Структурные повреждения / Structurally Unsound

Дин не курил травку почти два года, и сразу после первой затяжки он почувствовал, как плечи его опускаются, а веки тяжелеют. После второй его внезапно заинтересовал керамический набор для специй (две обнимающиеся бурёнки), стоявший у Клэр на столе. После третьей — он поднёс солонку поближе к глазам, пытаясь разглядеть в подробностях, как же сделан этот дьявольски великолепный золотистый колокольчик на коровьей шее. — Это мама сделала, — сообщила ему Клэр. Она сидела, лениво подперев щёку рукой и медленно выпускала изо рта дымную струю. — Она была керамисткой. — Клёво, — выдохнул Дин, переворачивая корову хвостом к себе и любуясь видом. Надо же было такое придумать! — Я ходил однажды на урок керамики, — сказал Сэм. — Сделал вазу, а в ней остался пузырь с воздухом. А я подумал — ну и фиг с ним, лень переделывать. В печке при обжиге она взорвалась. Там все просто обоссались, — Сэм вздохнул. — Я так много времени на неё убил. — А она взорвалась прямо у тебя перед носом, — сказала Клэр и засмеялась. И Дин тоже засмеялся, а Сэм посмотрел на них мрачно. — Вот не видели вы эту вазу, — сказал он. — У неё было такое длинное горло. Я хотел покрыть её глазурью, называлась «Голубая Вспышка», помнится. Старик, эта Голубая Вспышка была просто охрененной. В ней были блёстки, красные. — Сэм получил А с плюсом по домоводству в выпускном классе, — рассказал Дин. — Он выиграл конкурс своим шоколадным тортом, торт шоколадный галош… — Ганаш, шоколадный ганаш, — простонал Сэм между приступами смеха, а Дин вспомнил этот торт, даже вкус его во рту ощутил. — Ты просто девчонка, — высказал он своё мнение. А сам отвлекся, вспоминая — глазурь была сверху такая гладкая, посыпанная коричневым сахаром, и тот привкус карамели на языке… — Он вовсе не девчонка оттого, что ходил на домоводство, — возмущенно сказала Клэр и качнулась на стуле. — Боже, да ты домашний шовинист. — И ты, кстати, не отмазывайся давай, — заявил Сэм, — нам обоим известно, кто в нашей семье носит розовенький фартучек! — Папа, — невозмутимо сообщил Дин, и оба начали хохотать. Сэм, морщась и постанывая, схватился за рёбра,. Дин добавил: «Поцелуйте Повара!», и задохнулся от смеха, а Сэм простонал совершенно по-детски: — Ой, хватит, стоп, господи, не могу больше смеяться! Клэр передала самокрутку Дину, он затянулся, откинувшись на стуле. И блядь, вот и оно — та дрожь беспокойства где-то в животе, которую он помнил по старым временам. Это и было то, за что он марихуану не терпел — грёбаное расширение сознания, когда он начинал так явственно ощущать всего себя: тело — как оно расположено в пространстве, руки — каким образом они двигаются, слова — как они проникают из мозга в рот и выходят наружу. Он затянулся ещё раз, надеясь по какой-то искаженной логике, что тем поправит ситуацию. Не помогло, конечно. Никогда не помогало. А вот сигарета — сигарета ему точно поможет. Сэм вынул косяк из его руки и сказал: — Мерси, мон фрэр. Дин нервно глянул на него: — Чего? Ты о чём? — Это значит по-французски «Спасибо, брат», — перевела ему Клэр. Сэм посмотрел благодарно, а она его спросила: — Ты говоришь по-французски? — Ун пё, — сообщил Сэм, — уи, уи. Жё не в… вё… не вэ… блин… Жэм манже ле помм де терр… — Картофель, — опять перевела Клэр для Дина. Ёжику ясно, что это был не полный