***
На платформе стояло много мужчин и парней. Все от восемнадцати до двадцати семи лет, самый разгар: юные, «зелёные» мальчишки, которые, как и Тэхён, родились не в то время. Возможно, в том месте, но точно не в то время. У них в глазах огонь ярким пламенем мести горит, они этим дышат и живут, мечтают ногами ступать по телам тех, кто всё это устроил, и ни капли не жалеть. Быть лучшими из лучших, да вот только в мечтах такое всё и в мотивационной военной хронике. В жизни-то никто из таких, как они, считает Тэ, неопытных и абсолютно криворуких, и сто метров не пройдут, как подорвутся на чём-нибудь. Они обещания матерям не давали, вот и цели у них нет, лишь глупая надежда перебить всех и получить награду из рук самого Лидера. Тэхёну бы от этих мыслей избавиться, ведь он сам такой же. Умеет стрелять, и то благодаря отцу, что любит охотиться, так бы никогда винтовку в руки не взял, не хотел бы ощущать её вес и отдачу в плече, не хотел бы жизни кого-либо лишать, ведь все здесь, вокруг него, живые существа, которых родители растили и так же учили. — Долго вы, — пухлые розовые губы Чимина в доброй улыбке расплываются. — Поезд опаздывает, так что можете не волноваться. Хорошо добрались, без приключений? — Да, всё… Договорить Тэхёну не даёт благой мат где-то справа, и он даже не оглядывается, чтобы понять, что это Мин Юнги собственной персоной, а тот, на кого он это говорит, стоит с абсолютно спокойным выражением лица. Чего только стоит эта выдержка за брань, да ещё и в собственную сторону. Тэхён всегда удивлялся Хосоку, его хладнокровию и глазам, что душу прожечь могут. Всем, но не Юнги. — Ещё раз блять спрашиваю, ты кого сахарной задницей назвал, ушлёпок? — пунец отпечаток на пухлых щеках оставляет, словно поцелуй, пока пушистые брови к переносице сведены. — Тебе мало прошлым летом было, что я тебя на лопатки уложил и… — Я поддавался. — Заткнись! Я не договорил, — буркнул Юнги, а потом ударил того по плечу. Слабо, да и ударом это не назовёшь, зато Мин доволен. — И договаривать не собираюсь, понятно? Перебил меня, теперь думай, что я хотел сказать. — Мне это не интересно, — пожимает плечами Хосок, а из-за искреннего удивления в глазах напротив у того мигом лёд на сердце трещинами идёт, сквозь которые свет наконец-то проникает, и он смягчается. — По крайней мере, сейчас. Платформа оживлённо затолпилась, когда раздался громкий звук подъезжающего поезда, и Тэхён глубоко вдохнул, когда они вместе с Чимином идут следом за спорящим сапожником и человеком невероятного спокойствия, которому стоит лишь завидовать. Ким уверен — на войне такое пригодится. Он ступает в тамбур и глубоко вдыхает аромат свежих простыней плацкарта, от которых исходит также запах горячего пара, и идёт следом за светловолосым. Встающее солнце проникает яркими лучами в грязные окна и падает на белое бельё и красный тонкий ковёр между койками и открытыми купе. Они останавливаются где-то посередине, устраиваясь в свободном купе, и все, словно избавившись от тяжёлого груза, громко выдыхают, посматривая друг на друга. Дорога будет долгой. Спустя уже пятнадцать минут слышится первое бренчание гитары всего в одном купе от них, и Юнги глупо улыбается, шатаемый, как и все, от движения поезда. У него в голове солнечными бликами светит мечта увидеть мир так же ярко живущим, как и два года назад: без шашек над головой и дыма за лесом. Без страха из-за того, что немцы зайдут в твой дом и убьют, перед этим жестоко избив. Не хочется этого всего, но воспоминания о тех ужасных слухах, что ходили в их с Тэхёном деревне, пробираются тёмным навесом куда-то в мозг, в самые потаённые углы, отвечающие за мурашки и липкий холодок на спине, будто призывая их. Парень словно под воду уходит и даже всплыть не пытается, нарочно погружая себя в кошмар и ужас, которые только способен придумать со своей фантазией, чтобы потом было не страшно. Либо не так страшно, как могло быть. Он выныривает из мыслей лишь когда где-то громко начинают кричать про смерть врагам и петь весёлые песни, идущие врознь атмосфере места, куда они едут. Все здесь это понимают. Возможно, специально, пока есть возможность, уходят от этого? Избавляют себя от участи давящей на черепную коробку изнутри тишины? Заставляют себя забыть про внешний мир и сфокусировать