***
Четыре упаковки мяса опускаются к остальным продуктам. Тележку толкают вперёд, заставляя её катиться вдоль громко гудящих холодильников, от которых веет прохладой. Над головой трещат лампы, но Джисон практически не обращает на это внимания, сосредотачиваясь на выборе пудинга. К Минхо возвращается аппетит, поэтому, скорее всего, он бы не отказался от одного из своих любимых перекусов. Надо же его монотонные серые дни хоть чем-то скрасить. Поэтому Джисон кладёт несколько упаковок в тележку, отмечая, что та уже наполовину заполнена. Сколько им ещё придётся жить в доме Сынмина — неизвестно. Лучше запастись как можно большим количеством еды, чтобы не было нужды лишний раз появляться в людных местах. Последователи Чана могут активно разыскивать Джисона и Хёнджина, как и сторонники Чанбина — Минхо. Чудо, что им вообще удалось скрыться с их поля зрения. И данным шансом не стоит пренебрегать: они должны выходить на улицу лишь в крайних случаях и всегда быть начеку. Сейчас в магазине народу не очень много, от силы человек восемь, — и это играет им на руку. Феликс предложил отличное время для вылазки. Отойдя от холодильников, Джисон останавливается возле морозильных камер с мороженным и достаёт телефон, чтобы свериться со списком покупок, который они составили перед выходом. Глаза метаются между заметками и продуктами в тележке. Остаётся всего три позиции: помидоры черри, яблоки и рис. Как только он отрывается от телефона, в тележку опускаются те самые три недостающие позиции. Точнее не совсем опускаются, скорее тяжело валятся, потому что их, очевидно, очень долго и неудобно держали в охапке, отчего руки затекли. Джисон предлагал Феликсу взять корзинку, чтобы не напрягаться, но тот отказался, а упрашивать его никто не стал. Вариант с совместным обходом магазина даже не рассматривался — только время бы потратили. Феликс поправляет пакеты молока, которые покосились из-за только что упавших пачек риса, и замирает. Джисон прослеживает за его взглядом и нервно выдыхает. Тот смотрит прямо на пудинг. Пудинг, которого нет в списке покупок. Пудинг, который является прихотью Джисона, захотевшего порадовать Минхо, хотя не имеет на это никакого права. Руки опираются на тележку, пальцы сжимают металлические края, а потемневшие глаза поднимаются и испытующе взирают на него. Зрительный контакт рождает напряжение, которое сгущается в воздухе вокруг них и оседает на грудные клетки. «Чёрт, кажется, это была плохая идея», — Джисон прикусывает щёку, стараясь сохранить невозмутимый вид, несмотря на подпрыгнувшее от волнения сердце. Он подозревал, что Феликс позвал его с собой не просто так. Всю дорогу до магазина чувствовалась недосказанность, но тот ничего не говорил. Похоже, этот глупый, необдуманный как следует поступок оказался отправной точкой. — Джисон, — выпрямляется, продолжая держаться за тележку так, будто её могут в любой момент украсть, и на мгновение прикрывает веки, чтобы сделать глубокий вдох и выдох. — Что происходит? — низкий стальной голос заставляет все внутренние органы напрячься. — Что? — смысл вопроса доходит до него с опозданием, поэтому он растерянно моргает. — Что происходит? О чём ты? Феликс снова испускает тяжёлый вздох, поджимая губы. Затем оглядывается по сторонам, проверяя, чтобы поблизости никого не находилось, пододвигается ближе к нему и опускает одну из ладоней на ручку тележки. Несмотря на отсутствие препятствий за спиной, Джисон чувствует себя загнанным в угол. — Обо всём. — Всё равно не понимаю, — Джисон отводит взгляд, невольно задирая подбородок. Феликс недовольно цокает. — Ты правда пытаешься решить проблему с мафией? Или только делаешь вид? — Чего? — он от удивления резко поворачивает голову и хмурится. — Минхо мне дорог, конечно я хочу ему помочь. Зачем мне делать вид? — Ну, не знаю… — неопределённо ведёт плечами, удобнее перехватывая край тележки. — Наверное, чтобы как можно дольше удержать его рядом с собой? В грудь словно стрела вонзается, разрывая сердце на осколки, которые разлетаются в разные стороны и вонзаются в плоть, разрезая его изнутри. Да. Определённо да. Джисон хочет оставаться рядом с Минхо настолько долго, насколько это возможно, пока они не расстанутся насовсем. Он хочет подарить ему чувство безопасности и защищённости, а для этого нужно решить проблему с Чанбином раз и навсегда. У него не должно быть причин откладывать составление плана, ведь даже сейчас, находясь вдали от центра города, Минхо не в безопасности. Однако причины есть. Как бы Джисон не старался внушить себе, что победа над Чанбином должна стоять на первом месте, он не может сопротивляться собственным чувствам. Его любовь слишком сильна и слишком одержима, чтобы отпустить Минхо так скоро. Глубоко внутри Джисон понимает, что эгоизм, чёртов эгоизм берёт верх над ним, поглощает его чуткую совесть, заставляет слепо следовать за собой и игнорировать тревожные сигналы на подкорки сознания. Глубоко внутри Джисон знает, что это плохо, что нельзя поддаваться своим эгоистичным желаниям, но ему так давно хотелось ощутить свободу и телом и душой… Разве его можно винить в том, что спустя семь лет он, выйдя из запертой невидимой комнаты, отдался во власть любви? Джисону сложно держать в узде сердце, которое так и тянется к Минхо, желая ощутить мягкое тепло и согреть им себя. Чтобы больше никогда не превратиться в того бездушного убийцу. Даже если тот его ненавидит, даже если избегает… Но прошлой ночью разве не Минхо накрыл его пледом, чтобы он не замёрз? Эта ситуация всё никак не выходит из головы и сбивает с толку, заставляя крошечные огоньки надежды разгораться сильнее и давать больше воли эгоизму. Если изначально Джисон разрывался между совестью и желанием, то сейчас второе постепенно одерживает верх, как бы он ни убеждал себя в обратном. «Есть ли у меня силы признаться в этом вслух? Признаться Феликсу? Раскрыть ему душу? Показать свою слабую, уязвимую сторону?» — Нет. Ложь оседает горечью на языке. Страх перед собственными чувствами душит, но Джисон продолжает делать вид, что ничего не происходит. Потому что так легче. Пока. — Уверен? — Феликс, склонив голову к плечу, сокращает расстояние между их лицами и прищуривается. — Просто не похоже, что ты ищешь решение проблемы. Сколько не спрашивай, у тебя всегда один ответ: «ни-че-го», — произнося последнее слово по слогам, он разводит руками и сразу возвращает их в исходное положение. — За это время уже должны были появиться какие-нибудь идеи, которые мы вместе могли бы обсудить. Но у тебя как будто ветер в голове. Мне кажется, ты вообще не думаешь о том, чтобы разобраться с Чабином. — Это не правда, — снова лжёт. И Феликс это прекрасно знает. Он видит Джисона насквозь. — Тогда расскажи, что ты надумал. Хоть что-нибудь. Молчание. Внезапно Джисон ощущает давящие вину и стыд. Он так долго убегал, так долго обманывал сам себя, что теперь не может остановиться. Не может принять тот факт, что специально оттягивает момент расставания с Минхо. Проще продолжать врать, чем смириться со своим эгоизмом, со своими слабостью и трусостью. — Знаешь, если так подумать, ты ничем не отличаешься от моих коллег, — голос Феликса звучит тихо и разочарованно. Джисон смотрит на него виновато, пока весь его внутренний мир крошится. — Они тоже предпочитают игнорировать собственные ошибки и делать вид, что ничего не происходит, наплевав на чувства других. — Мне не плевать на чувства других, — резко обрывает его Джисон, разозлившись. Он не бездушная тварь. Больше нет. — Разве? — притворно удивляется, криво усмехаясь. — Если бы тебе не было наплевать на чувства Минхо, ты бы сейчас из кожи вон лез, чтобы… — Я так и делаю! — перебивает Джисон, сводя брови к переносице и сжимая ручку тележки до белых костяшек. — Я делаю всё, чтобы обезопасить жизнь Минхо. — Держа его взаперти? — Феликс наклоняется ближе, рассматривая замешательство на лице. — Ты думаешь, что Минхо станет легче, если отгородить его от мафиозных штучек и заставить на время забыть о них? Ему в первую очередь плохо не потому, что за ним охотится Чанбин, а потому, что он находится в одном доме с тобой и не может уйти, — поперек горло вырастает корень, вынуждающий давиться горьким осознанием. — Он не простит тебя, если ты постоянно будешь маячить перед глазами, Джисон. Своим присутствием ты делаешь только хуже. Тебе пора смириться с тем, что между вами всё кончено, и отпустить его. — Я никого не держу, но… — Но что? — в ответ гнетущая тишина. — Перестань врать хотя бы самому себе. Хватит оправдывать свой эгоизм тем, что, держа Минхо рядом с собой, ты тем самым защищаешь его. Он в безопасности до тех пор, пока Чанбин не знает о его местонахождении. С таким же успехом мы могли бы с ним вдвоём куда-нибудь уехать и затаиться. Без вас. Мы в любой момент можем это сделать. — Раз Минхо не нравится находиться в доме Сынмина, почему вы до сих пор не уехали? — раздражение окутывает Джисона, заставляя пойти в наступление. — Потому что Минхо этого не понимает! Ему не до этого. Он пытается в своих чувствах и мыслях разобраться. Ему всё равно, где это делать. Пока. Вот увидишь, когда он придёт в себя, ты услышишь от него то же самое, что и от меня, — лицо Феликса искажается в болезненной гримасе. Словно ему не хотелось говорить этого. Не хотелось раскрывать ему глаза на проблему так прямолинейно. — Мне жаль, Джисон. Ты стучишься в закрытую дверь, которую тебе вряд ли когда-то откроют. Тебе лучше поскорее смириться с этим и отпустить Минхо, пока вы не сделали друг другу ещё больнее… — Я сам решу, что для меня лучше, — грубо прерывает его Джисон, стискивая зубы от боли, растекающейся по солнечному сплетению и окутывающей уже давно разбитое и плачущее сердце. Думать о том, что ты поступаешь неправильно по отношению к любимому человеку, — это одно. Когда тебе в лицо говорят о том, что ты поступаешь как последний мудак на планете, позволяя эгоизму заправлять твоим разумом и пренебрегать чувствами любимого человека, — это совсем другое. Джисон никогда не ощущал к себе такое сильное отвращение. Ему казалось, что благодаря любви к Минхо он изменился, стал лучше. Оказывается, нет. Он всё такая же бездушная тварь. Феликс прав. Целиком и полностью прав. Но сказать ему об этом — закопать себя ещё больше, хотя Джисон и так находиться на самом дне. — Это то, о чём ты хотел поговорить? Феликс заглядывает ему в глаза и строит сочувствующее выражение лица. Джисон прилагает все усилия, чтобы отвернуться и не гадать над тем, искренние это эмоции или нет. — Да… — Если ты всё сказал, то нам пора возвращаться домой, — и толкает тележку в сторону кассы. На сегодня с него достаточно промывки мозгов.***
