Из-за ширмы...

«Я не мог не прийти…» Пять коротких слов как нельзя лучше описывали состояние Штольмана, душевную муку, терзающую его с самого момента возвращения в Затонск – когда он видел ее почти каждый день, думал о ней каждую секунду, но не имел возможности приблизиться, не имел права обнять, поцеловать. Пять коротких слов сполна выдавали сжигающую его изнутри страсть. Влечение к этой женщине, до сих пор насильно подавляемое в нем, изначально доводами рассудка, напряженной работой и силой воли, позже вынужденным заключением и разлукой, теперь, почувствовав слабину, зажглось в нем нестерпимым опьяняющим пламенем. Конная прогулка, пикник наедине с ней, ее улыбка, бархатистая кожа, непослушный локон, ее поцелуи… Его сопротивление было сломлено, намерения уничтожены, принципы растоптаны. Сердце разрывалось от любви и нежности к этой женщине, казалось, оно просто взорвется, если вновь подавит душивший его порыв, если не выплеснет наружу хотя бы часть стесненных в нем чувств и стремлений. Его трясло от нетерпения и желания, когда он с надеждой в затуманенном предвкушением разуме постучал в дверь ее номера. До конца своих дней он не забудет тот ее образ, представший перед ним. Божественно прекрасна, взволнована, возбуждена – в ее лице он видел свою судьбу, свое счастье, свое будущее. Весь мир для него сузился до размеров этой комнаты, потому что она была его центром. И ничто в тот миг не волновало его больше, чем вожделенный блеск ее глаз, обличающий ее тягостную неудовлетворенность, знакомую ему не понаслышке, ставшую его верной спутницей за долгие и мучительные пять лет. Один взгляд, и пали все барьеры, ограничения и запреты. Казалось, он умрет, если не прикоснется к ней, задохнется, если не поймает сладостный выдох с ее губ. Он сжимал ее в своих объятиях, как самое драгоценное, что было в его жизни, как саму жизнь, которая вдруг обрела смысл, значимость и цель. Ничто в тот момент не могло оторвать его от осуществившейся мечты, ни его хваленная выдержка, ни переоцененный долг перед отчизной, ничто… кроме доктора Вольфа. В первое мгновение от неминуемой и жестокой расправы недальновидного эскулапа спасла растерянность Штольмана. Во власти нежнейших чувств и неудержимой похоти, он с трудом сумел отпустить Анну и не сразу понял, чего от них требует этот коновал. А осознав, что его выгоняют из комнаты дамы, как тайком прокравшегося туда и застуканного юнца, он и вовсе потерял дар речи от наглости и смелости этого «белого халата». Он усмехнулся от вопиющей нелепости ситуации, но смиренно промолчал, не желая обострять конфликт и привлекать ненужное внимание к их с Анной связи. И вот теперь он сидел в темном унылом гостиничном номере, наблюдая за ползущими по стенам, столу и полу серыми тенями, подосланными сюда уходящим солнцем. Их мрачные силуэты передавали настроение мужчины, гармонировали с его суровой задумчивостью, вторили его тоскливому душевному томлению. Его счастье было так близко, в соседней комнате, за стеной. Но казалось, оно недосягаемо, как раньше, когда он, выживая в холодных и сырых подземельях, не позволял себе сойти с ума, мысленно воскрешая ее образ – образ, сотканный из воспоминаний и фантазий. Штольман глубоко вздохнул, пытаясь усмирить пылающий огонь, он чувствовал, как напряжена каждая мышца в теле, как все его тело подрагивает от нерастраченной страсти, словно туго натянутая струна, вибрирующая на пределе своих возможностей, когда достаточно одного слабого удара смычка, чтобы она лопнула. Он прикрыл глаза и снова перевел дыхание. Может, оно и к лучшему, что вмешался Вольф, сам бы он уже не смог остановиться. Как жаждущий и измотанный пустыней путник, завидевший вдали оазис, он окончательно потерял голову от близости Анны. А ведь он о стольком должен ей рассказать… Берясь за дело Крутина, он намеревался покончить с ним