перевод, Сэм там много чего наговорил, гораздо больше, чем одно «потато». — Уи, — подтвердил Сэм, кивая головой. — Уи. — Уи… — повторил Дин — просто, чтобы почувствовать иностранное слово, сползающее у него с языка. — Уиии… Уииииии… Вииииииии! Ух ты! Французский действительно очень красивый язык. Сэм откинулся на спинку стула, и попытался поднять руки вверх и потянуться, но рёбра сразу дали о себе знать, он скривился и опять согнулся. — Оу, — выдохнул он, и это превратилось в длинное и гулкое «Оооооуууууууу», его подхватила Клэр, а потом они оба, сидя за столом, стали выводить «Оооууу-оооууу-оооууу!», и это казалось почти песней. Они звучали вполне мелодично и согласованно, и Дин обнаружил свою голову покачивающейся в такт, а руку — постукивающей по столу. Он повернул голову и услышал пощелкивание позвонков в шее, почуял, как мускулы спины и рук напряжены у него — это всё от целодневной ходьбы на костылях. Поведя плечами, он попытался расслабиться, потом согнул пальцы на руках, и вдруг ощутил желание потянуться, просто вытянуться в длину, во всю длину, как кот — прямо лечь на землю, и чтобы кто-то потянул его, потяну-у-у-ул словно конфету-тянучку. Он поднял глаза и наткнулся на испытующий взгляд Клэр, которая до сих пор ещё гудела вместе с Сэмом это их «Оооууу-оооууу». Дин выпрямился и расправил плечи, ощущая, как что-то в нём напряглось от пристальности её внимания. Ему захотелось курить, просто до умопомрачения, но заставлять себя вставать ужасно не хотелось — возиться с костылями, опираться на стол, издавая слабое кряхтение (он иногда ловил себя на таких звуках, когда пытается подняться на ноги). Но, блядь, он так… Внезапно на него накатил стыд: за то, что он так много курит, за жёлтые никотиновые пятна на пальцах, за пропитавший его запах табачного перегара. И за то, что его руки иногда начинают дрожать, когда от сигареты до сигареты проходит слишком много времени. Прямо как сейчас. Блядски жалкое зрелище. Вот что, свирепо подумал он, сжаимая дрожащие пальцы в кулаки, — я завязываю. Но сразу же его от такой перспективы ошпарило страхом, и он сунул руку в карман, проверяя, лежит ли там пачка сигарет. — Правда, Дин? — голос Сэма вклинился в его внутренний монолог, и Дин поднял голову, посмотрев на брата. — А? — Я говорю, что раньше ты делал лазанью тако, и это было офигенно вкусно. — Правда, — рассеянно ответил Дин, ладонью оглаживая столешницу и высматривая свои костыли, где-то прислоненные к стене. Сигарета. Сигарета. Сигаретасигаретасигарета. Он вспомнил старые киношки про зомби и представил себя, с вытянутыми вперед руками, закаченными глазами, стонущего: «Нииииикооооотииинннн… Нииииикооооотииинннн…» Ха-ха. Вот потеха. Ха! — Чего ты смеёшься? — полюбопытствовал Сэм. Он что, вслух смеялся? Вот дерьмо. — Так, ничего. Ему ужасно захотелось сказать брату: «Чувак, меня сейчас так вставляет», но он всегда ненавидел тех придурков в школе, которые норовили рассказать всем вокруг про стадии своего опьянения. Дин Винчестер вам не малолетка какой-то, нет. Внезапно зазвонил телефон Клэр, так громко, что и Сэм, и Дин даже подпрыгнули. — Ага! — громогласно воскликнула Клэр, вытаскивая телефон из кармана своего джемпера. — Звонок! Звонок смерти! Адский рингтон, это вам не хухры-мухры, охотники на призраков! Смеятсь своей шутке, Клэр открыла телефон. — Привет… Нет. Да