту картинками, слишком правильные родители запрещали. «Нечего портить стены всякой хернёй», — до сих пор звучит в голове грубым голосом, от которого передёргивает. Однако у Куроо было кое-что маленькое, незаметное для всех, но такое тёплое, важное и хрупкое, что парень хранил это в шкафу с одеждой в тайне от всех. И это и поныне хранилось там, грея сейчас душу единственным приятным воспоминанием. Своё восемнадцатилетние Куроо праздновал у Кенмы дома. Парень в праздничном колпаке сидел за компьютерным столом, задувая свечку в биг-тести, который купил ему Козуме, а тот, в свою очередь, делал селфи на фоне затухающего огонька, неаккуратно распластанного на снимке. Кенма мило улыбался, показывая знак «мир», а на голове красовалась высокая розовая шапочка с котами и шариками. Парень сразу запостил фотку без фильтров и обработки в Инстаграм с подписью: «Мартовские коты празднуют», а Куроо расценил это как самый лучший подарок и на следующий день распечатал её в размере А7, приклеив на внутреннюю сторону двери шкафа. Это стало его пожизненным секретом, о котором не знал даже Кенма. На компьютерном блоке заметен небольшой слой пыли, а сам компьютер находится в спящем режиме. Куроо пользовался им нечасто, только если для школы или фильмы посмотреть. В отличие от Кенмы. Он каждый раз скачивал на компьютер Куроо новые игры и наслаждался моментом у него дома, когда нечем было заняться. Кенма этим жил, создавая ненавязчивый предлог для того, чтобы прийти к парню в гости, а Тецуро не удалял их с рабочего стола специально для него, пусть и жёсткий диск работал на последнем издыхании. Куроо немного затуплено решается пройти в комнату. Медленными шагами подходит всё ближе, боясь переступить эту грань, словно рак, которому дали выбор: прыгать в кипящую воду или остаться подыхать на суше. И Куроо — этот самый рак, которому больше ничего не остаётся. Если и погибать, то как можно быстрее. Как только обе ноги оказываются на тёмно-желтом паркете, сзади всё моментально зарастает. Корни и стебли сплетаются в косички и узлы, плотно скрепляясь друг между другом. Куроо оборачивается на рваный звук и видит за собой обычную стену, которую уже точно никак не порвать руками, не порезать лезвием и не сжечь, ведь, как и раны, они уже плотно засели внутри и вылазить точно не собираются. Куроо осторожно продвигается вглубь комнаты, внимательно рассматривая каждую находящуюся на своём месте деталь, будто бы ожидая подвоха. Будто бы что-то точно должно найтись. Он подходит к зеркалу и застывает. В отражении не он, а прошлый, молодой, тревожный и больной душой Куроо. Тот самый Тецу ровно десять лет назад, у которого при виде отца кровь в жилах стыла и тело тряслось, как заячий хвост. Сейчас он вырос, возмужал, повзрослел и стал сильнее, но душевную боль было не унять. И хоть Кенма отлично справлялся со своей работой, как лучший антидепрессант, Куроо всё равно до конца не мог забыть всю ту боль, которую причинил ему родной отец. Как бил его нещадно, что аж костяшки рук краснели и злость пульсировала в висках. Бил, как дворовую собаку — безжалостно, чудовищно — что Куроо стоять не мог. Прятал синяки и порезы от ремня одеждой и тоналкой, иногда пропускал школу и уходил на несколько дней жить к Кенме, пока отец не успокоится. Если он пил, то входил в раж, и его было не остановить. Мать на его фоне была просто никем. Плевком на асфальте и шелухой из под ногтей. Она просто не могла пойти против отца — боялась. Ужасно боялась. И когда тот снова брался за своё и безжалостно избивал Тецуро, она просто стояла и плакала. А когда он выходил из комнаты со зверским взглядом, хмыкая с ублюдской ухмылкой то кидал напоследок: — Убогий. Мать сразу подбегала к Куроо и плакала. Обрабатывала раны и говорила, что поговорит с отцом. Но это было враньё чистой воды. Она была просто подстилкой отца, не имела своего мнения и уважения к себе. Она была слаба. Очень слаба. Однажды, отец в порыве злости выкинул из окна второго этажа кота Куроо. Бездушно кинул, как тряпку на пол, усмехнулся и сказал: — Тебя также надо выкинуть, ничтожество. Куроо бежал вниз так быстро, чуть ли не спотыкаясь о