***
— Мама очень сердится? Дилюк смотрит на надутого Аякса, которому наверняка больно говорить с разбитой губой, но до неё ему нет никакого дела. К счастью, в их убежище на дереве оказывается мазь, и Дилюк теперь упорно пытается замазать ею рану, на которую у Аякса совершенно другие планы. — Не ёрзай! — сердито приказывает Дилюк, когда Аякс в очередной раз уходит из-под его руки. — Будешь сидеть ровно — быстрее закончим, быстрее заживёт и перестанет болеть. — Говоришь прямо как Альбедо, — Аякс закатывает глаза, но на этот раз подчиняется. Дилюк водит подушечками пальцев по его губам, если честно, не особо представляя, правильно ли он делает; его мама, во всяком случае, всегда лечила его именно так. Аякс сидит смирно, но потом открывает глаза, и его внимательный взгляд напоминает Дилюку о неотвеченном вопросе. — Мама не сердится, — вздыхает он. — Она просила передать, что будет ждать тебя дома, даже если ты решишь сбежать навсегда. — Я уже не хочу навсегда. — Да не разговаривай ты!.. Аякс показывает ему язык, походя слизывая остатки мази с губ, и морщится: горькая. Дилюка так и тянет влепить ему затрещину, но он сдерживается. Хватит и того, что Аякс в своём смелом побеге из родительского дома умудрился в двух шагах от этого самого дома упасть, разодрать губу и (раз уж семьи у него теперь нет) спрятаться в их убежище на дереве. Здесь их хотя бы никто не будет искать. Кэйа и Венти на каникулах с Альбедо и Алисой у их родителей, а больше про этот домик никто не знает. Правда, иногда Дилюку кажется, что Чжун Ли, мимо церкви которого они пробегают каждый раз, чтобы углубиться в лес, что-то подозревает, но это же Чжун Ли — он знает всё. — Моя мама говорит, — наконец сдаётся Дилюк, — если не можешь нормально помочь человеку, его надо чем-то занять. Он забудет о боли, потому что отвлечётся. — Как? — Не знаю… Сосчитай от ста до одного. Через числа, кратные семи. — Я во втором классе! — надувается Аякс. — Я не знаю, что значит «кратные семи»! Дилюк вздыхает: он, если честно, тоже. — Ещё мама говорит… — он на секунду задумывается, потому что способ странный. — Ладно. Закрой глаза. И не шевелись. Аякс слушается: детское любопытство делает своё дело. Долю секунды Дилюк внимательно его разглядывает, чтобы убедиться, что он не подглядывает, потом размазывает мазь по губам, а потом, мысленно приготовившись плеваться, целует. Поцелуй выходит неуклюжим и даже не поцелуем — просто столкновением губами. Дилюк морщится, когда чувствует на собственных губах противную мазь, а Аякс тут же на него вытаращивается, забыв о том, что Дилюк велел не смотреть, и прянет назад. От удивления он даже не трогает рану — маленькая, но победа. — С ума сошёл! Я тебе кто, девчонка? Дилюк сердито складывает руки на груди. — Разнылся совсем по-девчачьи, если хочешь знать! Я пытаюсь помочь! Аякс вдруг фыркает от смеха. Наверное, злобный вид Дилюка для него кажется забавным — хотя сам Дилюк не может взять в толк, что в нём такого весёлого. Он закатывает глаза и отворачивается. — Ну и пожалуйста, — бубнит он в покосившуюся стенку их домика, — лечись сам. Никогда в жизни больше не буду тебе помогать, раз тебе от этого так смешно. — О, ну брось, — Аякс действительно с трудом сдерживает хохот. — Мне даже понравилось! — Ни-ког-да. Смех за его спиной вдруг замолкает. Удивлённый долгой тишиной, Дилюк оборачивается: уже предельно серьёзный Аякс смотрит на него так внимательно, что странно, как ещё дыру в затылке не просверлил. — А если… — вдруг изменившимся голосом зовёт Аякс, — если я вдруг буду умирать? Тогда поможешь? Дилюк не удерживается от фырканья. Такая нелепица могла прийти в голову только Аяксу. Тем не менее его хватает на то, чтобы как можно более серьёзным тоном пообещать: — Тогда — помогу.***