Феликс выглядит настырным человеком, который идёт к своим целям напролом, невзирая на все препятствия и последствия. Ради того, чтобы находиться рядом с Минхо в этот трудный период, он взял на работе отгулы. Конечно же, за свой счёт. Не боясь, что может получить по шапке за подобную вольность. Поэтому Джисон был крайне удивлён, что Феликс отступил и больше не поднимал тему его эгоизма вплоть до самого дома Сынмина. Казалось бы, Джисон должен быть счастлив, что ему перестали пытаться вправить мозги на место. Однако, вопреки всем ожиданиям, после того тяжёлого разговора в магазине он только сильнее погружается в анализ своих поступков и чувств. И пока Феликс раскладывает продукты на полках холодильника, к нему приходит ужасное осознание: стоило ему понять, что моральное состояние Минхо улучшается, как угрызения совести начали потихоньку угасать. Будто те предательство и обман были пустяками. Будто это была простая ссора. Будто проблема решится, если они помирятся. Джисон предполагает, что чувство вины потухает из-за прорастающей надежды на прощение. И сколько бы он не твердил своему сердцу, что такая сильная боль не прощается, оно продолжает пускать в грудной клетке маленькие ростки веры на наилучший исход. Это странно ощущать. А ещё страннее осознавать. «Чёрт, Минхо, зачем ты проявил ко мне сочувствие… Или то была жалость? Не важно. Тебе нужно было продолжать избегать меня, игнорировать, а не накрывать пледом… Я же слабак, Минхо. Я не смогу отпустить тебя, не попробовав объясниться. Теперь точно нет», — размышляет Джисон, убирая пачки риса в шкафчик. — «Боже, я такой наивный придурок». — За вами никто не следил? — в реальность его возвращает голос Хёнджина, который заходит на кухню и внимательно оглядывает их, скрестив руки на груди. — Нет?.. — неуверенно произносит Феликс, закрывая холодильник, и прислоняется бедром к столешнице, отзеркаливая позу. Джисон, тоже прикрыв дверцу шкафчика, поднимается с корточек и встаёт между ними, непонимающе склоняя голову. — Мы не видели никого. А что такое? — Сынмин звонил. Сказал, что они упустили двух людей Чана и не могут теперь найти, — устало вздыхает Хёнджин, проводя руками по волосам и зачёсывая их назад, и проходит к столу, присаживаясь на стул и закидывая ногу на ногу. — Предупредил, чтобы мы дальше этого района не ходили. — Мы и не собирались, — пожимает плечами Джисон и замечает, что взгляд Хёнджина направлен не на него. — Тебя это тоже касается, Феликс, — железный тон отдаётся звоном в ушах. Полицейский красноречиво выгибает бровь. — Это те мудилы, что следили за мной весь прошлый месяц. Они могли и тебя видеть, поэтому тоже сиди и не высовывайся. Я знаю, что ты хотел завтра один съездить в отдел и что-нибудь поискать, но нет. Поездка пока откладывается. — И почему это я должен тебя послушаться? Думаешь, я не способен постоять за себя? — в его голосе проскальзывает раздражение, а выражение лица мрачнеет. Буквально за секунду атмосфера вокруг со спокойной меняется на напряжённую. Джисон неловко ёжится, смотря то на одного, то на другого. Он начинает чувствовать себя лишним в этой комнате. Опять. — Я уверен, что ты способен постоять за себя, Феликс. Но сейчас лучше не рисковать. Тебе не хватает людей Чанбина? Мы даже не знаем, разыскивает он вас или нет. А тут мы точно знаем, что нас ищут по всем районам двое профессиональных убийц с желанием прикончить при первой же возможности. О Минхо подумать не хочешь? — Хёнджин откидывается на спинку стула и укладывает на стол правую руку, пока левой, схватившись за лодыжку, подтягивает согнутую в колене ногу выше по бедру. — Я думаю о Минхо, в отличие от некоторых, — Феликс прячет ладони в карманах джинсов и демонстративно поворачивается к Джисону, который от его пронзительного взора тушуется ещё сильнее и стыдливо опускает голову. — А я думаю о тебе. Джисон видит, как Феликс обескураженно замирает, боясь даже выпустить воздух из лёгких, а в следующий момент, кинув на Хёнджина нечитаемый взгляд, фыркает и быстрым шагом покидает кухню. — Я вроде хочу спросить, что между вами происходит, а вроде не хочу, — спустя несколько минут томительной тишины отзывается Джисон и подходит к чайнику, чтобы налить воды и промочить сухое горло. — Не спрашивай. Я сам не знаю, — Хёнджин испускает полный тяжести вздох и рухает лбом на сложенные на столе руки, обмякая. — Феликс говорит одно, а делает другое. Я запутался. Джисон молчит, не зная, что сказать и как поддержать друга. — Ладно, не забивай этим голову. Это наша с ним проблема, — на его лице читается грусть, когда он резко поднимает голову и выпрямляется. — С тобой Минхо вообще не разговаривает. Тебе тяжелее. — Нам в одинаковой степени тяжело, просто… по-разному тяжело. Не обесценивай свои чувства. Они тоже важны, — с хрипотцой выдаёт Джисон и, поставив пустой стакан на поверхность столешницы, направляется к Хёнджину, чтобы наклонится и осторожно обнять за плечи, прижавшись виском к затылку. На его предплечья опускаются чужие ладони и с благодарностью сжимают. — М-м, сеанс обнимашек? Мне нравится, продолжай. Лёгкий смех разбавляет гнетущую атмосферу и на мгновение позволяет отвлечься от разъедающих изнутри мыслей. А вечером того же дня, когда Хёнджин запирается в спальне, желая уединиться и абстрагироваться от внешнего мира, Джисон вновь спускается на кухню. Чуть ранее он всё-таки передал Феликсу имеющуюся информацию о Чанбине и вкратце рассказал о своих идеях. Хотя, признаться, Джисон не хотел этого делать, но отголоски совести с горем пополам убедили его в обратном. Пришлось пересилить себя и позволить Феликсу поучаствовать в составлении плана. Защита Минхо всё ещё стоит на первом месте, как бы эгоизм ни затуманивал разум и ни искажал мировоззрение. Голые ступни лениво шаркают по полу. В голове не перестаёт крутиться утренний диалог с Феликсом в магазине. Джисон всё размышляет и размышляет, продолжая изводить себя мыслями о неправильности и правильности собственных действий. Можно ли простить его за подобное поведение? Вряд ли. Он так сильно хочет получить прощение любимого человека, что неосознанно делает только хуже, совершая ошибку за ошибкой. Как же ему не хватает поддержки того уверенного и непоколебимого директора Ли Минхо… Джисон, оторвав взгляд от однотонного пола, застывает в дверном проёме. Сердце подпрыгивает к горлу так же резко, как и падает вниз, придавливая желудок. Руки струнами вытягиваются вдоль тела, а ладони нервно сжимаются в кулаки, потея. Воздух застревает где-то в лёгких и жжёт стенки, отчего сухой кашель срывается с губ и пропадает в вязкой тишине кухни. Минхо, замерев с кружкой в руках, сидит за столом и оторопело смотрит на него. Его заспанное лицо всё такое же прекрасное, невзирая на лёгкие покраснения вокруг глаз, впалые скулы и взъерошенные волосы. Джисон очень скучал по такому домашнему образу возлюбленного, поэтому не может сдержать щекочущее чувство в животе, которое слабыми импульсами отдаёт в самое сердце и вызывает умиление. Джисон слишком сильно привязался к Минхо за столь короткий срок, чтобы реагировать как-то иначе. — Хён, — неверяще хрипит он и сглатывает, неуверенно делая шаг вперёд. Минхо вздрагивает от обращения, приходя в себя, и опускает глаза, прижимаясь губами к кружке. Игнорирует, но не убегает. Джисон судорожно вздыхает и неспешно проходит к столешнице, где стоит чайник. Пальцы дрожат, когда он берёт стакан и наливает в него воду. Ватные ноги еле держат его; кажется, они в любой момент могут просто отказать. Вроде бы только недавно Минхо кидал на него взгляды, наполненные нежностью и восхищением, а теперь даже смотреть не желает. Джисон всё понимает, но разрастающуюся тоску в душе остановить не способен. «Ты сам виноват», — напоминает себе, поставив пустой стакан и вцепившись в край столешницы. — «Это из-за тебя он в таком состоянии. И ты продолжаешь причинять ему боль, удерживая здесь, рядом с собой», — Джисон зажмуривается, сдерживая проклятые слёзы. Грудную клетку словно колючие и толстые лианы стискивают, не давая нормально вздохнуть и выпрямиться. Ладонь хватается за футболку с левой стороны и сминает её. Невыносимо больно осознавать собственные ошибки. Джисон не сделал ничего хорошего и правильного, чтобы стать достойным спутником жизни для Минхо. Он заслужил его ненависть и презрение. Так ему и надо. И мозг это понимает, однако глупое сердце не теряет надежду, жалкую надежду, хотя бы на один нормальный разговор… Так вот он — шанс на разговор! Они сейчас одни. Никто им не мешает. Пока. Не стоит ли воспользоваться такой прекрасной возможностью? Джисон ведь хотел поговорить. Хотел рассказать правду о себе, о том, как оказался в рядах наёмных убийц. Зачем? Он сам не знает. Наверное, чтобы Минхо не думал, что ему искренне нравилось убивать, что это было мечтой всей его жизни — зарабатывать деньги, стреляя в людей. Когда-то Минхо открыл ему своё сердце. Теперь настала очередь Джисона. Если, конечно, его захотят выслушать. Нужно попытаться, пока есть возможность, несмотря на распирающий грудь страх быть в который раз отверженным. Уже и так больно. Куда ещё больше? Джисон наполняет лёгкие глубоким вдохом, успокаивая судорожно бьющееся сердце, и медленно выдыхает, чуть вытягивая губы вперёд. Он снова наливает воду в стакан и, помявшись с минуту, уверенно разворачивается, направляя взор на Минхо, который сидит в той же самой позе и не шевелится, держа кружку у рта. Плечи расправляются, подбородок вздёргивается. «Господи, я сейчас сдохну от волнения», — эта мысль, словно виниловая пластинка, на повторе крутится в голове. Джисон сглатывает и делает первый шаг. Затем