собственные ноги. Кот падал через ветки дерева и приземлился на плитку. Он лежал и тяжело дышал. Куроо был настолько зол, что в нём кровь бурлила, он был готов убить этого человека. Но тогда времени на разборки не оказалось — надо было срочно бежать в ветклинику. У кота было несколько переломов, и на время восстановления он жил у Кенмы. Но Куроо боялся его забирать домой, туда, где его так просто выбросили со второго этажа, даже не вздрогнув. И они решили, что кот будет жить у Кенмы, а Куроо просто будет приходить каждый день и навещать его. Углубившись в свои мысли, Куроо снова слышит этот звук — звук тяжёлых и быстрых шагов по лестнице к его комнате. Душа в пятки уходит и мурашки диким маршем расползаются по всему телу. Устраивают поле боя на коже, бомбами страха взрывая оболочку, доходя прямо до сердца. И больно взрываются в солнечном сплетении, громким эхо пульсируя в голову. Этот момент — он был всегда настолько непредсказуем. Куроо не знал, чего можно ожидать от отца на сей раз, и просто мирился с участью. Деревянная дверь распахивается, громко ударяясь о стену. В комнату влетает разъяренный отец и быстрым шагом преодолевает всю комнату. Он подходит настолько близко, что его злость ощущается горячим пламенем на теле, подкидывает дров в костёр, подливает бензина и не забывает добавить боеприпасов войне страха. Без раздумий мужчина зверски замахивается и ударяет побитыми костяшками Куроо по лицу. За первым ударом приживается второй, отец отступает. Парень отшатывается в сторону, машинально прикрываясь руками, и облокачивается на стол. Отблеск огненно-янтарных глаз Тецуро показывает только страх и недоумение. Куроо смотрит на отца ошарашенным взглядом и не может вымолвить и слова. Он не понимает, что на этот раз его не устраивает? Что опять бесит его настолько, что он яростно бежит колотить сына? — Ты, убогий пидарас! — отец кричит, своим ублюдским взглядом прожигая в Куроо огромные дыры. — Ты думал, я ничего не узнаю? Ты думал, что я тупой идиот и не догадаюсь, а, пидор?! Куроо растерянно смотрит на отца. Рот в немом звуке просто то открывается, то снова закрывается, как у рыбы. Он не способен на какие-либо слова, он не способен на какие-либо мысли. Солдатская армия с каждым словом раскрашивает тело на мелкие кусочки и медленными шагами подбирается к мозгу, давая понять о чём идет речь, пока не стало совсем поздно. — Блядский хуеглот! Что, любишь в задницу ебаться? — отец кричит так, что уши закладывает, а страх пробегает яркой молнией перед глазами с каждым кинутым словом. И эта молния больно бьёт по нервной системе, которая наверняка долго не продержится. Куроо не сразу замечает, что в комнате они находятся не одни: в дверном проёме стоить мать и смотрит пустым и отрешённым взглядом. В её глазах нет ни капли сожаления и боли — лишь миллионно километровая пустота, которую вряд ли уже чем то заполнишь. Пустота, в которой есть только она и огромное количество успокоительных. И Куроо в ней уже не видит жизни. Ни капли живого — только бескрайние просторы отчаяния и страданий. — Часто со своим крашенным педиком трахаешься, когда меня дома нет?! Фу, блять! Это же насколько надо быть убогим? Куроо не может выдавить из себя ни звука. Он не понимает, как отец об этом узнал, ведь мать не могла ему рассказать. Самый страшный сон Куроо, в котором отец узнаёт о его ориентации, становится вещим. И Тецуро, в принципе, всё равно, что будет с ним — главное, чтобы Кенма был в порядке. Он ничего сейчас не чувствует: ни боли на лице, ни эмоций. Всё как на съемочной площадке, где нужно вжиться в роль, а удары — вовсе не настоящие. И вот-вот должно прозвучать — «Стоп, снято!». И режиссёр будет всех хвалить за отличную игру и даст перерыв. Только вот Куроо ничего такого не слышит, продолжая принимать на себя крики отца. И ему дико странен факт того, что мужчина не продолжает избивать его до полусмерти, оставляя гематомы, рассечённую кожу от ремня и дикие воспоминания. Всего-то — два удара и гору оскорблений. — Давай-ка я его милое личико подправлю, чтобы ты меньше хуйнёй занимался?! — глаза кипят от злости, будто вот-вот взорвутся, а мерзкая ухмылка