ну, нафиг! — прикрыв динамик рукой, она сказала: — Мне надо ответить, — и выскочила из комнаты. Дин воспользовался этим моментом и начал вставать, пока её нет в комнате. Он втайне обрадовался, что подождал этого, потому что да, вот оно — он закряхтел. — Ты куда? — спросил Сэм, и сразу добавил: — Погоди, не говори, сам угадаю. Это такое белое, дымит, начинается на «к» и оканчивается «н». — Тупица, это заканчивается на «ть» , — отпустив брату лёгкий подзатыльник, поправил Дин. — Да ну? — Сэм начал произносить по буквам: «к-а-н-ц-е-р-о-г-е-н…» — Эй, красавчик, — сказал Дин. — Передай-ка мне костыли. Он не должен чувствовать себя так неловко, ведь это же Сэм. Но он всё же постарался не встречаться с братом глазами, когда, оттолкнувшись от стола и наклонившись, тяжело оперся на костыли. Надо было принести из машины трость. С ней он больше себе нравится, чем с костылями; да, он комплексует, но что поделать. — Я с тобой, — сказал Сэм, хватая куртку и быстро поднимаясь. Дин не хотел ненавидеть его за лёгкость, с которой брат это делает. Они сели на крыльце бок о бок, Дин вытащил из пачки сигарету и закурил, затягиваясь неспешно. Дождь прекратился, но воздух был все еще насыщен влагой, и дым, который он выдохнул, не сразу таял в нём, а сначала повисал маленьким облачком. — Здесь и впрямь красиво, — Сэм откинулся на верхнюю ступеньку и повёл рукой, указывая на толстые древесные стволы, на голые, черные от дождя ветви и на темнеющее серое небо. — Холодно, но красиво. — Да, — сказал Дин. Он выпустил дым колечком и теперь смотрел, как оно медленно плывет, разваливаясь. Ему стало спокойней, напряжение утихло; этот дым, и эти деревья, и сидящий рядом брат — всё это помогло ослабить беспокойство, узлом стянувшее внутренности. Небо над ними нависло такое громадное, тяжеловесное, густое. — Ты себя хорошо чувствуешь? — спросил Сэм, осторожно дотрагиваясь своей большой коленкой до больной ноги Дина. — Нормально, — ответил Дин. — А ты? — Ребра болят. И укурился немного. — Да уж, — хмыкнул Дин. — Дин, — сказал Сэм, и тон у него стал такой, что в предчувствии следующих слов Дин уже застонал: — Ну что, Сэм? — Ты можешь просто… ну, побеседовать сейчас со мной? Рассказать, как тебя ранило? Я подумал, что, может быть, тебе будет лучше, если ты просто расскажешь это вслух. Сэм ведь ни за что не отстанет, а Дину сейчас не хочется спорить. Поэтому он вздохнул, качнув головой, и сказал: — Я правда почти ничего не помню, Сэм, вот ей богу. Помню, как поднял оружие, и вдруг… — он пожал плечом. — Бум. Падаю. Больно примерно секунд так пять, а потом я отключился. Ну вот. Всё нормально. Он это смог. Ну, понервничал, но ничего такого, и то в основном от марихуаны. Сердце не частит, дыхание не сбивается. — Ты помнишь, как тебя вынесли из домика? — Нет. — А что ты помнишь после этого? — Сэм, ну зачем тебе это? Слушай, чувак, я в совершенном порядке. — Да, сейчас тебе получше, — признал Сэм. — Я побаивался, что тебе… ну, понимаешь… опять плохо станет. — Эй, — предупреждающе сказал Дин. — Мы больше не говорим ни о каких обмороках, понятно? Сэм засмеялся. Потом опять посерьезнел — это его всегдашнее сосредоточенное упрямство, и обкуренность только усугубляет эту чертову сторону его характера. — Так ты что-нибудь помнишь после падения? — Чувак… — Просто расскажи! Иисусе, ну почему тебе это