Сцена всплывает в голове так внезапно, что Дилюк спотыкается и слёту врезается в покосившееся надгробие. Встаёт, пытаясь отдышаться, и слепо моргает. Чем больше он крутит в мыслях образ Тартальи, тем больше сцен с ним вспоминает, тем больше ему кажется, что это не может быть просто иллюзией, что Тарталья — не первый встречный, которого он знает от силы пару дней. Он знает его намного дольше, лучше, чем самого себя, и потому обязан его вытащить. Дилюк оглядывается по сторонам. Он давно миновал и церковь, и часовню, и даже этот голубиный тотем. Цепочку следов Тартальи, которую так удобно было отследить от самой машины по мягкой кладбищенской земле, размыл дождь, и Дилюк кусает губу, не веря, что всё закончится так нелепо. Он решительно углубляется в лес. Редкие капли теперь щекочут затылок, затекая за шиворот, ветер пронизывает до костей. Дилюк верит, что не ошибся. Если он правильно понял легенду и намёки Чжун Ли, способ есть, но он… Дилюк встряхивает головой. Нет. Сейчас об этом он думать не будет. Он замечает Тарталью раньше, чем тот его, и облегчение затапливает с головой. — Тарталья! Успел. Нашёл. Всё ещё можно исправить. Тарталья сидит на поваленном дереве далеко в стороне от тропы и кладбища, и Дилюк невольно улыбается, когда понимает, что это за место. На этом дереве, которое десять лет назад повалило бурей, они построили своё детское убежище. Тарталья поднимает голову. Они сталкиваются взглядами. — Дилюк!.. Он подрывается с места, на мгновение застывает перед ним в нерешительности — а затем, видимо, шлёт всё к чертям и порывисто обнимает. Дилюк с благодарностью прижимает к себе тёплое тело, зарывается пальцами в мокрые волосы. Отпускать не хочется. Они не виделись как будто не полчаса, а целую вечность. — Не стоило, — наконец давит Тарталья ему на ухо. — Думаешь, зачем я смылся посреди ночи, как плохой любовник? Они отстраняются и делают шаг друг от друга почти одновременно. Дилюк пытливо смотрит Тарталье в глаза, но мимолётная радость от встречи быстро сменяется тоской. Он такой же притихший и подавленный, каким был в его спальне, когда они лежали рядом и Дилюк прокручивал в голове всё, что свалилось на него за последние дни. Только видя его таким, Дилюк, наверное, осознаёт до конца: он уйдёт здесь и сейчас. Если этому не помешать. — Я знаю, что делать, — быстро говорит он. — Знаю, как тебя вытащить. Но тебе не понравится. Тарталья косо улыбается: — Мне понравится всё что угодно, если ты меня не забудешь. — Нет. Я — точно нет. Об остальном Дилюк предпочитает умолчать. Но Тарталья, даже не видевшись с ним пятнадцать лет, кажется, знает его слишком хорошо. Дилюк не сразу понимает, что холодит его руку — Тарталья стискивает его пальцы в своих и тихим тоном, каким в детстве, наверное, выгораживал его перед родителями, спрашивает: — Что ты задумал? — Увидишь. Дилюк оглядывается по сторонам. Лес кажется спящим, почти мёртвым; деревья не шевелятся, хотя минуту назад ветер бил прямо в лицо, а дождь затихает окончательно. Под широкие лиственные кроны всё равно не проникло бы ни единого солнечного луча, даже если бы сейчас не стояла глубокая ночь. Как ни странно, Дилюка это только успокаивает. — Где… — начинает было он, но краем глаза замечает вдалеке движение. Кто-то идёт к ним, продираясь сквозь листву по нехоженым тропам. Кто-то, кто подсвечивает себе дорогу фонариком и, кажется, зовёт его по имени. Тарталья улавливает его мысль: — Насколько я знаю, у духов не бывает фонариков. Луч света бьёт Дилюку прямо в лицо, и он жмурится. Почти машинально он отодвигает Тарталью себе за спину, продолжая сжимать его запястье, но затем слышится облегчённое: — Нашли! — и свет падает вниз, позволяя рассмотреть пытливый взгляд Джинн. Прямо за ней стоит самая странная компания: Венти радостно машет ему рукой, Чжун Ли смотрит на него так скорбно, словно вынужден будет сейчас зачитать похоронную речь. На контрасте со всеми остальными (и с учётом того, что Дилюк уже успел узнать) он выглядит здесь наименее правильно. — Ого, да это же твой рыжий красавчик! — присвистывает Венти. — Ладненько, теперь объясняй. Я притащил кого смог, Джинн сказала, мы ищем похитителя, но учитывая, что вы держитесь за ручки… Его перебивает прохладный щелчок взведённого курка. Дуло пистолета