второй и третий… — Минхо, — сиплым голосом зовёт его. Тот не сразу, но всё-таки скашивает на него опустошённые глаза из-под лохматой чёлки. — Мы можем поговорить? — Джисон старается держать спокойное выражение лица, однако внутри давно идёт отсчёт до взрыва бомбы, которая готова разорвать все органы в клочья. Вопрос остаётся без ответа в течении пары минут. Минхо неподвижно рассматривает его, будто изучает, желая прочитать в зрачках сокровенные мысли и скрытые мотивы. От такого пристального и немигающего взгляда Джисон ёжится, ощущая давление и неловкость; колени практически дрожат, грозясь не удержать туловище в вертикальном положении. Нижняя часть лица Минхо продолжает скрываться за белой кружкой, и это заставляет ещё сильнее переживать. Весь его вид показывает, насколько предложение Джисона звучит абсурдно в нынешней ситуации. И он почти верит в то, что через мгновение услышит привычное «иди нахуй», как вдруг с чужих уст слетает: — А нам есть о чём говорить? Странно не слышать в голосе враждебности и презрения. Вчера, когда они сидели во дворе, Минхо прям-таки плевался ядом, а сейчас… Сейчас он звучит скорее бесцветно, без каких-либо оттенков эмоций. Понятно лишь одно — в любом случае эта беседа не приносит ему радость и восторг. Возможно, его самое большое желание на данный момент — это испариться. Джисон бы, наверное, так бы себя и чувствовал. — Думаю, да, — ощутив сухость во рту, он делает пару глотков воды и после вытирает мокрые губы тыльной стороной ладони. — Я бы хотел рассказать правду о себе. — Есть что-то ещё, помимо того, что ты наёмный убийца? — удивившись такому заявлению, Минхо убирает от лица кружку и ставит её на стол, наклонив голову в бок. Взгляд приобретает более красноречивый оттенок. — Не совсем. Я просто хочу рассказать о своём прошлом. О том, как стал… — ком встаёт поперёк горла, — как стал наёмным убийцей. Если позволишь. Стакан, на удивление, стойко выдерживает ту силу, с которой его сжимают пальцы. Джисон внимательно следит за Минхо, ожидая реакцию — положительную или отрицательную. Он надеется, что ему разрешат высказаться. Разрешат, наконец-то, сказать правду, настоящую правду. Дадут возможность распахнуть душу, невзирая на то, что сейчас это может быть уже не нужно. «Пожалуйста, не прогоняй меня. Дай мне побыть честным перед тобой. Хотя бы сейчас…» Минхо откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди. А потом кивает на противоположную сторону. У Джисона внутри распускается очередной бутон надежды, и он, пробормотав неразборчивое «спасибо», садится напротив возлюбленного, ударяясь большим пальцем о ножку стола и от нервов даже не замечая этого. Хоть на него и смотрят мрачным, сверлящим взглядом исподлобья, то, что ему дали возможность выговориться, не может не радовать. — Так, ладно, — Джисон отпивает немного воды, чтобы прочистить горло, и ставит стакан рядом с собой. — Ты, возможно, думаешь, что я стал убивать людей по собственному желанию. Что было бы логично, ведь наёмный убийца — это не какой-нибудь кассир в продуктовом, которым может стать кто угодно. Совсем нет, — хаотично бегающие глаза цепляются за салфетку; руки тут же хватают её и притягивают к себе, начиная судорожно перебирать пальцами уголки. — Я оказался в организации Чана из-за моего отца-придурка…Четырнадцать лет назад
Джисон зашёл в квартиру и поморщился, ощутив острое отвращение. Дома, как всегда, стойкий запах спиртного и рыбы, который будто въелся в его одежду и никак не исчезал, сколько бы он не стирал её. Потрёпанный рюкзак мешком свалился на пол, а цветастая ветровка опустилась на тумбочку. Крючки на стене давно сломались или отвалились и никто не спешил их чинить. Джисон медленно снял кроссовки, поставил их на коврик (точнее то, что от него осталось) и направился в свою комнату, захватив покрытый пятнами и разводами рюкзак. Он старался как можно тише пройти мимо кухни, совмещённой с гостиной, чтобы не попасться на глаза отцу, который, как всегда, смотрел телевизор на полной громкости и тонул в алкоголе. Зайдя в комнату, Джисон закрыл дверь и обессиленно прислонился к ней лбом. Он не хотел здесь находиться. Не хотел жить так. С каждым возвращением домой в голове возникал лишь один вопрос: «За что мне всё это?» Джисон уже не помнил то время, когда всё было нормально. Когда квартира ещё не пропахла перегаром, когда в ней царил порядок и чистота, когда отец не пил и не кричал на него целыми днями. Конечно Джисон не помнил то время. Ему было шесть, когда всё пошло по наклонной и в итоге вылилось в это. Рука забралась в карман школьного пиджака и нашарила там маленький брелок в виде квокки, который ему подарил друг в первом классе со словами «вы с ним похожи, оба миленькие». К сожалению, во втором классе этот друг перевёлся в другую школу и оборвал с ним общение, удалившись из всех социальных сетей. Джисон придерживался предположения, что его заставили родители. Но факт оставался фактом — с тех пор он всё время был один. Никто с ним больше не хотел дружить. А всё из-за отца, который один раз пьяный явился в школу и устроил там вдруг ни с того ни с сего скандал. После этого случая Джисон стал изгоем. Лишь брелок квокки не давал полностью уйти в самобичевание, напоминания о хороших моментах жизни. Джисон оттолкнулся от поверхности двери и повернул голову в сторону, чтобы с грустью взглянуть на одиноко стоящую фотографию в рамке, на которой были запечатлены его мама, папа и он сам, укутанный в предоставленное роддомом одеялко. Воспоминания о маме были размытыми. Джисон почти не помнил её. Она ушла, когда ему было три года. Просто взяла и ушла к какому-то богатому мужику. И первые несколько лет отец как-то справлялся со своим горем, пытаясь заботиться о сыне, однако потом… Потом он сошёл с ума: уволился с работы, начал пить и кричать на Джисона, обвиняя его в том, что именно из-за него ушла мама. Отец возненавидел себя и собственного сына. А Джисону оставалось только принять это. Как минимум уже года четыре он жил будто один. Отец практически не участвовал в его жизни, изредка кидая в лицо деньги, которые он непонятно откуда брал. Однако этих жалких копеек не всегда хватало на нужды, поэтому с недавних пор Джисон начал подрабатывать, раздавая листовки и помогая привлечь внимание к непопулярным забегаловкам. От такой работы много не заработаешь, но это хоть что-то. Тем более под кроватью у него запрятана коробочка, в которой уже должно было накопиться на новые кроссовки. Его нынешние можно описать так: одно неосторожное движение и они разойдутся по швам. Вообще, Джисон планировал купить их на свой двенадцатый день рождения, что состоялся на прошлой неделе, но не смог, потому что потратил половину суммы из копилки на новую кастрюлю. Идя по улице и видя беззаботных детей его возраста, он не мог не завидовать. Ему тоже хотелось спокойно проживать своё детство и ни о чём не заботиться. Вот только, очевидно, судьба у него такая: вечно страдать. Джисон шмыгнул носом и сжал ладонь с брелоком квокки в кулак. Ему нужно сделать домашнюю работу и приготовить что-нибудь поесть. В холодильнике должно было остаться вчерашнее кимчи, если отец его не съел. Он кинул рюкзак вместе с брелоком на кровать и подошёл к шкафу, чтобы снять пиджак с эмблемой своей школы и повесить его на вешалку. Внезапно до ушей донеслась звенящая трель. Джисон непонимающе нахмурился. К ним уже давно никто не наведывался. К ним вообще никто не наведывался обычно. Кто это мог быть? Неужели это соседи пришли жаловаться? — Кто там, блять, припёрся? — недовольный крик отца приглушался закрытой дверью. Джисон подбежал к ней и, нажав на ручку, приоткрыл, чтобы понаблюдать за происходящим. Отец ругался матом и ворчал на тех, кто не переставал трезвонить и стучать. Когда железная дверь отперлась, в квартиру ввалилось несколько мужчин. В этот момент в груди Джисона тревожно затрепетало сердце, а желудок скрутило. В голове крутилась лишь одна мысль: отец кому-то перешёл дорогу… — Ч-что? Г-господ-дин Ким? Чт-что вы здесь делаете? Как… Ему не дали договорить. Двое в чёрных масках, закрывающих нижнюю часть лица, схватили его по бокам и силой заставили упасть на колени. Джисон отчётливо видел, как отец дрожал и не переставал заикаться, бормоча себе что-то под нос. К горлу подкатил тяжёлый ком. Правильнее было бы спрятаться в комнате и переждать, но он, затаив дыхание, продолжал смотреть, надеясь, что останется не замеченным. К отцу приблизился ещё один мужчина. Джисон мог хорошо разглядеть его лицо, так как он не был в маске, как другие. На нём красовалась идеально белая рубашка, расстёгнутая на первые две пуговицы, сверху — на вид очень дорогое осеннее пальто, а ноги облегали выглаженные брюки со стрелками. Кожаные перчатки изящно стянулись с ладоней и убрались в карманы. — Г-господин Ким… — Господин Хан, не ожидали меня увидеть? — мужчина — господин Ким — вопросительно склонил голову; его брови скрывались под густой чёлкой каштановых волос. Он выглядел очень влиятельным и очень опасным человеком, который мог по щелчку пальца устранять мешающихся под ногами людей. — Как так? — Господин Ким, п-пожалуйста, в-выслушайте меня, — умолял отец, на чьём лице читался невероятный страх. — И где твой обещанный долг, м-м? — голос звучал ровно и спокойно, чем вызывал у Джисона рой мурашек по спине. — Прошло уже три месяца, а денег всё нет и нет. — У м-меня возник-кли трудности. Не могу н-найти п-покупателей. — Не можешь или не хочешь? До этого ты говорил, что покупателей — хоть отбавляй. А теперь они все резко куда-то испарились. Завязали с наркотиками? — Джисон шокировано раскрыл глаза и нервно сглотнул. Всё двигалось в очень плохом направлении. — Не смеши меня. Один раз подсядешь — больше не слезешь. — Д-да, конечно-конечно, н-но… — отец наклонился вперёд, пытаясь сложить руки в умоляющем жесте, но мужчины в масках крепко держали его и не позволяли делать лишних движений. — Бан Чан тебя для чего нанял? Чтобы ты деньги организации себе присваивал, а? — господин Ким резко изменился в лице: брови сомкнулись на переносице, губы скривились в недовольстве, а глаза запылали диким гневом. У