Идеальный клинок

      Болит. Горит. Болит. Горит. Болит огонь. Горит голова. Нет, наоборот. Болит голова. Горит огонь.       Огонь не был его стихией. Он не любил солнце, жару, оранжевый цвет, огненную воду и всё то, что олицетворяло собой свирепое пламя. Не любил даже страсть — это проклятое жгучее чувство в груди и низу живота. Рыжих людей избегал буквально как огня. Лишь тлеющей сигарете между зубов позволялось быть частью его жизни — лет с четырнадцати неотделимой, словно продолжение его лёгких.       Голова болела так, будто внутри кто-то специально плавил его мозг. Фило в очередной раз зажмурился и надавил на виски, пытаясь унять обжигающую боль. Бесполезно. На коленях жалобно мяукал Бонум.       — Всё пройдёт, Бонум... Всё обязательно пройдёт... — чуть ли не проскулил из последних сил Фило, откидывая гудяющую голову на спинку кресла.       Через пару минут боль прошла, оставляя за собой лишь колючее воспоминание. Фишер поморщился, когда очередная искра из камина пронеслась мимо его коленей. Тело будто воспылало, хотя на улице вовсю бушевал ноябрьский ураган, а медленно тлеющий огонь был единственным источником тепла в этом огромном доме. Фило заботливо почёсывал Бонума за ушком, на что тот реагировал глубоким мурлыканьем. Вообще, кроме трескучего пламени и кошачьего удовольствия, звуков в доме не было. Странно. У Сина, где его младший брат сейчас трусливо зализывал раны, слуг побольше, чем у Ослика. Эта комната ощущалась гробом, куда он самолично залез. И ведь никто не заколачивает, а он всё равно сидит, не двигаясь с места.       Поступь шагов становилась всё громче. Каблуки на маленьких аккуратных ножках, лёгкий аромат дорогих духов и дыхание, присущее лишь ей одной. Холодные пальцы, скрытые чёрными кружевными перчатками, сжали его белоснежную рубашку. В уши проник нежный женский голос, напоминающий одинокую скрипку. Запах цветочных духов смешался с красным вином, от чего по телу пробежали мурашки, а голова стала плавиться не обжигающим пламенем, а тёплой баней где-то в снежных горах. Карлин. Нет, просто Лин.       Это не возбуждение, нет.       Обыкновенное тщеславие.       — Соскучился, старший брат? — скрипка заиграла арию.       То, как она его назвала, окончило дурманящую голову гордыню. К горлу подступила тошнота.       — Нет. И братом меня не называй, блевать тянет, — скрипичную арию прервала органная соната.       До щеки Фило дотронулись красные липкие губы, оставляя следы на и без того испачканном лице мужчины. Он дёрнулся, хотя обычно никак не реагировал на откровенные домогательства этой дамочки. Принялся тереть правую щёку о свою же белоснежную рубашку. Девушка засмеялась. Бонум на коленях мужчины сначала недовольно поднял свою мордочку, а потом и вовсе спрыгнул, улёгшись ближе к теплу камина.       — Ты как маленький, — сказала девушка, присаживаясь на диван. Белоснежное платье с рюшками и рыжие волосы совершенно не сочетались ни с ярко-красной помадой, ни уж тем более с чёрными кружевными перчатками. Да, вкуса у неё определённо не наблюдалось. — Мы ведь с тобой год не виделись.       Действительно год прошёл? Получается, он на целый год избавился от этого шума в ушах? Жаль, что с синяками улетучилась пусть и скучная, но спокойная жизнь в семействе Бруно.       И со смертью малышки Марлис. К горлу подкатил ком, но исчез слишком быстро даже для стороннего наблюдателя.       — Чем реже видишь родственников, тем больше их любишь.       Лин звонко рассмеялась, что было обычным явлением для их разговоров дождливой ноябрьской ночью у камина. Раньше Фило считал Лин своей единственной подругой, пока её «дружба» не сдавила тиски вокруг его тонкой шеи.       — Да куда уж больше, старший брат?       Братом она называла его специально, конечно же. С намерением выказать свою жалкую женскую обиду.       — Помолчи лучше, а не то...       — А не то что? Погавкаешь на меня?       — С мужем своим меня не путай.       — Прислуживать — твоя стезя, дорогой деверь.       — Снова путаешь, — широко улыбнулся Фило, доставая новую сигарету. — Стоять на коленях и брать в рот — твоя обязанность, дорогая невестка.       У Лин слегка дрогнули губы. Зелёные глаза нервно забегали, поглощая языки пламени. Блеск, словно чистый изумруд, выдал её. Сдержанность, присущая благородным аристократам, сама же не удержалась на хрупких женских плечах. Бывало, Фило перебарщивал, но никогда об этом не жалел. Сожаления — пустая трата его человеческих ресурсов.       Только вот Лин шмыгала носом на порядок дольше, чем он ожидал. И с чего это вдруг? Чем эта их перепалка отличается от всех предыдущих? Внутри сверкнула какая-то слабая искра, обжигая всё нутро. Снова чёртов огонь не даёт ему покоя, отражаясь в её рыжих ведьминских волосах.       Фило нахмурился и надул губы, словно обиженный подросток, которого посадили под домашний арест за всякие проделки. Карлин или для них просто Лин была особой понадоедливее глупышки Рисы. В отличие от дурнушки из Подземного города, Лин не была глупа. Рыжая дрянь вымораживала его своим бесконечным бахвальством, хотя на деле не представляла из себя ничего, стоящего внимания Фишера или даже старшего Хармана. Однако, как это и бывает у аристократов, жениться последнему пришлось незамедлительно, ведь после смерти матери Сина его клан погряз в долгах. Чтобы удержаться на ногах, осиротевшему вчерашнему подростку была уготована судьба стать сильным главой и вернуть былую честь своей семье. Тогда, помнится, Лин была не рада скорой свадьбе, ведь ей едва стукнуло пятнадцать. Как малышке-Ослику. Пусть Син был молод, красив и воспитан, её огненное сердце принадлежало его непутёвому младшему брату.       Если бы Фило унаследовал титул и богатство матери, то его бы тоже быстро женили. Единицы аристократических семей могли похвастаться браками по любви. Иногда он был даже рад, что вмиг превратился в простолюдина и лишился всех этих дворянских заморочек. Жена и дети никогда не были его целью или отчаянным желанием, скорее бы стали одной сплошной помехой. Бонума ему было достаточно.       Женщин всегда воспитывали строже в дворянских семьях. Ровная осанка, чистая речь, мягкая улыбка (не слишком широкая, но заметная), уверенная походка, спокойное дыхание, твёрдый взгляд. Конечно, мужчинам в том числе приходилось учиться подобной чепухе, однако, когда они вступали в наследство, то никто более не смел указывать на их не слишком «спокойное» дыхание. В тех семьях, где союз мужа и жены так и не стал образцом доверия и привязанности, пусть даже любви, благородным дамам всё ещё приходилось быть живым украшением — нарядным кителем с меховым воротником — для своего мужа. Красиво, но не практично. Иногда раздражающе.       Учитывая, что Фило лишился своего статуса в возрасте восьми лет, в поместье Харманов его всё равно растили как аристократа. Били по лопаткам и кистям рук. Клали стопку тяжелейших книг на макушку и отправляли на двухчасовую прогулку по танцевальному залу. Зажигали одну свечу за другой, не обращая внимания на рассвет, — гаммы сами себя не выучат. Не поощряли, а лишь наказывали, в то время как Сину лишь стоило пустить жалкую слезинку, как матушка отправляла его отдыхать. Единственный живой представитель клана Фишер никогда бы не стал частью их семьи, на что и не рассчитывал. Син звал его братом, смотрел с любовью, какая бывает только у старшего к младшему, учил тому, что никак не получалось. Фило любил его в ответ.       Братская любовь их погубила. Они испили кровь друг друга, не оставив и капли. Холодный и грубый младший был силён, гонимый течением бурной реки, а добрый и заботливый старший сдался на милость огненному чувству. Вода и огонь не могут сосуществовать. Внутри забурлила ненависть.       Игнорируя уроки по риторике, Фишер не отличался тактичностью, был груб со всем своим окружением, что никогда и не скрывал. Чего она ожидала, интересно? Поднятых рук? Извинений? Может, того, что он соскочит со своего мягкого кресла и расцелует, как в её же влажных фантазиях? Лин отчаянно усмехнулась, пытаясь скрыть слёзы. Фило знал, что она к нему неровно дышит. Только уже без малого двадцать лет замужем, а всё скулит. Жалкая картина. Фило лишь пожал плечами и выдохнул. Поплачет и успокоится.       