внимание на поезде: он движется, и ничего не предвещает беды. В ушах музыка и такой себе вокал юных парней, которым только стукнуло восемнадцать, девятнадцать, а то и двадцать лет. Совсем ещё молодые, и им от того ужаса, что за грязными окнами, сбежать хочется. И попытка удачная. — Вот когда заберём своё, вот когда все они лягут перед нашими ногами, пройдёмся с флагом в руках! — довольно смеются парни, переглядываясь. — Да! Будем есть мясо и пить пиво все вместе, — смеются откуда-то с другой стороны. И правда. Сейчас то, что за грязными окнами, остаётся лишь грязным миром, а они здесь, внутри поезда с пропаренными наволочками и ясными умами, пусть и для мира они грязные, за грязными окнами. — Пилотом? — Чимин удивлённо моргает, смотря на Хосока. — Ничего себе. — Мой брат пилотом ушёл, так чего же я буду обычным стрелковым, — сдержанно улыбается Хосок, поглядывая на Юнги. — Сахарная задница, ты что, заснул? — Не называй меня так, — фыркает недовольно и поворачивается едва к Тэхёну, чтобы шепнуть на ухо. — Как раздражал этот придурок, так и раздражает до сих пор. — Больше двух говорят вслух, — ухмыляется Хосок, смотря за злыми глазами, в которых молнии плещут ярким светом среди дождя. — Говорю, убью восемнадцать дьяволов, — фыркает Юнги, откидываясь на мягкую обивку. — Ты столько за жизнь не погубишь. — А не много? — встревает Тэхён, покосившись на друга, что улыбается, словно чертёнок, взглядом Хосока по той обивке сам размазывает, словно ощущая, что превосходство на его стороне, пусть это и далеко не так. Зато Мин доволен. — Много, Тэхён, это когда ты на поле выйдешь, а там орава их стоять будет, а восемнадцать — это не много, — довольно ухмыляется Юнги. Хосок лишь качает головой и усмехается, отбивая собственный ритм пальцами по своему бедру и голову слегка набок клонит, словно Юнги испытывая, а у того нервы шалить начинают — неужели всё-таки превосходство покинуло его? Уже давно, хотите сказать? — Вот когда война закончится, тогда и посчитаем, сколько кто положил, а пока своим мечтам не придавайся. Какие-то они слишком заоблачные. — А на самом деле, — улыбается Тэхён, — как война закончится, может, все вместе куда-то уедем? Ну, может, в другую страну или куда-то совсем на окраину? Парни молчат, однако совсем недолго. Как будто каждый думает о шансе и проценте осуществления этой мечты, этой поездки, которую они планируют Бог знает за сколько времени. Но Чимин весело кивает, расплываясь в такой же доброй, как и на платформе, улыбке. У него глаза-щёлочки в форме полумесяцев, и Тэхён невольно в них видит счастье и будущее спокойствие, которого заслуживают все. Абсолютно все. — Хуй с вами, я в деле, — Юнги мямлит, но все его понимают отчётливо, и он глубоко вздыхает, переглядываясь. — Ну чё вылупились, я так всегда общаюсь. А Хосок лишь коротко кивает. Да, было бы неплохо. Определённо неплохо.***
Далеко за городом и деревнями, в глуши, среди которой остановился поезд, было ещё холоднее, нежели на дворе перед старым домиком в селе. Росу здесь как будто не трогали с давних времён, место это не опорочено никем: ни войной, ни людьми, ни зверьми. Всё здесь притихло, даже птицы не поют, а новые стебли маков или шикарных пионов и не намерены показываться этим летом. Этим жарким, аномальным летом. Тэхён оглядывается, вслушивается в шум разговоров за спиной, сбоку, спереди, но не находит ничего, за что можно было зацепиться, словно всё вокруг нереальное. И он даже готов поверить в то, что война не реальна, а всего-лишь вымысел, бред фантазий. Чимин мягко касается плеча друга, и тот впервые за долгое время не отскакивает, словно ошпаренный, а спокойно оборачивается, заторможенно вглядывается в обеспокоенное лицо и глухо выдыхает что-то на подобие извинения. — Лучше бы поспал в поезде, — мягко упрекает Пак и смотрит наконец перед собой. — Тут так тихо, что я даже говорить боюсь. — Да пошёл ты нахуй со своими упрёками, понял? — Юнги бесится, дёргается в крепких руках Хосока и старается сдержать себя от прямого в нос, видимо. — Ещё раз меня так назовёшь… — И ты мне оторвёшь член, я помню, — согласно кивает Хосок, покачав головой. — Если ты не перестанешь на всё жаловаться, тебя выгонят отсюда, как ненужного котёнка, либо пришибут где-то на линии фронта. — Пидорас. Хосок