быстро, и уже свободным от всех обязательств пасть на колени перед Анной и просить о прощении. Но судьба распорядилась иначе, и тайна, которую он хранил от самого близкого в своей жизни человека, тяжелым бременем лежала на его плечах, камнем на шее тянула его на дно, и лишь последние пару дней позволили ему выкрасть несколько глотков свежего воздуха, вдохнуть полной грудью так, что даже под ребрами защемило. Он смалодушничал. Трусливо промолчал. И нет ему оправдания. Но ведь он всего лишь человек. Человек, на чью долю выпало столько испытаний, боли и лишений, сколько другому хватит на несколько жизней вперед. Человек, который не смог устоять перед толикой счастья, поддался искушению. Просто он не ожидал, не догадывался, что радость взаимной любви, эйфория ответных чувств, восторг близости окажутся настолько головокружительными, что он не сможет от них отказаться. Словно морфинист, он жаждал еще одной, последней дозы перед неминуемой погибелью. Потому что потерять Анну, потерять ее любовь и расположение, было сродни смерти. Вот и в этот раз, когда за дверью раздался стук, а затем в проеме появилась ее голова, он снова забыл обо всем на свете, вскакивая с кровати. — Я не могла не прийти, — улыбнулась девушка и тихонько прикрыла за собой дверь. Два шага навстречу, и они вновь в объятиях друг друга, будто и не расставались полчаса назад. Поцелуи, нежные и аккуратные, будто шепчущие о радости от долгожданной встречи, будто затаившие бурную страсть и скрывающие великую тайну, постепенно распалялись, теряя свою робость, забывая об осторожности и о Вольфе. С каждым движением ее губ, с каждым касанием языка, он растворялся в ней, он готов был отдать Анне всё – свою нежность, свою любовь, всего себя без остатка. Безвозвратно. Безвозмездно. Он готов был кинуть к ее ногам весь мир, лишь бы она позволила быть рядом, быть частью ее жизни. Тяжелое дыхание, требовательные поцелуи наперебой, жадные стискивания рубашек в крепких пальцах и приглушенный женский стон. Штольман крепче прижал к себе тонкий стан, чувствуя жар ее тела, и, не выпуская Анну из рук, попятился назад, садясь поперек кровати. Анна устроилась сверху, высокий разрез на юбке-амазонке позволил оседлать его бедра, и, вновь увлекая его в поцелуй, она стала торопливо расстегивать пуговицы на его рубашке. Руки Штольмана, будто вдохнув пьянящий воздух свободы, зажили своей жизнью, вырываясь из-под сдерживающего контроля их хозяина. Горячие ладони блуждали повсюду, куда могли дотянуться: гладили спину, скользили по обтянутым бриджами бедрам, обхватывали упругие ягодицы. Мужчина не сумел сдержать стона, когда пронырливые Анины пальчики коснулись обнаженной кожи его груди и заскользили вверх, к плечам, попутно скидывая с него рубашку. И именно в этот момент раздался оглушительный стук в дверь. Он не был особенно громким, но настолько неожиданным, что резко выдернул разгоряченных любовников из их уютного кокона блаженства. В миг вспомнив, где они находятся, Анна и Яков прислушались – за дверью слышались возня и голоса. Разобрать удалось лишь отдельные слова: «В комнате… пусто… найдите… тоже не отвечает…». Анна и Яков переглянулись, и, глубоко вздохнув, девушка поднялась с его коленей. В этот момент по комнате разнесся очередной стук, а следом голос Вольфа: — Господин Штольман, вы здесь? Размундиренный господин судебный следователь едва успел подняться на ноги. Доктор обеспокоенно ворвался в номер и тут же замер на пороге. Его глаза – единственное, что торчало из-под медицинской маски – сперва наткнулись на смущенно отводящую взгляд и якобы поправляющую волосы Анну, а затем на невозмутимо застегивающего рубашку Штольмана. Целитель оказался весьма сообразительным и тактичным, к его чести. Глаза над повязкой округлились лишь на мгновение, затем он деликатно повернулся боком. — Что вы себе позволяете? — Голос