Фило и Лин сохраняли молчание, а комната снова наполнилась лишь потрескиванием камина и сопением чёрного как ночь кота. Лин переводила взгляд с пламени на мужчину. Её взгляд то и дело цеплялся за сине-фиолетовые синяки, которыми были усыпаны его лоб, переносица и щёки. Справа едва виднелся красный след от её помады, которую он так и не смог полностью оттереть.       — Зачем ты так? — прошептала Лин.       — Как? — шептать он не стал. Будто их кто-то услышит в этом огромном доме.       — Ты знаешь, Фило.       Он хмыкнул, слегка поморщился от жжения в районе левой щеки, после чего достал сигарету и закурил. Лин показательно отвернулась, не перенося едкий запах табака. Фило об этом прекрасно знал.       — Знаю, верно. Тебе вести себя по-скотски можно, ведь трусы шёлковые носишь и на позолоченном члене братца скачешь, а мне... — он специально выделил последнее слово, — этакому плебею... не по статусу. Не по статусу указывать шалаве её место. Печально однако.       У него были границы. Всегда были. Грубость оканчивалась там, где начиналась жестокость. Он ведь человек, а все люди прокляты. Ещё и название такое... Несуразное для всеобъемлющего чувства. Эмпатия. Часто она мешала добиваться поставленных целей. Будто огненная вспышка, загоралась на секунду в сердце, а потом снова засыпала.       Наблюдатель должен быть объективен. Наблюдатель должен быть объективен. Наблюдатель должен быть объективен.       — Я не это имела в виду, — быстро она собралась с мыслями однако. Тридцатилетняя дрессировка прошла успешно. — Я ведь сухую правду сказала, а ты по-детски оскорбил.       — Так и я правду сказал, моя глупенькая сестрёнка. Изменяешь мужу — шалава.       Девушка стиснула зубы. Воспоминания двадцатилетней давности проносились перед чёрными глазами Фило, как рисунки в старом альбоме. Обида, злость, ненависть. Три постулата его поступка. Потом блестящие зелёные глаза, в которых не было ни толики похоти, лишь невинная девичья влюблённость. Женские руки, блуждающие по его худощавому телу. Царапины на спине, покрытые красной корочкой. Злорадство, тщеславие, удовлетворение. Три постулата его самого.       — А ты кто тогда, мистер Фишер? — скрипка взяла фальшивую ноту. Пытается держаться ровного спокойного тона, но уже теряет хватку, как и несколько минут назад.       — Я? Сейчас подумаем... — он приложил палец к разбитой нижней губе, издеваясь. — Я — Фило Фишер. Разжалованный аристократ из клана потомственных биологов. Увы, часть про потомство уберём, терпеть не могу ваших микробов и червяков. Я ответил на твой вопрос?       — Забыл добавить, что ты плохой брат.       Фило прыснул:       — Брат? Из моей матери тридцать шесть лет назад вылез лишь я один.       Закинув ногу на ногу, Карлин не собиралась отступать. Несмотря на никак не затухающие чувства к своему деверю, она изо всех сил пыталась указать ему его место. Она хотела возвыситься над ним, властвовать, подчинить себе его волю, душу и тело. Сердца, увы, у него не было. Но Лин в ступоре замирала, стоило лишь поймать взгляд морионовых глаз. В итоге она сама же подчинилась этому жалкому слуге.       — Ты Сину не рассказал...       — Что не рассказал?       — О нас.       — А зачем ему эта информация, дорогая невестка?       В зелёных глазах Карлин засверкала надежда, хотя она и понимала, что всё закончилось ещё пятнадцать лет назад, даже не начавшись. Фило никогда ничего ей не обещал, сразу предупредил о своей цели, но сердце всё равно билось чаще, стоило лишь вспомнить о его тонких руках на её теле.       — Разве ты не хотел сделать ему больно?       