усмехается, держит, словно бешеного котёнка, Юнги за шиворот и проходит мимо замерших друзей. Приехать в незнакомое место и так распустить язык ещё уметь надо. Страшно представить, сколько хлопот им доставит этот сумасшедший, ведь сдержанностью он никогда не отличался, а искусством владеть своими эмоциями и гневом так тем более. Что в поезде Юнги кто-то толкнул и был послан за тридевять земель, что когда сошёл, погода не угодила его нежной коже, мгновенно покрывшейся мурашками неприятными и липкими, как паутина. — Что ж, — глубоко вдыхает Чимин, переглянувшись с Тэхёном и наконец рассмотрев среди нетронутой зелёной листвы большой корпус, больше напоминающий сарай, нежели место, в котором можно жить, — здесь и начнётся наш путь. — Надеюсь, тут он не закончится, — улыбнулся в ответ Ким и поджал губы. Умирать никто не хочет, а мысль об этом только досаждает. — Зато мы спасём свои семьи. — И себя самих, не забывай. Тэхёну хочется верить, что спасут. Иначе всё это было и будет зря. Иначе все здесь приехали не туда, не за тем и не к тем людям, что будут их тренировать и воспитывать. Тэхён видит впереди рослого мужчину, он стоит с блокнотом в руках и распределяет тех, кто к нему подходит. Видимо, на жилые бараки либо комнаты, что находились в этом сарае. Очередь четвёрки настала настолько быстро, что пока Юнги посмеивался на пару с Тэхёном, их два раза грубо окликнули. Оно и верно, никто не станет церемониться с ними. С теми, кого уже заведомо наградили ярлыком «смертник».***
Форма на Тэхёне была до ужаса неудобной, спадала и её постоянно приходилось поправлять. Он дал себе обещание ушить штаны, а в этом ему поможет лишь Чимин, у которого мать швея. Морозный воздух своими объятиями стискивает каждого в шеренге. Все чего-то ждут. Либо кого-то. У всех сердце в ушах где-то бьётся, им сказали стоять смирно и ждать. А они стоят и ждут. — Я заебался, — тихо шепчет Юнги, сглатывая и быстро бегая глазами в разные стороны, не услышал ли его кто-нибудь лишний. — Что за чёрт сюда должен прийти, что мы стоим как вкопанные уже грёбанные десять минут? — Помолчи, — хмыкает Хосок где-то сверху над ухом. — Сказали ждать, значит жди. — Не могу, — бурчит в ответ и смотрит себе под ноги, на сапоги, подошедшие ему в размере. Чудо? Возможно, но больше похоже на везение. Всё вокруг действительно кажется чем-то обязанным. Так и есть, на самом деле, но в это отказываешься верить по двум причинам: ты можешь умереть и ты можешь жить, умерев где-то в душе. Всё это страшно, и даже не осознаёшь, что хуже. Наверное, второе, наверняка, даже. Юнги понимает это, поэтому страх прячет за матами, за нетерпением. Он такой есть на самом деле, но он боится. Боится так же, как и бледный рядом Тэхён, Чимин и спокойный с виду Хосок. Все они боятся. — Я уж думал, струсите, — голос этот звучит как гром среди ясного неба. Громче чего-либо в этом мире, и отдаёт этот голос где-то в сердце. Не сравним с морозом, не сравним с проливным ливнем. Сравним только с выстрелами. С тем, что их может заглушить. — С этого дня всё, что было до этого, можете забыть. Сейчас существует лишь война. Наверное, вы, раз такие счастливые, никогда о ней словно и не слышали? Что-то во взгляде этого взрослого высокого мужчины заставляло замереть, пусть и чешется всё, пусть и форма спадает. Тэхёну действительно страшно смотреть на этот синий мундир, на эти глубокие глаза без блеска. Вот так и выглядят генералы, воспитанные задолго до войны, пробирающие до мурашек. Так и выглядят великие полководцы на исторических портретах, и дрожью пробирает конечности от осознания того, что именно он приехал взглянуть на них. Как на трофей? Возможно. Намджун вглядывается в эти блестящие глаза, словно сам себя вспоминает, когда был маленьким. Когда был глупцом, потерявшим доверие к людям и решившим, что будет лучше отдать себя военному делу, нежели работать на заводе или в поле. И он за эти несколько лет повидал многое, многих. Все те, что были до этого, глупы и наивны, и он даже предположить не в состоянии, где те сейчас. Спят глубоким сном под землёй в окопах или стоят с твёрдой рукой в строю, держа на измотанных плетью плечах собственный рассудок. Война никого не щадит. И его не пощадила. Но в этих ребятах, на которых он смотрит, есть тот свет