Джисона начали дрожать колени; он жалел, что оставил брелок квокки на кровати, которая находилась далеко за его спиной. — Ты за кого нас держишь? За идиотов? — Н-нет, что вы! Нет! Я-я… — отец задыхался в собственной слюне, не прекращая её сглатывать; кадык судорожно перекатывался под кожей каждые тридцать секунд. — Каюсь! П-полученные деньги я т-тратил на выпивку, но… Но! Я обещаю, что всё верну! — Каким образом? У тебя даже работы нет, — господин Ким криво усмехнулся, возведя глаза к потолку. На мгновение Джисону показалось, что их взгляды встретились, но эта мысль быстро отлетела на задний план; происходящее вызывало ужас, мешая здраво оценивать ситуацию. — Бан Чан будет очень недоволен, узнав, что ты проворачивал за его спиной. Знаешь, что он делает с такими, как ты? — ледяной тон вонзился в грудь словно нож. — Г-господин Ким, п-прошу, дайте мне последний шанс. Я исправлюсь! Клянусь, я больше не буду так делать! — В какой-то момент отец начал рыдать и активнее вырываться, поэтому, в конце концов, его отпустили, позволив подползти к господину Киму, уткнуться лбом ему в ботинки и вымаливать прощение. — И я должен тебя так просто отпустить? Поверив на слово? Неужели тебе совсем нечем мне заплатить? — процедил сквозь зубы господин Ким и наступил на чужие пальцы. Раздался страдальческий стон. Джисон скривился, невольно представив, насколько это больно. Если честно, он не особо переживал за отца. Тот превратил его жизнь в настоящий кошмар. Разве этот прогнивший человек заслуживал сочувствия? Нет. Совершенно точно нет. Джисон больше переживал за себя. Что будет с ним, если отца убьют? А вдруг его тоже убьют, чтобы свидетелей не осталось? Холод пробежался вдоль позвоночника и сковал всё тело, не давая пошевелиться. Впервые Джисон чётко осознал, что не хотел умирать. Он ведь даже пожить нормально не успел… — Прошу, дайте мне ещё один месяц! Я всё верну с процентами! — продолжал просить о пощаде отец, извиваясь на полу от боли, потому что господин Ким не убирал ботинок с его пальцев. — И я должен отпустить тебя? Без гарантии того, что ты действительно вернёшь долг? А вдруг ты сбежишь? — Не сбегу! Честное слово! Прошу! — Эти три месяца показали мне, что твоему честному слову нельзя верить, Хан, — процедил сквозь зубы господин Ким и махнул рукой, молча приказывая своим людям достать пистолеты. — Нет! Забирайте, что хотите! Заберите мои документы, тогда я точно не смогу сбежать! — Хан, прекрати паясничать, надо было раньше думать о последствиях. Бан Чану нужны надёжные люди, а не такие, как ты. Дуло одного из пистолетов оказалось приставленным к виску отца, который выпрямился, продолжая сидеть на коленях и держать руки сложенными в умоляющем жесте. Страх от происходящего сковал Джисона сильнее обычного. В груди заболело так, словно ему уже пустили пулю в сердце. Он схватился за рубашку, начав судорожно дышать. От мысли, что ему придётся увидеть смерть отца, к горлу подступила тошнота. Осознание осело на плечи тяжёлым грузом, заставляя на мгновение чёрным пятнами появиться в глазах. Джисон, переполненный эмоциями, качнулся назад, отступая от двери. А в следующую секунду раздался грохот: он упал, запутавшись в ногах. Звук был достаточно громким, чтобы его можно было услышать в коридоре. Паника щекочущем чувством прошлась по всем органам, вызывая лихорадочную дрожь. Распахнутые глаза уставились на дверь, готовясь увидеть там людей в масках и с пистолетами. Надежда на то, что его не заметили, потухла сразу же, как появилась. «Пожалуйста, нет, не идите сюда. Не надо…» Что-то разбилось внутри, когда дверь с силой открылась и в проёме вырос здоровенный мужчина с маской на лице и выставленным перед собой пистолетом. Возникла минутная пауза, за которую Джисон успел несколько раз попрощаться с жизнью. А после его одной рукой схватили за локоть, дёрнули вверх, поставив на ноги, и поволокли в коридор, бросив рядом с отцом, у которого на лице горели отчаяние и безнадёжность. Вблизи господин Ким выглядел ещё более устрашающим. От оценивающего взгляда, который прошёлся по нему, Джисон весь сжался, мечтая уменьшиться до таких размеров, чтобы даже под микроскопом его нельзя было разглядеть. — Так-так, это твой сын? — медленно произнёс господин Ким и перевёл нечитаемый взор на отца, что, сглотнув, нервно кивнул, не удосужившись подать голос. Джисону казалось, что его сейчас стошнит. От страха. — И что же нам делать, Хан? — Я-я… Я… — глаза отца судорожно метались по полу из угла в угол, пока Джисон сидел неподвижно, боясь, что за лишнее движение его сразу же пристрелят. — Эм… Гм… В… В-вы можете забрать его! Моего сына! В качестве за-залога. В тишине квартиры эти слова прозвучали оглушающе, выбивая из лёгких воздух. Джисон заторможенно моргнул и повернул голову в сторону, неверяще смотря на отца, чей взгляд был прикован только к господину Киму. Единственный родной человек готов продать сына, лишь бы спасти свою никчемную жизнь. Руки сжались в кулаки; ногти впились в кожу ладоней, причиняя боль, которую Джисон не замечал. Потому что душевная боль ощущалась в разы сильнее и масштабнее, чем физическая. Да, может быть, он уже давно не любил отца так, как когда-то в далёком детстве, но предательство оставалось предательством. Несмотря на то, что отец превратил его жизнь в кошмар, в настоящий ад на земле, ему всё равно было больно слышать эти слова. Потому что где-то глубоко в душе Джисон не переставал надеяться, что хотя бы чуть-чуть дорог и важен. Оказалось, что нет. Слёзы появились в уголках глаз, скапливаясь и образуя пелену, из-за которой картинка становилась размытой. Джисон зажмурился до белых пятен, желая избавиться от этих слёз. Слёз, которые его отец не заслужил увидеть. Он пытался восстановить сбившееся дыхание и успокоить кричащее сердце. Это сложно, но Джисон должен взять себя в руки. Ему нельзя показывать слабость. Не сейчас. — Ты готов отдать нам сына в залог? — казалось, прошла вечность, когда господин Ким вновь заговорил. Его лицо не выражало никаких явных эмоций, однако в голосе проскользнули нотки неуверенности. — Да! Пожалуйста… В Джисоне начала закипать злость и обида. Он стиснул зубы и решительно поднял голову, сталкиваясь со взглядом высокого мужчины. — Пожалуйста, ещё один шанс… Последний шанс… Умоляющий тон резал слух, окончательно убивая в Джисон всё живое. Он закусил губу, почти разрывая нежную плоть, чтобы заглушить душевную боль физической. Ему не хотелось плакать из-за предательства отца, но слёзы сами покатились по щекам, оставляя на них влажные следы. Джисон поспешил вытереть лицо, но всхлипы будто нарочно вырывались из него, выдавая его состояние. — Я правда верну вам деньги, господин Ким. Всего лишь один месяц, прошу! Мне… — Хорошо, — отца грубо прервали, стрельнув в него острым взглядом. — Раз тебе всё равно на сына, я его заберу, — уже спокойнее продолжил господин Ким, ныряя руками в карманы пальто и доставая перчатки, которые ранее убрал туда. — Если через месяц не соберёшь нужную сумму, ты закончишь свою жизнь с пулей в голове, понял? — ладони вновь оказались обтянуты чёрной кожей. — Д-да. Да! — облегчённо выдохнув, отец активно закивал головой, сложив перед собой руки. — Спасибо, господин Ким! — несколько раз поклонился, дотронувшись лбом до пола, и выпрямился. С колен подниматься он не торопился. Джисон обречённо свесил руки вдоль тела, разжав кулаки, и впился пустым взором в лаковые ботинки. До последнего не верилось, что это конец. Его так просто отдали в руки… Кому? Мафии? Наркодилерам? Да и не важно уже. Вряд ли с ним захотят нянчиться. Преступникам не нужны лишние свидетели. А отец скорее всего не сможет вернуть долг, потратив всё на алкоголь; он никогда не выполнял обещания. В конечном итоге Джисона убьют из-за ненадобности. И вот так закончится его короткая несчастная жизнь. — Заберите его школьные вещи, — обратился господин Ким к своим людям и сам поднял удручённого Джисона с пола. Покрепче перехватил за локоть и повёл на выход из квартиры, молча попросив обуться. За ними последовали только двое мужчин в масках; остальные ушли обшаривать детскую комнату. Джисону было всё равно, куда его ведут. Ноги ощущались невероятно тяжёлыми, будто вместо них два огромных булыжника; они постоянно цеплялись друг за друга и спотыкались на ровном месте. Сил больше ни на что не осталось. Почему бы им не бросить его прямо тут, в грязном и убогом подъезде? Зачем он нужен этому господину Киму? — Меня зовут Ким Сынмин, — словно прочитав мысли, представился мужчина, остановившись около тонированной тёмно-серой машины. — А тебя? — Хан Джисон, — приглушённо буркнул он, так и не подняв голову. Тело окутала неестественная слабость. Хотелось просто упасть на пыльный асфальт и больше не вставать. — Приятно познакомиться, Джисон, залезай, — Сынмин открыл заднюю дверь и подтолкнул вялого мальчика к салону, после тоже забираясь внутрь и устраиваясь рядом. — Можешь обращаться ко мне «хённим». — Вы правда вернёте меня отцу, если он отдаст долг? — проигнорировав последние слова, тускло поинтересовался Джисон, смотря на спинку водительского сиденья. — Ты правда думаешь, что он отдаст его? — в голосе проскользнула кислая усмешка, заставившая, наконец, взглянуть на уставшее лицо Сынмина. Это был риторический вопрос. Они оба знали, что отец пропьёт все деньги, которые соберёт. Желудок Джисона нервно задрожал; страх растекался по венам, протискиваясь во все органы жизнедеятельности. — Что… — хриплым шёпотом, — вы собираетесь со мной делать? Затяжная пауза рождала ещё больше напряжения. Джисон находился на грани обморока. — Убивать тебя точно никто не собирается. Если ты, конечно, будешь слушаться и выполнять все наши требования, — Сынмин установил с ним зрительный контакт, повернув корпус и закинув руку на спинку сиденьев. — Я могу обеспечить тебе хорошую жизнь, Джисон. Ты больше ни в чём не будешь нуждаться. Но за это… — он замолк, отведя взгляд и склонив голову к плечу. — Пожалуй, не буду нагружать тебя сейчас всем этим. Ты, наверное, очень устал. Я сначала дам тебе время переварить всё случившееся и только потом расскажу о твоей роли в нашей организации. Джисон на это лишь кивнул и отвернулся, уставившись в окно. В голове крутилось множество вопросов, ответы на которые он получит ещё не скоро: «Что за организация? Какая роль? Что мне придётся делать? Тоже продавать наркотики? Чем вообще занимается Ким Сынмин и его люди? Кто такой Бан Чан, чьё имя не раз проскальзывало в их разговоре с отцом?» Этот господин Ким не внушал доверия, но Джисону не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться. Он не хотел быть застрелен одним из тех пистолетов, которые мелькали перед его глазами несколько минут назад. Ему всё ещё дорога его жизнь. И он будет цепляться за неё до последнего.Настоящее время