Фишер ухмыльнулся и встал со своего кресла. Бонум мирно сопел на мягком ковре поближе к теплу, молчаливо поддерживая своего хозяина. Фило опустился на одно колено, взял руки Лин в свои, нежно поглаживая тыльную сторону ладоней. Кружево неприятно цеплялось за ссадины на руках. Дыхание девушки начало сбиваться, поймав хитрый взгляд мужчины. Сине-фиолетовые пятна совсем не шли его аккуратному и обманчиво молодому лицу.       Он наконец проговорил, невинно улыбнувшись:       — Я лишь хотел убедиться, что не всё в этом мире принадлежит моему хвалёному братцу. Да и не думаю, что он сильно расстроится.       После сразу изменился в лице, отбросил руки невестки и вернулся на своё излюбленное место, выдохнув так, будто прикосновения к Карлин были для него тяжким испытанием.       Фило не считал себя хорошим человеком, галантным мужчиной, а уж тем более примерным семьянином, но иногда старался поступать правильно. В юные годы он не видел перед собой ничего, кроме исчезнувшего прошлого. Глаза застилала белая пелена обиды. Будто он был ведомой марионеткой, а кукловодом — сама жизнь. Лин не была ему врагом, каких он так жаждал иметь, скорее пасущейся овечкой. Он не желал ей зла, но не мог дать ей того, что она удержать не в силах.       — Хорошо, старший брат. Мы — разменная монета на пути твоей жажды мести.       Поморщился, зажигая очередную сигарету. Месть. Какое жалкое слово. Но решил окончательно зацепиться за другое.       — Мы, значит... Мы. Мы-ы-ы-ы. Мы-мы. Мы-мы-мы-мы-мы-мы. Мы! — издевательски повторил Фишер с разной интонацией. Лин закатила глаза. Снова в игру вступило его привычное детское поведение.       — Какой же ты ублюдок!       Фило поднял брови и приложил ладонь ко рту:       — Госпожа Харман, как же вы можете? Нянюшки не заставят ротик с мылом мыть?       — Почему ты просто не можешь вести себя по-человечески?       Он рассмеялся:       — А это как, интересно? Лгать тебе, что «мы» существуем, в то время как ты сама тогда согласилась поиздеваться над моим братом и твоим мужем? Пятнадцать лет прошло, ты взрослая женщина, золотая моя невестка, держи свои похотливые мыслишки при себе. У тебя муж и трое детей, у меня — Бонум. Мы те самые родственнички, которые любят друг друга только по праздникам. Я доживаю свою скучную жизнь слуги, а ты, богатая госпожа, купаешься в роскоши и глухоте. Мы не из разных миров, но в этом и проблема. Это осознание и есть абсолютная человечность.       Огонь треснул излишне громко, заставив дёрнуться застывшую на месте женщину. Она сложила руки в кружевных перчатках в замок, проделывая в них будто новые дырочки.       — Я...       Фило лишь шумно выдохнул и закатил глаза. Слушает, а ведь не слышит!       — Давай так, сестра. Допустим, я признаюсь тебе в любви, поцелуй, занавес. Дальше что? Трахаться по углам как собаки? Бежать в какую-нибудь Богинями забытую деревню по типу Даупера? Или ещё лучше, в Подземный город, где твои излюбленные пышные платьица — красная тряпка для насильников? А что? С милым и рай в шалаше, ведь так? — он уверенно говорил, ни секунды не думая. Губы расплывались всё шире в улыбке. — Пожертвовала бы ты тем, для чего пахала всё детство? Пожертвовала бы своей жизнью ради меня, такого прекрасного мужчины в твоём понимании?       По карнизу забарабанил дождь. Обычное явление для столицы в ноябре. Фило выбросил истлевшую сигарету, которой затянулся всего раз, встал и открыл окно, впуская поток холодного воздуха. Ноздри вдохнули чарующий запах мокрой травы, опавших листьев и голых влажных деревьев. Звук воды, словно течение реки, приятно ласкал уши. Вода — его стихия, спорить с этим глупо. Капли, ведомые сильным ветром, задевали его лицо, а длинные распущенные волосы завивались в несуразные спирали. Сейчас он будто ещё сильнее стал похож на его мать.       Это молчание после лёгкого вопроса заставило Фило переместиться в его спальню в особняке Бруно. Тогда за его спиной тоже сидела зеленоглазая особа, которая ничего на этом свете не хотела понимать. Только в отличие от благородной дамы Карлин Харман, Риса не отличалась трусостью и лицемерием. Наоборот, какая-то оборванка из Подземного города была острее своих же кинжалов. Когда обняла его в конюшне, Фило действительно на время замешкался. Прежде никто не обнимал его без пошлого контекста (ну, помимо Сина в детстве, конечно). Будто шестерёнки старого механизма кто-то заботливо смазал маслом. Будто брат нашёл сестру, потерявшуюся в тёмном лесу. Губ коснулась скромная улыбка, но не от умиления, скорее от вновь обретённой уверенности.       