и желание, которое он видел сам в себе, вглядываясь в собственное отражение в далёкие восемнадцать лет. Форма была ему так же велика, как и этим худым и юным; стоял с друзьями плечом к плечу, как и они. Но генерал уже сегодняшней армии пообещал себе не привязываться. Стольких он захоронил, что легче будет забыть эти сияющие глаза, нежели верить в них до конца. Вздоха, войны? До конца собственного ясного рассудка, пока его спасает лишь алкоголь? — Вы не первые, и не последние, — хмыкает, подходя ближе, и в сузившихся зрачках напротив лишь страх улавливает. — Поэтому либо вы идёте до конца за Родину, либо я советую вам умереть. У Тэхёна что-то глубоко внутри разрывается. Связь с прежним миром, с тем грязным поездом, где тонкий ковёр и свет сквозь окна; связь с родными и собственными убеждениями, чувствами. Нет, это не то место, где они спасут себя и семьи. Это то место, где они похоронят себя за них. — Рад приветствовать вашего капитана, — Намджун отходит в сторону, и за его плечом видна лишь копна смольных волос, словно уложенных гелем. — Чон Чонгук, капитан двенадцатого отряда десятой стрелковой дивизии, — без единой запинки, чётко и с какой-то внутренней энергетикой произнёс мужчина, отдав честь. А вот и тот, кто их поведёт к собственным могилам.***
Дождь лил в лицо, пока Тэхён упорно пытался ползти. Грязь оставляла свои следы на лице, в волосах, на великоватой форме. Она слазила, оголяла спину и поясницу, но Тэхён упорно пытается не уколоться о колючую проволоку. — Быстрее, рядовой Ким! — где-то рядом криком разрывается небо, а сердце бьётся в груди лишь быстрее. — Быстрее, пошевеливайся! Тренировки, больше схожие на испытание организма, на прямую дорогу в бессознательное состояние. Он едва успевает встать: стабилизаторы внутри тела не удерживают, и он едва не падает обратно в грязь, если бы не такой же громкий вскрик капитана. Тэхён бежит дальше, вперёд, еле успевая дышать. Лёгкие горят сибирским пожаром, разрывается сердце, и трещит из-за давления голова. Шатен хватается мокрыми, скользящими руками за канат, а тот предательски вырывается, и он, словно жалкий червь, не может взобраться. — Тэхён! — вновь кричит Чонгук, наблюдая за этим грязным парнем, стоя под проливным дождём, и мотает головой со стороны в сторону. Тяжело, тяжело, тяжело… Всё, что есть в голове у Тэхёна, — это слово «тяжело», и он бы действительно предпочёл послушать слова генерала и умереть самому, нежели тратить припасы на поле боя и подставлять голову под пулю фашиста. У него щёки краснеют из-за какого-то внутреннего стыда. Канат бесповоротно режет нежные руки, но Тэхён наконец хватается, ухватывает ту единственную надежду, шанс взобраться и карабкается на все оставшиеся силы. Наверняка он придёт последним, но когда он оборачивается, видит ещё троих. Добавляет ли это ему энергии? Нет. Он хочет свалиться мёртвым грузом в эту грязь и чтоб по нём намертво прошли те трое, задавив. Перелезая через преграду, шатен всё же не удерживается и падает в коричневую лужу, глотая колющий глотку песок, раздирающий щёки и веки. Он даже не осознаёт, что плачет, когда его поднимают руки Юнги и тот что-то бессвязно пытается донести Тэхёну. Тот смотрит взволнованно, практически в панике, такой же уставший и измотанный, как и сам Ким, но он успевает материться и толкать друга дальше. — Дальше ты сам, — громко на ухо, но так тихо в сознании. Тэхён просыпается только когда капитан вновь кричит. Громко, так, чтобы было ослепительной вспышкой в сознании и до дрожи тихо на ухо. Чонгук умеет достучаться, и когда бедные парни наконец проходят последнее препятствие, оглядывает с ног до головы: грязь, размазанная и пропитавшая хлопковые футболки и камуфляжные штаны въелась в природный запах пота, что даже дождь не в состоянии смыть. Солдаты тяжело дышат, словно пробежали, а на деле-то триста метров испытаний. — Плохо, — холодно, как снег на голову произносит и складывает руки где-то за спиной. — Мы с вами в одних условиях, но вы стоите передо мной, словно готовы сдаться за шоколадку. От упоминания сладости у Юнги сладко скручивает живот, и он сглатывает вязкий ком слюны с примесью той же грязи, уже собираясь сплюнуть, но вовремя поджимает губы, встречаясь с этими тёмными омутами капитана Чона. В них сожаления ни