— Отец долг так и не выплатил. Ему, видимо, настолько сильно не хотелось получать пулю в голову, что он накачался наркотиками и скончался. Сынмин нашёл его в квартире где-то через неделю. На тот момент я всё ещё не знал, что меня собираются обучать на наёмного убийцу… Сынмин рассказал об этом позже. Конечно, тогда я испугался и пытался отказаться, но мне пригрозили смертью. Я смирился со своей участью, потому что хотел жить. Пускай и таким образом, — салфетка в руках вновь сминается; Джисон упустил тот момент, когда начал отрывать от неё маленькие кусочки. Хоть воспоминания больше не причиняют боль, открываться перед любимым человеком всё равно волнительно. — Потом какие-то родственники Сынмина оформили опекунство надо мной и я переехал к ним. Чисто для формальности, чтобы в школе ко мне не возникло вопросов. Несмотря на сложившуюся ситуацию, я должен был получить хотя бы среднее неполное образование, чтобы спокойно существовать дальше. Сам понимаешь, — Джисон на миг поднимает взгляд на Минхо, который ни разу не прервал его монолог, и понимает, что на него даже не смотрят. В голове проскальзывает вопрос: а слушают ли его вообще? — Меня начали учить сначала боевым искусствам, там, боксу и всё такое. Было трудно. Я думал, если не от пули, так на тренировке умру. Но, как видишь, я выжил, — невесело усмехается он, снова поднимая глаза на Минхо, который, повернув голову, глядит в сторону. Всё так же со скрещенными руками на груди. — Не знаю, хорошо это или плохо… В наступившей тишине слышно лишь тиканье настенных часов. Джисон медленно встаёт из-за стола и, взяв стакан, идёт к чайнику, чтобы налить воды и промочить горло, что начало першить из-за долгого говорения. Волнение до сих пор присутствует в теле, и он никак не может заглушить его, как бы ни пытался. Ему страшно узнать мнение Минхо о своём прошлом. Станет ли Джисон ещё противнее в его глазах? — А спустя год я встретил Хёнджина, — продолжает он, не разворачиваясь к возлюбленному лицом.Тринадцать лет назад
Джисон сидел в тесной комнате и грустно смотрел в стену. Это маленькое помещение напоминало ему тюремную камеру, потому что здесь были только две дряхлые кровати с жёсткими матрасами и старая тумбочка. Окно замуровали ещё года три назад, как ему сказали. Стены окрашены в тусклый серый цвет, вызывающий тоску в сердце. Помимо железной двери, ведущей в коридор, была узкая деревянная, скрывающая за собой туалет. Он отбывал здесь наказание за то, что после школы решил погулять и освежить голову, а не сразу отправился в штаб на тренировку, которой, вообще-то, в расписании до сегодняшнего дня не было. Джисон уверен, что Бан Чан просто захотел в который раз показать своё превосходство над ним и напомнить о невозможности покинуть это место. Тяжёлый вздох раздался в стенах комнаты. Ему придётся сидеть здесь как минимум до утра. Без еды. Но хотя бы за литровую бутылку воды спасибо. Дверь резко распахнулась, заставив Джисона подскочить с кровати. Он широко раскрытыми глазами уставился на то, как в комнату толкают какого-то мальчика и вновь закрывают дверь на замок. Тот тоже пребывал в шоке и не понимал, что происходит. На нём красовалась потрёпанная форма школы, которая Джисону не была известна. Незнакомый мальчик быстро поднялся с пола, отряхнув колени, и выпрямился, с любопытством уставившись на него. — Не ожидал, что меня приведут к… тебе, — неуверенно пробормотал мальчик, почесав затылок. Он был не намного выше Джисона, который замер посередине комнаты и удивлённо рассматривал неожиданного гостя. Его волосы имели светло-русый цвет, губы казались пухлее, чем у него, а под левым глазом была родинка. — А чего ты ожидал? — выйдя из оцепенения, спросил Джисон, незаметно вытерев вспотевшие ладони о штаны. Он не думал, что когда-нибудь увидит ещё одного ребёнка в этом месте. — Я… не знаю, — мальчик неопределённо пожал плечами и осмотрелся. — Что это за место? — Сначала скажи, как тебя угораздило сюда попасть, — Джисон скрестил руки на груди и уверенно встретился с ним взглядами. Он не может всем попало разглашать о деятельности данной организации. А вдруг это какая-то проверка от Бан Чана? Необходимо первым делом всё разузнать об этом мальчике и о причине его нахождения здесь. — Да там, эм-м… — он сконфуженно спрятал руки в карманах брюк и прислонился спиной к стене. — Я, вроде как, пытался ограбить, как его там, Чана какого-то?.. Но он меня поймал и начал угрожать тем, что пристрелит прямо на месте, ведь эти деньги очень важны для какой-то там сделки, — он задумчиво посмотрел в потолок. — У меня не было причин не верить ему, так как я мельком заметил у него пушку на поясе… — короткая пауза. — Он какой-то очень опасный чел, да? Несмотря на мои извинения, он попробовал затащить меня в подворотню, для… того, чтобы убить, очевидно. Видимо, у него сегодня плохое настроение, — попытку пошутить Джисон не оценил, продолжив молча слушать рассказ. — Но его остановил, э-эм, кажется, Сынмин? Меня спросили о моей семье. Я сказал, что сирота и сбежал из детдома. Тогда этот Сынмин назвал меня отличным вариантом, для… чего-то. Я половину не понял из того, о чём они говорили. Мальчик вздохнул полной грудью и понурил голову. — Я влип, да? — обречённый взгляд исподлобья и опущенные плечи. — Да, — прохрипел Джисон. Сочувствие медленно скапливалось где-то в груди. — Я точно не знаю, но, возможно, тебя тоже собираются обучать на наёмного убийцу. Как и меня. Других идей не было. Этот мальчик идеально подходит для такой роли, как и Джисон. Тоже сирота. Тоже живёт в бедности и несчастье. Если бы было наоборот, он бы не сбежал из детского дома, не промышлял воровством, не пытался украсть деньги. Если бы было наоборот, в его глазах горела бы жизнь, но… Её там нет. Этот взгляд Джисон мог узнать из тысячи. Потому что у него был такой же. — М-м-м, — мальчик не выглядел слишком удивлённым подобной информации. Наверное, ему всё ещё не верится в реальность происходящего. — Прекрасно, — выдохнул он с горьким и отчаянным смешком. — Я думал, хуже уже быть не может. — Я тоже, — прошептал Джисон, хорошо понимая чужие ощущения. Мальчик оттолкнулся от стены и встал напротив него. Затем вытащил руку из кармана и протянул вперёд. — Хван Хёнджин, — на губах промелькнула грустная улыбка, которая сразу же спала. Понятно, что он испытывал страх из-за неизвестности, но умело скрывал это. — Хан Джисон, — рукопожатие длилось дольше, чем следовало. Что-то внутри подсказывало, что это знакомство в будущем обернётся для них обоих чем-то большим, чем просто дружба.Настоящее время
— После родственники Сынмина, которые взяли опеку надо мной, сделали тоже самое с Хёнджином. Опять же, чтобы у школы вопросов не было, — Джисон наливает ещё воды и всё-таки поворачивается. Разочарование против воли подступает к горлу. Минхо до сих пор не удосужился кинуть на него хотя бы мимолётный взгляд. «А чего ты ожидал, Джисон? Что после душещипательного рассказа он тебе в ноги кинется? Смешной», — лепечет ядовито-сладкий голос в голове, заставляющий поморщиться и дёрнуть плечами. — С этого момента начались совместные тренировки. Конечно, нас не устраивал такой образ жизни. Мы не хотели никого убивать, но и уйти не могли. Во-первых, Чан нас запугал. Во-вторых, нужно было окончить школу, — вдыхаемый воздух ощущается невыносимо вязким, он прилипает к стенкам лёгких и затрудняет дыхание. Джисон пару раз делает глубокий вдох-выдох и вновь садится за стол напротив Минхо, отвернувшегося и прикрывшего веки. — Контроль был так себе, если честно, потому что все думали, что мы достаточно напуганы всем этим и не решимся на какой-то глупый и необдуманный риск. Но мы решились. Это случилось после выпускного из средней школы. Нам было по шестнадцать. Догадавшись, что нас готовили отправить на первое задание, мы сбежали. Джисон снова смачивает горло водой и берёт новую салфетку, начиная её складывать и сминать, словно занимается оригами. Такие незамысловатые действия успокаивают нервы. — Но далеко убежать не получилось. Каким-то образом нас вычислили и подловили прямо около автобусной остановки — мы хотели уехать в Пусан. Тогда… — он запинается, облизывая губы и сжимая их в тонкую линию. — Нас чуть ли не до смерти избили за самовольничество. Живого места почти не оставили. А потом ещё несколько дней морили голодом и не выпускали из комнаты для наказания. Джисон зажмуривается. Перед ним проносятся отрывки воспоминаний о тех побоях, о тех ранах и синяках, которые им подарили люди Чана. Сынмин пытался им помочь, уговорить сгладить наказание, но всё было без толку. Бан Чан был непреклонен. — Кхм, после за нами начался пристальный контроль. Шаг вправо, шаг влево — расстрел. До девятнадцати лет иногда мы вновь задумывались о побеге, но в двадцать полностью отказались от этой затеи, поняв, что нам уже никуда не деться. Пришлось смириться со своей судьбой и продолжать выполнять заказы, получая за это бешеные деньги, — Джисон резко выдыхает, формулируя гору мыслей в голове в цельные предложения. Признаваться в чём-то всегда сложно. — Мы подавили в себе совесть. Поверили, что деньги — самое главное в жизни. Так было проще. Заказов было не море, но они все успешно выполнялись. И больше мысли о побеге к нам не закрадывались, — секундное молчание. — До того момента, пока я не встретил тебя, а Хёнджин — Феликса. Джисон поднимает глаза без надежды на какую-либо реакцию и резко замирает, встречаясь со взглядом напротив. Минхо глядит точно на