вызывает отвращение. «Не смей». «Только тронь его». «Я тебя ненавижу, убогий кусок дерьма». Куроо понемногу слетает с катушек. Единственное, что удерживает его в узде — самообладание и здравомыслие. «Этот урод не способен». Тецуро это понимает, но животный страх пробирает до мурашек, лишая возможности покоя. Он не отрывает глаз от лица взбешённого отца и одним только взглядом прожигает в нём дыры. Прожигает до мозга костей, не оставляя ничего живого, прожигает так, что мужчине становится не по себе, ведь всегда в глазах сына он видел только лишь страх, а сейчас в них ненависти и ярости намного больше, чем у него самого. И этот взгляд хоть и прожигает, но настолько холоден, что становится страшно. — Блядский выродок! Мы еще поговорим об этом, — кидает отец напоследок и выходит из комнаты, громко хлопая дверью. Куроо не двигается с места и просто тупо пялится на дверь. Испуг захватил власть над разумом. Мурашки уже не оставили живого места на теле после боевых действий. Парень громко выдыхает и прикрывает глаза, проговаривая про себя: — Закончилось… Тецуро медленными шагами подходит к кровати и садится на неё, закрывая лицо руками. Он падает на спину, зарывается руками в волосы. Ему тяжело, больно и страшно. Он боится за Кенму. Неизвестно, на что способен этот ублюдок… Куроо смыкает веки и снова громко выдыхает. Перед глазами до сих пор проносится разъярённое лицо отца, неприятные фразы и угрозы в сторону любимого человека. Это всё отзывается в солнечном сплетении настолько болезненно, что хочется выть. Куроо лежит так недолго, пока не слышит звук закрывающейся двери. Стоп, что? Нет! Он боится открыть глаза и снова увидеть там его, отца-тирана, боится почувствовать его удары и на утро видеть эти синяки, которые снова придется прятать под одеждой. Сердце начинает быстро колотится, а зубы плотно сжимаются до скрипа. Почему всё снова повторяется? Может если он не будет обращать внимания, то его никто не тронет. Словно уж, притворившийся мертвым, чтобы хищник не напал на него. Жизнь с отцом — выживание в дикой природе. Только Куроо всегда был жертвой. — Ты как? — слышит Куроо и ушам своим поверить не может. Он распахивает глаза и понимает, что находится уже не в своей комнате, а в комнате Кенмы, который прямо сейчас тихо закрывает входную дверь. — Я маме сказал, что ты сегодня у меня останешься. Рассказывай, из-за чего на этот раз? — Я… э… — Куроо впервые за всё это время, которое, кажется, тянулось века, смог произнести хоть что-то. Он шумно вдыхает воздух, смотрит прямо на Кенму и продолжает: — Он узнал о наших отношениях... Степень ахуевания на лице Кенмы зашкаливает. Его брови высоко подлетают, а взгляд нечитаем. — То есть как? — Я не знаю… Он просто залетел в мою комнату, ударил меня и начал орать. Говорил, какой я пидарас и ничтожество, по поводу тебя начал угрожать. Я тогда реально взбесился, а он взял и ушёл, — Куроо комкает одеяло в руке, при этом постоянно закусывая губы. — Ладно, забей на него. Переезжай ко мне, а потом вместе съедем, как я школу закончу, — Кенма нерасторопно подходит к кровати и становится прямо напротив Тецуро. — Ты серьёзно? — Вполне. Всем так будет легче. Куроо ничего не отвечает. Только притягивает к себе Кенму и утыкается ему в живот. Он пахнет так по-родному, так тепло. Он пахнет любовью. И Куроо готов вдыхать этот запах вечно, готов дышать только им. Кенма — его кислород, который даёт сил жить. Козуме зарывается пальцами в волосы Куроо и начинает перебирать чёрные пряди. Тецуро прижимается щекой к худи плотнее, запуская ладони под него. Он нежно гладит мягкую и тёплую кожу, рисуя узоры на рёбрах. Проходится шершавыми подушечками пальцев по позвонкам, пересчитывая каждый. По бледной горячей коже пробегает табун мурашек от таких холодных рук. Куроо несильно сжимает бока, а потом снова очерчивает контуры талии. Кенма немного отстраняется, смотря игривым взглядом на Тецуро, по-кошачьи щурясь. Он закидывает руки ему на плечи и быстрым движением оказывается на коленях парня. Немного ёрзая, он не отводит от Куроо взгляда и легко улыбается. Затем, медленно приближаясь к уху Тецуро, шепчет: — Похуй на остальных, главное — что мы вместе. Этот шёпот обжигает и возбуждает. Так жарко бьёт по уху, что хочется сразу расплавиться прямо на месте. Куроо абсолютно согласен с его словами. Ему больше никто не нужен. Он тепло улыбается, прикрывает глаза и тянется к Кенме. Их губы мягко соприкасаются в тихом чмоке. Кенма немного отстраняется, улыбаясь смотрит на Куроо и снова шепчет: — Мы со всем справимся.High enough — K.Flay