следователя был суров, под стать взгляду, от которого иной мошенник кололся как перезрелый орех. — Простите. Дело в том, что санитар разносил ужин по номерам, — словно в подтверждение его слов в комнату вошел парень в белом халате и молча оставил поднос на столе. — Госпожи Мироновой не оказалось в номере, поэтому… — Пристыженный лекарь покосился на своих неугомонных пациентов. — В таком случае, — с губ Анны сорвался нервный смешок, но она тут же взяла себя в руки, — пойду-ка я отужинаю. Врачеватель посторонился, пропуская барышню, и пожелал ей приятного аппетита, затем обернулся на Штольмана и тяжело вздохнул. — Если один из вас и был болен, то к сему моменту второй уж наверняка заражен. — Доктор Вольф, — весь вид следователя говорил о том, что он ни на секунду не верил в существование какой-то мифической лошадиной болезни, — мы можем рассчитывать на конфиденциальность? — Считайте это врачебной тайной, — махнул тот рукой и вышел из номера, прикрыв за собой дверь. Время тянулось немилосердно медленно. Штольман поужинал, спустя некоторое время вернулся санитар за подносом, затем еще долго кто-то бесконечно слонялся по коридорам, шаги и голоса то приближались, то снова удалялись. Стихло все лишь с наступлением сумерек. Следователь высунулся за дверь, профессиональным взглядом окинул коридор в обоих направлениях и на цыпочках прошмыгнул к соседнему номеру. Два еле слышных удара по деревянному полотну, дабы не привлечь внимание местного «волка», но кажется Анна не расслышала. Мужчина собирался постучать чуть громче, как вдруг в конце коридора послышались чьи-то шаги. Действуя скорее на инстинктах, он повернул ручку – дверь оказалась не заперта – и Штольман ввалился в номер. — Аня, — позвал он, в ответ тишина. В комнате было темно, лишь настольная лампа бросала тусклый свет на лицо спящей девушки. Она лежала прямо поверх покрывала в верхней одежде, выражение лица спокойное, умиротворенное, с легкой улыбкой на губах. Подходя ближе Штольман невольно улыбнулся и спрятал руки в карманы брюк, дабы не поддаться искушению прикоснуться к ней. В памяти непроизвольно всплыла их единственная ночь пятилетней давности. Тогда, прежде чем выйти из номера, он тоже остановился на минутку полюбоваться безмятежным сном своей женщины. Его Анны. Сердце больно кольнуло от остроты воскрешенных чувств. Он вспомнил, как счастлив был, что она выбрала его, как гордился, что лишь ему позволено целовать ее и касаться ее обнаженного тела. Как благодарен он был тогда за ее настойчивость, за ее упертый и деятельный нрав, за то, что не сдалась, пробилась сквозь его заслоны, открыла в нем любовь. Той ночью он легко мог нырнуть обратно к ней в постель, целовать ее и заниматься любовью до умопомрачения, но он ушел. Сейчас же он отдал бы все на свете лишь за привилегию прилечь рядом с ней и притянуть к своей груди. Как же завидовал теперь Штольман себе прежнему – тому, кто был свободен любить, свободен выбирать свою судьбу, кого держали в путах лишь собственные страхи, тому, кого любила эта невероятная девушка, любовью чистой и безусловной, не запятнанной болью и предательством. Не сдержавшись, мужчина все же опустился на колени перед кроватью и осторожно заправил локон Анне за ухо. — Прости, что все так вышло, — прошептал он давно рвущиеся из него слова, хотя большую часть того, что произошло с ним за эти пять лет, он даже не контролировал, но все же чувствовал ответственность перед ней. В прошлый раз он был бессилен и не мог ни на что повлиять, теперь все будет иначе. Он станет бороться за нее до последнего вдоха, потому что она его судьба. Он это знает, чувствует каждой частичкой свой истерзанной души. Он найдет Крутина, из-под земли достанет. И тогда получит долгожданный развод. Он готов рискнуть всем ради этого. Даже своей жизнью. Потому что иначе ему и жизнь не мила…