На этот раз он не ошибся.       — Нет, Фило, — раздался тихий, но вполне себе твёрдый благородный голос. — А ты бы пожертвовал?       Он пожал плечами:       — Если бы любил тебя, то да. Ответ в любом случае будет очевиден. Все люди действуют по одному и тому же алгоритму.       Карлин улыбнулась на удивление спокойно и сдержанно, будто тело стало на несколько килограммов легче. Удивительно, как погода контрастировала с её настроением в этот момент.       — А ты любишь кого-нибудь? — и снова зазвучала скрипка.       Фило удивился вопросу, хотя он напрашивался сам собой. Во всяком случае, ответ у него был.       — Конечно, я всё ещё человек.       — Я её знаю?       — Её? — спросил, приподняв брови. — Я говорил про Бонума. Женщины меня уже давно не интересуют.       Сказал последнюю фразу с толикой грусти в голосе. Любить какую-нибудь женщину для него было бы до одури эгоистичным поступком. А с любимыми так не поступают. Возможно, если бы жизнь сложилась по-другому, то он бы завёл собственную семью. Заботился бы о жене, читал детям сказки, а по выходным бы навещал брата и племянников. Он стал бы типичным представителем их жалкого потребительского общества. Только вот ему этого хотелось. Но он выбрал выделяться, чтобы не пришлось выделяться другим. Пф, само благородство.       Если быть честным, Фило солгал. Были двое, кого он любил искренне и непорочно. Наверное... Но о существовании первого не должна знать ни одна живая душа в этом проклятом городе, а второй... вторая, если быть точнее... Была его намеренной ошибкой, о которой он бы никогда не вздумал жалеть.       — Не встаёт? — скрипка вырвала его из невольных раздумий.       — А что, хочешь проверить?       Дежавю. Приятное чувство, совсем не пошлое, каким его привыкли описывать в художественной литературе. Словно невинный поцелуй девочки в далёком детстве.       Они оба рассмеялись, а Фило вернулся на своё место, подставляя своё покрасневшее от холода лицо приятному теплу камина. Капли дождя блестели, покрывая синяки. Тот самый момент, когда две стихии помогали друг другу, а не уничтожали всеми садистскими методами. Молчали, наверное, минут десять, не меньше, просто наслаждаясь внезапным чувством покоя.       — Спасибо, старший брат.       Фило искренне удивился, сначала вовсе не поняв, обращается она к нему или к какому-нибудь другому нахальному слуге.       — За что, младшая сестра?       — Ты отверг меня, разбил сердце вдребезги. Мне бы стоило дать тебе пощёчину и идти плакаться мужу, но... — сказала Лин, постепенно успокаивая дрожащий голос. — Мне стало легче. Сердце было будто в тисках, а сейчас бьётся спокойно и без особых усилий. Как... Как ты это делаешь?       Он улыбнулся ей в ответ:       — Ты меня никогда не любила, а я тебе просто это доказал. Но мы ведь всё ещё семья и всякая прочая сопливая ерунда. Хочешь совет, сестра?       — Какой же, брат?       — Найми себе нормального модельера.       Госпожа Харман засмеялась, а вот Фило не увидел в этом ничего смешного. Это не сочетание цветов, а поток несуразных идей психически больного. Фишер был даже готов лично наведаться к нему и тыкнуть его носом, словно нашкодившего котёнка. Во времена его юности аристократы не позволяли себе держать подле себя настолько бесталанных личностей.       Именно поэтому мать и избавилась от него, как от самого бесполезного.       