Куроо уже забыл всё. Он забыл, что только что делал и говорил отец. Он забыл всю ту причиненную ему боль и пытки. Забыл все удары и оскорбления. Кенма — отличный антидепрессант. И Куроо в этом ни капли не сомневается. Он дарит столько тепла и любви Тецуро, которые в пыль растирают всё то, что делал с ним отец. Козуме только одним своим присутствием в его жизни способен залечить многолетнюю войну на его теле. Кенма сжимает волосы на затылке Куроо и притягивает к себе, накрывая его розовые губы своими. Он неспешно мнёт то верхнюю, то нижнюю губу, сильнее сжимая волосы. Куроо ничего не видит — у него искры и салюты перед глазами. Решив взять немного инициативы на себя, Куроо аккуратно проталкивает язык в рот Кенмы. Парень уверенно отвечает, нежно облизывая его губы. У Кенмы бабочки в животе, будто целуется впервые, а Куроо просто сейчас умрёт на месте. Куроо разрывает поцелуй, таинственно щурясь, и нежно целует шею Козуме. Тецуро целует так бережно и любовно, словно Кенма дорогой и хрупкий хрусталь, который можно разбить одним неловким движением. Он едва ощутимо пальцами сжимает волосы на затылке, откидывая голову назад для большего пространства. Тецуро оставляет еле заметные красные пятна на шее, медленно спускаясь к ключицам. Влажными поцелуями проходится чуть ниже ключиц, отодвигая в сторону домашнюю футболку. Кенма громко вдыхает воздух, выдыхая с тихим, еле слышным стоном. Его глаза блаженно прикрыты, а нижняя губа слегка закусана. В голове полная каша чувств и эмоций, которые наравне с заметным возбуждением. Кенма резким движением откидывает Куроо на спину, нависая сверху. Их взгляды — это нечто. Такого нигде не увидишь и не почувствуешь. Они одни на планете, и им больше никто не нужен. Глаза блестят огнём, который разводит пожар в обоих. И его ничем не потушить, он будет всегда. Кенма неторопливо спускается с кровати на колени. Он проводит тёплой ладонью под футболкой парня, очерчивая красивый рельеф, не прерывая зрительного контакта. Куроо приподнимается на локтях, с обворожительной ухмылкой внимательно наблюдая за действиями Кенмы. Тот перемещает руку на бёдра, приятно поглаживая. Руки движутся к ширинке, и быстрым движением Козуме расстёгивает металическую пуговицу джинс и молнию. Он нерасторопно кладёт руку на ткань белья, через которую уже заметно ощущается возбужденный член. Кенма нежно оглаживает его, а затем языком проходится по ткани. Куроо жадно хватает ртом воздух, потому что, кажется, его совсем не осталось. Угарный газ от пожара их тел заполняет всю комнату и не даёт возможности спокойно дышать. Тецуро сладко прикрывает глаза, оставляя всё на Кенму. Он чувствует мокрое касание языка поверх белья, и это заставляет кучу мурашек пройтись по телу. Резинка трусов спускается вниз, и Куроо готов задохнуться от мокрого языка Кенмы. Он кончиком языка проходится по всей длине, полностью вбирая в рот головку. Тецуро сжимает рукой постельное бельё так сильно, словно вот-вот порвётся от давления. Тецуро медленно приоткрывает глаза, чтобы посмотреть на него, но перед его глазами предстает ужас. Лицо Кенмы уродливо меняется, превращаясь во что-то непонятное. Кровь леденеет, а глаза испуганно всматриваются. И только через пару секунд Куроо понимает, что лицо Козуме превращается в лицо той самой бабки. И перед ним сидит никакой не Кенма. Куроо в диком шоке смотрит на неё ошарашенным взглядом и двинуться не может. Она быстро поднимает голову и с уродливой улыбкой смотрит прямо в глаза. У Куроо моментально всё чернеет, и он распахивает глаза. Тецуро видит еле освещённый деревянный потолок и чувствует тяжесть на теле. Сбоку он замечает охуевшего Дайшо, а тяжестью оказывается абсолютно голая женщина, которая приютила их этой ночью.