него. Не в сторону, не в потолок, не в стол. На него. Сердце глухим стуком отбивает ритм, содрагая грудную клетку. — Как-то… так, — шепчет Джисон, боясь отвести взор. Минхо впервые смотрит так открыто и внимательно, заставляя снова и снова задыхаться в бесконечном море чувств. — Это всё, что я хотел расск… рассказать. Пальцы нервно мнут салфетку, заполняя кухню тихим шуршанием. Тиканье настенных часов звучит словно из-под воды: приглушённо. Сердце неумолимо дрожит, разгоняя горячую кровь по венам. Джисон ждёт реакцию. Нормальную реакцию на свой рассказ, а не безэмоциональное выражение лица. Он хочет, чтобы Минхо хоть чуть-чуть понял. Понял, что стать наёмным убийцей — не его изначальное желание. Что о нём никогда не заботились должным образом, никогда не проявляли любовь. Что он ещё в детстве лишился счастья, лишился хорошего будущего. Будущего, в котором ему бы не пришлось убивать людей на заказ. Будущего, в котором он вряд ли бы повстречал Минхо. Молчание и пристальный взгляд начинают давить; гудящая боль пронзает затылок и виски, проталкивая комок в горле выше. Умом Джисон понимает, что его прошлое — не причина прощения, но… Он надеется хотя бы на частичное понимание и принятие его поступков. Джисон не хочет, чтобы Минхо ненавидел его. Не хочет, однако знает, что вполне заслуживает эту ненависть. Потому что он трус и эгоист. У него, на самом деле, было ещё много возможностей сбежать из-под крыла Чана, вот только все они игнорировались. Безопаснее было смириться, нежели бороться. Бороться за свою жизнь и свои мечты. И Джисон не знает, жалеет ли о своём решении или нет. Ведь если бы он ушёл, то не повстречал бы Хёнджина. Человека, который стал верным другом, готовым поддержать в любой момент. Не повстречал бы Минхо. Человека, который наполнил его серые дни цветными красками, который показал любовь и заботу и который пробрался в самое сердце, оставив там свой отпечаток. А важно ли это сейчас? Бесполезно размышлять о всех этих «если бы», ведь случилось то, что случилось. Джисон стал наёмным убийцей, который не раз отбирал жизни у людей и который, в конце концов, влюбился в свою очередную цель. — И что ты хочешь услышать от меня? — сдержанный тон разрезает образовавшуюся тишину, заставляя Джисона дёрнуться и выплыть из раздумий. Он растерянно глядит на Минхо; салфетка, смятая в комок, выпускается из рук и падает на стол. — Я не знаю… — его неуверенный бубнёж остаётся проигнорированным. — Хочешь, чтобы я тебя пожалел? Или что? — Минхо, вызывающе вскинув брови, отлипает от спинки стула и подаётся вперёд, чтобы упереться локтями в деревянную поверхность и наклонить голову вбок. Джисон невольно отодвигает корпус назад. Раздражённый взгляд напротив душит, а произнесённые слова со всей силы ударяют по барабанным перепонкам, отдавая электрическим зарядом по всему телу. — Хочешь, чтобы я тебя простил только из-за того, что твоё детство было таким хреновым? Хочешь выставить себя непричастным ко всем преступлениям? — Нет-нет, — судорожно качает головой Джисон, подбираясь на месте. Он не ищет жалости к себе. Не ищет оправдания своим поступкам. Он ищет принятия. — Я не говорю, что не виновен в том, как сложилась моя жизнь. — Тогда что ты хочешь от меня услышать? — Минхо вскидывает руками и вновь откидывается на спинку стула, с ярким непониманием оглядывая его. — Я… Я хотел, — Джисон пристыженно опускает голову, сцепляя пальцы в замок на столе. — Я хотел, чтобы ты меня хоть немного понял, Минхо, — продолжает уже громче, всё так же не поднимая взгляд; кажется, если он это сделает, то мгновенно разрыдается. — Я просто хочу твоего понимания. И, возможно, принятия… — Понимания? Принятия? — удивлённо переспрашивает Минхо; язвительность так и льёт из его уст. — Хочешь, чтобы я принял то, что ты поубивал кучу невинных людей из-за денег, которые тебе навязали? Издеваешься? — истеричный смех, приглушённый ладонью, настолько пропитан горечью и раздражением, что у Джисона в который раз сердце кровью обливается, напоминания, что это он стал причиной такого состояния возлюбленного. — Ты убивал невинных людей на протяжении… — Невинных? — настроение мгновенно меняется, стоит зацепиться за эту деталь. — Почему ты так уверен, что все те люди были светлыми и пушистыми? — Джисон успевает заметить растерянность на чужом лице, которую мгновенно скрывают за маской неприступного равнодушия. — Ты думаешь, услуги наёмного убийцы стоят дёшево? Отнюдь нет. Какой нормальный человек будет тратить дохера денег, чтобы отомстить человеку, который, не знаю, толкнул его или испортил машину? Никто, — он принимает более расслабленную поза, хотя в плечах напряжение остаётся. — Обычно заказчиками были состоятельные люди. — Это не отменяет того факта, что у тех, кого ты убил, могли быть семьи, которые их любили, — жёстко произносит Минхо, вновь скрещивая руки на груди и впиваясь в него пронзающим взглядом. — Ты сказал, что не пытаешься выставить себя невиновным, но сейчас происходит с точностью до наоборот. Говоришь, что те люди не были невинны, хотя сам до конца не уверен в своих словах. Небось, Сынмин тебя убедил в этом, да? Что ты делаешь благое дело, убивая плохих людей. — Нет, — Джисон суетливо ёрзает на стуле, опускает локти на стол и руками зарывается в волосы, сжимая их до ноющей боли. Необъяснимый жар то ли от волнения, то ли от стыда окутывает его. — Никто ни в чём не убеждал меня. Я сам так думал. — Ах, ты сам, — саркастически протягивает Минхо, притворно качая головой в знак понимания. — Конечно, ведь всё, что ты думаешь, является правдой. — Нет… Я… — он обречённо стонет, пряча пылающее лицо в ладонях. Всё опять идёт не так, как задумывалось. Слёзы горечи медленно подступают, застаиваясь где-то в горле. — Я просто… — Просто что? Не хочешь выглядеть в моих глазах таким плохим? — точное попадание заставляет внутренности свернуться. — Я уже сказал, что не собираюсь принимать тебя, Хан Джисон. Почему ты не можешь оставить меня в покое? — спокойствие в голосе Минхо будоражит сильнее, чем если бы он кричал. — Всё, что ты делал, независимо от причин, аморально. Я не готов и не хочу связывать свою жизнь с тобой. Джисон с трудом проглатывает комок слёз и отрывает руки от лица, чтобы выпрямиться и взглянуть на возлюбленного. Чтобы окончательно добить себя, разрушить своё еле бьющееся сердце. Минхо смотрит без сочувствия, без жалости. Он смотрит твёрдо, презренно и ненавистно. — Я не хочу быть с тобой хотя бы потому, что ты просишь понять тебя, но сам не пытаешься понять меня. Если бы понимал, не стал бы давить в самом начале, когда я, блять, сдохнуть мечтал от той правды, что на меня свалилась, — Минхо говорит с желчью, смакуя на языке гнев и отвращение. Его брови нахмурены, а шея напряжена так, что можно разглядеть проступающие толстые вены. — Ты не представляешь, как мне хреново, и даже не пытаешься узнать. О каких отношениях может идти речь? — он хватает кружку, которая всё это время забытой стояла на столе, и в одно движение допивает содержимое. — Просто, блять, отъебись от меня. Видеть тебя не могу, — жестокость пронизывает его последние слова насквозь, парализуя Джисона. Больше не проронив ни звука, Минхо поднимается с места, относит кружку в раковину и покидает кухню. А Джисон понимает, что всё испортил. Опять.***
Феликс медленно поднимается по лестнице, держась за перила обеими руками. В голове рой несвязанных между собой мыслей, каждая из которых пытается протиснуться вперёд и показать себя во всей красе. Сложно сосредоточиться на чём-то одном. Отрывки фраз и воспоминаний никак не хотят соединяться в слаженный строй. Слабость в ногах ощущается неестественно, будто кто-то больше ста раз ударил под коленями и заставил идти. Мысленные рассуждения звучат настолько громко, что перекрывают реальные звуки. Отдалённо он слышит какой-то шум на кухне, но никак не реагирует на него. Феликс не собирался подслушивать разговор Джисона и Минхо, ему просто хотелось попить. Но в момент, когда речь зашла о прошлом, он больше не мог сдвинуться с места — так и простоял четверть часа перед кухней, прячась за стеной и слушая рассказ. И именно тогда Феликс понял, что до этого даже не задумывался о том, как Джисон и Хёнджин стали наёмными убийцами. Он принимал их нынешнее положение как должное. Словно они по умолчанию родились с предрасположенностью к криминальному мышлению. Ему даже в голову не приходило, что у них такая судьба могла сложиться из-за определённых обстоятельств. Феликс замирает на предпоследней ступени и, прикрыв глаза, с силой сжимает губы. Становится стыдно за себя. Он ведь знает, что нет полностью плохих или хороших людей. Тогда почему?.. «Потому что убивать — грех. Это непростительное преступление. Самое страшное и ужасное деяние. Так было и всегда будет.» Вопрос о морали встаёт поперёк горла. Феликс уже достаточно наслушался за последние дни. Минхо только об этом и говорит, когда речь заходит о Джисоне или Хёнджине. И Феликс не может не согласиться с его утверждениями, что убийство — это аморальный проступок по всем параметрам, а связываться с убийцей — предавать себя и закон. Но… «Как я могу хладнокровно отправить Хёнджина в тюрьму? Он же неоднократно помогал, заботился, переживал… В конце концов я ему, вроде как, искренне нравлюсь. И он мне…» Тяжело вздыхая, Феликс переступает последнюю ступень и останавливается, смотря на тусклый коридор. Хоть здесь и есть лампочка, выключателем практически никто не пользуются, так как большое окно на другой стороне от лестницы и свет с первого этажа достаточно освещают узкое помещение. В груди тянет, заставляя чувствовать одновременно тяжесть и пустоту. После той ситуации в ванной Феликс начал ещё сильнее разрываться между разумом и сердцем. Поэтому он то отталкивает, то притягивает Хёнджина, который больше всего страдает из-за этих метаний из крайности в крайность. «Ничего, Джинни, тебя тоже так раньше мотало. Твоя очередь терпеть.» Честно, Феликс не понимает, что конкретно его удерживает от полного принятия своих чувств. Личные установки или страх потерять Минхо? Раньше, до появления Хёнджина, всё было намного проще, потому что он видел