так трудно? — Трудно? Вовсе нет. Это просто скучно. — Мне не скучно. — Ладно, — сказал Дин, дотянул сигарету до фильтра и сразу начал вытаскивать другую. Но пока её он не стал прикуривать. — Что я помню следующее? Скорую помощь, наверное. Да, это он помнил — мигающие огни, чужие обеспокоенные лица, они всматриваются в него, сами расплывчатые, как в тумане. Кто-то прижимает его к носилкам. «Эй, парень, оставайся с нами. Как тебя зовут? Ты можешь сказать, как тебя зовут? Чёрт, да держите же его! Тише, парень, тише. Не двигайся, хорошо? Не шевелись, ты делаешь себе хуже. Твой отец сказал, тебя зовут Дин, правильно? Успокойся, Дин. Капать начинайте. Быстрей». — Папа был с тобой в машине скорой? — спросил Сэм. — Кажется, да, — ответил Дин. «Дин, с тобой всё будет хорошо. Всё будет в порядке, дружище. Блядь. Господи, Дин. С тобой всё будет хорошо». — А потом? Ты помнишь больницу? — спросил Сэм. — Нет, — ответил Дин, и это в основном так. Господи, он был просто по уши накачан наркотиками в первые недели. Он вспомнил это чувство — словно всплываешь в озере мутной густой жижи. Пытаешься открыть веки, неподъёмные от морфия и бог знает чего ещё. И фоном боль, тупая, устойчивая, постоянная. Врачи. Чужие руки трогают его, держат его. Он не знает, где он; он не видит ни одного знакомого лица. Он не знает, что с отцом, в порядке он, или… — Блядь! — Сэм прижал руку к спине Дина. — Дыши! Дин, вдохни же! Дин вдохнул. Втянул в себя воздух, пытаясь сосредоточиться на чем-то вещественном — на руке Сэма, кругами гладящей ему спину, на острой боли в своей ноге, на вкусе во рту: карри, виски, табак. Гадость какая. Дыхание его выровнялось, но сердце еще колотилось, как сумасшедшее, и всё тело будто гудело странным таким напряжением. — Убери, — пробормотал он, отстраняясь от тяжелой руки брата — руки, дающей ему спокойствие, хотя он в таком никогда бы не признался. Минуту они посидели молча, только дышали, а потом Дин понял, что выронил сигарету, и снова полез в карман пиджака, нащупывая там пачку. — Чувак, — сказал Сэм, выдернув эту пачку у него из рук, — может, для разнообразия, глотнешь просто воздуха? Пол-минутки на кислород, ладно? В точку. — Ладно, — медленно говорит Сэм. — Больница? — Блядь, — говорит Дин. — Точно. Ты явно что-то помнишь. Давай, просто изложи мне это потихоньку. — Чувак, — натянуто улыбнулся Дин. — Я, хм… полагаю, у тебя нет профессиональной квалификации для такой фигни. Сэм взглянул на него, потом откинул назад голову и громко захохотал. Звук пронесся во тьме, рассекая холодный и мокрый воздух. — Я пару семестров отходил на психологию, — сказал Сэм, отсмеявшись. — Это считается? Дин тяжело вздохнул. — Нет. Может, я просто покурю? — Ты как, нормально дышишь сейчас? — Вроде да. — Ну, кури. А ты… ты помнишь папу в больнице? — Нет, — отрезал Дин. Он зажёг сигарету и закрыл глаза. — А что ты помнишь? — Мне давали много наркотиков, Сэм, — устало сказал Дин. — Я ничего не соображал. — Он почувствовал, что его дыхание снова зачастило, и попытался замедлить его, задать ему ритм курением: сигарету к губам, затяжка, сигарету опустить, выдохнуть дым. Просто вдох, просто выдох. Повторить. Сэм внимательно поглядел на него — конечно, увидел проблемы с дыханием, и сразу же его рука опять зависла над спиной Дина. Словно предупреждая:«Если мне опять придётся гладить тебя