Джинн, направленное параллельно её фонарику, смотрит куда-то левее лица Дилюка. — Дилюк, — спокойно говорит она, — я попрошу тебя отойти в сторону и не мешать задержанию. Попрошу один раз. Тарталья за его спиной давится воздухом. Дилюк только хмурится: — Прости? — Человек, которого ты выгораживаешь, обвиняется в похищении шестерых жителей города, — Дилюк не видит лица Джинн за светом фонарика, но в её голосе звенит сталь. — Двое из них — мои люди. Тарталья сжимает его пальцы крепче. — Кэйа и Альбедо? Дилюк едва кивает: — Венти сказал, их не видели с самой ночи. А Чжун Ли… А Чжун Ли кладёт ладонь на плечо Джинн. — Госпожа Гуннхильдр, — так же спокойно, как она сама, говорит он, — настоятельно рекомендую вам опустить пистолет. В этом лесу опасно стрелять. В этом лесу вообще опасно находиться в такое время… — Старик правду говорит, — бормочет Венти. — Джинн, мы сто лет знакомы, Дилюка не надо убивать! Дилюк с ним, кажется, согласен. Джинн, кажется, колеблется. Но пистолета не опускает. Тарталья сглатывает и выступает из-под защиты спины Дилюка чуть вперёд. Он медленно поднимает руки — Дилюк походя отмечает, как они дрожат, — и мягко тянет: — Джинн, ты не понимаешь… — Боюсь, это вы не понимаете, — Джинн кивком головы указывает на место возле себя. — Мы с вами незнакомы, но это не помешает мне… — Знакомы, Джинн, — Дилюк не видит его лица, но готов поклясться, что он улыбается. — Я тебя знаю. Помнишь, как шестнадцать лет назад один рыжий мальчишка измазал порог твоего дома зубной пастой за то, что ты подловила нас с бутылкой пива за школой? Венти вдруг, нарушая серьёзность момента, тоненько хихикает, даже Дилюк позволяет себе слабую улыбку. Джинн качает головой, пистолет в её руках опасно кренится. — Нет. Тебя там не было. — Был. Тарталья медленно подходит к Джинн на расстояние вытянутой руки и посылает Дилюку за плечо странный взгляд. Наверное, он должен означать что-то вроде «Что бы ты ни придумал, сейчас самое время», и если бы Дилюк знал, что он вообще собрался делать… Но почему тогда глаза Тартальи в свете фонарика так испуганно округляются? А в следующее мгновение это наконец происходит. В кронах деревьев проносится ветер — он обдувает Дилюка, пронизывая холодом до самых костей, и за его спиной слышится весёлый мальчишеский голос: — Вот смешно будет, когда вы поубиваете друг друга! Дилюк оборачивается. На поваленном стволе дерева, где буквально недавно сидел Тарталья, теперь покачивает ногами маленький ребёнок. На вид ему и правда не больше восьми, он одет только в летние шорты и тонкую футболку, и его, кажется, совсем не заботит октябрьская непогода. Более того — Дилюк его уже и раньше где-то видел. — Это ты играл на пирсе с голубями, — мрачно говорит он. Мальчишка — Тимми? — с широкой улыбкой кивает. Судя по взгляду, которым он смотрит Дилюку за спину, Джинн с пистолетом переключает всё внимание на него, и это даёт Тарталье шанс снова встать рядом с Дилюком. На него, впрочем, Тимми тоже не обращает внимания. — Эй, дедуля, — машет он рукой, — привет! Зря ты сюда пришёл. Ты ничего не можешь мне сделать. Ты уже пробовал, забыл? — У меня превосходная память, — голос Чжун Ли раздаётся совсем рядом, и когда Дилюк моргает, тот стоит прямо перед ним, загораживая остальных спиной. Тарталья вздрагивает, но Дилюк, уже смирившийся с этими фокусами, сильнее сжимает его ладонь. — А вот ты… Ты забыл, что должен был этот лес защищать. А не забирать в него людей. — Мне скучно одному! Ты такой занудный, с тобой даже не поболтаешь, — мальчишка надувается. — Я всех верну, честное слово. Как только вот этот вот, — кивок на Тарталью, — пойдёт со мной. У нас был уговор. Я свою часть выполнил, целых пятнадцать лет никого тут не трогал. Но теперь… Дилюк понимает: сейчас, кажется, самое время. Он делает нетвёрдый шаг вперёд, и внимание Тимми тут же переключается на него. — Думаю, — серьёзно говорит Дилюк, — нам надо поговорить. У меня к тебе предложение. Тарталья что-то встревоженно шепчет, но за шумом крови в ушах Дилюк