во всех преступниках, которых ловил, обозлённых и психически нездоровых людей. Однако чёртов Хван Хёнджин поломал всю систему, ведь он, по сравнению с остальными, выглядит абсолютно нормальным и адекватным человеком. У него нет необоснованной жажды крови. У него в принципе нет жажды крови. Теперь, после услышанного на кухне, Феликс точно знает это. С каждым днём становится труднее слушать логическую сторону своей души. Хёнджин всё раскрывает и раскрывает себя настоящего, заставляя Феликса всё влюбляться и влюбляться. Он как будто очутился в круговороте чувств, из которого невозможно выбраться. Казалось бы, в чём проблема поддаться зову сердца и забить на принципы? Минхо. Как Феликс может предать единственного близкого человека? Минхо ненавидит Джисона, потому что тот наёмный убийца и лжец. Ему, конечно же, не нравится и Хёнджин, который тоже наёмный убийца. Для него это будет ударом ниже пояса, если Феликс сойдётся с тем, кто не раз нарушал законы и лишал людей жизни ради денег. Но разве Хёнджин и Джисон делали всё это добровольно? Да, со времен совесть притупилась, сердце зачерствело, вот только изначально никто из них не хотел для себя такой судьбы. Можно сколько угодно говорить, что у них был выбор. Однако что это за выбор? Убивать или быть убитым? Любой бы выбрал первое. Все хотят жить. Тем более у них с самого рождения пошло всё наперекосяк. Так хотя бы появился шанс немного выйти в плюс. Феликс не может осуждать маленьких Хёнджина и Джисона, которые просто хотели жить. Но и Минхо осуждать нельзя. Его воспитали до мозга костей правильным и справедливым человеком. Для него даже небольшая помощь уголовнику — уже грех, не уступающий в размерах Эвересту. Минхо пережил настоящий шок: человек, в которого он бесповоротно упал, позволив дотронуться до своей души, внезапно оказался преступником, беспощадно убивающего направо и налево за деньги. Феликс знает, как тот долго искал кого-то, кому сможет довериться больше, чем наполовину. А когда нашёл, случилась такая подстава. Естественно, это причинило и до сих пор причиняет невероятную боль. И если Феликс выберет своё сердце, выберет Хёнджина, Минхо может совсем потеряться в океане боли. «Почему так сложно… Я просто хочу, чтобы всё у всех было хорошо. Разве я многого прошу?» У Феликса лишь одно желание: чтобы всё это поскорее закончилось. Он, наконец, отрывает взгляд от пола и переводит его на дверь одной из спален, за которой, предположительно, должен находиться Хёнджин. Феликсу пора сделать выбор, иначе из-за его неопределённости будут страдать сразу два дорогих ему человека. Но как выбрать? На одной чаше весов находится Минхо, а на другой — Хёнджин… Вдруг дыхание спирает от осознания. Феликс выбирает не между людьми. И даже не между разумом и сердцем. Он либо подстраивается под Минхо, чтобы не ранить его чувства, но забить на свои, либо слушается внутреннего эгоиста и делает выбор в пользу себя и своих чувств. И что бы Феликс не решил, в любом исходе событий кому-то будет больно. Это неизбежно. Нельзя сделать абсолютно всех счастливыми. Не в этом случае. Феликс делает глубокий вдох. Никогда прежде ему не приходилось делать настолько сложный выбор. Приходится через силу собраться с мыслями и направиться в комнату. Настало время принять решение. Он стучится и, не дождавшись разрешения, заходит в спальню, сразу замечая Хёнджина, вопросительно уставившегося на него. — Феликс? Что-то случилось? — голова склоняется к плечу, а ладони убираются в карманы спортивных штанов. Дверь закрывается, и Феликс прислоняется к её поверхности лопатками, пряча руки за спиной и смотря из-под чёлки. Внутри происходит ураган эмоций, с которыми совладать почти невозможно. В мыслях столько сомнений и противоречий. Хочется всё бросить и убежать, однако много вещей и людей удерживают его на месте, не разрешают сдаваться и мотивируют двигаться до конца. — Я подслушал, как Джисон рассказал Минхо о вашем прошлом. Сначала Хёнджин не даёт никакой реакции, а потом невесело усмехается, на мгновение опуская глаза в пол; он неловко перекатывается с пятки на мысок и возвращает зрительный контакт, но на лице больше нет ни намёка на улыбку. — Я тоже мог бы рассказать об этом, вот только ты не спрашивал, — в интонации, с которой говорит Хёнджин, прослеживаются упрёк и обида. — Я знаю, — где-то глубоко в груди возникает чувство вины, вынуждая прикусить внутреннюю сторону щеки. — Знаю, — Феликс шумно выдыхает и заправляет прядь волос за ухо, которая через секунду спадает обратно. — И всё-таки я бы хотел услышать эту историю от твоего лица. — Не думаю, что это что-то изменит, — Хёнджин хмурится, не уверенный в просьбе. Пожимает плечами и присаживается на край кровати, отводя руки назад и опираясь на них. — Но если ты этого хочешь, я расскажу. Мне не сложно. Хёнджин выглядит слишком расслабленно для человека, который сейчас собирается погрузиться в тяжёлые воспоминания детства. Возможно, таким невозмутимым он лишь хочет казаться, а на самом деле его разрывает от чувств. Феликс больше склоняется к тому, что Хёнджин привык прятать истинные эмоции, поэтому никак не комментирует показушную безразличность, лишь кивает, предлагая начать. — Как ты, наверное, уже понял, я вырос в детдоме. Биологические родители отказались от меня сразу после рождения, а приёмные так и не нашлись. Ну как… Один раз меня пытались усыновить, но когда пришло время подписывать документы, оказалось, что они всё-таки могут зачать ребёнка, поэтому меня благополучно послали. Родной ребёнок ведь лучше приёмного, да? И пофиг, что мы поладили и даже подружились. Никому не важны чувства шестилетнего мальчика, — то, с какой горечью Хёнджин произносит эти слова, убивает в Феликсе всё живое и неживое. Это насколько нужно быть бесчувственным человеком, чтобы так жестоко разрушить надежды ребёнка? И эти люди хотели стать родителями? Родственная кровь действительно важнее чувств и образовавшейся связи? — Не зацикливайся на этом, — Феликс выныривает из удручающих мыслей и сталкивается взглядом с Хёнджином, который смотрит с неприкрытой нежностью и которому, очевидно, льстит чужое волнение. А кому бы не понравилось, что за него переживает любимый человек? — Всё осталось в далёком прошлом. Сейчас меня это уже не трогает. И тебя не должно, — губы растягиваются в слабой улыбке, на что Феликс только глазами хлопает, потому что в голове очередной беспорядок. Когда-нибудь Хёнджин со своей заботой перестанет каждый раз вводить его в ступор. — Так вот, — он прокашливается, возвращая мысли в прежнее русло. — После этого неудачного усыновления меня начали задирать в детдоме. Воспитатели делать ничего не хотели, поэтому пришлось справляться с трудностями самому. Хёнджин сильнее откидывается назад, сгибая руки в локтях, и запрокидывает голову, устремляя нечитаемый взгляд в потолок. Феликс догадывается, что тот хочет казаться бесстрастным, но, по правде, мысли о прошлом причиняют ему определённую боль. Возможно, не такую сильную, да только это ничего не меняет. Как бы Хёнджин ни пытался закопать свои чувства, они его не покидают и тем самым делают из него человека, а не бездушную машину. «Страшно представить, сколько боли причинил ему я за всё время нашего знакомства… Неужели я тебе настолько сильно нравлюсь, Хёнджин?» — Однажды я дал отпор задирам и стал изгоем. Со мной перестали разговаривать абсолютно все дети, а взрослые относились с пренебрежением. В школе ситуация обстояла тоже не очень. У меня не было никого, с кем бы я мог разделить свои переживания, — Хёнджин с шумом выдыхает, зажмуривается на секунду и окончательно ложится спиной на кровать, сцепляя пальцы рук в замок на вздымающейся от тяжёлого дыхания груди. Феликс, опуская глаза вниз, подавляет в себе желание лечь рядом с ним. — До сих пор удивляюсь, как я смог продержаться один так долго. — Зато я не удивляюсь, — Феликс отталкивается от двери, уверенно подходит к постели и присаживается на край. Хёнджину приходится снова выпрямиться и опереться на руки, чтобы их глаза находились на одном уровне. — Ты слишком упрямый, чтобы сдаться под давлением общества. Сколько бы я не огрызался на тебя, ты всё не отставал от меня. Присосался как пиявка, — на сердце расцветают лепестки радости, когда ему в ответ легко улыбаются. — Ты — другой случай, — одновременно ласковый и серьёзный тон голоса смущает, поэтому Феликс отворачивается, слыша довольное хихиканье. — Ради тебя я готов пройти любые трудности… — Так что там с твоим прошлым? — он прерывает Хёнджина резко, не давая и шанса продолжить. Разговор должен оставаться настолько серьёзным, насколько это возможно, несмотря на то, что Феликсу приятно получать комплименты. Хёнджин смеётся слишком красиво, чтобы не усомниться в реальности происходящего. — Дальше ничего интересного. Я просто учился и терпел отвратительное отношение к себе. Лет с десяти начал подворовывать. То конфетку стащу у одноклассника, то ручку, то ещё что-нибудь. Мелочь всякая в основном, — правая нога закидывается на левую и принимается покачивается. Хёнджин задумчиво следит за этим действием, будто не он сам управляет своим телом. — К двенадцати моё воровство вышло на новый уровень. Я начал красть из магазинов. Там, фрукты разные, овощи и снова конфеты. Чуть позже решился на кражу кошельков у прохожих. Меня никто не контролировал, поэтому… — склонив голову набок, прижимает щеку к плечу. Феликс невольно подаётся корпусом вперёд, желая быть ближе, но вовремя отдёргивает себя и возвращается в исходное положение. — Всем было плевать на меня, как и мне на них. Я просто пытался выживать и иногда радовать себя хоть чем-то, пусть даже это была любимая шоколадка или новая тетрадь. — А потом ты захотел украсть деньги у Чана. — Да… И я бы не сказал, что жалею о случившимся, — их взгляды пересекаются, однако почти в то же мгновение отводятся в разные стороны. — Я рад, что встретил Джисона. И, конечно, я рад, что встретил тебя. Не думаю, что при других обстоятельствах мы бы познакомились. — А что насчёт работы наёмным убийцей? Этому ты тоже рад? — с напором спрашивает Феликс, заглядывая ему в лицо. Он смотрит долго и