капли, и, кажется, парень должен был стоять смирно, не опуская глаз, а не рассматривать свои ботинки и думать о шоколаде. — Продолжите так выполнять нормативы — останетесь без еды на целый день, — останавливается взглядом на Тэхёне, и что-то в его глазах заставляет последнего сжаться и держаться из последних сил, дабы не умереть на месте. — Что за слёзы, ты что, ребёнок? Никто не смеётся. Все здесь в одной лодке, и она кажется переполненной, вот почему каждый боится сделать шаг влево и шаг вправо — потопят без надежды на жизнь. Единственное, что они могут сделать, так это посочувствовать и сконцентрироваться на себе. И пусть Тэхён ощущает на себе взгляд Чонгука, пусть тот гвоздит к месту и не позволяет даже моргнуть, где-то в сознании Ким осознаёт, что рядом Чимин, Юнги и Хосок. Что они его моральная поддержка, его сила и что они его не бросят. — Приведите себя в порядок и готовьтесь к ужину, — Чонгук отходит на пару шагов. — Приказ понятен? — Да, товарищ капитан! — все, как по команде в ответ. Толпа парней устало вваливается в собственный барак, глубоко дышат и стараются не говорить. Всё, что произошло на улице, выжало силы, морально истощило и едва не окунуло в грязь лицом. Зато это сделали природа и капитан двенадцатого отряда. Тэхён уже собирается сделать шаг из мокрой улицы навстречу твёрдой койке с мягким одеялом и подушкой, но его хватает за руку Юнги, так отчаянно смотрящий за шатеном и лишь взглядом умоляющий помочь. Тэхён оглядывается, но после устало кивает и заходит за угол вместе с Юнги. — Что случилось? — парень говорит шёпотом, пусть и знает, что их никто не услышит из-за дождя. — В столовой есть сахар, — Юнги поджимает губы и облизывает их по рефлексам, смотрит выжидающе на Тэхёна и хмурится, когда тот одёргивает руку. — Ты с ума сошёл? — Я поделюсь! — напирает, шёпотом восклицает. — Туда легко попасть, Тэхён, никто не охраняет. — Нас отправят под трибунал, если увидят! — Тогда сделаем так, чтобы не увидели, — подмаргивает и ловко хватает Тэхёна за ладонь, дёргая на себя. — Давай же, а потом поделимся со всеми. Как тебе? — Ты действительно думаешь, что никто не заметит недостачу сахара во время его дефицита? Ты совсем уже умом тронулся? — в глазах напротив только решительность, и Тэхён глубоко вздыхает. Если он не пойдёт, Юнги натворит что-то сам, и сразу оглядывается, словно его мысли может кто-то услышать. — Ладно. Только быстро. В горящих от счастья глазах Юнги зреет решительность. Наверняка он продумал план уже давно. Не будь он солдатом либо обычным сельским парнем, наверное, стал бы вором в каком-то крупном городе, возможно, даже в столице. Бывало так, что Тэхён не слышал даже, как Мин подходил к нему сзади, отчего часто пугался, как тогда, перед отъездом. Юнги маленький, стройный и лёгкий, отчего ходит тихо и незаметно. Пройти к столовой незамеченными было действительно не проблема, пробраться внутрь — так же. Возле дверей никого, а в самом зале среди лавок — тоже. Возможно, потому, что их тут попросту нет? Тогда кто будет готовить еду? Они сами себе? Крадясь под стеной в тени колонн, Тэхёну стало не по себе от мысли, что они действительно собираются украсть сладкое прямо из-под носа у всех, но он продолжает идти. Мысли о том, что прямо сейчас сюда зайдёт товарищ капитан или, чего хуже, генерал, становилась всё тревожней и била по вискам с особенной силой. Однако лишь взглянув на Юнги, Ким тут же расслаблялся. В его радужке видна только цель в виде маленьких пакетиков с сахаром, и он без промедления берёт их в охапку, оглядываясь. — Давай быстрее, — подгоняет Тэхён, осматриваясь вокруг, и когда Юнги быстро проходит рядом, уже не крадясь, а действительно выбегая, парни начинают глубоко дышать. — Ну ты и сумасшедший. — Ебанутый, ты имеешь в виду? — ухмыляется друг, подмигивая. — Вот тебе мудрость: если чего-то хочешь, а оно не твоё — укради. — Это плохая мудрость. Я не собираюсь быть вором. — Ты уже, — ухмыляется Юнги и заползает вслед за Тэхёном в барак. На них смотрит восемнадцать пар глаз, но некоторые тут же теряют интерес, а некоторые хмурятся, когда видят белые упаковки с синей надписью «Сахар». Примерно так же выглядит упаковка соли, только размер и содержимое разное: что-то отражает свет, что-то его поглощает. Тэхён проходит