практически не разбирает слов. Он только надеется, что понял всё правильно. Другого шанса у него уже не будет. — Поговорить так поговорить, — вдруг соглашается Тимми. — Валяй. Внешне вокруг ничего не меняется, но Дилюк всё равно чувствует: что-то не так. Хватка Тартальи из его руки никуда не исчезает, кроны деревьев всё те же, но когда он оглядывается по сторонам, то понимает: все остальные исчезли. Чжун Ли, Джинн и Венти — у поваленного дерева стоят только они с Тартальей. А на нём самом, улыбаясь и покачивая ногами в детских ботиночках, сидит Тимми. Не Тимми, мысленно поправляет себя Дилюк. Древний, старше самого старого дерева в округе, дух этого леса. — Дилюк, что ты… — шипит Тарталья ему на ухо, но тот отмахивается: — Не мешай. По правде сказать, он предпочёл бы разговаривать без него. Его присутствие Дилюку сильно мешает. Потому что Тарталье как раз лучше бы не знать, что именно он собирается предложить. — Тебе нужна человеческая душа, да? — наконец говорит Дилюк. Его голос садится на пару тонов, но он заставляет себя продолжить: — Тебе всё равно, чья именно? Тарталья вцепляется в него до зудящей боли в суставах. Кажется, понимает. — Вообще-то я рассчитывал на него, — Тимми беззаботно кивает на Тарталью. — Но в целом сойдёт любая. В этом лесу так скучно и одиноко… Я пытался найти кого-нибудь ещё, но все они такие же зануды, как этот старик. От меня только убегают. Даже та девочка… Во рту у Дилюка пересыхает. — Кли? — Мы с ней постоянно играли! И тут, когда я позвал её к себе, она начинает плакать и говорить, что хочет домой, — Тимми возмущённо фыркает. — Домой — это там, где кормят невкусными овощами и заставляют ложиться спать, когда ещё даже солнце не село. Зачем ей вообще туда возвращаться? Со мной же намного интереснее! — И ты думаешь, — в голове Дилюка постепенно начинает складываться план: теперь он хотя бы знает, на что давить, — Тарталья… хочет остаться? Тимми косится на него с недоверием: — Конечно. Я его отпустил, а он вернулся. Если не хочет, зачем возвращаться? Тарталья нервно втягивает носом воздух. Они стоят так близко, что Дилюк может различить удары его сердца так же хорошо, как своего собственного — а его собственное сейчас по частоте ударов в минуту бьёт все рекорды. — Ну хорошо, — примирительно вздыхает Дилюк. — А если кто-то захочет остаться сам? Ты получишь душу, а Тарталью оставишь в покое. Тарталья полушёпотом начинает «Не на…», но Дилюк обрывает его, качая головой. Затем — затем Тимми вдруг смеётся: — Так никто не хочет! Леса почему-то все боятся, а я, так уж вышло, без согласия ничего не могу сделать. Меня воспитывали хорошим, понимаешь? В нём я хотя бы уверен, он меня уже не бросит. А пока ты найдёшь кого-нибудь ещё… — Не надо никого искать. Дилюк набирает в грудь воздух. Давай. Просто скажи. — Я предлагаю тебе сделку. Я в обмен на него. Никаких пятнадцати лет, ты заберёшь меня прямо сейчас, а его отпустишь. Я согласен остаться. Если что Дилюк и усвоил из слов Чжун Ли и старых легенд — так это то, что сделка должна быть честной. Нельзя предлагать что-то неравноценное, нельзя гнаться за преимуществом. Духов не подкупить деньгами, не разжалобить слезами, не убить из пистолета. Душа в обмен на душу — более чем равноценно. К сожалению, Тарталья с этим, очевидно, не согласен. — Нет! — его голос проседает на октаву. — Дилюк, я всё это начал, ты не можешь просто так… — Могу, — пожимает плечами Дилюк. Странно: теперь, когда он сказал главное, по телу разливается абсолютное спокойствие. — Начал это я. Если бы мы тогда не поссорились, ты ни за что не заблудился бы в лесу. Вот и выходит, — он усмехается, — что всё это моя вина. Тарталья разворачивает его к себе, встряхивает за плечи, будто надеясь поставить на место здравомыслие. В его глазах сквозит такое отчаяние и страх, что на миг Дилюк чувствует, как предательски пережимает где-то в груди. — Я не могу тебе позволить… — начинает было он. — Ты в этой сделке не участвуешь. Сделка между мной и им. — Ты в меня даже не веришь, — походя