Перед сном он часто вспоминал её лицо: строгое, стервозное, без любого намёка на любовь к своему чаду. Относилась она к нему не лучше, чем ко всем своим работникам в лабораториях. Совала под нос учебники по биологии и химии, пока формулы и схемы уже из ушей не лезли. Только дольше минуты в голове они не задерживались, поэтому мать давала ему подзатыльники, как самому безнадёжному бездарю. Таким, кстати, он и оказался. В итоге ни одну формулу так и не смог запомнить. Матушка оказалась хреновым учителем, как он — учеником. Дети никогда не уходят далеко от своих непутёвых родителей.       — Как там Соммер? — внезапно задал вопрос Фило, пряча свои чёрные глаза. И с чего это вдруг он интересуется своей племянницей? Знает же, что с такими родителями её жизнь будет беззаботной и счастливой.       — Хорошо. Гостит у вашей с Сином тётушки. Учится танцам.       Танцы... Убогое занятие, которое, как бы парадоксально не звучало, получалось у него лучше всего. Шаг влево, шаг вправо, поворот. И так по кругу. Водоворот пошлости и грязи.       — Ясно.       Неловкое молчание.       — Я ненавижу Сина, но он мой брат. Я не ненавижу тебя, но ты не моя сестра, — проворчал Фишер, сомневаясь в собственных словах. Что это вдруг с ним? Что за поток бессвязных мыслей?       — Син тебе тоже не брат ведь. Не по крови.       Брат. Фило так не любил это слово, что редко произносил его наедине с собой. Использовал как уничижительное для Сина. В детстве они были так близки, что их связи иногда завидовал даже Рен — настоящий, но давно умерший младший Харман. Вообще, Фило считал Рена своим лучшим другом, но почему-то времени проводил больше с Сином. Видимо, из их дружбы пытались создать более удачный тандем для будущей работы. Биолог и химик. Только вот из Фило никак не вышел учёный, в то время как новообретённый брат процветал в своей деятельности. Сначала Рен оказался в тени Сина, а потом и Фило, который будто заполнил пустоту в их опустевшем доме. Блеклая копия прекрасного человека, которым должен был стать Рен Харман.       — Да, я не Рен. Ты права.       Сразу же после в дверь постучали. За стеной показалась блондинистая, уже отдающая желтизной, голова. Она потупила взгляд, смутившись, завидев сразу двух своих господ. Да, в доме Сина он не был слугой, за что его стоит поблагодарить. Благородно снизошёл до того, чтобы любимого брата не опускать ещё больше.       — Молодой господин, вас требует к себе господин Харман, — произнесла девчушка и нервно поклонилась. Неудивительно. Фило был главным по унижениям слуг, хотя всегда заслуженным.       — Какой я тебе молодой? Годик-другой — и на кладбище.       Лин сбоку прыснула:       — Какой же ты пессимист, оказывается. Старше меня всего на год, а глупой девчонкой зовёшь!       — Ключевое слово «глупой», сестра.       И дело не в пессимизме.       Служанка дёрнулась:       — Извините, молодой господин. Вы младший брат господина, поэтому по правилам дворянской иерархии мы обязаны называть вас молодым господином.       Господин-господин-господин! Голова гудит! Есть же новомодное обращение «мистер», почему бы не разнообразить?       — А Сина — старым? Грубо, госпожа, грубо!       Звонкий смех скрипки разнёсся по всей комнате, от чего даже Бонум проснулся. Лин смеялась во весь голос, от чего Фило непроизвольно улыбнулся, а служанка совсем забилась в угол.       — Хватит уже... Девочку пугаешь. Иди, старший брат, не задерживай старого господина, — сквозь смех проговорила Карлин. Фило лениво вздохнул и поднялся.       — Присмотри за Бонумом тогда, старая госпожа.       Лин надула губы:       — Наконец вернулся мой любимый старший брат.       — Он всегда будет рядом с тобой, моя золотая сестра.       Фило поправил рубашку, некогда смятую девичьими пальчиками, прошёл через всю комнату и в дверях возвысился над запуганной девушкой. Фило считался высоким даже для взрослого мужчины, однако довольно худым, что придавало некоторую утончённость его движениям и контрастировало с едким языком, присущим скорее беднякам вроде Рисы.       Бонум запрыгнул на кресло, где некогда сидел его хозяин. Лин приподняла уголки губ. Фило поводил глазами, коротко усмехнулся и кивнул своим мыслям. Она в очередной раз послушала его, но услышать так и не смогла. Через время Карлин Харман также будет вздыхать по мужчине, у которого не осталось любви для неё. Ей не нужен вдохновитель, она жаждет отравителя, а Фило с детства поклялся, что со всякими ядовитыми склянками дело иметь не будет. Впрочем, как и с женщинами.       Он потрепал служанку по голове, чтобы она не подхватила инфаркт по пути в кабинет. Из внутреннего кармана жилетки вытащил последнюю сигарету, чтобы наполнить этот дочиста выбеленный коридор своим уникальным табачным запахом. Он здесь не слуга, но всё ещё не хозяин.