вглубь к своей койке и вздрагивает, когда какой-то парень подходит к нему. — Ты как? Всё в порядке? — у него веснушки разбросаны по всему лицу и славянская внешность, от которой Тэхён на секунду приходит в недоумение. — Меня зовут Тэён. Если ты думаешь, почему у меня такое имя, тогда скажу, что моя мать очень любит азиатскую культуру. Тихий смех заставляет Тэхёна расслабиться, и он выдыхает. Наверное, этот парень волнуется по поводу его слёз в строю. От одного воспоминания об этом внутри кошка когтями по стыду шкрябает, не позволяет эмоции этой проклятой отойти на второй план. — Да, всё в порядке, не волнуйся. — А что это у него? — Тэён указывает пальцем на Юнги, и последний улыбается ещё шире. — Ребята, у меня тут сахар! Все тут же замерли, смотря на Юнги. У того на смену розовым щекам пришла бледность и страшные мысли об обещанном Тэхёном трибунале. Так бы сказала ему мать Кима, но он упорно стоит и трясёт этими жалкими пакетиками. — Хотите? — выходит как-то жалко, но он расслабляется, когда некоторые начинают весело смеяться и подходить, дабы попросить небольшую долю. Пусть за дверьми барака дождь хлещет, молния небо на части разрывает, а где-то за сотню километров стрельба идёт. Пусть капитан на них смотрит с тем непривычным никому холодом, кричит и заставляет падать ничком, дабы пролезать под режущей тело проволокой. Тэхён оглядывается и смотрит на людей, с которыми он пройдёт долгий путь, и он действительно хочет верить, что эта дорога не оборвётся завтра или через неделю. Не через месяц и точно не через год. Он хочет жить. И он будет жить. Парни сидят по койкам, а Тэхён уже который раз колется иголкой. Ему показалось, что штаны сидят всё ещё довольно свободно и если их не подшить в ближайшие пятнадцать минут, мысль о шитье улетит на истребителе куда-то далеко за фронт. — Ты действительно украл сахар? — Хосок смотрит на Юнги с упрёком, хмурится. — Ты хоть понимаешь, что за это может быть? — А ты что, сдать меня собираешься? — А вдруг так? — Хосок сверху на Юнги смотрит, испытывает его на прочность, собирается прочесть весь страх в тёмных, карих глазах. — Тогда я убью тебя, — уже скорее рычит Юнги, недовольно морщась от этой глыбы льда перед собой. От Хосока пахнет морозным лесом, в который заходить абсолютно не хочется, и когда дождь прекращает барабанить по крыше, Мин на секунду думает, что это именно он их заморозил и заставил застыть навсегда. Потому что Юнги знает, он уверен даже, что Хосок может. Хосок может не просто заморозить, а убить и расстрелять, поэтому только такие угрозы могут его на место поставить. То, чего он не боится снаружи, где-то глубоко внутри откликается громом. Но внезапно Чон лишь усмехается во все зубы, прикрывает довольно глаза и говорит: — Не получится, — качает головой, а когда Юнги хочет возразить, продолжает, — пилоты умирают только в небе. Тэхён с улыбкой всегда наблюдал за этими двоими, а Чимин наблюдает за Тэхёном, собираясь уже что-то сказать, но дверь в барак открывается, и холодный взгляд тёмных глаз капитана цепляется за всех поочерёдно и в то же время одновременно. Без промедления все бросают свои дела, Юнги прячет два пакетика сахара за спину и становится около своей койки. «Вот и пизда, — думает Юнги, жмурится на секунду. — Вот и трибунал за сахар». — Все на месте? — Чонгук оглядывает всех, ступает внутрь. «Точно за сахар», — у парня в голове рой из тревожных мыслей, они жужжат где-то в ушах и не позволяют расслабиться. Тэхён обеспокоенно поглядывает на Юнги, у которого костяшки пальцев побелели, пока он сжимает пакетики в руках. Кажется, Чонгук смотрит прямо на Юнги, но Тэхён уверен, что если его друга вызовут на допрос, он обязательно скажет, что это его вина. Тэхён не позволит такому глупому и родному приятелю вылететь из-за чёртового сахара. Но он так же уверен, что если это всё же произойдёт, Юнги на сахар и сладкое смотреть больше не сможет. — Что ж, — Чонгук улыбается, кажется, впервые, чем шокирует всех вокруг. — Не хотите поужинать все вместе у костра?***