по спине, я это сделаю, вот даже не сомневайся…» — Врачи тебе не объясняли, что происходило? — Говорю же, не знаю. Чувак, я знал, что я в больнице, но не знал, что именно со мной. И, блядь, я не знал, что с отцом, я подумал даже, что он… — Дин замолчал и тряхнул головой, потому что лёгкие ему опять сжало, а в глазах заплясали опасные черные точки. — Ладно, — мягко сказал Сэм. — Я понял. У него во взгляде сейчас было что-то такое, от чего Дину стало неуютно: грусть, беспокойство и ещё нечто непонятное. Вина? Но Сэму себя винить не за что, он ничего не сделал… разве только почти снова спровоцировал у Дина паническую атаку. Дин прокашлялся и опять затянулся, пытаясь разжать тиски в груди. — Вот и всё, — сказал он Сэму. — Погоди, как… — Всё, — сказал Дин, ставя точку. Как бы ему сейчас хотелось, чтобы он даже думать обо всём этом не начинал никогда. Хотел бы вообще никогда не видеть этого блядского лесного домика — потому что теперь он застрял в лавине своих воспоминаний. Катетеры в его руках; нога, подтянутая вверх на вытяжке; его тело, нашпигованное металлом. Он вспомнил, как постоянно там спрашивал: «Где мой папа?» Господи, как бы он хотел об этом забыть, бога ради, ему ведь уже двадцать шесть. Он вспомнил, как медсестры спрашивали его: «Кто такой Сэм?» Потому что там он звал его. Надо добавить это в список того, что он никогда не расскажет брату, сразу за той историей, когда Дин неделю проходил в кружевных трусах, на пари. Хе-хе, он выиграл, кстати. — Холодно, приятель, — вздрогнув, сказал Сэм. — Пошли в дом. — Иди, — ответил Дин и показал брату недокуренную сигарету. — Я скоро. — Ладно, — Сэм помедлил, но встал. Поглядел на брата, как тот сидит, вытянув больную ногу — напряженные плечи, сигарета стиснута большим и указательным пальцами — и не смог удержаться, провёл ладонью по волосам Дина, быстро, чтобы тот не успел сбросить его руку. И пошёл в дом. Клэр всё ещё говорила по телефону, он из гостиной услышал её взволнованный голос. Сэм мимоходом подумал — что это её так взбудоражило? Где-то деревья вырубают, или ещё что-то такое? Он взял ещё пива, пытаясь разогнать тяжесть на сердце, обосновавшуюся там после разговора с братом. Встал у плиты и подцепил ложкой остаток карри, посматривая при этом на дверь. Не хотелось, чтобы Клэр вошла и обнаружила, как он тут заляпывает её плиту соусом. Господи, эта штука даже ещё вкуснее, когда остыла. Хотя текстура у сейтана немного странная, не слишком приятная. Он не стал его больше трогать, обскребая соус вокруг. Сэм вытер руки о джинсы, подошёл к столу и включил свой ноут. Глянул в окно — Дин всё ещё сидел на крыльце, чуть съежившись от холода. Господи. Сэм вдруг представил себе, как это было: очнуться в дурмане обезболивающих совершенно одному. И постоянная боль. Кулаки у него сжались, и он подумал — как же хочется прямо сейчас отцу вмазать. Просто терпежу нет. Врезать бы, размахнуться — и в челюсть. Или разбить нос. Блядь, ну как же он мог взять и бросить Дина там одного? Растерянного, испуганного, переломанного, пиздец, в хлам. И плевать Сэму было на вечные оправдания Джона. «Для вашей безопасности». «Держать подальше от охоты». «Демон, которого нельзя упустить». Да что ему, ёбаную записку трудно было оставить? Я врежу ему, твёрдо пообещал себе Сэм. Если мы когда-нибудь увидимся, я ему врежу. — А где Дин? — спросила