***

      Кабинет хозяина фамильного поместья Харманов напоминал бархатную коробку, которая должна придавать солидность даже самому убогому подарку, будь то даже носки или пластиковые запонки. Однако сам Син Харман излучал свою значимость и некоторую излишнюю дороговизну одним своим взглядом. Одетый в белоснежный сюртук с вышитыми золотыми узорами и фиолетовое жабо, с кудрявыми, уложенными на одну сторону, золотыми волосами и лакированными сапогами, в которых можно было увидеть своё отражение. Кабинет горел сотнями свечей, от чего светло было как днём. Лишь иногда сквозь зашторенные окна проступали яркие вспышки молнии. Стол усыпан бумагами с информацией о химических предприятиях, а на спинке кресла висят сразу два лабораторных халата. Учёный до мозга костей.       На этот раз Фило не вваливался в кабинет, не падал в кресло и не хлебал дорогой бренди, как любил это делать на глазах Ослика. Там он был наглым и хвастливым подростком-слугой, но в доме брата, его доме, он стоял всегда ровно и смирно. Нет, он его не боялся, а Син никогда на него не давил, даже по голове гладил, сохранив эту детскую привычку, но подчинялся. Потому что по-другому жить не умеет.       Син повернулся и привычно улыбнулся:       — Здравствуй, Фило.       — Здравствуйте, господин.       Хозяин дома закатил глаза, чего уж точно не делают аристократы в их окружении:       — Снова вредничаешь, братишка.       — Но ты любишь меня и таким, — хитро улыбнулся Фило и грациозно поклонился.       — Конечно. А ты меня ненавидишь, да?       — Как всегда догадливы, господин Харман.       Син изменился в лице, хоть слышал это далеко не в первый раз. Встал из-за стола и подошёл вплотную к брату. Фило сразу же отвернулся. Когда он стоял так близко, хотелось провалиться сквозь землю, зарыться поглубже. Син был ниже, но одним своим взглядом возвышался над Фило, да и над всеми людьми в этом городе. Помимо короля Фрица, естественно. Голубые глаза смешивали в себе нежное сияние и глубину неба. Были прекрасными и пугающими одновременно. Фило ждал. Но Син лишь поправил его воротник и стёр парочку крупиц табака. Жалобно погладил синяки от побоев одного бешеного осла. Улыбнулся так ласково и заботливо, что блевать тянуло от этой слащавости.       — И почему ненавидишь? — один и тот же вопрос.       Фило приподнял уголок губ и в такой же манере поправил и без того идеальный воротник белого сюртука.       — Ненавидеть тебя интереснее, чем любить, — один и тот же ответ.       Снова прогремел гром, будто ставя точку в их привычном разговоре. На самом деле причин ненавидеть этого лицемерного урода была уйма, но Фило уже двадцать восемь лет прятал их в глубине своей души. Не чтобы никто не узнал, нет. Чтобы узнали все тогда, когда придёт время. Фило ждал и готов ждать ещё, даже если песочные часы его жизни остановятся. Было кому продолжить его дело.       Син снова потрепал его по голове, при этом встав на носочки, после чего вернулся на своё кресло, объятое белыми халатами.       — Ты позвал меня ночью, чтобы причёску мне испоганить?       Мужчина непонимающе оглядел его с головы до ног.       — Твоя причёска — это ни разу в жизни не стриженные волосы, которые ты, дай Богини, хотя бы причёсываешь?       — Да.       — Извини, оплачу отпуск твоему парикмахеру, — сказал Син, прежде чем взять исписанный листок, а потом вновь отложить его на край стола. — Но позвал я тебя по делу.       — Очень интересно, что же за дело такое впервые за два года.       