— Я из Минска, — Чимин сидит на одном из брёвен рядом с остальными. — У меня осталась только мама, но я пошёл сюда добровольцем, просто удачно попал. Мне не приходила повестка. — Ты мог оставаться в безопасности, — Чонгук отпивает из жестяной чашки чай, смотря точно в глаза. Тэхён вместе с Юнги чистит картошку неподалёку, прикусив губу. Почему именно они? Возможно, их всё-таки увидел капитан, возможно, это просто такое нелепое стечение обстоятельств, однако он благодарен судьбе за то, что не отправила их на каторгу или чего похуже, что ребята, которые живут с ними, и слова не говорят лишнего и каждый распихал себе по тайникам, которые успели сделать, эти несчастные пакетики сахара. — Как бы ты хотел умереть? — Юнги чистит картошку, споласкивая маленький филейный нож, абсолютно не подходящий для этого занятия, в крахмальной воде, в которой плавает молодой картофель. — Я вот, например, когда дождь пойдёт. Это было бы драматично. — Не говори такого, — фыркает недовольно Тэхён, взглядом метая в друга. — Все из нас ещё после войны детей наших будут нянчить. — Ты прав, — согласно кивает Мин и ухмыляется, резко втыкая гнущийся нож в наполовину очищенный овощ. — Но сперва я умоюсь кровью восемнадцати тварей. Они дьяволы на нашей земле стольких погубили. — Мы для них не лучше, — сглатывая вязкий ком отвращения, Ким издалека поглядывает на капитана. — Но за восемнадцать немцев должен будешь ответить. — Бля буду. — Пилот, значит, — Чонгук согласно кивает, смотря на Хосока. — Хочешь, чтобы я отправил тебя на обучение военно-воздушных сил? Хосок мнётся, пусть и с виду спокоен, как и всегда. Его хладнокровие внезапно забурлило горячей лавой под венами, а эта смесь благодарности капитану и какой-то слабой надежды качается сердцем. Парень наконец кивает, сжимая пальцами колени. — Хорошо, — согласно кивает Чонгук. — Завтра пойдёт? — Да, товарищ капитан. Юнги поглядывает на Хосока и остальных у костра, кидая нож в воду, потягиваясь. — О чём они там пиздят, мне тоже интересно, — едва слышно говорит Юнги, прикусывая пухлые, маленькие губы. — Пойдём, — Тэхён поднимается, когда обтёртый им картофель покоится в миске. Они подходят и аккуратно заворачивают картофель в фольгу, которую принёс капитан. Спустя десять минут ноздри начал щекотать приятный аромат еды, из-за чего Тэхён неосознанно подался вперёд, а его придержал Чимин. Да, Тэхён хочет быть поближе к еде, но он чуть не упал с бревна в костёр. Что-то Тэхёну не даёт покоя, что-то заставляет его на секунду погрузиться глубоко в себя. Что это было дома? Что он тогда увидел, почему это произошло так внезапно? Похоже на ночной кошмар, на что-то необъяснимое и подвластное лишь собственному сознанию, что создало эту фантазию. Показало и взбудоражило, заставило облиться холодным потом и прилипнуть к полу подошвой. Что-то, что заставило почувствовать запах дыма в ноздрях и ощущение. Это липкое ощущение на руках. Смесь крови и грязи. Чьей крови? Своей, чужой? Что это было? Тэхён не выдерживает. На него напало это «что-то» и отпускать не собирается, пока в ушах звенит громкими голосами друзей и знакомых, пока среди них практически шёпотом говорит что-то капитан, выпытывает, узнаёт что-то новое о своих подчинённых. Что-то в их с генералом глазах есть такое одинаковое, и Тэхён даже оглядывается, когда проходит мимо. Он отходит недалеко, в то место, где они с Юнги чистили овощи, где уже не будет понятно то, о чём все говорят там, у костра. Что-то есть в этих тёмных глазах. Что-то сломленное. Что-то надорвалось, переломалось в этом мире с жестокими правилами, с жестокими методами, и Тэхён правда ёжится, но не от холода, осевшего ночной пеленой на это место. Он ёжится из-за того, что это может произойти и с ним. Как он будет видеть мир, когда встретится лицом к лицу со смертью. Поговорит с ней или упадёт замертво на колени, а она обовьёт его тем самым ужом, что в видении из самых глубоких ран чёрной блестящей чешуёй виднелся. — Не нравится, рядовой Ким? — капитан появляется как из ниоткуда. Бесшумный. — Никак нет, капитан Чон. За семью волнуюсь. Чонгук молчит с секунду и из внутреннего кармана болотного мундира вытаскивает портсигар, серебром с выбитыми инициалами искрами костра переливающегося. Брюнет в многозначительном жесте подносит белые сигареты с тёмно-коричневым фильтром, однако шатен быстро мотает головой. — Не курю. — Вот и молодец, — Чонгук прикуривает, забивая ноздри Тэхёна приятным ароматом лёгкого табачного дыма. — Семьи нет, Тэхён, есть война. О себе подумай и