пронзительно; будь у него суперсила, он бы прожёг его кожу насквозь. — У нас не было выбора, — Хёнджин, игнорируя давление со стороны, смело поднимает голову. Его взгляд твёрд, как никогда. — Перед нами стояло всего два варианта: убивать или быть убитым. Вот ты, будучи двенадцати-тринадцатилетним ребёнком, что бы выбрал? — Феликс поджимает губы и стискивает покрывало в кулаке, но зрительный контакт не прерывает. — Видишь? Никто бы не захотел умирать. — Я понимаю, но… Тебе нравилось это? Нравилось убивать? Ты правда хотел этого? — уже с отчаянием продолжает расспрашивать Феликс. Его сердце ноет от неоднозначности ситуации. Он пытается убедить себя, что выбрать Хёнджина будет неплохим решением. — Конечно нет, Феликс. Мы не хотели убивать, но приходилось. Со временем Джисон и я научились подавлять эмоции и просто существовали. Не скажу, что это была та жизнь, о которой все мечтают. Это было похоже на обязательную рутину. Да, мы периодически испытывали удовольствие, наслаждались, но… Всё это было словно не настоящим. — А сейчас? — Что сейчас? — Тебе же больше не нужно никого убивать, верно? Чан мёртв… — Но всё ещё есть Сынмин. — И ты думаешь, он вас не отпустит? — Не знаю… — Но ты бы хотел? — надежда в голосе настолько прозрачная и отчаянная, что её только глухой не заметил бы. — Хотел бы покончить с этим? Взгляд, который Хёнджин поднимает на него, содержит смесь различных чувств и эмоций, но среди них особо ярко выделяются уверенность и доверие. Феликс до последнего думает, что ему всё это мерещится на почве стресса, пока полюбившиеся губы не двигаются и не произносят: — Да. Сердце на миг замирает и начинает с новой силой биться, содрагая все внутренние органы своими трепещущими ударами. Феликс часто моргает и смотрит в распахнутую для него душу. Хёнджин чуть ли не впервые полностью открыт перед ним; он не прячет истинные намерения под множеством ухмылок, как делал это раньше. Больше нет никаких тайн и секретов. — Я бы очень хотел… начать жизнь с нового листа, правда. Мы с Джисоном так давно мечатли сбежать от всего этого преступного мира, что было бы глупо упускать такую возможность, — Хёнджин нервно вздыхает, подтягивая к себе ноги и садясь ровнее. — Да, сейчас мы не особо об этом задумываемся, потому что нужно решить проблему с Чанбином, а помощь Сынмина не будет лишней. Но после того, как всё закончится… Я бы хотел начать новую жизнь с тобой, — у Феликса в солнечном сплетении сладко и немного болезненно сжимает от уязвимого вида Хёнджина. — Ты мне очень сильно нравишься. Если ты согласишься, я готов стать лучшей версией себя. Я готов бросить всё, что у меня есть сейчас. Я готов искупить вину за все преступления, которые когда-либо совершал, даже за воровство тех конфет из продуктового. Если ты меня примешь, я приложу все силы, чтобы работать над собой и стать человеком, достойным твоей любви. Феликс сглатывает, поражённый таким монологом. Ничего подобного ему не приходилось ещё слышать. Тело дрожит от восторга, несмотря на сомнения, что до сих пор не покидают голову. Конечно, такое искреннее рвение исправиться не может не льстить, но поверить в это всё ещё трудно. Хёнджин говорит правду? Он действительно готов кардинально поменять свою жизнь, чтобы стать свободным и счастливым? Рядом с Феликсом ему точно будет хорошо? А Феликсу с ним? Вот он сейчас выберет Хёнджина, а потом окажется, что всё не так идеально, как звучало на словах, и что делать? Разве можно так слепо довериться человеку, который убивал людей, пускай его и вынуждала жизненная ситуация? Все эти убийства оставили какой-никакой след на психическом здоровье… Но Хёнджин столько раз доказывал свою преданность Феликсу. Он защищал его, заботился, в конце концов вывалил на него чистые, не прикрытые ничем чувства, которые всё это время таились где-то в глубинах сознания. И этим Хёнджин нравится Феликсу. Очень сильно. Все мысли заняты только им. Как его теперь отпустить? Как снова причинить намеренную боль? Феликс столько раз отвергал его, но всегда оставлял маленькую надежду теплиться где-то на подкорке сознания. Но Минхо на другой чаше весов тоже не даёт покоя. Он презирает Хёнджина и Джисона. Он не хочет иметь с ними ничего общего. Он думает, что Феликс на его стороне, потому что его, вроде как, тоже предали, только иначе. И если выбор всё-таки падёт на Хёнджина… Если Феликс решит последовать за своими чувствами… Решит поддаться внутри живущему эгоисту, как делает это Джисон… Он потеряет Минхо. Тот снова ощутит на себе предательство близкого человека. Они знакомы намного дольше. Они знают друг о друге намного больше. Они практически выросли вместе! Поэтому от этого предательства Минхо будет в сто раз больнее. И как тут можно выбрать? Как?! Феликс отворачивается от пронзающего взгляда Хёнджина и, уперевшись локтями в колени, закрывает руками лицо. Хоть спину и продолжает обжигать фантомное ощущение, что на него не моргая пялятся, он старается изолироваться от внешнего мира, чтобы как следует всё обдумать. В очередной раз. «Я будто на минном поле нахожусь: неосторожный шаг в сторону и случится оглушительный взрыв, после которого я вряд ли оправлюсь… Чёрт!» — пальцы зарываются в волосы и ерошат их, сжимая у корней. — «Всю жизнь я был на стороне Минхо, всегда его поддерживал и никогда не бросал. И я всё равно буду на его стороне, даже если выберу Хёнджина. По большей части ничего не поменяется, ведь так?..» Это уже не борьба между правильным и неправильным. Это борьба между личными чувствами и чужими. «Раз с Минхо мы так близки, значит, он сможет понять и принять меня… Он ведь сможет, да?» — внутренний голос звучит настолько безнадёжно, что Феликс по-настоящему готов заплакать. Кто бы подумал, что он когда-нибудь очутится в подобной ситуации. Это слишком сложно. — «Я не хочу никого из них терять. Не хочу!» Лёгкие медленно заполняются воздухом и так же неторопливо опустошаются. Феликс пытается успокоиться, но волнение в солнечном сплетении только разрастается, заполняя каждую клеточку тела. Дрожь одолевает колени и руки, а пальцы начинают больно оттягивать волосы. Шею словно змея обвивает, готовясь в любой момент задушить и избавить от страданий. — Послушай, Феликс, — услышав осторожно заговорившего Хёнджина, он замирает, раскрывая глаза и смотря в невидимую точку на полу. — Я знаю, что для тебя это трудный выбор. И, возможно, я тебе не настолько сильно нравлюсь, чтобы ты был готов так просто и быстро отказаться от своих принципов. Я всё понимаю, поэтому прошу… хорошо об этом подумать. Я устал от неоднозначности наших отношений. Я устал получать ложные надежды. Я устал от твоей игры в «горячо и холодно». Устал и всё, Феликс, — грузный выдох и непонятное шуршание. — На мой взгляд, я многое сделал, чтобы доказать серьёзность своих намерений. И если всё это тебя не убедило, или этого было недостаточно, или ты никогда не рассматривал меня в серьёзном плане, я готов принять твой отказ, — сердце будто стрела насквозь протыкает, заставляя сделать резкий вдох. — Только прекрати сбегать и скажи мне в лицо, что не гот… Закончить мысль ему не дают губы, что крепко прижимаются к его. Ладони обнимают лицо, накрывая щёки и скулы. Феликс валит Хёнджина на спину и ложится на него сверху, прижимаясь грудью к груди, животом к животу, бедром к бедру. Он лишь на миг отстраняется, чтобы жарко прошептать: — Ты мне нравишься. Нравишься настолько сильно, что я готов поступиться своими принципами, — и вновь касается его губ своими. Это не похоже на страстный поцелуй. Это в принципе далеко от поцелуя, потому что Хёнджин всё ещё переваривает происходящее и не шевелится. Поэтому Феликс отодвигается, чтобы посмотреть на него. Он ласково гладит места возле носа и под глазами, ведёт ладонью выше и бережно убирает светлые пряди со лба, заправляя их за ухо. Пальцы обводят мочку и возвращаются к лицу. В тот момент, когда Хёнджин заговорил об отказе, Феликса охватил настоящий страх, который и помог принять решение. Он выбрал себя. Послушал внутреннего эгоиста. И сейчас, разглядывая растерянное выражение лица возлюбленного, совсем не жалеет об этом. — Ты мне нравишься, Хван Хёнджин. Повторное признание, наконец, выводит из ступора. Хёнджин несколько раз моргает, убеждаясь в реальности происходящего, и, облегчённо выдохнув, притягивает Феликса обратно к себе, обхватив ладонью шею. Теперь они по-настоящему целуются, мягко сминая губы друг друга. В груди расцветает долгожданное спокойствие. — Стой, Феликс, ты серьёзно? — прерывая поцелуй, спрашивает Хёнджин, на что Феликс закатывает глаза и расплывается в широкой улыбке. — Серьёзней некуда, — и опять целует, не в состоянии сдержать довольное хихиканье. Хёнджину требуется ещё несколько секунд, чтобы в полной мере принять действительность. Он счастливо смеётся в ответ, запечатляя на губах Феликса жадный поцелуй, затем плавно отстраняется и тянет его за руки, чтобы переместить их на подушки у изголовья. Они укладываются лицом друг к другу и обнимаются, тесно прижимаясь и переплетая ступни. — Ты правда хочешь быть со мной? — Хёнджин прикасается подушечками пальцев к веснушкам, нежно обводя каждую. — Хочу, — мычит Феликс, даже не стараясь подавить ласковую улыбку, и прикрывает веки, расслабляясь под любовными касаниями. — А Минхо? Он не разозлится на тебя? — Не знаю, — уголки губ опускаются. — Я не хочу терять его. И я также не хочу терять тебя, — он открывает глаза и смотрит на безмятежное лицо Хёнджина. — Мне страшно, что он снова почувствует себя преданным… Как будто ему предательства Джисона не хватило. — Я верю, что всё обойдётся. Вы всё-таки не чужие люди, — руки оглаживают спину, мягко проходясь по лопаткам, бокам, плечам, позвоночнику, пояснице… Эти незамысловатые движения удивительно убаюкивают и не дают свалиться в пучину переживаний. Феликс думает, что мог бы так вечность пролежать. — То, что ему не нравимся мы с Джисоном, — это его проблема. Не твоя. Я думаю, он это тоже понимает. — Надеюсь… Объятия любимого человека согревают. В данную секунду они кажутся самым надёжным и безопасным местом на всей планете. И разве Феликс мог отказаться от этого? Правильно. Не мог.