вернувшаяся в комнату Клэр и оглянулась вокруг. — На улице. — Черт, многовато он курит, правда? — сказала она, сменив у кастрюли с остатками карри Сэма и деловито орудуя там ложкой. — Он переволновался, — сказал Сэм, сам не понимая, зачем он защищает право брата на эту его ненавистную дурную привычку. — Да уж, — сказала Клэр и подошла к кухонному столу, за которым сидел Сэм. Она присела на стул рядом, и Сэм вдруг занервничал. Она была хорошенькая, без сомнения. Он был бы роботом, если бы не признавал этого. Даже Дин, если прижать его хорошенько, наверняка признался бы, что Клэр — под её шерстяным джемпером и балахонистой юбкой — красивая девушка. И она так на него смотрит… он уже и забыл этот взгляд, которым смотрят девушки — взгляд из-под ресниц. — Ну, — сказал он, голос слегка сорвался, и он кашлянул, пожелав, чтобы Клэр не сидела так близко. Да, она красивая, но, боже , Сэм ещё не был готов. Он даже не был уверен, что выдержал бы прикосновение женской руки. Лишь иногда он начинал подумывать, что, может быть, когда-нибудь, он снова будет замечать других девушек; но потребуется ещё много времени для такого. — Ну, — снова сказал он, нормальным своим голосом. — Ты рассказывала нам об отце. А твоя мама? Она была керамистка? — Она умерла, когда мне было десять, — ответила Клэр. — Родами. — Правда? — поразился Сэм. — Это значит… — Домашние роды, да. Мои родители не признавали больниц. Ребёнок тоже умер. После этого отец и начал пить. Она говорила обо всём так откровенно, что это даже выглядело слегка «с приветом». Но Сэм внезапно понял, какой тяжелой была у неё жизнь. Точно как у них. Умершая мать и обезумевший отец. — Погоди, — сказал Сэм, у него в мозгу что-то забрезжило. — Не верили в больницы? То есть она рожала в доме? Здесь? — Не здесь, — сказала Клэр. — В этом доме тогда был ремонт, что-то с сантехникой вроде бы, уже плохо помню. Мы тогда примерно полгода жили в… лесном домике… — её глаза широко распахнулись. — Клар, — спросил Сэм, — ты знаешь, где именно твоя мама рожала? — Наверху в домике, — тихо ответила Клэр. — Но, Сэм, моя мама была хорошим человеком… она была просто потрясающей! Она не могла… она не убивала тех людей. И потом, я же вам сказала — домик я окуривала. — Обряд окуривания срабатывает не всегда, — осторожно сказал Сэм. — А мстительный дух, Клэр… это не тот человек, которого ты любила. Он… это словно отпечаток, в котором есть только гнев — и никакого добра. Клэр молчала, прикусив губу. Сэм спросил её: — Прости, если я задаю тяжёлый вопрос, но… твою мать похоронили или кремировали? — Не знаю, — тускло сказала Клэр. — Я была маленькой, не слишком помню ее похороны. — А ребёнок, его хоронили? — Мой брат, — сказала Клэр. — Не знаю, что сделали с… с его телом. Отец не… он не хотел его закапывать. Это всё, что я помню. — Понятно, — сказал Сэм, и быстро защелкал по клавиатуре ноутбука, проверяя пришедшую на ум идею. Он открыл данные, которые они с Дином собирали утром до приезда к Клэр. Он всмотрелся в экран. Ага. Стукнула входная дверь, и вошёл Дин, принеся с собой запахи табака и холодного влажного воздуха. — Привет, — Сэм посмотрел на брата, как тот кривится, усаживаясь на стул. — Там ещё карри осталось? — спросил Дин, глянув на кастрюлю, стоящую на плите. — Отвлекись, чувак, — позвал его Сэм. — Похоже, я нашел, в чем тут загвоздка.