отмечает Тимми. — Я же вижу. Ты до сих пор думаешь, что завтра проснёшься в тёплой постели, — он выдерживает паузу, за время которой Дилюк проходит путь от отрицания к принятию, потому что да, так оно и есть; а потом замечает: — Но так даже интереснее. Ты не веришь, что я могу тебе что-то сделать. — Я верю, — пожимает плечами Дилюк, — что спасаю его от тебя. Мне больше и не надо. Тимми хихикает: — Ну как это трогательно, ты такой весёлый! Ладно, будь по-твоему. Я согла… — Подожди. Дилюк вздрагивает. А Тарталья вдруг поворачивается к мальчишке лицом. — Я могу предложить больше, — тихо, чётко и ясно говорит он. — Две души вместо одной. Остаёмся мы оба. — Тарталья… — Раз ты так хочешь подставиться вместо меня — я подставлюсь вместе с тобой, — по одному голосу Дилюк с ужасом понимает: не отступит. Он действительно это сделает. Тарталья задирает подбородок; смотрит он только на Тимми — холодно и в упор. — Согласен? Дилюк с силой сжимает его ладонь: — Ты не понимаешь, что творишь!.. — Я как раз понимаю, — в глазах Тартальи искрится почти живое тепло. — Это ты тут играешь в героя. Жертвовать собой ради меня… Да ты знаешь меня буквально пару дней! Дилюк не отвечает. Как объяснить этому упрямому придурку, что пары дней ему хватило? Что этот взгляд и эта улыбка уже выжжены на его сетчатке, что он просто не хочет его забывать? — Либо остаюсь я, либо мы оба, — Тарталья качает головой. — Другие варианты не обсуждаются. — Даже не знаю… — надувается Тимми. — Что мне за радость терпеть вас обоих? Вот если останется только один, а другой будет по нему всю жизнь убиваться… — Неважно, кого ты заберёшь, — Тарталья поднимает бровь, — второй всё равно через пару дней его забудет. Тимми стучит носками ботинок друг об друга. — Ты прав, — неохотно признаёт он. — Ладно. Вы хотите, чтобы я отпустил остальных, а сами останетесь? Навсегда? Дилюк ловит на себе решительный взгляд Тартальи. Кажется, никогда ещё его сердце не колотилось так быстро. — Подумай, на что идёшь, — тихо говорит Тарталья. — У меня уже нет выбора. Но ты ещё можешь… — Передумать? — Дилюк облизывает сухие губы. Горло дерёт так, будто он опрокинул в себя пару бокалов вина, забил это парой крепких сигарет и пробежал стометровку. И это уже не говоря о том, какие пируэты сейчас выделывают его внутренности. — Я не передумаю. Я шёл сюда и знал, что собираюсь сделать. — Тебя забудут все, кого ты знаешь! — не сдаётся Тарталья. — Прошу тебя, Дилюк… Я того не стою. Никогда не стоил. — Если хотя бы половина того, что я о тебе помню, — правда, то стоишь. Ещё как. А что до того, что его забудут… Что ж, он за всю жизнь успел натворить дел. Возможно, так им будет даже проще. — Я жалею только об одном, — спокойно добавляет Дилюк, — что полжизни был таким засранцем. Самое время всё исправить. Тарталья открывает было рот, но здесь Дилюк решает, что с него хватит. Если он что и знает о Тарталье достаточно хорошо — так это то, что есть способ заставить его заткнуться. Поцелуй выходит не грубым и не напористым — наверное, он был бы похож на прощание, если бы Дилюк думал прощаться. Но сейчас он просто ставит жирную точку. Губы у Тартальи такие же холодные, как он весь, его бьёт крупная дрожь, но в стальной хватке он затихает — и, кажется, уже не думает сопротивляться. Дилюк не понимает, когда это происходит, но этим поцелуем всё и заканчивается. Лес снова остаётся неподвижным. Но что-то всё равно неощутимо меняется. Это как… смотреть на стакан с идеально прозрачной водой и не понимать, полон он или пуст — сейчас точно так же обрывается какое-то понимание реальности в груди у Дилюка. Тимми попросту растворяется в воздухе, и Дилюк, отрываясь от Тартальи, делает первый полноценный вдох. Лёгкие благодарно насыщаются кислородом, он ловит на себе взгляд Тартальи — тёплый, живой взгляд Тартальи. Он всё ещё здесь. Он всё ещё с ним. — Не считай меня за эгоиста, — просто говорит Тарталья. — Я не хочу тебя забывать. Дилюка не хватает на ответ. Только на чёткую мысль о том, что он Тарталью — тоже.