Бронзовые пальцы от ещё не исчезнувшего летнего загара постукивали по тёмно-коричневому деревянному столу. И звук был как будто громче даже самого сильного ливня. Начинался пожар.       — Где девчонка?       Из-за огня становилось душно, ведь он впитывал весь кислород. То единственное, что Фило смог запомнить из того самого учебника. Вода испарялась, не оставляя надежды на спасение, а лёгкие наполнялись углекислым газом, отравляя весь остальной организм. Фило Фишера тяжело было вывести из равновесия, точнее невозможно. Невозможно никому, кроме его ненавистного братца.       — Ты уже тридцать лет меня достаёшь. Не хочу я трахаться с кем попало!       Син широко улыбнулся:       — Где же твой комплекс глупости? Как-то плохо ты с ним борешься, строя из себя дурачка. Дочка Ерса где?       Слабость. Эта долбанная единственная слабость.       Эта оборванка была его единственным выходом. Тем самым светом, который осветит его последний путь. Не было ни дня, когда он не гадал, смогла ли эта дурочка добраться до Хейно. С ним она будет в безопасности и не наделает глупостей. В ближайшее время не представится возможность навестить его дорогого подельника — его чудесные друзья наверняка следят за ним, будто стервятники. Мир переворачивается раз за разом, когда объектом наблюдения становится сам наблюдатель.       — Сбежала, наверное. Как и другие слуги. Особняк был пустой.       — Только ты был с ней, когда вы ушли с собрания.       Этот поганый чёрт всё пронюхал. Ну ничего, вода иногда тоже побеждает огонь.       — Да, мы вернулись вместе, ведь наш с тобой обожаемый Ослик превратил меня в её личную няньку. Я увидел труп бедной малышки, пошёл запивать горе, а она смылась. Извини, братец, но я не настолько бесчувственный сухарь, чтобы наплевать на смерть ребёнка. Желания пасти эту оборванку у меня не было в ту ночь.       Син откинулся на спинку кресла, складывая руки в замок. На лице читалось сомнение. Если бы Фило не знал всей правды, то всё равно бы не поверил. Но Син был умён лишь в том, что касается естественных наук, но никак не человеческого сердца. Второе — личный райский сад психолога-самоучки. Син громко вздохнул и поджал губы, над чем-то увлечённо размышляя.       — Известно, что она покинула Сину под фальшивым именем.       Фило слегка успокоился.       — Видимо, ей кто-то помог, — невзначай упомянул Фишер.       — Очевидно, что это так. Я хочу, чтобы ты выяснил имя этого помощника, — обжёг словами Син.       Пожав плечами, Фило коротко ухмыльнулся.       — Сомневаешься, а сам доверяешь поиск такой важной информации? Узнаю любопытную позицию старшего брата.       — С чего ты взял, что сомневаюсь? Я верю своего любимому младшему.       Слово «брату» не сказал. И этот читаемый со всех сторон идиот думает, что сможет обмануть гения?       — Как же я тебя ненавижу, ты бы знал, — уже смеясь, повертел головой Фишер.       — При каждой нашей встрече это говоришь. Уже как лет двадцать.       — Считай это традицией, как и твоё идиотское поглаживание по голове.       Не выслушав ответ, Фило развернулся на одних носках и двинулся к узорчатой двери. Плитка на полу была настолько чистой, что прямо сейчас хотелось взять и нагадить. Во рту начала собираться слюна из-за недавно выкуренной сигареты. Потянувшись к ручке, он был прерван непривычно строгим голосом.       — Если надумаешь меня предать, то наше родство тебе не поможет.       «Только мы и не родные братья».       Фило не стал язвить, оставив колкий комментарий внутри себя. Син заплатит. Ослик заплатит. Все они заплатят. Будут долго гореть в своём же пламени. Дайте лишь время. Дайте. Ему. Время!       Отойдя на несколько шагов, Фило опустился на колени, обхватив голову руками. Острая боль впивалась иголками в его мозг, дыхание нервно скакало, а руки тряслись, запутавшись в лохматых волосах. Сердце снова наполнялось обидой и жгучей ненавистью.       Времени у него всё меньше. Будущее ускользает, словно мираж в пустыне, о котором он читал когда-то в далёком прошлом.