возвращайся. Приказ понятен? — Да, товарищ капитан. И Тэхён ослушиваться не смеет, резко разворачивается и идёт обратно, оставляя закурившего капитана в тишине собственных мыслей. Быть может, там ещё звоном витают его домыслы, которые он обронил, когда Чонгук подошёл так внезапно. Быть может, они уплыли вслед за ним, и капитан Чон стоит в звенящем вакууме. Тэхёну этого не понять. — А хотите, я вам сыграю? — Тэён резво берёт гитару, что до этого стояла около одного из брёвен. Кажется, её тоже принёс капитан. Как сказал генерал: «Не вы первые, не вы последние». Эта гитара пережила многих новобранцев, многих переживёт ещё. Однако Тэён, у которого глаза блестят от ощущения струн на мозолистых пальцах, верит, что она запомнит их лучше, чем стены. Именно эта светло-коричневая гитара поймёт их сильнее и впитает их настрой, нежели фотографии с их лицами. Что там такого на тех фотографиях, когда их настрой будет отображен в музыке, в ритме, который они словят. Даже будь они избиты жизнью после, даже пусть их разобьёт о камни судьба, сейчас они поют песни, которые пели в поезде. Тэён всё так же играет мелодию, а все вокруг улыбаются и веселятся. — Ну, попробуй меня выиграть, слабачок, — Юнги призывно перебирает пальцами, когда ставит локоть на пенёк перед Чимином. — Смотри потом не плачь, — ухмыляется светловолосый в ответ. Тэхён переглядывается с Хосоком и забавно улыбается ему. Кажется, всё так, как должно быть сейчас. Так, чтобы они не погрязли в дёгте, ложку которого война налила в жизнь каждого человека.***
— Было весело, — смеётся Тэён, кладя гитару рядом со своей койкой. — Вот как война закончится, отпразднуем! — слышится откуда-то из другого конца казармы. — У нас же тут пилот где-то есть, не так ли? — крутит головой какой-то парень. — Забыл, как зовут… — Хосок, — утвердительно качает головой Чон, улыбаясь. — Ну, с такой поддержкой в небе и не страшно идти на фронт! — смеётся всё тот же, разуваясь и вешая одежду на спинку койки. — К звёздам, — улыбается всё шире Хосок, сидя на собственной кровати. Юнги смотрит долго на друга, всматривается в появившиеся ямочки на щеках Чона, сжимает пальцами тонкую простынь. И вот почему с ним он ведёт себя как придурок? Почему с другими общается нормально, а с ним как с мусором, который под ноги подвернулся. Неужели Юнги отвратительный, плохой друг, мешает Хосоку жить? От злости у него брови к переносице сползают и он раздражённо кидает: — Смотри одной из них не стань, умник, — фыркает недовольно, ныряя под одеяло и поджимая губы. Хосок лишь кидает взгляд на Юнги, не долго задерживаясь взглядом на тёмных волосах, выглядывающих растрёпанной копной из-под одеяла и разлетевшихся по подушке. Он хмыкает, так и не ответив, и глядит на Тэхёна с Чимином, что переглядываются, посмеиваясь. С него или с Юнги, Хосок уже знать не хотел, лишь взбивал немного твёрдую подушку, укладываясь спать. — Вот как война закончится, — слабо начинает Тэхён, — уедем куда-нибудь далеко и… — Эй, вы задолбали, — раздаётся откуда-то спереди. Джин, так зовут этого парня. Невероятной красоты, высокий с широкими плечами. Таких только в армию отправляй. Да и на полигоне он показал лучший результат, придя первым к финишу и сделав всё без единой ошибки. Он единственный не рассказывал о себе ничего, кроме имени, словно этого всем будет достаточно. Тэхён переводит взгляд, встречаясь с большими светлыми глазами. В них раздражение смешивается с недовольством. — Вы действительно считаете, что это всё смешно? Песенки попели все вместе, сахара наелись и думаете, что жизнь будет такой же лёгкой. Хватит, — он смотрит прямо в глаза Тэхёну, — витать. В своих. Детских. Мечтах. Тишина повисла в казарме, и уже никто не веселился. Юнги выглянул из-под одеяла, смотря зло на Джина и уже хотел что-то сказать, но его одёрнул Хосок. Не прикосновением, нет. Взглядом. Хосок это умеет. Парень смотрит на своего друга и Чимина рядом с ним и лишь глубоко выдыхает, медленно ложась на кровать, синхронно с Тэ. Ким смотрит в основу кровати сверху, прикусывая собственную губу и прикрывая глаза. Сердце отчего-то перестало вылетать из груди, что делало целый вечер, теперь начав биться в спокойном ритме. Да, Джин прав. Хватит. Война — это не сказка. И засыпая, нужно об этом помнить, боясь любого шороха.